Текст книги "История жизни, история души. Том 1"

Автор книги: Ариадна Эфрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Твоя Аля

' Об аресте С.Д. Гуревича сообщалось в статье Н. Козева «О революционной бдительности» (Правда. 1953. 6 ноября).

²Самуил Давидович Гуревич был расстрелян 31 декабря 1951 г. (Расстрельные списки. Москва. 1935-1953. Донское кладбище. Донской крематорий).

³ Брат С. Д. Гуревича, Александр Давидович Гуревич, был арестован в 1950 г.

⁴ Шура – жена С.Д. Гуревича, Александра Яковлевна Левинсон.

⁵Евгения Юлиановна Сатановская – сестра матери Н.В. и Ю.В. Канель.

Б.Л. Пастернаку

3 июня 1954

Дорогой друг Борис, прости, что так долго не писала тебе. Получив твоё письмо, я почему-то сразу очень обиделась на него, и хотела выбрать свободный час, чтобы наговорить тебе уйму любящих дерзостей. И я это непременно сделаю со временем, когда и если приду в себя. Дело в том, что я узнала о гибели С.Д.¹ О болезни его² я узнала в прошлом году, но надеялась на выздоровление. Теперь уж надеяться не на что. Знаешь, милый, мне уж давно трудно живётся, я никогда не могла, не могу и не смогу свыкнуться с этими потерями, каждый раз от меня будто кусок отрубают, и никакие протезы тут не помогут. Живу, как будто четвертованная, теперь осталось только голову снести, тогда всё!

А впрочем, я, кажется, уж давно без неё обхожусь.

Кстати, жена его уже вышла замуж. Она, видимо, без протеза не может, или, м. б. сама – протез?

Всё же остальное без перемен. Лёд идёт, летят гуси и ещё какая-то мелочь, вроде снегирей. Эти малыши над водой летают низко, и отражение – как будто стайки рыбок, и я мгновенно представляю себе мир вверх тормашками, Енисей, отражающийся в небе, и рыб, отражающихся птицами.

Видимо, впадаю в детство.

Весна серая, пасмурная, очень холодная. Такое и лето пророчат. И в самом деле, зачем понадобилось Ермаку её открывать?

Мне сказали, что в четвёртом номере «Знамени» что-то твоё напечатано³, но в библиотеке невозможно добиться, всё время журнал на руках.

Попыталась прочесть «Бурю» Эренбурга, но никак не смогла. Язык у него какой-то переводной, не русский, и безвкусица тоже какая-то переводная («Старик Дезирэ признавал только две вещи – коммунистическую партию и хорошее вино» – «моя жена на зимнем спорте» и т. д.). Масса раздробленных эпизодов – похоже на немое кино с громкими комментариями. Прочла с удовольствием «Дипломата»⁴ Олдриджа. Читал ли ты? По-моему, хорошо.

Родной мой, целую тебя и люблю. Напиши мне несколько словечек.

Твоя Аля

Мне даже и не тоскливо, сама не знаю, чем я перенасыщена и что во мне выкристаллизировалось. Я наверное просто превращаюсь в соляной столп на полпути между Содомом и Гоморрой и Иерусалимом. Пиши столпу, он ведь всё же хороший человек!

¹ См. примеч. 1 к письму Н.В. Канель от 27.V.54 г.

²То есть об аресте.

³ В журн. «Знамя» 1954, № 4 напечатаны стихи из романа Б. Пастернака «Доктор Живаго»: «Весенняя распутица», «Белая ночь», «Лето в городе», «Ветер», «Хмель», «Бабье лето», «Разлука», «Свиданье». «Свадьба».

⁴ Роман американского писателя Джеймса Олдриджа (р. 1918).

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

3 июня 1954

Дорогие Лиленька и Зина, пишу вам совершенно безответно – и в который раз! От вас с самой зимы нет весточек, кроме приветственных телеграмм, но ведь в них ни слова не сказано о вас самих. А так хочется знать, как ваше здоровье, как жизнь, какие планы на лето. Я говорю «планы», а вы, возможно, уже выехали куда-нб. Постоянно забываю разницу в климате, и мне всё кажется, что и у вас ещё выпадает снег, ночью заморозки, а днём дует «сивер».

