Текст книги "История жизни, история души. Том 1"

Автор книги: Ариадна Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Sgte?^

iu*^C^V^i4<– i7*V

Отрывок этапного письма А. Эфрон

меня не обижаются, я совсем ни при чем, что пришлось так скоро расстаться. Насколько соображаю, Кузя пока ничем не рискует, но отношение к нему самое пристально-внимательное. Мне кажется, он умеет держать себя, но – пусть избегает большого количества поверхностных знакомств. Нине напишу подробнее на Валю. Целую очень крепко и люблю.

Аля

Простите за нелепое письмо, пишу в трудных условиях, жилья нет, угол найти нелегко, но я всё же надеюсь, что хоть минимально все наладится. Пока что рада очень, что удалось найти работу здесь, на месте¹. Хоть и тяжело мне будет, но хоть письма буду получать’ если кто напишет. Если бы вы знали, как я устала от всех этих переживаний и от всех этих дорог! Но пока что жива, несмотря ни на что. Пишите мне авиапочтой. Получили ли моё письмо с парохода? Дорогие мои, простите за все причиняемые вам хлопоты – ну что я могу поделать!

Ваша Аля

' В последних числах июля пароход с партией ссыльных прибыл в Туруханск на Енисее.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

23 августа 1949

Дорогие мои Лиля и Зина! Вчера вернулась с сенокоса и получила вашу открытку с Нютиной припиской и тут же на почте неожиданно разревелась, наполовину от радости, наполовину от горя. Боже мой, как мне хочется всех вас видеть! Мало удалось нам побыть вместе, но хорошо, что хоть это удалось, хоть повидались – и я немного отогрелась возле вас – для того, чтобы стынуть и стынуть вновь. Невероятно складывается жизнь вообще и моя в частности. Вместе с вашей открыткой получила необычайно трогательное письмо от моих рязанских сослуживцев, где они рассказывают, как ребята меня вспоминали на выпускном вечере и как сами они, т. е. сослуживцы, часто и добром поминают меня.

Очень вкратце расскажу о себе. Партия, с которой я прибыла, была почти вся распределена по местным колхозам, несколько человек, в том числе и я, были оставлены в Туруханске с условием – найти работу и квартиру в трёхдневный срок. Это было невероятно трудно, так мало это село нуждается в рабочей силе и располагает жилплощадью. Наконец в самую последнюю минуту мне удалось устроиться уборщицей в школе – оклад 180 р., и работа, принимая во внимание условия Крайнего Севера, – тяжёлая: сенокос, ремонт школы, пилка и колка дров плюс все остальные уборщицыны обязанности. На покос добираться пришлось 8 километров на лодке по Енисею и Тунгуске и ещё какой-то безымянной речке. Оказались мы на каком-то первобытном острове, где было не так много земли, как воды – ручьи, озёра и болота. Сено косили на болотах, причём здешняя трава совсем не похожа на ту, что у вас на даче. Растут какие-то дудки значительно выше человеческого роста, а высыхая, превращаются в хворост. Комары и мошки – сплошной тучей, заедают и доводят до исступления. Погода меняется 20 раз в сутки, всё время проливные дожди и пронзи-

тельный северный ветер. Но птицы в этом краю – непуганые, людей совсем не боятся. Просыпаясь утром, вокруг шалаша находили медвежьи и лисьи следы. За 22 дня пребывания на покосе перетаскала на себе 100 центнеров сена на порядочные расстояния. Всё это после тяжёлой и долгой дороги и соответствующих переживаний. Одним словом, устала я, Лиленька, ужасно, но не жалуюсь и не сетую, зная, что очень многим приходится значительно труднее. Вернувшись с покоса, впряглась в работу в самой школе, перед началом учебного года дела очень много не только педагогам и секретарям, как бывало в Рязани, но и техничкам. Т. к. я долгое время отсутствовала, то до сих пор «документ» мой не оформлен, и я смогу получить его только завтра и завтра же получу прибывшие на моё имя деньги – зарплата настолько мала, что я проела её, даже и не заметив, и вот уже несколько дней живу, как птичка небесная и даже хуже. Квартиру мы с одной женщиной¹ сняли пополам, угол в какой-то неописуемой избушке, причём самое для меня страшное – клопы, которых гораздо больше, чем в нашей энциклопедии. Воду таскаем из Енисея, далеко и сильно в гору, ну и вообще и т. д. Электричества в селе нет, хотя стоят столбы и протянуты провода, но – никакой энергии, нет электростанции. Очень много собак – пушистых лаек, которые совсем не лают и очень добрые. Зимой их впрягают в нарты и на них возят – дрова, воду. Коренного населения мало, большинство приезжие вроде меня.

