Текст книги "История жизни, история души. Том 1"

Автор книги: Ариадна Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

А ещё:

Консуэла! Утешенье!

Люди добрые, не сглазьте!

Наделил второю тенью

Бог меня и первым счастьем...⁷

А ещё:

Сивилла, зачем моему Ребёнку – такая судьбина?

Ведь русская доля ему И век ей – Россия, рябина...⁸

А ещё:

А настанет час —

Тоже – дочери Передашь Москву С нежной горечью.

Мне же – вечный сон,

Колокольный звон,

Зори ранние —

На Ваганькове⁹.

А это – помните? —

О сколько их уходит в эту бездну,

Разверстую вдали...

Настанет час, когда и я исчезну С поверхности земли.

Исчезнет всё, что пело и боролось,

Любило и рвалось.

И зелень глаз моих, и звонкий голос,

И золото волос¹⁰.

Я писала Вам не раз, Ася, о том, как немедленно и горячо мама реагировала на каждую смерть. Смерть Маяковского, смерть Рильке" смерть безумно влюбленного в неё юноши Николая Гронского¹², смерть московской подруги Сонечки Голлидэй, да и вообще, смерть каждого большого или малого человека вызывала в ней огромную жалость, нечеловеческую тоску живого по ушедшему. Именно ушедшим посвящены и ушедшими вызваны многие её произведения (да простит она мне это слово, которого не выносила) – стихи и проза. И какая-то особая русскость, народность её произведений в том, как она, боявшаяся покойников, привидений, всей жути, связанной со смертью, как она, не религиозная, но суеверная, появлялась там, где умер человек, провожала его [6—7 слов утрачены] горячо, как родная о родном, и [4—5 слов утрачены] близкими, пока не утихала или не находила себе иного русла их боль. Много, много, много мне вспоминается таких случаев. А о тех, кто умер без неё, вдали, она писала как бы им. И подумать только, что сама она так умерла.

Я вспоминаю, однажды у нас, на даче, в Болшеве, мама сидит на своей постели (не постель, а вроде диванчик) и смотрит, близко поднеся её к лампе (такой же матовый шар, как в вашем детстве), свою ладонь. «А я будудо-олго жить, линия <жизни> у меня опять же длинная», – говорит она нараспев, с оттенком торжества в голосе. «Я вас всех переживу», – говорит она с шутливой улыбкой. Под той же лампой большой неуклюжий подросток, красавец Мур рассматривает иллюстрации в старинной книге об Испании, опершись щекой о ладонь своей похожей на мамину руки. Итак, два профиля, две ладони, мать и сын. Две судьбы. А как она была права! Она будет долго жить, и всех переживет она, умершая, нас, ещё живых. Целую Вас, <Асе>нь-ка, и люблю. Надеюсь на скорую нашу встречу.

Ваша Аля

' Речь идет о Б.Л. Пастернаке.

² Сохранилась запись Елены Ефимовны Тагер (1909-1981) о звонке к ней Пастернака: «...приехала Марина Цветаева, и Каверин (и еще кого-то он назвал -я не помню) сказали, что мне нельзя, опасно к ней идти. Как быть? Я, возмутившись: “Как же, Борис Леонидович, – ведь она же ваш друг”. Потом, положив трубку, я поняла, как не обдуман, поверхностен и дешев был мой совет. Какие то были времена! И написала Б.Л.: “Вам не надо ездить к Марине – пока не надо"» (Воспоминания о Марине Цветаевой: Возвращение на родину. М., 2002 С. 64).

В письме жене от 10.IX.41 г. Б.Л. Пастернак писал: «Вчера ночью Федин сказал мне, будто с собой покончила Марина. Я не хочу верить этому <... > Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так! Вот и говори после этого о “посторонних" заботах, это никогда не простится мне. Последний год я перестал интересоваться ей, она была на очень высоком счету в интеллигентном обществе и среди понимающих, входила в моду, в ней принимали участие мои личные друзья, Гарик, Асмусы, Коля Вильям, наконец, Асеев. Т. к. стало очень лестно числиться ее лучшим другом, и по многим другим причинам я отошел от нее и не навязывался ей, а в последний год как бы и совсем забыл» (Пастернак Б. Поли. собр. соч.: В XI т. М., 2005. Т. IX. С. 246).

