Текст книги "Возвращение в эмиграцию. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Ариадна Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

14

Семья, друзья и всякая всячина

Наши отношения с Сережей не всегда были гладкими и безоблачными. Случалось и ссориться, и сердиться друг на друга, да и характер у него был не из легких. Иной раз взбунтуется черкесская кровь – держись! Но нам никогда не было скучно вдвоем. У нас с самого начала возникло то, что мама назвала признаком удачного брака – единое кровообращение. Его кровь стала моей кровью, моя – его. А еще, намекала мама, мужа и жену связывают дети.

Детей не было. Все мои секреты Сережа знал, врачи не говорили ничего определенного. И мы решили об этом пока не думать, не затевать разговора даже.

У нас было много друзей, половина спортгруппы. Самыми близкими оставались Марк, Настя и Маша. Дома была мама, и мама была счастлива. В лице Сережи она получила сына. О сыне она мечтала всю жизнь.

А вот Петя и Татка с Сережей не сошлись. У Пети были свои заботы – предстоящая свадьба. Татка по молодости ни во что не ставила мужчин, влюбленных не в нее, а в других женщин. Впрочем, внешне все оставалось в рамках благопристойности. А тетю Лялю и бабушку пленили Сережин врожденный такт, Сережина врожденная корректность.

– Очень, очень благородный человек, говаривала бабушка, внимательный, тактичный, и возраст хороший, зрелый. Наконец-то Наташа нашла себе достойную пару.

Ничего-то она не понимала, бабушка! Несмотря на зрелый возраст, мой Сережа оставался мальчишкой-сорванцом.

Однажды в воскресный день, после проливного дождя расцвела над Парижем семицветная радуга, и мы отправились гулять. Я, Сережа и Марк. Без цели брели наугад, вдыхали волшебный воздух. Мимо шли люди с блаженными, расслабленными лицами. Потом прошествовала дородная дама с важным сенбернаром на поводке. На первом перекрестке попалась еще собачница, худощавая, с бойким пуделем. Марка это почему-то заинтересовало, он принялся считать всех встречаемых собак. После трех болонок, четырех фокстерьеров и одного бульдога рассердился:

– Да что они, сговорились сегодня таскаться со своими собаками!

– А тебе завидно, – поддела я.

– Ясное дело, завидно. Я тоже хочу водить кого-нибудь на веревочке.

Мы как раз проходили мимо рыбной лавки. Остановились, залюбовались. Хозяин лохань за лоханью выставлял на улицу все новые и новые порции товара. Чего там только не было! Угри, скумбрия, мидии, устрицы. Все блестело и терпко пахло морем. Наконец на сцене появился гвоздь программы – корзина с громадными, шевелящимися лангустами. Марк заявил:

– Решено и подписано. Покупаем лангусту.

– Что ты с ней будешь делать? – спросила я, не ожидая подвоха.

– Привяжу за веревочку и поведу по Большим Бульварам.

Сережа тут же проявил к этой затее необузданный интерес, открылось совещание с хозяином лавки. Пойдет или не пойдет на поводке лангуста? Хозяин, пожилой, солидный, с красными, словно распаренными, руками, надел через голову кожаный фартук, засомневался.

– Мсье, я ничего не могу сказать плохого про свой товар, но лангусты проделали большое путешествие и несколько утомлены. Я не уверен в успехе вашей затеи.

И все трое склонились над корзиной и стали искать самую подвижную лангусту. Я прыгала возле них и вякала:

– Перестаньте, что за выдумка! Вас арестует первый встречный ажан!

– Мадам, – поднял голову хозяин, держа в каждой руке по безвольно обвисшей лангусте, – для чего ажану арестовывать этих веселых молодых людей? Каждый вправе водить на поводке кого хочет. Не так ли, мсье?

Оба «мсье» дружно с ним согласились. Они нашли шуструю, хотя и не самую крупную лангусту. Марк с трудом удерживал ее поперек спинки. Лангуста сгибала и разгибала хвост, вид у нее был весьма недовольный. Хозяин вынес из лавки полтора метра тонкого шпагата, сложил пополам, сделал мертвую петлю и помог Марку накинуть ее поперек брюшка гигантской креветки. Со стороны эта сцена выглядела совершенно фантастической. Трое взрослых мужиков с серьезным видом опустили на тротуар лангусту и стали ждать от нее решительных действий. Несчастная тварь завалилась набок, шевеля вразнобой членистыми ногами. Хозяин с молодым помощником вполголоса совещались, сдвинется с места их товар или не сдвинется. Кажется, они заключили между собой пари. Собралась небольшая кучка прохожих. Все с хохотом стали принимать в этой затее живейшее участие, особенно после серьезных пояснений Марка и Сережи. Мне было не до смеха. Сережа пытался заплатить хозяину за лангусту, тот великодушно отказывался.