А.С. Эфрон после этапа Туруханск, август 1949

С.

MUtRUe QtL ****¥&-

to Чу

Надпись на обороте фотографии

Цены московские, но ассортимент продуктов слабоват. Из жиров есть сливочное масло, мяса почти никогда не бывает, свежей рыбы тоже. Есть солёная рыба, крупа, американские консервы. Овощей почти нет, на базаре репа продаётся поштучно – 1р. штука. Конфеты -65 р. кило, вообще ничего дешёвого сладкого нет. Говорят, что зимой с продуктами будет лучше. Пока что на мой заработок, без огорода и без приработка, прожить просто невозможно. Одна подготовка к девятимесячной суровой зиме стоит очень больших денег. Но я пока что счастлива тем, что не уехала дальше и глуше, где условия ещё гораздо более суровые и возможности заработка ещё более шаткие, чем

здесь. Все-таки село, в котором я нахожусь, – районный центр, а это на данном этапе – очень много.

Лиленька, мне нужно всё что возможно из имеющегося в моих вещах тёплого, кроме того нужны простые чулки, майка и футболка, рейтузы, совершенно необходимы акварельные краски и кисти (акварельные же) и если возможно – гуашь. Нужны карандаши, необходима бумага писчая и рисовальная, конверты. Очень нужна пара алюминиевых кастрюль и немного пластмассовой посуды, с посудой здесь очень неважно. Если можно, пришлите пластмассовых пуговок повеселей, обязательно вязальные спицы и что возможно из моих шерстяных остатков – клубков, мотков и просто всякой дряни, здесь шерсти нет никакой, а мне она очень нужна, у меня нет ни рукавиц, ни носков, ничего из необходимого здесь. Телогрейку куплю себе здесь...

Родные мои, простите за все поручения, как ужасно, что я до сих пор ничем не смогла вам помочь и всё вам приходится. Ради Бога напишите, жив ли Мулька? Целую всех.

Ваша Аля

' Ада Александровна Шкодина (урожд. Федерольф, 1901-1996), отбыв лагерный срок (1937-1947), поселилась в Рязани, где была повторно арестована. Знакомство, а затем дружба с А С. Эфрон начались в камере рязанской тюрьмы,

Б.Л. Пастернаку

26 августа 1949

Дорогой Борис! Всё – как сон, и всё никак не проснусь. В Рязани я ушла с работы очень вскоре после возвращения из Москвы, успев послать тебе коротенькое, наспех, письмецо. Завербовали¹ меня сюда очень быстро (нужны люди со специальным образованием и большим стажем, вроде нас с Асей²), а ехала я до места назначения около четырёх месяцев самым томительным образом. Самым неприятным был перегон Куйбышев – Красноярск, мучила жара, жажда, сердце томилось. Из Красноярска ехали пароходом по Енисею, что-то долго и далеко, я никогда ещё в жизни не видела такой большой, равнодушно-сильной, графически чёткой и до такой степени северной реки. И никогда не додумалась бы сама посмотреть. Берега из таёжных превращались в лесотундру, и с Севера, как из пасти какого-то внеземного зверя, несло холодом. Несло, несёт и, видимо, всегда будет нести. Здесь где-то совсем близко должна быть кухня, где в огромных количествах готовят плохую погоду для самых далёких краёв. «Наступило резкое похолодание» – это мы. Закаты здесь неописуемые. Только великий творец может, затратив столько золота и пурпура, передать ими ощущение не огня, не света, не тепла, а неизбежного и неумолимого, как Смерть, холода. Холодно. Уже холодно. Каково же будет дальше!