³ На одном из творческих вечеров Давида Самойлова я (Р. В.) слышала его рассказ о том, что он видел в конце 1939 г. Б. Пастернака и М. Цветаеву в приемной директора Гослитиздата П.И. Чагина (в разговоре со мной Е.Я. Эфрон также говорила, что Б. Пастернак «ходил с Мариной» к директору издательства). А 29.1.40 г. М.И. Цветаева пишет Л.В. Веприцкой: «...один человек из Гослитиздата, этими делами ведающий, настойчиво предлагает мне издать книгу стихов...» (VII, 669). Б. Пастернак познакомил также М. Цветаеву с заведующей редакцией литературы народов СССР А.С. Рябининой, и она получила заказ на переводы поэм грузинского поэта Важа Пшавелы для антологии грузинской литературы. В журнале «Интернациональная литература» работал давний друг Б.Л. Пастернака Н.Н. Вильям-Вильмонт. С ним связано, по всей вероятности, получение М.И. Цветаевой многочисленных заказов на переводоы для журнала: болгарских поэтов, ляшского поэта Ондры Лысогорского, немецких народных песен и английских народных баллад и, главное, заказ на перевод «Плавания» Шарля Бодлера.

В письме к Л.В. Веприцкой от 29.1.40 г. М.И. Цветаева рассказывает, что он, «...бросив последние строки Гамлета, пришел по первому зову – и мы ходили с ним под снегом и по снегу – до часу ночи, – и все отлегло...» (VII, 670).

11 .V.40 г. М. Цветаева с Муром были по приглашению Б.Л. на его чтении перевода «Гамлета» в Московском госинституте (так Мур в своем дневнике называет Литературный институт), а потом ужинали с ним у Е.В. Пастернак, жившей во флигеле этого института на Тверском бульваре, и Б.Л. проводил их в Мерзляковский пер., где они ночевали.

Из воспоминаний поэта и переводчика С.И. Липкина (1911-2003) известно, что осенью 1940 г. Б.Л. Пастернак пригласил М.И. Цветаеву на свою дачу в Переделкине, где он устраивал застолье для грузинских поэтов: контакты с ними были для нее полезны, так как она переводила с грузинского. С. Липкин приводит ее слова о том, что она Пастернаку «благодарна за то многое, что он для нее сделал». «...Он ко мне добр, но я ждала большего, чем забота богатого, я ждала дружбы равного» (Липкин С. Вечер и день с Цветаевой // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Возвращение на родину. М., 2002. С. 135).

Б.Л. приходил также в комнатку Е.Я. Эфрон, и, по ее словам, Марина раздражалась тем, что Б.Л. вовлекал в общий разговор ееиЗ.М. Ширкевич. Но все это были встречи на людях.

В Чистополе зимой 1942 г., постоянно возвращаясь мыслями к гибели Ма рины, Б.Л. говорил драматургу А.К. Гладкову (1912-1976): «Я очень любил ее и теперь сожалею, что не искал случая высказывать ей это так часто, как ей это, может, было нужно» (Гладков А. Встречи с Пастернаком // Воспоминания о Борисе Пастернаке. М., 1993. С. 337).

⁴Генрих Густавович Нейгауз (1888-1964) – пианист, профессор консерватории, ближайший друг Б.Л. Пастернака. Имя Нейгауза упоминает М. Цветаева в письмах к дочери, называя его в письме от 24. IX.40 «бесконечно-милым», а в письме от 16.V.41 г. она пишет: «Я очень дружна с Нейгаузом, он обожает стихи» (VII, 749) и рассказывает об эпизоде, когда ей срочно потребовались большие деньги, чтобы снять комнату, – тогда Нейгауз поехал с нею в писательский поселок Переделкино на дачу Пастернака, и, хотя Б.Л. в этот день на даче не оказалось, Зинаида Николаевна, жена Пастернака, обошла “все имущее Переделкино'' и добыла нужную сумму»

⁶ М. Цветаева писала дочери в письме от 16.V.41 г.: «Борис всю зиму провел на даче, и не видела его с осени ни разу, он перевел Гамлета и теперь, кажется, Ромео и Джульетту и, кажется, хочет – вообще всего Шекспира. Он совсем не постарел, хотя ему 51 год, – чуть начинает седеть. У него чудный мальчик, необычайной красоты, и это – вся его любовь. <...> Огород у него – феноменальный: квадратная верста, и все – огурцы. Я была у него раз на даче, прошлой осенью» (VII, 749).

