Текст книги "Пуанта (СИ)"
Автор книги: Ария Тес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Глава 19. Принятие
Все хотят Аргентину. Место, где всё можно начать с чистого листа. Но правда в том, что Аргентина… это просто Аргентина. Не важно куда мы едем, мы берем с собой себя самих со всеми недостатками. Так дом – это место, куда мы направляемся, или откуда бежим… только чтобы спрятаться в местах, где нас примут. Место, которое можно назвать домом – это то, где мы наконец можем быть теми, кто мы есть.
Декстер (Dexter)
Амелия; 23
Я сижу напротив Макса, уперевшись спиной в изголовье кровати. Он молчит. Молчит он уже достаточно долго, минут пятнадцать по внутренним ощущениям, и я не знаю, собирается ли вообще что-то говорить. Он не сказал ни да, ни нет, но я не хочу на него давить. Вряд ли меня можно чем-то удивить, я примерно представляю, что творится в закрытой, супер-элитной школе, потому что знаю, что происходит в высших кругах общества на самом деле. Грязь, похоть, вседозволенность – это основные атрибуты. Таким людям все сходит с рук, а значит они могут позволить себе все, что угодно.
Но я совру, если скажу, что не хочу, чтобы Макс оказался далеко от этой грязи, хотя и понимаю: он был скорее в самом эпицентре. Глаза сами собой цепляются за кольцо. Оно мне, конечно, не нравится до сих пор, но я его не снимаю, а Макс вдруг тихо говорит.
– Если ты захочешь снять его, я пойму.
– Я не сниму его, пока ты не купишь мне новое.
– Я имею ввиду, после того, что ты услышишь. Насовсем.
Смотрю ему в глаза, но он свои уводит и теперь сам изучает руки, хмуря брови. И начинает…
– Когда я впервые приехал в школу, мне было всего семь лет. Это было страшно, если честно, я дико волновался. До этого мы обучались дома, а тут было столько людей, моих сверстников и…я как-то потерялся. Ты сказала, что Август напоминает тебе меня? И ты была права, Амелия, я таким и был. Стеснительный, даже пугливый и обособленный.
– Тебе нужно было больше времени, да? – слегка улыбаюсь, потому что знаю: Августу оно нужно, и Макс это подтверждает, отвечая мне тем же.
– Да. Привыкнуть к новому и все такое, но ты же понимаешь: дети, они чаще всего жестокие, особенно когда сами волнуются.
– Понимаю…
– Меня плохо приняли, точнее…мне сложно было найти общий язык с одноклассниками, и первым, кто ко мне подошел был Арай. Он мой лучший друг с самого начала, можно сказать, и я ему многим обязан. Ты же его знаешь, он весь такой…коммуникабельный, и у него, в отличии от меня, сложностей и страха новое место не вызывало. Он был, как рыба в воде, и меня подтянул.
– Так ты стал всеобщим любимцем?
– Вообще, им был он. Я…скорее был его тенью.
– Никогда не поверю.
Макс тихо усмехается и пару раз кивает, но потом просто жмет плечами и смотрит мне в глаза.
– Если бы на тот момент распределяли роли, кто будет Бэтменом, а кто Робином, я был бы вторым.
– И что же изменилось?
– Ксения. Когда она приехала, все изменилось. Она постоянно говорила мне, что я лучше всех остальных, а когда ты мелкий, злой и одинокий, по большей части, поверишь во что угодно. Так я стал жестоким. Я издевался над своими сверстниками – она это поощряла. Даже не так…она подталкивала меня к жестокости, будто ей это нравилось, и самое противное – мне тоже нравилось. Впервые в своей жизни, я почувствовал себя сильным. Из-за отца я вечно чувствовал себя размазней, а тут все изменилось, и мне это нравилось.
– В этом нет ничего удивительного, Макс.
– Знаю, но сейчас, спустя столько времени, я обо всем этом жалею. О каждом своем слове – жалею, а о том, что делал потом…
– Что ты такого сделал? – тихо спрашиваю, потом даже подаюсь чуть вперед, – Ты так говоришь, будто ты кого-то насиловал. Это так?
– Нет.
Обрубает он сразу и жестко. Холодом аж повеяло, так что я обратно отклоняюсь невольно – скорее внутренне хочу защититься. Слишком он на меня смотрит…строго.