Пишу вам в поздний час, но у нас давно уже белые ночи; лето будет дождливое и холодное, т. к. Енисей прошел «своей водой», т. е. ледоход на Енисее прошёл раньше, чем на его притоках, и потому «большой воды» совсем не было, а ледоход продолжается с 19 мая, и по сей день ему конца не видно. Только вчера пошла Тунгуска – и тоже «своей водой», без притоков. В этом году наводнения нам бояться не приходится, вода идет метрах в 25 от нашего жилья.

Я вам писала, что по совету Нюти обратилась к Тихонову, но ответа никакого не получила. Письмо, наверное, дошло, т. к. отправляла заказным, но это ещё не значит, что оно «дошло» до Тихонова, видимо, на этот вариант я напрасно рассчитывала. Теперь, недели две тому назад, написала на имя генерального прокурора, с уведомлением о вручении. Уведомление уже получила обратно, теперь буду ждать дальнейшего. Также Ада написала и уже получила ответ, что дело пересматривается и о результатах будет сообщено. Только всё это очень долгая история, можно себе представить, насколько прокуратура загружена подобными жалобами и заявлениями и как долго приходится искать правды в каждом таком плохо скроенном, но крепко сшитом деле, когда до него, наконец, доходит очередь! Окончательного решения нужно ждать никак не меньше года.

Но перемены в наших краях всё же чувствуются большие. Получили паспорта греки, когда-то сосланные из Крыма, немцам, сосланным из Поволжья, разрешают выезжать (главным образом, на Алтай и на Урал), нам облегчено передвижение в пределах края – но ещё не во все населённые пункты. Несколько человек, правда пока очень немногие, – получили реабилитацию, кое-кто – снятие ссылки. Говорят, что получают паспорта и те, у кого срок был 5 лет, т. е. что амнистия распространяется теперь и на эту категорию. Как же и где теперь будут Нина с Юзом? Квартиру ведь Нина потеряла?

Получила от Дины второе письмо – ответ на моё – она пишет о том, как через приятельницу узнала мой адрес и как родные опасались, как бы она (Дина) не сообщила мне о Мульке. Я ведь ещё в феврале 1953 г. прочла о нём, но главного не знала, что он уехал¹ ещё в 1950 г., а поэтому думала, что уехал он значительно позже, и надеялась, что таким образом он дожил до разоблачения Берия. Видимо, это не так и его давно нет в живых. Иначе он был бы реабилитирован в числе самых первых, как Дина. Ах, ешё бы немножечко дотянуть, и остался бы жив человек. Мне только этого нужно было от него – о себе я уж много лет как перестала думать. С каждой человеческой потерей немного умираю сама, и, кажется, единственное, что у меня осталось живого, – это способность страдать ещё и ещё. Совсем я состарилась душой.

Напишите же мне о себе! Бесконечно летят с юга птицы, скоро придут пароходы. Целую вас и люблю.

Ваша Аля

¹ То есть был арестован.

Е.Я. Эфрон, З.М. Ширкевич и А.Я. Трупчинской 20 июля 1954

Дорогие Лиля, Зина, Нютя! спасибо большое за весточку, очень обрадовавшую меня, особенно потому, что Нютя, наконец, рассказала мне про дачу так, что я смогла себе представить, впервые за многие годы, вашу летнюю жизнь. Об этой ужасной жаре я каждый день с

сочувствием слушаю по радио. Теперь я тоже очень плохо её переношу, даже здесь, на огромной реке, откуда постоянно (даже чересчур!) веет прохладой. Впрочем, в этом году нам на жару жаловаться не приходится, ибо о лете напоминают, главным образом, комары. Представляю себе, насколько Лиле с ее сердцем тяжело переносить жару, тем же, кто в городе, так просто нестерпимо. Я очень мало работаю, день раздроблен по мелочам, и ни на чём, по сути дела, не успеваешь сосредоточиться, ничего не доводишь до конца, и это самое тяжелое. Репетиции, лозунги, монтажи, опять репетиции, опять доски почета, и всё наспех, и всё ужасно низкопробно. «Мероприятия» у нас проходят два раза в неделю и каждый раз что-то новое, при очень ограниченном количестве участников, не особенно развитых, не знающих, не понимающих и не чувствующих сцены. С ними нужно заниматься долго и упорно, но вот на это-то не хватает времени и у них, и у меня. А у меня к тому же никаких знаний, кроме чутья да чего-то на лету подхваченного у Лили. Короче говоря, всегда устаю и всегда очень недовольна результатами.