⁶ «Четвертый год...» (из цикла «Стихи к дочери», 1916) приводятся неточно, по памяти, с пропуском второй строфы.

⁷ Приведена первая строфа одноименного стих. 1919 г. (I, 484).

‘ Приведена вторая строфа третьего стих. 1918 г. из цикла «Але» («И как под землю трава...») (I, 422).

⁹ Неточно приведена четвертая строфа первого стих, из цикла «Стихи о Москве» («Облака – вокруг...», 1916) (I, 268).

^,0 Неточно приведены две первые строфы из стих. 1913 г. «Уж сколько их упало в эту бездну...» (I, 190-191).

" См. примеч. 6 к письму А.С. Эфрон А.И. Цветаевой от 20.Х.44 г.

¹² См. примеч. 5 к письму А.С. Эфрон А.И. Цветаевой от 16.IX.45.

А.И. Цветаевой

15 июля 1945

Родная Ася. Ко мне приезжал муж¹, рассказал про всех, тороплюсь написать Вам: последнее письмо, вернее открытка, от Мура была получена в августе прошлого года. С тех пор известий нет. На все справки, наводившиеся мужем и девушкой, с которой Мур дружил², поступил ответ: «в списках раненых и убитых не числится».

На вербной неделе от крупозного воспаления легких умерла Вера³. Умерла одна, в марийском селе, где находилась в эвакуации. Нюся⁴, бывшая в 20 километрах от неё, не знала.

Последнее, что известно о Коте⁵, это то, что после тяжелого ранения в обе ноги он находится на излечении в львовском госпитале. Но с тех пор известий нет.

О маме: место её смерти и погребения было известно Муру, с его слов известно мужу. Последнее её письмо, вернее – записка, адресованная папе и мне, находится у Мура. Он взял её с собой. Муж помнит её содержание. Все ли её рукописи целы, муж определить не в состоянии, но всё, что ему удалось спасти из когтей Ваших знакомых – Садовских⁶, – находится у него. Решительно все её вещи и все книги, оставленные мамой на хранение Садовским, были ими распроданы после её отъезда. В кн<ижных> магазинах Мур находил книги, надписанные ей и ею, но выкупить, конечно, был не в состоянии.

Последние мамины письма, полученные мною на Севере, её фотографии, письма и карточки Мура целы и находятся у Лили.

Что касается отъезда Марины на Сьель³⁹39
  Le del – небо (фр.).


[Закрыть]⁷, то помог ей в этом не Тренёв, а, как говорят, поэт Николай Асеев.

Только что получила от Бориса «Ромео и Ж<ульетту>», «Антония и Клеопатру» и книгу стихов⁸.

С мужем встретилась очень хорошо. Ни пропасти, ни даже трещины не прорыло между нами время эти годы. Ася, пишу коротко, чтобы не откладывать долго настоящего письма. Крепко обнимаю и люблю

Ваша Аля

’ М.И. Белкина ошибочно предполагает, что С.Д. Гуревич приезжал к А.С. Эфрон в августе 1945 г. (Белкина М. Скрещение судеб. М., 1988. С. 448).

² Фамилия этой девушки неизвестна, имя ее – Рая. Она была как-то причастна к театру. В письме к сестре от 27.II.43 г. Г.Эфрон рисует ее облик: красивая, остроумная, самоуверенная, никого не уважает, но к нему относится как к умному, проницательному человеку и опасается его скептицизма. Он пишет: «Мое отношение к Рае <.. .> не отличается нисколько от того ощущения, которое я испытал бы, надев шикарный костюм и американские ботинки. Я воспринимаю ее тогда чисто декоративно; она – мое украшение. Подозреваю, кстати, что и она меня воспринимает так же!» (Эфрон Г. Письма. Калининград Моек, обл., 1995. С. 168-169).

³ Речь идет о смерти сестры С.Я. – Веры Яковлевны Эфрон.

⁴ Близкие никогда не называли старшую из сестер Эфрон, Анну Яковлевну Трупчинскую, Нюсей – всегда Нютей. Вероятно, это описка.

⁵ Речь идет о сыне В.Я. – Константине Михайловиче Эфроне.