– Нет, нет, мсье, вы сделали мне рекламу и доставили огромное удовольствие своей выдумкой. Лангусту я вам дарю!

В этот момент лангуста, распластавшись, сделала несколько судорожных движений в сторону Больших Бульваров.

– Счастливого пути! – махал рукой хозяин и весело хохотал.

Перед ним шевелился и переливался в лучах заката разноцветный, подаренный щедрым морем товар.

Я вынуждена была идти за своими великовозрастными хулиганами. Отступила на пару шагов и сделала вид, будто вся эта камарилья не имеет ко мне никакого отношения. Встречные французы издали начинали всматриваться, что эти ненормальные волокут за собой на веревочке, потом начинали хохотать. Псы рвались с поводков обнюхать незнакомый предмет, хозяева с трудом их удерживали. Безобразие! Срам!

Лангуста тащилась нерешительно. Ей хотелось к морю, под камешек в прозрачной воде. Там найти спасение от мучителей. Ни сном ни духом не ведала она, что поблизости нет никакого моря, что волокут ее, бедняжку, прямым ходом в кастрюлю с кипятком. Все чаще замирала она, обвисала, задумчиво шевеля многочисленными суставами и усиками. Я пыталась уговорить ребят:

– Хватит уже, довольно. Ну почудили, пора и честь знать!

Сережа оборачивался и скалил зубы:

– Какая ты все же зануда, Наташка!

Наконец они дотащили лангусту до ближайшего бистро. Хозяин встретил их с восторгом.

– О-ля-ля! Впервые вижу: ужин клиентов идет пешком!

Потом мы сидели за столиком на тротуаре, пили пиво и ели прекрасно сваренную лангусту.

В другой раз, слава Богу, без меня, в каком-то ресторане они втроем с Олегом Павловым изображали из себя краслетчиков. Спровоцировал официант. Косился, косился, не выдержал:

– Мсье, один из вас удивительно похож на портрет советского летчика во вчерашней газете.

И нахальная тройка с деланным смущением подтвердила: да, они и есть те самые советские летчики, о которых писалось во вчерашней газете.

Им было оказано особое внимание. Официант шепнул соседним столикам, какие важные персоны посетили их ресторан, французы подходили чокаться, желали успехов. Мнимые краслетчики наклюкались по этому случаю весьма изрядно.

Выслушав Сережин рассказ, я нахмурилась, а мама весело смеялась и уверяла зятя, что он допустил большую ошибку, не сделавшись артистом.

– Вот видишь, – поучительно говорил Сережа, – Надежда Дмитриевна меня понимает, а ты – нет. Если бы не твоя мать, в жизни бы на тебе не женился.

Но от всей этой забавной истории осталось у них тяжелое чувство. Им было обидно вспоминать восторг и умиление французов перед советскими красными летчиками.

Однажды Сережа вернулся с работы на удивление рано. Часов семь вечера всего было. Расстроенный, злой. Он вдребезги разругался с графом и ушел от него. Его сиятельство урезал наполовину и без того минимальный заработок. Недели три Сережа просидел без работы, потом, к великому облегчению, наступило лето. Младороссы совместно со спортгруппой решили устроить большой лагерь и пригласили Сережу поварить. Он ехал в лагерь работать, я, по случаю начавшегося мертвого сезона, отдыхать.

Поселились в отдельной палатке на краю лагеря. Я порывалась помогать Сереже и Марку на кухне, но меня безжалостно прогоняли.

– Иди, иди, без тебя управимся.

Сережа добавлял:

– Кому сказано – брысь!

В то лето, в лагере близ Кавалер, мы с удовольствием окунулись в атмосферу розыгрышей и мистификаций.

Младоросскому дому принадлежал автомобиль, старая развалюха неизвестной марки, прозванная «Мишкой». Это была страдающая ревматизмом довольно большая легковая машина, готовая в любую минуту развалиться. Приставленный к «Мишке» шофер Виктор Пащенко большую часть времени проводил, лежа на земле и ковыряясь в ржавых потрохах машины. В редкие дни, когда на «Мишку» находило просветление, и он переставал судорожно чихать и кашлять, мы нагружались в него вповалку так, что нижние пассажиры начинали требовать возмущенными голосами, чтобы с них убрали лишние колени и локти, и ехали осматривать живописные уголки Средиземноморского побережья.

А то вдруг в самом центре лагеря, фыркая и стуча каким-то загадочным клапаном, появлялся «Мишка», битком набитый черномазыми дикарями в экзотических пальмовых юбочках и венках из веток мимозы. Дикари выскакивали из машины, начинали весело плясать и выкрикивать гортанные песни на непонятном языке, гоняться за визжащими девчонками. Наши вопли были вполне обоснованными – дикари мазались обыкновенной сажей.