– Я никогда и никого не насиловал, Амелия. Это неприемлемо. Единственное, что дал мне отец – этот постулат. Никогда и никого не сметь принуждать к сексу. Так отнять у человека его независимость, это все равно, что убить.
– Ты говорил…что он с твоей мамой…эм…
– Я помню, но…все несколько иначе обстояло, на самом деле. Мы с мамой много говорили об этом включительно, и она сказала…что отец никогда этого с ней не делал. Я сначала не поверил, но в детстве многое казалось иначе…сама понимаешь.
– Но он ее бил?
– Да. Этого она не отрицает.
Он это не отрицает тоже.
– …В общем, спасибо хоть на этом, как говорится. Я пусть и конченный, но не настолько…
– Не говори так…
– Все всегда было по доброй воли, – будто не слышит меня, продолжает, – Хотя это не значит, что…это то, чем можно гордиться.
– Ты занимался жестким сексом. Я права?
– Это был не просто жесткий секс, малыш. Я участвовал в соревнованиях.
– Соре…соревнования по…сексу?!
Что, простите?! Но судя по его выражению лица – да, и такое тоже бывает.
– Мы – дети брошенные, Амелия, и предоставлены сами себе. Очень скоро обычных развлечений нам стало мало, и мы основали клуб. Он назывался просто «Элита», состав не очень большой. Скажем так, только сливки и самые богатые.
– Сколько вас было?
– Одиннадцать. Я, Ксения, Арай и Лекс – это те, кого ты знаешь. Еще были три девушки и четыре парня – их имена тебе что-то дадут?
– Пока не знаю. Расскажешь про соревнования?
– Что-то вроде…не знаю, веселых стартов? Началось все вообще странно. Мы собирались и говорили о многом. В основном о сексе, если честно, о разных практиках, а потом кто-то просто забросил: спорим, я могу завалить больше девчонок, чем ты? Так это началось.
– И во что вылилось?
– Ты имеешь ввиду какие именно были игры? – киваю, а он отводит глаза, – Спорили на девственниц, на количество за неделю, даже на позы.
– Позы? В смысле…
– Кто продержится и сексом будет заниматься только в определенных позах Камасутры.
Это вызывает смешок. Я тут же закрываю рот рукой – тема то явно серьезная, – но представлять, как кто-то из «богатеньких детей», каждый раз завязывается в узелок, снимая свои трусишки – это достаточно забавно. Макс тоже слегка улыбается, но быстро теряет те крупицы веселья, которые от меня получил и опускает глаза на свои руки.
– У каждого была своя собственная кличка, роль можно сказать. И у меня была.
– Какая?
– Истинный Макс – король развращения.
О-о-о…да. Понимаю. Я реально понимаю, потому что прекрасно помню, что это значит. На собственной шкуре узнала, и Макс это тоже прекрасно понимает – поэтому теперь в глаза мне не смотрит вообще. Даже мимолетно.
– Мне давалось определенное время, за которое я делал из любой девчонки самую грязную шлюху. Они на все ради меня были согласны, чего бы я не хотел – получал. Это был мой конек, Амелия.
– И до сих пор остается…
– Прости.
– Да нет, я понимаю…наверно, – тихо киваю, но потом смотрю на него и слегка щурюсь, – Это ты боялся мне рассказать?
– Не у всех мужчин за спиной такой вот багаж, Мел, – также тихо подтверждает, – Я не очень гожусь на роль нормального партнера, как ты видишь. За моей спиной много дерьма, и это…оно одно из главных. Из-за меня столько девчонок пошло не по тому пути…
– Ты их не насиловал.
– Но я ими манипулировал.
Это да. Знаю, что да, но вместе с тем не согласна с его умозаключениями, поэтому пока решаю тему эту не трогать.
– Что было с той девушкой, которую столкнули с лестницы?
– Ох…все было плохо.
– Она была…одной из твоих?
– Должна была стать, но я в нее влюбился.
Интересно. Поднимаю брови, а Макс слегка улыбается и жмет плечами.
– Она оказалась с характером, хорошей при том. Ее родители были набожными, поэтому секс получить там было фактически нереально, но для меня это был вопрос чести. Мы долго общались, и…я понял, что она – другая. Знал, что не выйдет с ней, да и не хотел уже этого. Если честно, с ней я хотел быть лучше и был лучше, но потом случилась та вечеринка…Роковой случай. Не надо было мне ее туда приводить…
– Ее столкнули?