⁶ У Бориса Александровича Садовского (1881-1952) – поэта, прозаика, литературного критика – и его жены Надежды Ивановны Садовской (1886-1942) М.И. Цветаева бывала в 1941 г. Они жили в одном из подвальных помещений Новодевичьего монастыря. Уезжая в эвакуацию, М. Цветаева оставила у Садовских часть своего архива, библиотеку и некоторые вещи,

⁷ А.С. с оглядкой на цензуру иносказательно передает дошедшие до нее сведения о виновниках гибели матери. По словам участника собрания, обсуждавшего вопрос о прописке М, Цветаевой, поэта и переводчика Петра Андреевича Семынина, именитый драматург, лауреат Сталинской премии Константин Андреевич Тренев (1876-1945) возражал против прописки в Чистополе недавней эмигрантки, жены и матери врагов народа. Поэт же Николай Николаевич Асеев (1889-1963), по болезни не пришедший на это собрание, прислал письмо с «некоей цитатой». В 1966 г. в разговоре со мной (Р. В.) вдова Н. Асеева, говорившая о М. Цветаевой грубо и неприязненно, сказала, что в письме мужа была цитата из толстовского «Люцерна», и мне сразу вспомнились слова оттуда: «Вот она, странная судьба поэзии <...> Все любят, ищут ее, одну ее желают в жизни, и никто не ценит этого лучшего блага мира, не ценит и не благодарит тех, которые дают ее людям» (ТолстойЛ.Н. Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн // Толстой Л. Н. Собр. соч. М., 1948. Т. 2. С. 134). В конце жизни Н.Н. Асеев варьирует эту тему в стих. «Портреты»: «Зачем вы не любите, люди, своих неподкупных поэтов?» И далее идут строки о горестных судьбах поэтов, тех, которые, «...не сладив с судьбою, / От жизни смертельной обиды / Покончили сами с собою».

⁸ В 1944 г. отдельным изданием вышли в свет пастернаковские переводы трагедий В. Шекспира «Ромео и Джульетта» и «Антоний и Клеопатра», в 1943 г. -книга стихов «На ранних поездах».

А. И. Цветаевой

1 августа 1945

Дорогая Ася! Случайно и чудесно попал мне здесь в руки старый альманах «Наши дни» с пастернаковским «Детством Люверс» и воло-шинскими стихами¹. Я Вам их (стихи) переписала и не сомневаюсь, что Вы им обрадуетесь – там Ваш Крым, Макс и молодость. До этого я получила бандероль со стихами Бориса и двумя книжечками его шекспировских переводов, через два дня – его письмо, а ещё через два дня – дали мне «почитать книжку», и эта книжка оказалась кусочком моего детства и маминой молодости – стихи Макса и проза Бориса.

Вы хорошо помните «Детство Люверс»?

t

Мне было лет десять или одиннадцать, когда этот же самый, вернее, такой же самый альманах «Наши дни» оказался в той небольшой комнатке в деревне Вшеноры², где потом родился Мур. «Детство Люверс» читали и папа, и мама, много говорили о нём. Мама считала, что единственная неправильность повести – это возраст Жени Люверс. Там рассказана девочка лет 8-10, но никакие 13-14. А вообще, вещь эта ей безумно нравилась, я это прекрас– х.Б. Родзевич но помню³. И только теперь, только теперь, с

тех пор перечтя её, я поняла, что, прочтя её тогда, я всё поняла до такой степени по-своему, по-люверсовски, что – ничего не поняла.

В чём же было сходство госпожи Люверс с кухаркой Аксиньей? Я сидела на кровати с поднятыми ногами и читала «Детство Люверс». Мимо прошла мама, и я, совершенно неожиданно и чувствуя (значит, зная, что так – нельзя), спросила: «Мама, отчего вы так потолстели?» – «Оттого, что ты читаешь плохие книги», – ответила мама и выхватила «Люверс» у меня из рук. Это я прекрасно помню, как и то, что через несколько дней, во время прогулки, мама мне сказала, что у меня будет брат. Только тогда я и узнала, отчего её полнота, раньше -не знала, но чувствовала, что замечать её – нельзя.