На свое заявление, отправленное 18 мая на имя Руденко¹, я до сих пор ответа (стандартного, отпечатанного на бланке, что, мол, дело ваше направлено туда-то на рассмотрение) не получила. Аде ответ пришел через 10 дней. Настоящий же ответ, о результатах пересмотра, приходит через несколько месяцев (6—9 приблизительно). Вооб-ще-то, говорят, есть какое-то решение чьё-то от 31 мая этого года о снятии ссылки как «повторной» меры за одно и то же, и мы уже видели тут первых людей, освобожденных от ссылки. Это, вероятно, коснется всех, и очень это хорошо, но я, конечно, мечтаю о пересмотре и реабилитации, т. к. при снятии ссылки остаются прежние ограничения 39-й статьи паспортизации, т. е. не разрешается проживать там, где хочется, а только в районных центрах, и прочие, исходящие из одного этого, ограничения и огорчения. Вообще же, если, как я очень надеюсь, дождусь я этого счастья, то совершенно не представляю себе, что с ним делать, куда и на какие средства ехать и чем заниматься, чем зарабатывать на жизнь и где? За нашу хибарку, стоившую нам с Адой 2000, в случае отъезда не дадут и 500 р., настолько здесь подешевели дома из-за отъездов, принявших действительно массовый характер, за всё же прочее барахло никто и гроша ломаного не даст, настолько всё это старое, немодное и никому не нужное. Не везти же это всё с собой в неведомое «куда-то»?

Вчера вернулась с воскресника (трехдневного). Ездили в один из соседних колхозов на заготовку силоса. Слава Богу, погода была на редкость удачная, только комары заедали. Я немного помирилась с Енисеем, проехав по нему в общей сложности около 80 километров в

оба конца, красиво донельзя, если бы не портили всё впечатление сонмы комаров. Деревенька маленькая, ветхие домики с двухскатными замшелыми крышами все повалились в разные стороны, как после землетрясения. Тайга и река. Край света. Приехала, огляделась и почувствовала, что, действительно, дальше ехать некуда! Кстати, это чувство охватывает вас на каждом здешнем станке. Пока кончаю, т. к. день явно дошел до предела, перейдя в следующий, и всё равно не поймешь, утро ли, вечер ли. Светло. Письма Чехова я тоже сейчас читаю. Целую вас всех и люблю.

Ваша Аля

Особое спасибо за марлю в посылке. Спим под пологом, как боги! На воскресник брала с собой полог и спала отлично.

' Роман Андреевич Руденко – с августа 1953 г. Генеральный прокурор СССР. В заявлении на его имя А.С., в частности, писала: «Меня избивали резиновыми “дамскими вопросниками", в течение 20 суток лишали сна, вели круглосуточные “конвейерные” допросы, держали в холодном карцере, раздетую, стоя навытяжку, проводили инсценировки расстрела. <...> Я была вынуждена оговорить себя... Из меня выколотили показания против моего отца...» (цит. пост.: Кудрова И. Сергей Эфрон в застенках Лубянки // Русская мысль (Париж). 1992. 9 октября; републ.: Кудрова И. Последнее «дело» Сергея Эфрона // Звезда. 1993. № 10. С. 113).

Б.Л. Пастернаку

22 июля 1954

Дорогой друг Борис! Большое спасибо тебе за присланное и за письмо. Я знаю, насколько трудно было осуществить и то и другое – особенно в такую жару. Да и вообще. Не смогла написать тебе раньше, т. к. меня «угнали» в соседний колхоз на заготовку силоса и я оттуда вернулась еле живая от усталости и новых впечатлений.

Вот уж действительно край света и почти его конец. Избы завалились, обвалились, провалились, но всё ещё держатся и в них всё ещё живут – а самое страшное это то, что на них ещё сохранились всякие дореволюционные наличники, ставни, петушки и прочие отсталые украшения. И всюду следы чего-то, как после землетрясения – вот здесь была церковь, но её разобрали, а тут – пекарня, но она сгорела, и т. д.