Оставили меня в с. Туруханское, километров 300-400 не доезжая Карского моря. Все хибарки деревянные, одно единственное здание каменное – и то – бывший монастырь, и то – некрасивое. Но всё же это – районный центр с больницей, школами и клубом, где кино неуклонно сменяется танцами. По улицам бродят коровы и собаки лайки, которых зимой запрягают в нарты. Т. е. только собак запрягают, а коровы так ходят. Нет, это не Рио-де-Жанейро, как говорил покойный Остап Бендер, который добавлял, подумав: «и даже не Сан-Франциско». Туруханск – историческое место. Здесь отбывал ссылку Я.М. Свердлов, приезжал из близлежащего местечка к нему сам великий Сталин, сосланный в Туруханский край в 1915-17 гг. Старожилы хорошо их помнят. Домик Свердлова превращён в музей, но никак не могу попасть внутрь, видимо, наши со сторожем часы отдыха совпадают. Работу предложили найти в трёхдневный срок – а её здесь очень, очень трудно найти! И вот в течение трёх дней я ходила и стучала во все двери подряд – насчёт работы, насчёт угла. В самый последний момент мне посчастливилось – я устроилась уборщицей в школе с окладом 180 р. в месяц. Обязанности мои несложны, но разнообразны. 22 дня я была на сенокосе на каком-то необитаемом острове, перетаскала на носилках 100 центнеров сена, комары и мошки изуродовали меня до неузнаваемости. Через каждые полчаса лил дождь, сено мокло, мы тоже. Потом сохли. Жили в палатке, которая тоже то сохла, то мокла. Питались очень плохо, т. к., не учтя климата, захватили с собой слишком мало овсянки и хлеба. Сейчас занята ремонтом – побелкой, покраской парт и прочей школьной мебели, мою огромные полы, пилю, колю – работаю 12—14 ч. в сутки. Воду таскаем на себе из Енисея – далеко и в гору. От всего вышеизложенного походка и вид у меня стали самые лошадиные, ну, как бывшие водовозные клячи, работящие, понурые и костлявые, как известное пособие по анатомии. Но глаза по старой привычке впитывают в себя и доносят до сердца, минуя рассудок, великую красоту ни на кого не похожей Сибири. Не меньше, чем вернуться, безумно, ежеминутно хочется писать и рисовать. Ни времени, ни бумаги, всё таскаю в сердце. Оно скоро лопнет.

Бытовые условия неважные – снимаю какой-то хуже, чем у Достоевского, угол у полоумной старухи. Всё какие-то щели, а в них клопы. Дерёт она за это удовольствие, т. е. за угол с отоплением, ровно всю мою зарплату. Причём даже спать не на чем, на всю избу один табурет и стол.

Я сейчас подумала о том, что у меня никогда в жизни (а мне уже скоро 36) не было своей комнаты, где можно было бы запереться и работать, никому не мешая, и чтобы тебе никто. А за последние годы я вообще отвыкла от вида нормального человеческого жилья, настолько, что когда была у В.И. Инбер³, то чувствовала себя просто ужасно подавленной видом кресел, шкафов, диванов, картин. А у тебя мне ужасно понравилось и хотелось всё трогать руками. Одним словом, я страшно одичала и оробела за эти годы. Меня долго, долго нужно было бы оглаживать, чтобы я привыкла к тому, что и мне всё можно, и что всё моё. Но судьба моя – не из оглаживающих, нет, нет, и я всё не могу поверить в то, что я на всю жизнь – падчерица, мне всё мечтается, что вот – проснусь, и всё хорошо.

Вернувшись с покоса, долго возилась с получением своего удостоверения и наконец смогла получить твой перевод. Спасибо тебе, родной, и прости меня за то, что я стала такой попрошайкой. Просить – даже у тебя – просто ужасно, и ужасно сейчас тут сидеть в этой избе и плакать оттого, что, работая по-лошадиному, никак не можешь заработать себе ни на стойло, ни на пойло⁴. Кому нужна, кому полезна, кому приятна такая моя работа? Я всё маму вспоминаю, Борис. Я помню её очень хорошо, и вижу её во сне почти каждую ночь. Наверное, она обо мне заботится – я всё ещё живу.

Когда я получила деньги, я, знаешь, купила себе телогрейку, юбку, тапочки, ещё непременно куплю валенки, потом я за всю зиму заплатила за дрова, потом я немножечко купила из того, что на глаза попалось съедобного, и это немножечко всё сразу съела, как Джек-лондо-новский герой⁵. Тебе, наверное, неинтересны все эти подробности?