– В один момент я услышал жесткий грохот, а когда подбежал к подножию – она лежала на полу. У нее изо рта шла кровь…я тогда дико испугался…
– Понятное дело…
– Врачи сказали, что у нее сломан позвоночник – она не сможет больше ходить. Ужасный диагноз. Я пришел к ней в палату, хотел, чтобы она знала – мне плевать, я все равно буду с ней рядом и не брошу, но…В общем у нее истерика случилась, и она меня выгнала. Орала, что ненавидит, что это моя вина, что…Знаешь, – усмехается вдруг, указывая на себя, – Может быть в конце концов это мой бумеранг? Из-за меня человек, который не сделал никому и ничего плохого, пострадал, и теперь точно также страдаю я.
– Макс…
– Я не знал, что ее столкнули… – тихо обрывает меня Макс, отказываясь от поддержки, – Но Лекс догадался сразу. Накануне как раз произошел разлом в нашем маленьком клубе. Последнее соревнование, которое выдвинули…оно было…максимально ужасным.
– Что за соревнование?
Макс молчит. Теперь я даже не знаю, а скажет ли? Вижу, что как будто решиться не может, поэтому двигаюсь к нему ближе и кладу свою руку на него, как бы говорю: Макс, теперь ты не будешь один. Я с тобой. Он не реагирует. Точнее как? Он смотрит только на наши пальцы, но не мне в глаза, когда тихо произносит…
– Это был секс на скрепление.
– Что?
– Это был даже не спор. Это был какой-то больной акт "скрепления" наших уз, как во всяких трешовых фильмах бывает. С кровью, так что это должна была быть обязательно девственница, жестко. Сразу все. Везде. И плевать на нее…
О боже.
– И…ты…
– Нет, – мотает головой, потом все таки смотрит на меня и шепчет, – Мы с Араем и Лексом на такое готовы не были, испугались, если хочешь, и не пришли. Уже до этого все стало не таким веселым, и все больше нас троих тяготило. Странное такое ощущение появилось, когда ты понимаешь: я делаю что-то неправильно. Давит…на грудь, знаешь?
– Да…
– Но остальным было нормально. Что меня больше всего поразило – Ксении было нормально. Она…уходить не собиралась, продолжала и подначивала. Это все вообще ее идея. Мы на этой почве рассорились в пух и прах, а потом расстались.
– Поэтому Лекс думал, что это она толкнула ту девушку?
– Да. Он мне говорил, что с ней что-то не так, что она странная, что она его пугает…Меня она тоже стала пугать, если честно. Я чувствовал опасность, но Ксюша после того, что случилось…она пришла ко мне в слезах, говорила, как это было мерзко – тот последний спор, – как она испугалась…
– Что она не ожидала, что они это действительно сделают?
– Да…откуда ты знаешь?
– Догадалась. И ты поверил…
– Я думал, что она – мой друг, – тихо подтверждает, а я еще тише спрашиваю.
– Но девушка была?
– Да.
– Что с ней стало?
– Я не знаю. Я об этом ничего не знаю, клянусь. Меня там не было.
Молчим снова. Я не знаю, что на это ответить – воистину ужасно, но виню ли я его? Зная всю историю? Не знаю. Больше нет, чем да – он ведь был ребенком сам. Запутавшимся мальчишкой, у которого не было матери, и чей отец был слишком занят своими миллионами, чтобы ему помочь. Он только глушил последствия, но не объяснял ничего. И по итогу, кто в этом на самом деле виноват? Макс или родители? Мария, которой было восемнадцать, и которая сама не умела строить отношения с мужчиной, а уже была замужем, и даже больше, была матерью? Петр, которого воспитывал жестокий, по-настоящему жестокий и холодный человек? Наверно, все же правы люди, когда говорят: родителями надо быть, когда ты сам уже не ребенок и когда ты готов. А может я просто слишком его люблю и выгораживаю? Не знаю, но знаю, что буду на его стороне все равно. Искать оправдания, защищать, мне плевать – я, наверно, могу его понять, потому что хочу понять. Осудить легко, это легче остального, а вот принять любым – это уже сложнее. Не тем красавчиком, а всех его демонов. Уродливых, страшных, насмехающихся – это сложнее, но это и есть любовь, в конце концов. Принять полностью…
– Ты можешь снять кольцо, Амелия… – тихо говорит, и вот он этот момент.