Именно там до революции находился Туруханск – место ссылки, а здесь, где мы сейчас живём, было село Монастырское. Деревня (по-здешнему станок) стоит не на Енисее, а на маленьком его притоке, Ту-рухане, и жители жалуются, что скучно живётся – даже пароходов не видать. В этом году колхоз впервые организовал детские ясли – они

находятся в том же помещении, где колхозная контора, красный уголок и заезжая. Заведующая печет на железной печке оладьи, на помосте для сцены сидят, как истуканы, две няньки-девчонки в красных платьях и держат на коленях по грудному младенцу. Младенцы -калмыки, и тоже в красных платьях, и тоже, как истуканы. Остальные дети (все, как один, без штанов) с увлечением ползают по грязному полу и отбирают друг у друга оладьи и единственную игрушку – поломанный фуганок. В одном углу играют на гармошке, в другом – огромная рыжая немка ругается с колхозным счетоводом, тихим грузином, который в прошлом году надеялся лишь на то, что в юные годы дружил с Лаврентием, а в этом – не знает, на что и уповать. Причем, все эти подробности можно разглядеть только через сетку накомарника, т. к. и небо, и земля, и избы, и ясли, и дети, и оладьи, и счетовод, и его мечты, и вообще всё на свете скрыто тучами комаров. Да, товарищи...

После долгих хлопот и ожиданий я, наконец, добралась до «Знамени» с твоими стихами, очень обрадовалась им и тебе. Дорогой друг мой, если бы ты знал, как изболелось моё сердце по твоей судьбе – и как я горда ею! По-матерински я вечно «молюсь о чаше», и вместе с тем – прости и пойми меня! горжусь и радуюсь тому, что она, предназначенная величайшим и достойнейшим, не минула тебя. Ты сам это знаешь, и в конце концов велика ли беда говорить с потомками, перешагнув через современников? И велика ли беда в том, что, пока история движется спиралеобразно, лучшие идут по прямой?

У меня всё по-старому. Устала я донельзя. Говорят, что есть какое-то постановление от 31 мая о снятии ссылки со всех нас, но всякое счастье хорошо вовремя – боюсь, что у меня нет сил опять всё начинать сначала – куда-то ехать, где-то искать работу – в таком возрасте, когда у каждого нормального человека уже есть квартира, дача, прислуга, и, за неимением детей, хотя бы внуки. А я, бедная, все только «начинаю жить» и, как Агасфер, кочую от окраины до окраины.

Целую тебя, мой родной. Напиши мне, когда это не будет трудно.