Дорогой Борис, твои книги ещё раз остались «дома», т. е. в Рязани. Я очень прошу тебя – создай небольшой книжный фонд для меня. Мне всегда нужно, чтобы у меня были твои книги, я бы их никогда не оставляла, но так приходится. Очень прошу, пришли то своё, что есть, и стихи, и переводы Шекспира, и я очень бы хотела ту твою прозу, если можно. И «Ранние поезда»⁶. Ещё, если можно, пришли писчей бумаги и каких-нб. тетрадок, здесь совсем нельзя достать.

Я счастлива, что видела тебя. Я тебе напишу об этом как-нибудь потом. Как хорошо, что ты – есть, дорогой мой Борис! Мне ужасно хочется получить от тебя весточку, скорее. Расскажи о себе. Здесь облака часто похожи на твой почерк, и тогда небо – как страница твоей рукописи, и я бросаю коромысла и читаю её, и всё мне делается хорошо. Целую тебя, спасибо тебе.

Твоя Аля

’ То есть арестовали.

А.С. иносказательно говорит о том, что повторно арестовывают людей, которые подобно ей и А.И. Цветаевой, уже отбыли лагерный срок по 58-й статье.

³Вера Михайловна Инбер (1890-1972) – русская советская поэтесса.

Публикаторы «Новооткрытых писем Бориса Пастернака к Ариадне Эфрон» Е. Пастернак и М. Рашковская отмечают, что «отголоски этих лошадиных метафор попали в письмо Пастернака Фадееву, где он просит помочь изданию сборника его переводов <...>. Объясняя Фадееву, что ему необходимо денежно поддерживать вдову расстрелянного Тициана Табидзе или дочь и сестру Марины Цветаевой, он прилагал их телеграммы с просьбами помощи. «Отчего эта несчастная дочь Цветаевой должна заменять лошадь в местах, откуда пришла телеграмма, и, перетаскав на себе сотни центнеров сена, не иметь даже обеспеченного лошади стойла и корма...» (Знамя. 2003. № 11. С. 162).

⁵ Герой рассказа американского писателя Джека Лондона (1876-1916) «Воля к жизни».

⁶Пастернак Б. На ранних поездах. М._р 1943.

Е.Я. Эфрон u З.М. Ширкевич

6 сентября 1949

Дорогие Лиля и Зина! Сегодня я получила вторую вашу посылку, отправленную Нютей: там был сахар, сухари, баночка молока, пластмассовая посуда, чудная кастрюлечка, три блокнота, мыло детское и хозяйственное, нож, вилка, три ложки, чеснок, кажется, всё перечислила. Спасибо вам всем, дорогие мои. Я просто в отчаяньи от ваших хлопот и расходов, да ещё и пересылка стоит 30 с лишним руб. – это ужасно. Я знаю, как вы сами всегда перебиваетесь, как нуждаетесь в питании и отдыхе и как вы всё это отрываете от себя ради меня. Я всё же надеюсь и верю, что хоть в этих краях я в недалёком будущем наконец стану на ноги и буду в состоянии хоть немножко вас поддерживать. Знаю, что пока что эти слова звучат смешно и нелепо при 180 р. заработка, но я почему-то уверена, что всё будет к лучшему. Впервые за много лет у меня такая уверенность, впрочем, пока что, к сожалению, ни на чем реальном не основанная. Работаю пока что на прежнем месте, устаю зверски, настоящая замарашка – но меня радует, что кругом столько ребятишек, шуму, нелепых прыжков, пронзительных криков на переменах. Очаровательны все эти северные пионеры и пионерки в красных галстуках. Сквозь закрытые и приоткрытые двери я слышу, как срывающиеся от волнения голоса рассказывают о прошедшем, настоящем и будущем человечества, и о том, как Магеллан снова сел на «пароход» и отправился открывать новые земли, и о том, что горизонт – от того, что Земля круглая, и о многом другом. Маленькая девочка со смуглым плоским личиком и блестящими узкими глазками спокойно доказывает учительнице, что «дер эзель» по-немецки обезьяна, а «дер аффе» – осёл»¹. Время от времени по неизвестным причинам летят вдребезги стёкла, падают доски, ломаются парты, а на дверях и стенах возникают надписи, гласящие о том, что Вова – дурак, класс 5-й – плохой, Клава – задаётся, а учительница астрономии – беременна.