Потом несколько дней разрабатывался план душераздирающей трагедии с «убийством». Дело, в отличие от африканских плясок, далеко не безобидное. Заговорщики – Марк, Олег, Вовка Красинский и еще несколько человек, набивались в нашу с Сережей палатку. Я волей-неволей оказалась втянутой в эту авантюру. Она затевалась специально для Маши, влюбленной в Андрея Гауфа. В то лето она морочила ему голову бесконечным кокетством с другими парнями.

За день до начала спектакля Сережа стал оказывать Машке особое внимание, а я делала вид, будто дуюсь. Настенька приняла все за чистую монету, смотрела на Сережу большими удивленными глазами, потом бежала к Маше, пыталась усовестить подругу, мол, что ты делаешь, разрушаешь такую дружную семью. После ужина пошел слух, будто Гауф чуть не подрался с Улановым, и лагерь загудел, как улей. Большинство непосвященных всерьез расстроились. У нас прежде никогда не бывало никаких скандалов. Напряжение держалось всю следующую половину дня. Наконец наступила развязка.

В сонный послеобеденный час в тишине лагеря раздался выстрел! Поднялась дикая паника. Из палаток, путаясь в простынях, выскакивали полуголые люди и мчались по направлению к кухне. Там, распластавшись во всю длину богатырского тела, картинно раскинув руки, лежал Андрей Гауф.

Почему Андрей согласился участвовать в представлении, для многих осталось загадкой. Он был медлителен, немного тугодум, к театрализованным розыгрышам совершенно не приспособлен. Об этом может свидетельствовать один случай.

…Здесь же, в Кавалер, местные власти решили устроить конкурс мужской красоты. Мы по очереди перебрали всех своих богатырей – Панкрата, Славика Понаровского… да что говорить, здоровых и крепких ребят было много. Много здесь было крепкой русской косточки. Выбор остановили на Андрюше.

– Смотри, – предупреждал его Марк, – ни в коем случае не высовывайся вперед. Пусть выходят французы, сколько их там будет. А ты надень какой-нибудь свитерок навыпуск, и чтобы ни одна собака не догадалась, что у тебя под ним. Ты понял?

– Понял, – ответил Гауф, и мы повели его на конкурс мужской красоты.

Все расселись на длинных скамейках перед летней эстрадой. Появился конферансье и пояснил, для чего здесь собралась столь почтенная и представительная публика. Победителю определили почетный приз, были названы имена участников. Затем конферансье убрался, и наступила небольшая пауза. Марк через Сережу наклонился к Насте что-то сказать, а когда выпрямился… на эстраде, во всей красе, в плотно облегающих плавках, стоял Гауф. Публика разразилась аплодисментами, все стали ждать продолжения состязания. Раз первым вышел такой бесподобный атлет, что же последует дальше! Но дальше ничего не последовало. Никто не вышел, никто не рискнул показаться после русского богатыря. Конкурс закончился.

Вручение приза и сам факт такой выдающейся победы – все было лестно. Однако Марк, не получивший полного удовольствия, ругался, на чем свет:

– Я же просил, я втолковывал – не лезь вперед! А ты…

И вот теперь несчастный Андрюша, любимец спортгруппы, неподвижно лежал на желтом песке. Несколько поодаль Марк и Олег со зверскими рожами выкручивали Сереже руки, отнимали заржавленный пистолет. Красинский приникал к бездыханному телу, пытаясь расслышать биение сердца, в толпе слышались рыдания, Маша билась в истерике, где-то кричали доктора, Виктор Пащенко терзал стартер, пытаясь завести машину, а она, как и положено было по сценарию, не заводилась. Затравленного убийцу волокли в палатку под арест, выбирали пять караульщиков, беспощадных и обозленных. Маша рвалась к Андрею:

– Пустите меня! Пустите меня! Я так любила его! Это я во всем виновата! Как же я без него буду жить!!!

На этой реплике Андрей ожил. Сел и стал смотреть на всех детскими глазами: а чего это вы все собрались?

– Вот сволочи! – плеснула руками зареванная Машка и грохнулась в обморок.

Когда все закончилось – Машу отлили морской водой, а добровольным караульщикам предъявили живого и невредимого Гауфа, – выяснилось, что добрая половина лагеря была посвящена и знала истину. Это вызвало справедливый гнев Маши. Как это я, ее лучшая подруга, не предупредила и позволила при всех свалять такую дурочку. И в любви к Гауфу публично признаться, и в обморок завалиться.

Впрочем, она недолго держала на сердце обиду. Вечером они с Андрюшей мирно гуляли по пляжу, а через несколько лет благополучно поженились.