Твоя Аля

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

14 августа 1954

Дорогие Л иленька и Зина! Большое спасибо за деньги и за сопровождавшие их телеграфные слова. Я до сих пор ещё дома, на работу выхожу только завтра. Эта моя простуда в жаркое время оказалась, по мнению здешних врачей, вспышкой туберкулёзного характера, рентген показал какой-то очажок в правом легком, но вообще-то ничего страшного, никакие анализы никаких «бк» не обнаружили, т.ч. открытым процессом и не пахнет, да у меня их вообще не бывало и в более подверженном этому делу возрасте. Несколько дней была высокая температура, теперь околачиваюсь в пределах 37,1,2, а утром и днём нормальная. Чувствую себя значительно лучше. Вооб-ше-то я весь этот год как-то недомогала, ужасно уставала от всего. Здешние врачи отнеслись ко мне очень внимательно, закормили «паск’ом» и вообще всевозможными лекарствами. Кстати, в отношении лекарств на Крайнем Севере хорошо, сюда засылают новейшие и ценнейшие препараты, которые компенсируют неопытность многих врачей, когда-то в своё время недоучившихся или работающих не по прямому назначению. Нам уже объявили, что все мы, «повторники», т. е. те, кто попал сюда не прямо из лагеря, а в своё время был освобождён, должны получить свои прежние паспорта со своими прежними ограничениями, т. е. с 39-й ст. Это долгожданное чудо должно произойти осенью. Теперь не знаю, что делать и вообще, и в частности. Мне ужасно хочется взять отпуск (зимой, иначе по работе не получается, а летнее своё отпускное время я всё проболела) и приехать повидаться с вами – (стосковалась я по вас ужасно, кажется, пешком через тайгу ушла бы, будь хоть видимость дороги!). Но такое путешествие будет стоить безумных денег. От Туруханска до Красноярска билет самолётом (другого сообщения зимой нет) 790 р., да и обратно столько же, вот уже 1600, да поездом до Москвы и обратно, вероятно, рублей 250 в один конец, да прочие расходы, набегает около 2 500. Из этих денег у меня есть тысяча, к<отор>ую мне в июне прислал Борис и к<отор>ую я положила на книжку. Остальные деньги тоже можно найти, забрав всё наличие у Ады, взяв аванс на работе и т. д. Но тогда я и Аду оставлю без всего, и вернусь на пустое (в смысле денег) место, а главное, что не сумею ни достать, ни заработать за остающиеся до начала навигации будущего года месяцы суммы, необходимой на окончательный выезд (совершенно ещё неизвестно, в каком направлении!) и на первое время на новом месте. Если бы мы могли продать наш домишко тысячи за три, но боимся, что и за тысячу не продадим, т. к. уезжают и распродаются все, а покупать некому! Вот и не знаю, на что решиться. Мне ужасно хотелось бы приехать именно в отпуск, и именно самолётом, и именно налегке, мне уже так осточертели все эти путешествия с узлами, черепашьими темпами, за эти 15 лет! И так хочется поскорее повидаться с вами, столько нужно услышать и рассказать, столько всего накопилось за эту разлуку! Столько лет было потрачено зря, что теперь дорогим кажется каждый день, не говоря уж о месяцах! По времени (своему, рабочему) я могла бы выехать сра-

зу после ноябрьских праздников, а вернуться в начале декабря, чтобы успеть подготовиться к Новому году. Вот и не знаю, как всё это решить, – с одной стороны, я свято знаю, что я вправе на этот отпуск, а с точки зрения материальной выходит, что это – причуда и что если я могла ждать столько, то могу подождать и ещё годик.

А. Эфрон

За эту зиму нужно решить, куда выбираться, в случае если на наши ходатайства о реабилитации не будет ещё ответа или если ответ будет отрицательным. В случае реабилитации человек имеет право поступить на ту же работу в том же учреждении, откуда его когда-то взяли (в первом или во втором случае, на выбор), имеет право жить там же, где когда-то был прописан, и даже получает двухмесячный оклад с последнего места работы. С нашей же 39 ст., вы сами помните, какая морока. Я бы на какое-то время осталась здесь, заключила бы м. б. даже договор на 3 года (договор в условиях Крайнего Севера даёт порядочные льготы, в том числе двухмесячный отпуск ежегодно, со второго года дорога оплачивается), но жалко расставаться с Адой, с которой мы очень свыклись, а ей здесь делать нечего, по специальности она преподаватель вуза (английский язык), значит, работать может только в областном центре. Кроме того, остаться здесь одной – немыслимо, мы и вдвоём еле справляемся. А куда ехать на авось, не знаем!

Сейчас стоят последние ясные дни, такие редкие здесь и чудесные. В нашем садике цветы цветут великолепно, как никогда. Настурции – огненные и немного жёлтых, глазастых – окружают весь наш домик, а по фасаду – разноцветный душистый горошек, матио-лы, перед домом клумба ноготков и ещё клумба всякой смеси -ромашки, васильки, маки садовые, огородные, махровые и разные пёстрые безымянные. Сколько с ними было возни, пока они были слабенькой (особенно маки!) рассадой, а как они хороши и самостоятельны теперь! Я радуюсь каждому ясному дню, любуюсь цветами и окружающим видом, прекрасным при солнце и грандиозно-унылым в дождливую погоду.