Вы спрашиваете меня о герое «Поэмы Горы». Звали его – да и по сей день зовут – Константин⁴. Знаю его с 22-го или 23-го года – тогда он был молодой (приблизительно маминых лет, м. б., чуть моложе), среднего роста, русый, с чётким профилем, светлоглазый, красивый. Мать – русская, отец – поляк. Остроумный, с вкрадчивыми, кошачьими повадками, ласковый и чуткий. Как человек – полнейшее ничтожество, всегда подпадавший под влияние более сильных характеров⁵. Я тогда только что приехала, заболев туберкулёзом, из интерната⁶, где училась в классе, соответствовавшем 1 -му классу гимназии, к родителям, жившим в небольшом номере пражской гостиницы возле самой «Горы»⁷, и в самый разгар «Поэмы». Мы часто ходили с мамой на ту гору. Тогда были написаны «Поэма Горы» и «Поэма Конца»⁸. Я сразу невзлюбила Константина. Он часто бывал у нас, приносил мне шоколадных зверей с розовой начинкой, был ровно мил и остроумен с Серёжей и с Мариной. Я что-то чуяла, хмурилась и грубила. А у них были бесконечные прогулки по волшебному городу, у неё были прекрасные лирические стихи, много-много. Она творила Константина по своему образу и подобию, и тогда, пока, он был очень хорош. А потом – «Я взяла тебя из грязи – / В грязь родную возвращаю»⁹. Потом мы долго не встречались с ним. Родился Мур, которого мама хотела назвать Борисом в честь Бориса, а назвала Георгием в честь Победоносца. Появился Константин в Пари¹⁰, году в 25-м, уже совсем не тот, совсем не герой «Поэмы». Марина была совсем к нему равнодушна и радушна, я по-прежнему грубила и продолжала грубить до 37-го года. Году в 28—29-м он женился¹¹ на очень скучной, скупой и бесцветной поповне, которая заикалась и звала его «к-к-котик». Родила ему дочку. В 34-м он разошёлся и с поповной, и с дочкой. Все эти годы он был в неплохих отношениях с Серёжей, но маму недолюбливал и побаивался. Перед моим отъездом он сошелся с одной, много раз замужней нашей приятельницей¹², с которой проживает и по сей день, по слухам, в гостинице «Альбион». Но я его с 37-го года потеряла из виду. Всё это очень вкратце. Крепко обнимаю и целую.

Ваша Аля

¹ В альманахе «Наши дни», 1922, № 1 были, кроме повести Б. Пастернака «Детство Люверс», напечатаны стихи М.А. Волошина «Дикое поле» и «Бегство».

² Пригород Праги, где М.И. Цветаева жила с сентября 1924 г. до конца осени 1925 г.

³ В письме к Б.Л. Пастернаку от 14.XI.25 г. М.И. Цветаева пишет: «Жила эту зиму “Детством Люверс", изумительной, небывалой, еще не бывшей книгой» (VI, 242). «В его гениальной повести о четырнадцатилетней девочке все дано, кроме данной девочки, цельной девочки, то есть дано все пастернаковское прозрение (и присвоение) всего, что есть душа. Дано все девчончество и все четырнадцатилетие, дана вся девочка вразброд (хочется сказать: враздробь), даны все составные элементы девочки, но данная девочка все-таки не состоялась. Кто она? Какая? Не скажет никто. Потому что данная девочка – не данная девочка, а девочка, данная сквозь Бориса Пастернака: Борис Пастернак, если был бы девочкой, т. е. сам Пастернак, весь Пастернак, которым четырнадцатилетняя девочка быть не может. (Сбываться через себя людям Пастернак не дает. Здесь он обратное медиуму и магниту – если есть медиуму и магниту обратное.) Что у нас от этой повести остается? Пастернаковы глаза» (Цветаева М.И. Эпос и лирика современной России; V, 381).

* Речь идет о Константине Болеславовиче Родзевиче (1895-1988). По словам М. Цветаевой (см. письмо к В.Н. Буниной от 22.XI.34 г.), любовь к нему была «...самая сильная за всю жизнь» (VII, 279). Во время Первой мировой войны он ушел добровольцем во флот. Во время Гражданской войны был комендантом Одесского красного порта и одним из командующих красной Нижнеднепровской флотилии, в конце войны попал в плен к белым. В начале 20-х годов уехал в Прагу. В 1923 г. учился одновременно с С.Я. Эфроном в Пражском университете, но на юридическом факультете.

⁵ Встретившись с Родзевичем в 1967 г. в Москве, А.С. восприняла его по-иному. Для нее важно было его антифашистское прошлое: в 1936 г. он командовал в Испании отдельным батальоном Интербригады из русских эмигрантов; после крушения Испанской Республики вернулся во Францию и во время оккупации ее фашистами участвовал в Сопротивлении; в 1943 г. был арестован и прошел ряд гитлеровских концлагерей. Для А.С. он был человеком того «высокого поколения», на долю которого выпали тяготы войн, революций и концентрационных лагерей.