Учатся в две смены, что значит, что убирать помещения приходится ночью. Это очень утомительно – м. б. оттого, что я ещё слаба, – м. б. просто утомительно. А сколько эти маленькие грамотеи щёлкают кедровых орешков, заполняя скорлупой парты, чернильницы, печки и умывальники! Боже мой, всё страшно интересно, только бы чуточку больше сил и зарплаты и – только бы всё не навечно! Впрочем, в последнем я убеждена.

Дорогие мои, дровами на зиму я уже запаслась, не знаю, на всю ли, но на большую часть – определённо. Купила себе телогрейку, материи на рабочий халат, а то обносилась и обтрепалась на работе невероятно. Вчера удалось купить сапоги, совершенно необходимые здесь, где после каждого дождя грязь по колено, а дожди не реже четырёх раз в сутки. Это пока, а дальше будет значительно пуще. Сапоги – 250 р., дрова – около трёхсот, телогрейка -111, халат – 75. Теперь вожусь с ремонтом нашего жилья, заказала вторые рамы и прочие необходимые детали, без которых не перезимуешь. Признаюсь, что эту зиму, такую дальнюю и такую в одиночестве ожидаю без особого энтузиазма. Снега здесь наметает вровень с крышами, правда, крыши не особенно высокие, но всё же. Очевидно, для того, чтобы попасть на работу, надо будет лезть в трубу.

Дорогие мои, пока кончаю свой очередной отчёт. Сейчас буду пить брусничный чай с московским сахаром и сухарями, только обстановка уже совсем не та.

А как хочется поскорее повидать вас, рассказать вам о своём житье-бытье и о том, какое здесь необыкновенное небо, и земля, и вода, и люди, и собаки с пушистыми хвостами. Но всё же, несмотря на то, что всё очень интересно, почему-то тянет домой, к вам. Сколько ни менялось у меня понятие «дома» за эти годы, а всё же единственным оставалась Москва, Мерзляковский. Мне бы очень хотелось получить что-нб. из домашних фотогр<афий> – папу, маму, Мура и себя – только заказным. Спасибо вам, дорогие мои. Привет всем. Пишите!

Ваша Аля

Очень прошу, напишите мне, как Мулька, Нина и Кузя, как Ася. Ни о ком ничего не знаю уже восьмой месяц.

Дорогие мои, ещё немножко продолжаю утром. Дождь идёт необычайный – вообще погода здесь не похожа ни на одну из испытанных мной. Вообще всё абсолютно ни на что не похоже, поэтому очень интересно. А главное, я счастлива, что благодаря вашей помощи я уже оживаю и чувствую себя лучше. Ещё недавно мне казалось, что такого путешествия мне не пережить, уж очень плохое было у меня состояние, да и попала я сразу на очень для моих сил тяжёлую физическую работу. А теперь опять ничего, привыкаю ещё раз к новым условиям, и опять моя новая работа кажется мне увлекательной.