Да, Лиленька, никогда я не думала, что в жизни может быть так, что счастье приходит слишком поздно – пусть не счастье, а просто радость. Слишком много пережито, слишком многие не дожили, и это всё омрачает. А люблю я Вас, Лиленька, бесконечно. В Вас сосредоточилось для меня всё тепло, всё добро ушедших, всё их несказанное душевное благородство. И поэтому мне с Вами легко и просто —

Вы так всё знаете, и понимаете, и чувствуете. Пусть это – ужасное свинство, но вот этой близости у меня никак не получается с Асей. Я очень её люблю и жалею, но мне всегда нужно так много терпения, она так не проста при всей её ангельской доброте, так высокомерна при всей её кротости, так... так... так... И так безгранично несчастна! Все Маринины качества и недостатки в ней, как в кривом зеркале, и мне это – мучительно, она очень напоминает маму, и в какой-то степени сходство это карикатурно.

Крепко, крепко целую вас и люблю.

Ваша Аля

Лиля, я хотела бы переслать Вам бандеролями несколько книг Бориса с дорогими мне надписями, сейчас, пока навигация и почта дешевле. Можно? Ответьте.

Б.Л. Пастернаку

20 августа 1954

Дорогой друг Борис: во первых строках моего зелёного письма сообщаю, что мы получили официальное сообщение о том, что реприманд¹ с нас снят, и что мы получим в течение сентября паспорта (такие, какие у нас были до поездки², т. е. на тройку с минусами³, но всё же и за то спасибо). И вот мы думали-думали с Адой (с которой вместе приехали из Рязани и вместе живём все эти годы) и решили эту зиму, до следующей навигации, зимовать здесь. Ехать нам фактически некуда, у нас, кроме Москвы, нигде никого, и ехать куда-то наобум, думается, просто немыслимо. М. б., Бог даст, за зиму дождемся реабилитации, тогда всё значительно упростится, а если нет, то постараемся разузнать насчет возможной работы для Ады и для меня (она – преподаватель вуза – английский язык, я – сама не знаю). За зиму постараемся подкопить денег на выезд, на продажу нашей хатки надежда невелика, уезжают очень многие, продают все – всё, а покупать некому. Как ты думаешь? Одобряешь ли такое решение? Если не был бы такой безумный зимний тариф у самолётов, я непременно прилетела бы в отпуск в Москву зимой – это разрешается, но на такую partie de plaisir⁷⁰70
  Увеселительная прогулка (фр.).


[Закрыть] нужно не меньше двух тысяч, которые при большом желании можно было бы собрать, но тогда опять летом не выберешься! Очень уж хочется поскорее со всеми вами увидеться, тут мне дорог каждый день за все эти годы.

Вторая новость – у меня обнаружили tbc, к счастью не в открытой форме. Тут только я и поняла, почему я весь последний год так плохо себя чувствовала, вечно была слабой и усталой. Ездила на покос, видимо, переутомилась, и сейчас же получилась вспышка, долго пролежала с высокой температурой, теперь она понизилась, но в норму ещё не входит. Не работаю второй месяц. Здесь, на севере, есть всевозможные, в других местах трудно находимые, лекарства и препараты, глотаю всякую горечь, в которую не верю (по старинке верю в овсянку, масло и в «как господь»), и дважды в сутки – стрептомицин. Уверена, вместе с царём Соломоном, что «и это пройдёт», ибо из всех моих качеств самые явные – это верблюжья выносливость и человеческое терпение. (Об остальных качествах мама говорила: «Мудра, как агнец, и кротка, как змий».)

Я с ужасом думаю об этих пяти прошедших годах, за которые я ничего не сделала, только «боролась за существование» – добро б за жизнь, а то именно за существование, за прозябание. Где я возьму силы на дальнейшие устройства и переустройства? У меня их совсем нет, о пережитом (за себя и за других) не расскажешь. Дорогой мой, я смотрю на полку, где за эти годы выросло столько твоих книг (не считаю романа), и думаю, какой же ты герой, какая же ты прелесть. Я ведь знаю, чем были эти годы для тебя. И всё это – malgre tout et quand-meme!⁷¹71
  Несмотря ни на что и во чтобы то ни стало (фр.).


[Закрыть] Да что об этом говорить! Мне кажется, мы настолько понимаем друг друга, что можем обходиться мыслями, без слов. Но, чёрт возьми, поговорить всё-таки очень хочется! (Мне. Тебя же придётся уговаривать, чтобы поговорил. Ты занят!)