⁶ С сентября 1923 г. до весны 1924 г. одиннадцатилетняя Аля находилась в интернате русской гимназии в чешском городе Моравская Тшебова.

⁷ Гора – Петршин-холм в Праге. М. Цветаева называла его Смиховским холмом (от пражского района Смихов).

⁸ «Поэма Горы» (1 января -1 февраля 1924 г., Прага) и «Поэма Конца» (1 февраля Прага – Иловиши, 8 июня 1924 г.).

⁹ Третья и четвертая строки из четверостишия М. Цветаевой «Птичка все же рвется в рощу...» (I, 500).

^,0 То есть в Париже.

” Свадьба Марии Сергеевны Булгаковой (Муны; 1898-1979) и К.Б. Родзе-вича состоялась в июне 1926 г. Отец ее, Сергей Николаевич Булгаков (18711944), был русским религиозным философом и священником. Характеристику М.С. Булгаковой М.И. Цветаева дает в письме А.Э. Берг от 11 .VIII.38 г. (VII, 528).

¹² Речь идет о Вере Александровне Сувчинской (урожд. Гучковой, во втором браке Трэйл; 1906-1987). См. о ней в письме А.С. Эфрон к А.И. Цветаевой от 1. IV. 1946 г.

А.И. Цветаевой

25 августа 1945

Моя родная Ася, за п<осле>дние дни послала Вам три открытки, последнюю из них <в от>вет на полученные мною после большого перерыва. Всего 4: за № 1, 3, 4, 5, с двумя статьями из Пушкинского цикла. Т. к. вижу, что мои письма к Вам плохо доходят, повторю ещё раз: выписки из писем Мура и Пастернака получила давно. Копию Муриного письма получила, копию маминого письма 10-го года – нет. Впрочем, м. б., они ещё дойдут. Копии маминых и Муриных ко мне писем Вам не послала, т. к. их со мною здесь нет. Эвакуируясь с прежнего своего местопребывания, я не захватила их, зная, что в такой дороге рискую всё растерять, самое дорогое, и насколько я была права! Я оставила их на хранение Тамаре, своей единственной там подруге, с просьбой [строка утрачена]... им мужу. Она мою просьбу исполнила, и мамины письма сейчас в полной сохранности, сохранней, по крайней мере, я надеюсь, чем у меня. Здесь я получила только одно письмо, Вам его переслала, но Вы, видимо, не получили. Вот оно еще раз:

17.06<1944>'. Милая Аля!Давно тебе не писал по причине незнания твоего адреса; лишь вчера я получил открытку от Лили, в которой последняя сообщает твой адрес.

26-го февраля меня призвали в армию. Три месяца я пробыл в запасном полку под Москвой, причём ездил в Рязанскую обл. на лесозаготовки. В конце мая я уехал с маршевой ротой на фронт, где и нахожусь сейчас. Боёв ещё не было, царит предгрозовое затишье в ожидании огромных сражений и битв. Кормят несколько лучше, чем в запасном полку. Погода часто меняется, места – болотистые, много комаров, местность холмистая, есть и леса. Все это – сведения чисто географического характера, но здесь – фронт, и писать подробно, конечно, нельзя.

Физически я чувствую себя неплохо; в запасном полку месяца полтора болел (всё – нога), а теперь всё зажило; бесспорно, я слабее других в одном – в отношении рук, которые у меня и малы, и не цепки, и не сильны. Пока что работаю по писарской части, но завтра пойду в бой автоматчиком или пулеметчиком. Я абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны и успех придет обязательно; я верю в свою судьбу, которая сулит мне в будущем очень много хорошего. Прости за бестолковое – спешное! – письмо. Пиши обязательно. Крепко целую.

Твой брат Мур

Муж, приехавший ко мне в начале июля, рассказал о том, что на все запросы, устные и письменные, его и приятельницы Мура Раечки, получали один и тот же ответ: «В списках убитых и раненых не числится». Последнее письмо от Мура муж получил в августе 1944 г.², с тех пор – ничего. Я тоже надеюсь, Ася, что он жив, так же как и он, надеюсь на то, что судьба ему сулит в будущем много хорошего. И вместе с тем я не надеюсь на то, что встречусь с ним. Если он, дай Бог, жив, то жить он будет, вероятно, в столице, к которой привык, где вырос, где жизнь его была по-детски счастливой. А я – не столичный житель, а завзятая провинциалка. Но – лишь бы он был жив, лишь бы как-нибудь узнать об этом...