Перипетия. Повернёшь направо: снимаешь кольцо и уходишь, а потом страдаешь всю жизнь без своей любви, сдаешься. Повернешь налево: надеваешь кольцо плотнее и действительно стареешь понять и принять, работаешь и трудишься ради своей семьи. Для меня здесь выбора как будто бы и нету, но для кого-то может быть, и это тоже нормально. Ты сам выбираешь свою судьбу, в конце концов, поэтому я улыбаюсь, поднимаю глаза и тихо цыкаю.
– Сколько раз повторять, что я сниму его, только после того, как ты купишь мне новое?
– Амелия…
– Макс, нет, послушай… – перебираюсь к нему обратно, обнимаю и, уткнув лицо в грудь, шепчу, – Ты был ребенком сам. Злым и одиноким, поэтому тобой управлять было просто. Ты виноват, что не прекратил все это, я тебя тут оправдывать не буду. Ты должен был помочь девчонке, но с другой стороны…Я очень сомневаюсь, что ты мог что-то сделать.
– Я…
– Серьезно. Я по себе просто сужу. Меня никто не смог бы сбить с моего курса, а раз она согласилась на всю ту дичь, значит и ее не могли. Был вариант сообщить учителям, конечно, но вряд ли в твоем возрасте найдется кто-то достаточно смелый, чтобы это действительно сделать. Что касается остальных твоих…развлечений. Макс, когда мы проходили через такое же, я точно знала: это мой выбор. Ты никогда на меня не давил и ничего не заставлял делать – я этого хотела. Даже не из-за тебя, хотя ты и играл огромную роль, я просто хотела попробовать. Мне было любопытно. Я на многое ответила отказом, и ты это все принимал. С ними было иначе?
– Нет.
– Значит они сами этого хотели. Просто ты…очень убедительный, к тому же секс с тобой – это что-то на потрясающем…
Мы тихо смеемся, и тогда я поднимаю глаза, чтобы встретиться с его и еще тише добавляю.
– Ты просто знаешь, что тебе не будет больно, а будет очень хорошо. Почему тогда не попробовать, если ты этого действительно хочешь? Вряд ли по итогу они о чем-то жалели. Потому что я не жалела, слышишь? Никогда. Ни об одном разе я не жалела.
– С тобой всегда все было иначе, малыш. Я и половины не делал…
– Если бы я почувствовала, что для меня это слишком, я бы отказалась. Ты бы стал давить?
– Да.
– Заставлять?
– Нет, но уговаривать и манипулировать – да. Прости.
– А если я бы не поддалась на твои уговоры и манипуляции? Что тогда?
– Ну…
– Ты бы взял это силой?
– Я этого никогда не делал и не собираюсь начинать. Никогда.
– Что мы тогда обсуждаем? Ты сам сказал: вы были злыми, брошенными детьми. Такие дети раньше взрослеют, и таким детям раньше становится интересно «другое».
– Пытаешься убедить меня, что я не такой мудак?
– Пытаюсь показать тебе, что ты тоже человек. Ты имеешь право ошибаться, но также я пытаюсь показать тебе: ты не всесилен. Ты не бог. Ты не решаешь по факту. Если бы ты их насиловал, это был бы другой разговор. Скажи мне честно, тот последний раз подразумевал насилие?
– Он предполагал. Условия были: не останавливаться, даже если она захочет.
– И тебя там не было.
– Не было.
– Это для тебя было слишком?
– Это для всех нормальных людей слишком.
– Вот видишь. Ты мог пойти на поводу, тобой ведь тоже манипулировали, но ты отказался. Она тебя уговаривала?
– Много раз.
– И ты все равно отказался?
– Наотрез.
– Значит и твои девушки могли отказаться, но сами решали продолжать. Чувствуешь к чему я веду?
Усмехается. Чувствует, я тихо добавляю.
– Ты выбрал в этом не учавствовать, и, может быть, этого вообще по итогу не было?
– Я не знаю. Мы никогда не открывали эту тему.