По-прежнему я рада, что живу в такой стране, где нет презренного труда, где не глядят косо ни на уборщицу, ни на ассенизатора. Правда, я считаю, что, работая в другой области, я была бы более полезна – это раз, и способна не только себя, но и вас прокормить – это два, но надеюсь, что и это утрясётся, не всё сразу. В школе я немножко буду работать и по специальности – пока что выкрасила масляной краской все окна и двери, потом буду графически оформлять разные правила, таблицы и т. д. Всё это, конечно, совершенно бесплатно, но надеюсь, что в скором времени смогу выполнять и кое-какие платные заказы. Если бы у меня были масляные краски, то было бы совсем легко, т. к. местное население испытывает величайшую нужду в разных ковриках с девами, гитарами, беседками и лебедями, но здесь их не достать, а там покупать – безумно дорого. Ну, в общем, там видно будет. Сейчас я изо всех сил готовлюсь к зиме – нужно заготовлять очень много дров – зима очень длинная и суровая, нужно утеплять и ремонтировать квартиру – избушку на курьих ножках, состоящую главным образом из щелей и клопов, всё обваливается, всё протекает, отовсюду поддувает и т. д. Нужно закупить картошки, которая хоть и дорога по сравнению с вашими ценами, но всё же дешевле всего остального. И всё это, вместе взятое, стоит сумасшедших денег и усилий. Спасибо вам и Борису² за помощь, дрова я уже купила целый плот, теперь нужно организовать доставку и распиловку. Часть перетаскали на себе, но мечтаю нанять лошадь, ибо всё же предпочитаю, чтобы лошадиную работу выполняла именно она, а не я. Да, я узнала, что в этом году навигация будет открыта приблизительно до середины октября. Если сможете послать ещё посылку, то, пожалуйста, вышлите и подушечку с одеялом, и большую простыню с мережкой, и наволочку (зелёную) с недавно мною купленного матраца, а то я сплю на пальто с кулаком под головой, что не приносит пользы ни мне, ни пальто. Пришлите и мою красненькую тканую сумочку, а то не в чем держать свои документы и деньги, пришлите авоську и, главное, не забудьте хоть какую-нб. паршивенькую посуду, здесь ничего нет – ни у хозяйки, ни у нас. Не забудьте и вязальные спицы и крючки подходящих размеров. И ещё и ещё раз простите за бесконечные поручения, вы сами понимаете и догадываетесь, что я нахожусь в условиях совершенно иных, чем в Рязани, и что предстоит мне зимовка очень серь зная. Если бы всё было несколько проще, я никогда не позволила бы себе доставлять вам столько хлопот.

Как мне жаль, что я не виделась с Нютей!³ В последний раз мы виделись в том же Болшево, но на другой даче⁴, и уже тогда она была совсем старенькая и седая, а с тех пор пошёл одиннадцатый год!

Милые мои, как я счастлива, что нам удалось повидаться, что побывала я в вашей милой комнатке, повидалась и с Котом и с Митей и что хлебнула я родного воздуха. Ведь и этого могло не быть. Но, повторяю, мне отчего-то думается и чувствуется, что скоро мы с вами будем вместе и жизнь наша – т. е., вернее, моя – изменится и наладится. М. б. это только оттого, что человек не может жить без надежды? А м. б. и в самом деле предчувствие. Я вам писала, что 17 февр<аля> видела маму во сне – она мне сказала, что придёт за мною 22-го фев-р<аля>, что дорога моя будет вначале трудной и грязной, «но это -весенние ливни», сказала мне мама, «потом дорога наладится и будет хорошей». И в самом деле, 22-го я начала свой очередной новый путь⁵, не из лёгких, но убеждена, что дорога скоро наладится и что всё будет хорошо. Крепко, крепко вас целую и люблю.

Ваша Аля

' Наоборот: der Esel – осел, der Affe – обезьяна (нем.).

² Б.Л. Пастернаку.

³ С Анной Яковлевной Трупчинской – старшей сестрой отца.

⁴ На уже упоминавшейся даче в Болшеве в поселке Новый Быт (см. письмо от 15.V.1942 г.).

⁵ То есть была арестована.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

8 ноября 1949

Дорогие мои Лиленька и Зина! С некоторым запозданием поздравляю вас с 32 годовщиной великой октябрьской социалистической революции и надеюсь, что вы хорошо провели этот замечательный праздник. Вы не обижайтесь, что не смогла я вас поздравить своевременно, но вся подготовка к праздникам прошла у меня настолько напряжённо, что не было буквально ни минутки свободного времени. В этих условиях работать необычайно трудно – у дома культуры¹ ни гроша за душой, купить и достать что-либо для оформления сцены и здания невозможно, в общем, намучилась я так, что и передать трудно. Сейчас, когда эта гора свалилась с плеч, чувствую себя совсем, совсем больной, столько сил и нервов всё это мне стоило.

Праздновать не праздновала совсем, а поработать пришлось много-много.

У нас уже морозы крепкие, градусов около 30. Представляете себе, какая красота – все эти алые знамена, лозунги, пятиконечные звёзды на ослепительно-белом снеге, под немигающим, похожим на луну, северным солнцем! Погода эти дни стоит настоящая праздничная, ясная, безветренная. Ночи – полнолунные, такие светлые, что не только читать, а и по руке гадать можно было бы, если бы не такой мороз! Было бы так всё время, и зимовать не страшно, но тут при сильном морозе ещё сногсшибательные ветры, вьюги и прочие прелести, которые с большим трудом преодолеваются человеческим сердцем и довольно легко преодолевают его.