О Серёже я совсем ничего не знаю.

П исала Вам о том, что дала переснять для Вас фотографию, привезенную мужем, где Серёжа и Константин, герой «Горы», сняты вместе. Как только будет готова, вышлю Вам. Асенька, уже совсем темно, буду завтра продолжать. У моих ног трётся и мурлычет рыжий котёнок. Всюду, где бы я ни появилась, заводится и котёнок. Мамина традиция.

Пастернак мне писал о том, что маму и Мура видел в день и час их отъезда из Москвы, попав случайно³ к отчалу их парохода. Он пишет: «Все мы были сумасшедшие в эти дни, мама и я тоже, только у меня была веселая форма этого безумия», – говорит, что должен был встретиться с ними осенью того же года, и действительно оказался в Ела-буге через месяц после маминой смерти. Но, как всегда, он очень неконкретен и не отвечает ни на один из моих вопросов, кроме того, что у него болела рука, когда он писал мне.

Ещё раз повторяю Вам, что все мамины вещи и вся её библиотека, хранившаяся у Садовских, которых Вы знаете, были ими проданы после маминого отъезда из Москвы. Слава Богу, они, видимо, не успели продать рукописи, муж, вернувшись из Куйбышева, с величайшим трудом буквально вырвал их у них. Он не мог мне сказать, все ли рукописи целы, т. к. не знает, что там было, и всё то, что ему удалось спасти, пока в сохранности.

Вот Вам выдержка из последнего Лилиного письма: «С Мариной (когда мы жили врозь) виделись почти каждый день, отношение её к нам было очень неровное: то дружественное, нежное, открытое, то она замыкалась, таилась, скрытничала, точно не верила, раздражалась. Мне было трудно после просьб Серёжи поддерживать в ней уверениями веру в жизнь и бодрость (что я и делала с самого её приезда). Теперь я понимаю, что она не принимала и не выносила никаких советов, тогда же я находила необходимым давать их на каждом шагу. Только теперь я поняла, как ранила ими её. Мы всё понимаем слишком поздно».

Вы меня как-то спрашивали, Ася, – тут меня кто-то перебил, и я забыла, что хотела написать.

Одиночество. С каждым годом возраставшее одиночество среди близких, родных, друзей и просто хорошо относившихся людей, вот что была мамина жизнь в последние годы. Не приходится и говорить о том, что мы её любили и как мы её любили. Но всё это было и не то, и не так, Асенька. Мы всё понимаем слишком поздно. Она нас любила всех – и тоже не так. Если бы мы все пережили всё это, мы умели бы любить так, как каждому нужно. Но её нет, и нам остаётся грызть себе пальцы и собирать оставшиеся крохи. Каждый из нас приложил все силы – и столько же сверх того, чтобы ей было хорошо. Но ничего не вышло. Асенька, никто из нас ни в чём не виноват, все это судьба, рок, в который она так верила. И никто никогда не смог переспорить судьбу поэта.

Вы спрашиваете обо мне. Я поправилась, чувствую себя хорошо, лёгкие в порядке, не в порядке только сердце, но если я от него должна умереть, то, по-моему, это будет не так скоро. Работаю я по специальности, или, как говорят здесь, «художничаю». О природе сказать ничего не могу – я её совсем не вижу. Я [слово неразборчиво] не выхожу за калитку своей дачи. Зарабатываю достаточно – на карманные расходы остаётся около сотни рублей. Всё лето было молоко, теперь пошла картошка. Окружающие ничего, я ни с кем не дружу. Никогда не скучаю, но тоскую.

Асенька, никакие письма, особенно мои, не передадут всей моей нежности к Вам. Мне хочется, чтобы Вы знали, что в моих мыслях о прошлом, о настоящем, в моих мечтах о будущем (я не надеюсь, я только мечтаю), – в моих немного языческих молитвах, – Вы всегда. Берегите себя, Вы нам нужны, мы Вас любим. Я Вам буду, как маме, кофты вязать. Передайте большой привет Андрюше, если можно, пришлите адрес. Я уже давно потеряла тот, что Вы прислали когда-то.

Крепко обнимаю, целую и люблю.