– Вот именно. Думаю, что этого никогда не было.
– Они не боялись, Мел.
– Да, но всем хороводом руководила Ксения, а тебя она потерять боялась.
– И?
– Думаю, что у нас серьезные проблемы, Макс.
– В смысле?
– Ксения…она…она психопатка, Макс. При том по-настоящему, это не шутка. Нам нужно выяснить, почему ее убрали из школы в Лондоне, а еще ты должен дать мне все имена, которые были в вашем клубе. И всех, с кем ты спал или тех, с кем спали остальные.
– Зачем?
– Мы должны знать, с кем имеем дело. Думаю, что ты сам до конца не понимаешь, кого встретил.
– И кого же я встретил?
– Она манипулятивна и опасна. При этом, у нее очень высокий IQ. Одиннадцать наследников собрать в кучу и связать тайной? Дать им общность? Цель? Семью, если хочешь? Но при этом поиметь компромат? Когда основали клуб? Сколько вам было?
– Четырнадцать… – растерянно говорит Макс, на что я киваю.
– Четырнадцать, Макс. Она провернула такое в четырнадцать, ты это понимаешь? Понимаешь, что в перспективе это ей дало бы? Управление одиннадцатью самыми перспективными семьями России?
Макс не отвечает, только смотрит на меня, хлопая глазами. Да…с этой стороны он никогда не думал, и теперь это его не на шутку пугает, поэтому в следующий момент, он берет меня за руку и серьезно так говорит.
– Ты должна улететь в Японию.
– Нет.
– Да, Амелия. Ты…
– Мы останемся вместе и со всем разберемся. Вместе. Но ты должен дать мне все имена. Абсолютно все, что о ней помнишь. Я передам информацию Элаю.
– Элаю?
– Что тебя так удивляет? Он очень хорош в трепотне, или ты сомневаешься?
– Нет, просто думал…ну…что вы ненавидите друг друга.
– Что за бред? – усмехаюсь, дергая головой, – С чего ты взял?
– Ли сказала.
– Ли – дура. Она наши отношения никогда не понимала, но на самом деле…Элай…он мой абсолютный.
– Что это означает?
– Что он понимает меня абсолютно, Макс. Это невозможно объяснить, просто…между нами очень прочная связь. Как я могу с ним не ладить, если он – и есть я? Отдыхай пока, вспоминай, а я его найду. Нам предстоит работа, дорогой…
Поднимаюсь с его кровати и уже иду к двери, но у самого выхода Макс меня тихо окликает:
– Мел?
– М?
– Я люблю тебя.
Я слегка улыбаюсь и киваю.
– И я люблю тебя, Александровский. Вспоминай имена. Чем больше сможешь вспомнить – тем лучше. Нам нужно больше вводных.
Глава 20. Пуанта vol2
Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике.
«Искусство войны» – Сунь-цзы
Амелия; 23
Три угла – это треугольник. Вот мы тут стоим как раз. Один – Макс, второй – я, третий – Ксения и ее пистолет. Хотя. Стоп. Нет здесь никакого треугольника. Есть только я, мой мужчина против психопатки, которая испортила ему жизнь. И да, я так искренне считаю, особенно после всего того, что о ней узнала.
Ксения Малиновская – манипулятор до мозга костей. Она самая настоящая психопатка, и нет, увы, это не в пылу брошенное оскорбление, а задокументированный факт. Ну как? Нет никаких справок и пометок – богатые такое в своих личных делах не отмечают, но из Лондона ее убрали из-за того, что она убила свою подругу. Это выяснил Маркус, когда залез в компьютер к декану и нашел переписку столетней давности с ее проклятым папашей.
Короче говоря, если кто-то смотрел «Дитя тьмы», она – Эстер или Лина, как она там себя называла? Плевать. То фильм, а это жизнь. Психопатка собственной персоной прямо перед нами, разыгрывает очередную комедию, слезы льет. И черт, они ведь выглядят, как настоящие. У Макса не было ни единого шанса противостоять, особенно, если к тебе вот такая вот персона присосется в самом детстве.
– А ну-ка…опустила свой пистолет, – шепчет тихо Элай, который появляется из туалета прямо за ее спиной, – Медленно.