В нашей избушке терпимо только тогда, когда топится печь. Топим почти беспрерывно. Дрова всё время приходится прикупать, т. к. запастись на такую прожорливую зиму просто физически невозможно. Воду и дрова возим на собаках – кажется, пишу об этом в каждом письме, настолько этот вид транспорта кажется мне необычайным. Представляете себе – нарты, в которые впряжены 2—3—4 пушистых лайки, которые, лая и визжа, тянут какое-нб. бревно или бочонок с водой. Потом на них находит какой-то стих, они начинают грызться между собой, и всё это сооружение летит под откос кверху тормашками, сопровождаемое выразительным матом собачьих хозяев.

Здешние обитатели говорят на многих и разных языках, но ругаются, конечно, только по-русски. Живут бедно, но зато празднуют так, как я в жизни не видывала, – варят какую-то бражку, гулять начинают с утра, к вечеру же все, старые, малые и средние, пьяным пьяны. По селу ходят пьяные бабы в красных юбках, ватных штанах и поют пьяными голосами пьяные душещипательные песни, мужики же все валялись бы под заборами, если были бы заборы – но последние к зиме ликвидируются, чтобы не пожгли соседи. Где-то кого-то бьют, где-то сводятся старые счёты, кого-то громогласно ревнуют – Боже ты мой, как всё это далеко, далеко и ешё тысячу раз далеко от Москвы! Потом начинается утро, и – всё сначала.

Вот Нина мне пишет, что жить можно везде и всюду есть люди. Да, конечно, каждый из нас живёт до самой смерти там, где ему жить приходится. Что же касается людей, то здешние совсем непохожи на тех, кого я знала раньше. Старики доживают свой век, а молодежь растёт в условиях очень необычных, и это наложило на всех глубокий отпечаток.

Пишу вам в 6 ч. утра в пустом клубе, где дежурю на праздник. У вас сейчас только 2 ч. ночи. Очень жду от вас весточки. Хочется, чтобы у вас всё было хорошо, а главное, чтобы были вы здоровы. <...>

Очень крепко целую всех вас.

Ваша Аля

' К началу учебного года А.С. так нарядно оформила школу, где она работала уборщицей, что уже 15 сентября ее перевели на должность художника РДК (Рабочего дома культуры) Туруханска с «окладом по смете».

Е.Я. Эфрон

19 ноября 1949

Дорогая Лиленька, я так давно ничего от Вас не имею, что начала ужасно беспокоиться, всё ли у Вас благополучно, как здоровье. Я так далеко от Вас, и тем более хочется чувствовать Вас близко, а Вы всё молчите. Всегда успокаиваю себя Вашей занятостью и нелюбовью к письмам, но всё же предпочитаю быть уверенной в этом. Так что скорее напишите открыточку или заставьте вечную жертву Вашей корреспондентской лени – Зину. Я очень, очень жду весточки от Вас.

Шла сейчас с работы и думала о том, что лет мне ещё не так много, а я, как очень старый человек, окружена сплошными призраками и воспоминаниями – как это странно! Почти всю свою сознательную жизнь я, как только остаюсь наедине с собою, начинаю мысленно разговаривать с теми, кого нет рядом, или с теми, кого уже никогда рядом не будет. И вспоминаю то, что никогда не повторится и не вернётся. Жизнь моя, кончившаяся в августе 39-го года, кажется мне положенной где-то на полочку до лучшего случая, и всё мне кажется, что, оборвавшаяся тогда, она свяжется на том же самом оторванном месте и будет продолжаться так же. Казалось, вернее. На самом-то деле я давно уж убедилась, что всё – совсем иное, и всё же иной раз мне мерещится, что я вернусь в ту свою жизнь, настоящую, где все и всё – по своим местам, где все и всё ждёт меня.

Но бываю я наедине с собою только тогда, когда иду на работу – ещё не рассвело – или с работы – уже стемнело.

И всё кругом настолько странно и призрачно, настолько ни на что не похоже, что кажется – ещё один шаг, и вот я уже в той странной стране, которой нет на свете, – где ждёт меня моя, уже так давно прерванная, жизнь.