Ваша Аля

' Письмо опубликовано в кн.: Эфрон Г. Письма. Калининград Моек, обл., 1995. С. 192.

² Как указано Е.Б. Коркиной в коммент. к вышеупомянутой книге: «Через три дня после написания этого письма Г.Э. принял участие в бою <...> и, как записано в книге учета личного состава, “убыл по ранению 7.VII.44”. 183 медсанбат, обслуживавший 154 дивизию, в июле-августе 1944 г. не имел возможности вести учет раненых, поэтому сведения о Г.Э. на этом обрываются» (Там же. С. 223).

³ Как явствует из мемуарного очерка В. Бокова «Собеседник рощ», Б. Пастернак еще за день до отъезда М. Цветаевой приглашал В. Бокова 8.VIII.41 г. проводить ее в эвакуацию (Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Возвращение на родину. М., 2002. С. 173).

А. И. Цветаевой

12 сентября 1945

Дорогая Асенька. Вчера получила Вашу открытку № 2, отставшую от четырёх, полученных мною на днях. Сегодня у меня тоже выходной, как тогда, когда Вы мне писали, только уже сентябрьский день, ясный и холодноватый. Скоро мой день рождения, между прочим, я всегда стараюсь его праздновать. Каждый год на Рождество устраиваю ёлку. Это – домашняя, невытравляемая традиция.

В годовщину маминой смерти я видела её во сне – она сидела за столом, седая и с очень светлыми глазами. Я говорила ей о том, что -как ужасно все умерли и исчезли и я – совсем одна. И стала её звать через стол, как Мур маленький её звал: «May, May»¹. Она встала, сказала: «идём» – и стала с меня – не той, что во сне, а с настоящей, спящей – меня снимать одеяло. Это ощущение – скользящего одеяла – было настолько настоящим, что я проснулась.

Я не писала Вам, кажется, о том, что у меня здесь сохранились кое-какие мамины вещи – а так все её пропало. У меня – и в данный момент на мне – её синяя юбка, к<отор>ая всё носится. Есть её, уже состарившиеся, чинёные-перечинёные коричневые полуботинки, к<отор>ые она мне подарила ещё в 1936 г., носки, нитяные светлозелёные в цветную крапинку, потом на моей руке браслет из слоновой кости, который она мне подарила, когда мне было 16 лет; ещё есть носовой платок и красная косынка с чехословацкими человечками, привезённая ею мне в 1939 г. Всё это берегу и стараюсь доберечь до Вас. В предыдущем своём письме послала Вам копию первого и последнего полученного мною здесь Муриного письма.

Хоть мне и очень жалко, посылаю Вам Мура маленького и себя очень давнишнюю и надеюсь, что дойдет до вас это письмо и, главное, карточка. Не помню, когда и где мы с ним снимались. Суда по моему серому пальто – это Медон, но пальто это я носила долгие годы. На карточке Муру года три, а медведь – мой, мне его подарили папа с мамой на мой двенадцатый день рождения. Он был в зелёном костюме, связанном Муной Булгаковой², впоследствии женой того самого Константина, который был героем «Горы» и фотографию которого, если переснимут, перешлю Вам тоже. На фотографии медведь уже Мурин, я ему его, конечно, передарила – и уже без зелёного костюма. Напишите, получили ли моё письмо с переписанными стихами Макса Волошина, и следующее с копией Муриного письма, и несколько открыток.

Вы просите написать про себя. Живу я здесь [окончание письма отсутствует].

¹ Марина Ивановна подписала письма дочери от 16.V, 18.V. и 23.V.41 г. «Мау».

² См. примеч. 10 к письму А.С. Эфрон А.И. Цветаевой от 1 .VIII.45 г.

А. И. Цветаевой

16 сентября 1945

Дорогая моя Асенька, у нас осень, серая, сырая, сирая¹, всегда любимая мною. День позже просыпается и раньше засыпает, и в нём появилась какая-то особая чёткость. Вот в такие дни мама любила ездить в Версаль и нас с Муром, молчаливых спутников, брала с собой. Мы все любили парк там, где он начинал дичать и срастаться с лесом, а всё стриженое, причёсанное и официальное оставляли позади. Самое чудесное, конечно, был Трианон, тогда уже совсем покинутый и запу<ще>нный, – помните ферму, мельницу и все игрушечные владенья Рэн?⁴⁰40
  La rain – королева (фр.).


[Закрыть]²