Слезы высыхают, как по щелчку пальцев. Нет, милая, тебе здесь никто не верит – Макс только. Он ведь видит в тебе своего друга, он действительно в это верит, потому что помнит тебя именно так. Как своего друга. Чертова ты сука.
– Это ты толкнула его… – тихо говорю, выступая вперед, – Ты сделала из него того, кем он стыдится быть.
– Он – идеальный… – также тихо, блаженно почти шепчет Ксения, глядя Максу в глаза, – Ты все еще этого не понял, Макс? Твои демоны прекрасны. Только я так буду считать всегда, она не поймет. И никто не поймет.
– Она по итогу понимает меня гораздо лучше тебя.
– Бреднями про семью? Брось, – фыркает Малиновская, – Семья, дом, твои спиногрызы…Сказать, как быстро тебе это наскучит?
– Никогда.
– Никогда не говори никогда. Эти рамки тебя задавят. Ты не сможешь дышать уже через полгода, а потом будешь сбегать к своим секретаршам или моделям…плевать. Ты не создан для отношений.
Макс молчит, но вступаюсь я.
– Ты его не знаешь.
– Ой ли? – усмехается в ответ она, – Я его как раз отлично знаю, милая. Ты – это Мария, Амелия. Такая же истеричная, взрывная, и ты также, как она не понимаешь: нет в моногамии ничего, кроме скуки. И в твоей обыденности, которую ты ему пытаешься навязать – ничего нет. Макса нужно кормить. Его всегда нужно будет кормить, а тебе просто нечем.
Я смотрю на Элая, который сразу понимает – надо уводить. Все, наговорились, смысла в этом во всем и нет как будто. Я просто хотела кое что проверить, а не наблюдать последние попытки кобры ужалить – хватит. Я поворачиваюсь к Максу, но сама смотрю в пол, и тихо ставлю точку. Ксению мы решили не убивать. Не знаю? Бред ли? Может и стоило? Но с другой стороны…мы – не она. Малиновская до конца своих дней будет жить в психбольнице под строжайшим наблюдением, а все, кто ей помогал, уже не угрожают. Помогали, кстати, все члены клуба. Снова. Как я и думала, она использовала старые тайны, чтобы управлять ими. И снова. Это логично, если вы такой же больной ублюдок, напрочь лишенный чувств.
– Ты не умрешь, а будешь жить в закрытой психиатрической лечебнице до конца своих дней, Ксения Антоновна.
– Он просто не сможет меня убить, – усмехается вдруг она, на что я глаза подкатываю.
– Не в этом дело, просто ты действительно больна и тебе нужна помощь.
– Помощь сейчас нужна будет тебе!
Одним, ловким и внезапным движением, чертова кобра выворачивается и несется на меня с ножом. Откуда взяла? Без понятия. Но этого не ожидал никто. Точнее как? Ожидали, конечно, просто смысла в этом жалком, глупом акте не было, поэтому на такой исход никто не ставил. Забыли просто, что самые опасные хищники – это загнанные в угол.
Я уже собираюсь отпрыгнуть в сторону, вижу скальпель, надо его схватить по-хорошему, чтобы защититься, но в этом нет нужды. Дальше звучат сразу пять выстрелов, которые сваливают ее с ног. Вот как должна была закончится эта история, я знаю, просто…не хотела этого. Я правда не хотела, Макс считал ее своей подругой, и заставлять его убивать женщину, с которой он прожил столько лет? Но, кажется, он вообще не жалеет. Смотрит холодно, бесстрастно, а потом переводит взгляд на меня, и я читаю в нем всего три слова:
– Я тебя люблю.
Элай тяжело дышит, уставился на тело когда-то, да ладно и сейчас тоже, красивой женщины, потом в палату врываются люди. Их много – у нас же большие семьи, и каждый был здесь. Сидел. Ждал.
Но мне плевать. Я смотрю только на него, потом подхожу и сжимаю его руку.
– Все кончено, – тихо говорит Макс, глядя мне в глаза, – Ты теперь в безопасности. И мой сын тоже.
– И ты.
– Да…и я. Спасибо, что давала знать.
Каждый раз, сжимая его руку, я говорила: все нормально, я тебя люблю. Так мы договорились. И сейчас я сжимаю ее еще сильнее, не смотря на то, что все уже кончено.
– Будешь здесь, когда я проснусь? – тихо спрашивает Макс, и я киваю.