Крепко целую тебя и люблю.

Твоя Аля

' Так А.С. иронически именует ссылку. Rdprimande – выговор (фр.).

² То есть до отправления в ссылку.

³ Минусами А. С. называет ограничение мест проживания.

Б.Л. Пастернаку

29 августа 1954

Дорогой друг Борис! Сегодня я получила от маминой приятельницы, бывшей с ней в Елабуге¹ (ты когда-то советовал к ней обратиться, чтобы узнать о маме), полторы тысячи, т. е. как раз столько, сколько стоит самолет Туруханск—Красноярск и обратно, а на поезд я наберу (у меня лежит большая часть присланных тобой денег – на книжке), так что одно чудо уже есть, и я, если всё будет благополучно, смогу ненадолго приехать в Москву в отпуск. Вернее всего в ноябре. И тогда я отниму у тебя, у романа, у переводов, у семьи (твоей) и у всего на свете два часа, которые я не только заслужила, но и выстрадала. Я прилечу и приеду только для того, чтобы увидеть Лилю и тебя, единственную семью души моей, и поэтому сгони сейчас же с лица недовольное выражение. Я знаю, ты не выносишь вторжений, особенно в последнее время, но я всё равно буду Атгилой и вторгнусь, предупреждаю тебя заранее, чтобы ты свыкся с этой мыслью. М. б. только час, м. б. полчаса, чтобы не утомлять тебя.

Итак, весной будущего года вновь буду корчеваться и пересаживаться в иную почву – ешё не знаю, в какую – Бог мой, какая я стала мичуринская и морозоустойчивая за эти годы, как я привыкла к почвам песчаным и каменистым – привьюсь ли я в нормальном климате, и что из всего этого получится? Цветочки? Ягодки? или это всё уже позади? Кстати, на воскреснике, на котором я, собственно говоря, и заболела, кто-то из участников, увидев прокурора, возвращавшегося с покоса с букетом цветов, воскликнул: «вот и цветочки, а ягодки впереди!» Это – эпиграф дружбы с прокурором.

Я ещё не работаю, меня лечат до одури, единственный ощутимый результат, помимо стоимости всех этих препаратов, – синяки на всех тех местах, куда делают уколы. Терплю всё из уважения к лечащему меня фтизиатру (в прошлом – санитарному врачу), но без малейшей уверенности в том, что меня лечат от того и тем.

Опять наговорила уйму глупостей. Прости.

Целую тебя и люблю, и как же я по тебе стосковалась! Главное, будь здоров, а остальное – приложится.

Твоя Аля

¹ Татьяны Сергеевны Сикорской.

А. И. Цветаевой

10 сентября 1954

Дорогая Асенька, не горюйте, всё уладится, мы ещё побываем в Тарусе, всё будет хорошо. Вы и так решили эту зиму провести в Пих-товке, нам с Адой тоже некуда ехать, будем зимовать здесь. А за зиму всё прояснится. Получили ли письмо от своей подруги? Что она пишет (после телеграммы насчёт Тарусы)?

Я надеюсь, что нам в будущую навигацию удастся выбраться отсюда – куда, ещё совершенно не представляем себе. Ада может работать (и хочет) только в вузе и совсем ещё неизвестно где, в каком городе в будущем учебном году, будут вакансии и куда захотят её принять (у неё, также, как и у нас всех, паспорт с ограничениями, меньшими, чем раньше, но несомненными). Если бы удалось добиться снятия судимости, то всё было бы значительно проще – тогда можно хоть в Москву (с возвращением прежней квартиры!). У нас с ней кроме Москвы нигде никого и ничего, и потому нам более или менее всё равно, куда направляться, была бы обеспечена работа. Как только мало-мальски наладится наша жизнь, и Вам не нужно будет ни о чём беспокоится материально, вот только эту зиму нужно перезимовать и собрать денег на отъезд, но я надеюсь, что и на эту зиму придумаем Вам что-нб. (правда, в небольшом размере, но регулярное). Асенька, какой у Вас трудовой стаж до 1937 г., есть ли документы? Вряд ли наберётся 20 лет стажа, необходимых для пенсии в Вашем возрасте. Ради бога, не думайте о Ваших «роковых цифрах», это просто грешно. Ещё очень многое нужно сделать в жизни, и, м. б. – главное. Не только дождаться Андрея, но и записать, сохранить для будущего то, что Вы одна помните о маме. И ради хотя бы её дальнейшей жизни среди живых должны жить и мы, знающие и помнящие её, как никто больше. Бог даст, осуществим, Вы будете рассказывать, а я записывать. Не знаю, доживём ли мы до времени, когда она займёт своё место в русской литературе, т. е. когда это место будет общепризнанным, но мы должны приготовить для этого всё, что в наших силах. Так что будем жить несмотря ни на что, и во имя этого. Целую и люблю Вас. Привет семье.