Дорогая Лиленька, я сама чувствую, насколько бестолково всё то, что я пытаюсь Вам написать. Я ужасно устала, все эти дни, когда праздники следуют за праздниками, проходят у меня в постоянной, беспрерывной, совсем без выходных, работе, в работе очень плохо организованной и поэтому гораздо более трудоёмкой, чем ей полагалось бы. «Дома» почти ничего не успеваю делать, т. к. тащу с собой опять-таки работу, над которой сижу очень поздно. Благодаря московской помощи хоть топлю вдоволь, не сижу в холоде. Хоть и очень дорого это удовольствие обходится, но предпочитаю себе отказывать в чём-нб. другом. Зато на работе частенько приходится мёрзнуть. Вообще условия работы очень нелёгкие, всячески.

Лиленька, имеете ли известия от Аси и Андрюши? Если да, то напишите мне.

От Мульки давным-давно получила открыточку, на к<отор>ую ответила дважды, и с тех пор ничего от него не имею и о нём не знаю и, конечно, очень беспокоюсь. Была ли у Вас Татьяна Сергеевна?¹ Как она Вам понравилась? Она мне пишет чудесные письма, которые меня постоянно радуют. Она и её муж² – действительно редкие люди. Бесконечно я им благодарна и за дружбу, и за помощь, и за всё на свете.

Как только будет у меня выходной, напишу Вам как следует, а пока просто захотелось сказать Вам о том, что я Вас люблю и помню постоянно, очень тревожусь, подолгу ничего не получая, и о том, что человеческие слова вообще и мои, в частности, бессильны передать всё то, что так хотелось бы!

И на прощанье очередная просьба – очень нужен Мольер – скажем, «Лекарь поневоле» или что-нб. в том же духе полегче из его вещей, для самодеятельности. У нас очень плохо с пьесами.

Целую Вас очень крепко. Напишите мне про Кота.

Ваша Аля

' Татьяна Сергеевна Сикорская (1901-1984) – поэт, переводчик. Вместе с группой писателей, в составе которой была М. Цветаева, на пароходе «Александр Пирогов» была эвакуирована 8 августа 1941 г. из Москвы. За десять дней пути до Елабуги она сблизилась с Цветаевой, но, устроив сына Вадима в Елабуге, вынуждена была уехать в Москву, с тем чтобы возвратиться вместе с мужем. В 1948 г. А.С. по совету Б.Л. Пастернака написала Т.С. Сикорской, попросив рассказать о тех днях жизни Марины Ивановны, свидетельницей которых ей довелось быть. Письмо это послужило началом их переписки.

²Самуил Борисович Болотин (1901-1970) – литератор.

20 ноября 1949

Дорогой Борис! Твой изумительный Шекспир¹ дошёл до меня уже давно, а мне так не хотелось отвечать на него наспех и вкратце, я всё ждала, что вот-вот будет настоящий свободный вечер, когда я смогу быть наедине с тобой – несмотря на расстояние, с ним (с Шекспиром, то есть!), несмотря на столетия, разделяющие нас, и, наконец, с самой собою, несмотря на всё на свете. Ничего не получается. Такие вечера ждут меня, видно, только на том свете, а пока что приходится писать тебе так, как голодная собака кусок глотает – вполне судорожно.

Я, помню, как-то писала маме о том, что радость теперь только ранит, мгновенно вызывает чувство острой боли, так бывало, когда я получала её письма?² И в самом деле, жизнь настолько приучила к толчкам, что только их и ждёшь от неё – причём всегда недаром. Вдруг, среди снегов, снегов, снегов, ещё тысячу раз снегов, среди бронированных, как танки, рек, стеклянных от мороза деревьев, перекосившихся, как плохо выпеченные хлеба, избушек, среди всего этого периферийного бреда – два тома твоих переводов, твой крылатый почерк, и сразу пелена спадает с глаз, на сердце разрывается завеса, потрясённый внутренний мирок делается миром, душа выпрямляет хребет. И больно, больно от радости, как бывало больно от маминых писем, как от встречи с тобой, как от встречи с монографией твоего отца в библиотеке рязанского художественного училища, как от встречи с твоим «Детством Люверс», там, где никаких Люверсов и никаких детств.