– Ничто меня не сдвинет с места. Возвращайся ко мне скорее, любовь моя…
Я больше не слышу в его голосе страха или неуверенности и, подозреваю, дело в Элайе. Он с ним о чем-то говорил, а зная своего брата также абсолютно, могу догадываться: разговор был жесткий. Но это вставило мозг моему мужу, и мне этого достаточно.
Амелия; два года спустя
– …Знаешь, это странно… – тихо усмехаюсь, слегка касаясь серого, холодного камня, – Все вдруг стало нормально. Нет, не отлично, конечно, но нормально.
Я смотрю на могилу, а потом прикрываю глаза и шепотом продолжаю.
– Я снова беременна. Не думала, что решусь на это опять, после того, что было, но…Так получилось. Я пока ему не сказала ничего…Я ведь действительно не думала, что решусь когда-то на все это. На семью, имею ввиду…Сложно, конечно, было в самом начале, понять – жизнь продолжается, – а теперь…Я счастлива, – смотрю на фотографию и роняю слезы, – Иногда мне за это стыдно, потому что ты никогда не будешь. Прости меня, ладно? Потому что я так себя и не простила до конца…
Я приезжаю сюда стабильно раз в месяц, даже когда льют знаменитые, питерские дожди – мне плевать. Я езжу, потому что мне это важно, ведь наконец-то у меня есть место, куда я могу поехать, чтобы поговорить…
«Роза Львова» – выбито большими буквами, а сверху ее фотография, которую мы сделали одним зимним вечером, где она была по-настоящему очень счастлива.
Такой странный, на первый взгляд, подарок сделал мне муж. Однажды он приехал, забрал меня с работы и повез, как бы смешно не звучало, на кладбище, а когда я обошла и увидела могилу, была так благодарна…Мой прекрасный, нежный и ласковый муж всегда знал, как это для меня важно.
Вон он стоит.
Я улыбаюсь, когда сижу в машине перед нашим домом, и так до конца не верю, что мы по-настоящему справились. Макс. Он все такой же красивый, как когда-то давно, когда я его только увидела. Когда узнала о нем правду. Когда любила его даже в самые темные наши времена. Сейчас я люблю его еще больше, хотя думала, что это вообще невозможно.
Он гуляет с нашими детьми. Августом, который достаточно вырос, чтобы пойти в этом году в школу, и нашим маленьким Дамиром. Мы назвали его так, потому что он подарил нам весь мир – как только Макс услышал о том, что я снова беременна, его было уже не остановить. Он прошел полный курс реабилитации и встал на ноги, не смотря на то, что это было сложно…
Два года назад
– …Макс, я знаю, что новости неутешительные…
Кирилл стоит перед нами и мнется. Операция прошла успешно, если можно так сказать. Осколок вытащили, но он успел повредить ткани, так что теперь прогнозы были совсем отстой – возможно Макс никогда не сможет ходить. Я стараюсь не смотреть на него, чтобы не смутить, но крепко сжимаю его руку, чтобы знал – я никогда его не брошу.
– Оставишь нас? – тихо просит, я бросаю взгляд на Кирилл и киваю.
Чувствую, что сейчас начнется очередной идиотизм под названием «я-возомнил-себя– страдальцем-и-мучеником». Взбесит меня, а я не очень хочу, чтобы кто-то видел наш очередной скандал: слишком это забавно. Все вечно ржут и отвлекают…
Дверь тем временем закрывается с другой стороны, оставляя нас вдвоем. Макс молчит, я тоже, но когда он только открывает рот, я сразу же перебиваю.
– Даже не вздумай.
– Амелия…
– Я сказала – закрой рот, – перевожу на него внимание, двигаюсь ближе, чтобы оставить поцелуй на губах, – Вместе до конца.
Он рад это слышать, но я вижу – не принимает до конца, поэтому когда Макс засыпает, я объявляю всеобщий сбор. По скайпу мы связываемся всей семьей, включая моих братьев и обоих родителей Макса. Странно это видеть, как Петр Геннадьевич мнется, молчит, как ему неловко. За все то время, что он провел вдали от Москвы, спесь его окончательно сбилась. Он стал обычным мужчиной средних лет, который допустил слишком много ошибок, и, черт возьми, как же Макс на него похож. Я раньше отрицала, не понимала, а теперь вижу: они очень похожи. За огромным слоем наружного, прячется глубокое внутреннее, которое мне очень хорошо понятно. И Марии понятно. Замечаю мимолетом, как она сжимает его руку, но лишь слегка улыбаюсь – никаких акцентов, ни к чему они сейчас.