Ваша Аля

6 сентября у нас выпал первый снег.

Идут последние пароходы.

Б.Л. Пастернаку

24 сентября 1954

Дорогой друг Борис! Прости, что не сразу ответила тебе, мой бюллетень кончился и я вышла на работу как раз в такое время, когда все остальные сотрудники оказались мобилизованными в колхоз на уборку картофеля, и мне одной пришлось отдуваться сразу за всех, т. е. два раза в неделю мыть полы (за уборщиц), ежедневно топить печи (за истопника), стоять у дверей вместо контролёра, получать и сдавать деньги в банк и... обеспечивать идейность и качество проводимых мероприятий. Было очень весело и публике, и мне! Наконец все вернулись и начали по-прежнему дружно дармоедствовать, а я вернулась в свое русло.

Страшно благодарна тебе за твоё приглашение¹, это действительно будет чудесно, а также и то, что за короткий отпущенный мне срок я надеюсь просто не успеть тебе надоесть. Я начинаю свыкаться с дивной мыслью, что то, о чем так недавно не смела и мечтать, возьмет да осуществится. У меня ещё одна радость, правда, это ещё не совсем сбылось, но почти. Я получила от Аси очень тяжёлое письмо о том, что ей некуда ехать и кто-то приглашавший её, приглашение отменил, и что у неё нет постоянных, пусть небольших, средств к существованию, и что комендатура, поскольку отпала ссылка, лишила её инвалидного пособия, и т. д. Я сходила здесь в собес, разузнала насчет пенсии. Оказывается, не имея 20 лет стажа рабоч<его> в её возрасте (стаж-то у неё есть, но несомненно нет о том справок), она, в сельской местности, может рассчитывать на пенсию... в 18 рублей ежемесячно! Думала, думала, что мне делать, увидела в «Литературной газете», как Оренбург целует какого-то зарубежного демократа, и написала ему об Асином положении – неужели нельзя организовать какую-то регулярную, пусть небольшую, помощь через какой-нибудь Литфонд? Я не очень рассчитывала на ответ – он так омастител за эти годы, и тем более была тронута и обрадована, когда он отозвался немедленно и сердечно. Он говорил об Асе с Леоновым, председателем правления Литфонда, и тот обещал поставить вопрос о пособии ей на правлении, и надеется, что это будет улажено скоро и как надо. И я тоже надеюсь. Это было бы чудесно, и Ася чувствовала бы себя лучше, крепче, увереннее, зная, что может ежемесячно располагать определённой суммой-минимумом, а остальное всегда приложится. Самое страшное, это когда ко всему пережитому и переживаемому ещё нужда, ещё страх за завтрашний кусок хлеба, и это в её возрасте, при её состоянии здоровья, при её одиночестве.

С сегодняшнего дня и по 7 ноября у меня сумасшедшая работа, а потом, даст Бог, сразу Москва! Бывает же так! Меня – неимоверно ругают все (кроме тебя и Лили) за эту дикую затею: мне! ехать! в отпуск! мне! тратить! такие деньги! Мне же надо копить! Мне же надо выезжать тихонечко, скромненько, дёшево, и, главное, «куда-нибудь»! Все советуют «куда-нибудь» выехать, «где-нибудь» устроиться и, главное, немедленно бросить Аду, с которой я живу здесь шестой год, она была хороша, пока помогала мне в трудных условиях, а сейчас, мол, каждый сам по себе, мне, мол, помогут, а она как хочет. Боже мой, ну никто не понимает, что я так заработала, так заслужила такой отпуск,