– У меня есть одна идея, – тихо говорит Петр, и шум-гам сразу же замолкает.
Он чувствует себя неловко от внезапного внимания, от которого отвык, смотрит в сторону. Теперь я улыбаюсь уже явно, встречаюсь глазами с Марией, и та кивает, мол, знаю о чем ты думаешь, да, так и есть. Макс его копия.
– Эм…в общем, есть один хирург в Лос Анджелесе… когда-то давно я…заметил его в детдоме и оплатил ему учебу.
– Ты? Оплатил учебу? – усмехается Марина, но ее отец никак не реагирует.
Точнее не реагирует, как среагировал бы раньше. Он покорно принимает яд дочери, кивает и смотрит себе под ноги.
– Он напомнил мне меня, поэтому…
– Петя, – тихо зовет его Мария, сжимая руку сильнее, от чего дочь их только больше глаза закатывает и фыркает, – Ты можешь сказать им правду.
– О боже, – Миша вздыхает, – Что еще?
– Они уже взрослые…
Тут напрягаюсь даже я. Предположить, что там у Петра могут быть за тайны в загашнике – дело такое…
– В общем…эм…он ваш брат.
Поднимаю брови, стараясь не реагировать на смешки, но тут он добавляет.
– Двоюродный.
Вот это уже интересно. Дети Александровского застывают, а он жмет плечами и выдыхает сигаретный дым.
– Гриша познакомился с его матерью в одной кафешке в Нью Йорке много лет назад, закрутилось, и вот…
– Почему он это скрывал?
– Потому что он его не хотел, да и вы же знаете: он политик, а его жена…в общем тема это больная.
Знаю. Жена их дяди детей иметь не может, а Григорий Александровский никогда не хотел особо, как мне по крайней мере казалось. Он, может быть, и был превосходным политиком, но в плане детей…насколько я поняла, так как особо его и не знала, они у него никогда в приоритете не были. Григорий умер пару лет назад, и это так странно, как даже после его смерти и пройденного времени, его тайны вскрываются только сейчас. Интересно почему?
– …Кларисса, так зовут маму мальчика, приезжала лет пятнадцать назад, но Гриша открестился и…в общем я предложил помощь. Он все таки семья. Я ему потом даже фамилию нашу предлагал, сказал, что признаю его своим сыном…
– Ну да. Тебе то от кого таиться?
Кое-кто из отпрысков королевского семейства все никак угомониться не может, но Петр стойко сдерживает любые нападки абсолютным спокойствием.
– …Но мальчишка отказался. Вообще, он очень талантливый. Я оплатил ему учебу в Гарварде, но все остальное он сам сделал и от содержания давно отказался, да и долг все пытался вернуть…Хороший парень, Кларисса молодец.
– Зачем было скрывать?
Петр молчит. Я вижу, что смотрит в пол, что-то будто перебирает, а потом понимаю – ни что-то, а руку Марии. Макс также делает, когда сильно нервничает, и мне вдруг так на душе тепло становится. Я смотрю на своего мужа, который сейчас уже десятый сон видит, и удивляюсь: какими же бывают сильные мужчины слабыми. У всех есть мягкое место, не смотря на панцирь любой жесткости. Макс сейчас сплошное мягкое место – он очень уязвим. Я защищаю его отважно и горячо, как говорит Чехов, точно львица, и поэтому не удивляюсь, когда Мария делает тоже самое.
– Прекратите немедленно!
Их взрослые дети мигом замолкают. Подняли шум и гам, усмешки и жестокие шуточки кидают, а как по щелчку перестают. Тон их матери вдруг становится таким жестким, что даже я вытягиваюсь по струночки, но быстро расслабляюсь:
«Черт, а я ведь похожа с ней…» – мелькает в голове, и это достаточно забавно.
Говорят, что девушки выбирают себе мужчин, похожих на своих отцов, и это так. Макс чем-то совпадает с моим папой, но, кажется, мужчины подвержены такой вот теории ни чуть не меньше.