В августе погостить к младороссам приехал Великий князь Дмитрий Павлович. Он провел с нами пару дней, ел неприхотливую нашу еду, страстно болел на волейбольных состязаниях, а в последний вечер после бесконечных приставаний и просьб рассказал, как они с Феликсом Юсуповым и доктором Пуришкевичем убивали Распутина. Рассказывал скупо, хмурил красиво очерченные брови. Кончил, болезненно сморщился, несколько минут в полной тишине смотрел в землю и вдруг поднялся и ушел в специально отведенную ему палатку.

Мне потом несколько ночей подряд снился отравленный, но все еще живой и страшный Распутин. В него стреляли, он падал, поднимался и шел на меня. В него снова стреляли, он снова падал, поднимался и никак не хотел окончательно умирать.

15

У Спасских. – «Княгиня плачут». – Похищение Миллера. – Бетти. – В Альпах. – Слухи о войне. – В Париже все спокойно

События предвоенных лет в моей памяти перепутались. Жизнь была слишком однообразна, и никакие, даже самые веселые, поездки к морю не нарушали ее монотонного течения. Вот разве что тридцать шестой год запомнился из-за Петиной свадьбы и Марининого неожиданного замужества. Она вышла за француза и уехала в Алжир, где муж ее работал по контракту в большой строительной корпорации.

В том же году Сережа устроился поваром в пансион отца Спасского. Был такой довольно известный в эмиграции священник. Пансионом заправляла его жена Тамара. Жили в нем и кормились разные люди, в основном состарившаяся знать. Ну, и, конечно же, не обходилось без курьезов.

Жила в пансионе княгиня В***. Дряхлая старушенция и слышать не желала о произошедшем в России перевороте. За ней ходила горничная, прикатившая в эмиграцию за госпожой. Единственный взрослый сын княгини жил бедно, шоферил и пытался сделать все возможное, чтобы не нарушать покоя матушки.

И вот заказывает однажды княгиня на обед пюре с курицей. Чего проще! Сварил Сережа симпатичную курочку, отрезал от нее толстенькую ножку, намял картошечки с маслом и отправил наверх в комнату княгини. Через минуту возвращается горничная и объявляет:

– Княгиня не кушают, плачут. Не так приготовлено.

– А как надо?

– Не сказывают.

Сережа подумал, покрутил тарелку, нарезал курицу кусочками, подогрел и вспушил пюре.

Снова бежит горничная:

– Княгиня не кушают, плачут.

Что ты будешь делать! И ведь, главное, как ее иначе приготовить, отварную курицу с пюре? А упрямая старуха грозится в рот ни крошки не брать, пока не приготовят, как положено. Пришлось вызвать сына. Приехал князь, злой, как черт.

– Опять матушка колобродит!

Встали оба над тарелкой с остывшей курицей, смотрели, смотрели, князь развел руками.

– Ей-богу, не знаю, какого рожна ей нужно!

Отправился к матушке, стал упрашивать отведать пюре с курицей или хотя бы намекнуть, как она хочет, чтобы ей приготовили. С соусом, прижарить или еще как. Но добился князь одного: княгиня потребовала, чтобы он немедленно вез ее в Россию, раз в Париже так бессовестно с нею обращаются.

Возвратился князь в кухню, долго мерил ее длинными породистыми ногами, и вдруг его осенило. Хлопнул себя по лбу, побежал звонить бывшему дворецкому княгини. Тут все и выяснилось.

Курицу полагалось трижды пропустить через мясорубку. Полученный фарш растереть в ступке, а уж потом все смешать с обыкновенным пюре.

Это было незамедлительно исполнено, княгиня с удовольствием откушали, успокоенный сын отправился ловить пассажиров, а это «не кушают, плачут» у Сережи прижилось. Я раз приболела, потеряла аппетит, не хотелось ни супу, ни приготовленного специально для меня винегрета, так он извел прямо. Бегал по комнате с тарелкой, торкался во все углы и причитал с дурашливым видом:

– Ох, божечки мои, что делать! Княгиня не кушают, плачут! Плачут княгиня и не кушают! Божечки мои, ох, ох, ох!

Пришлось есть.

В тридцать седьмом году Спасские прогорели, Сережа остался без работы.

Все томились, настроение было подавленное, даже притихшая и смирившаяся мама и та вскричала однажды:

– Господи, хоть бы случилось что! Хоть потоп, хоть землетрясение!

– В Париже не бывает землетрясений, – рассеянно отозвался Саша, не отрываясь от газеты, – а потоп для чего понадобился?

– Надоело так жить. Без сюжета.

– Вон, Миллера[41]41
  В наши дни история похищения Е. К. Миллера, сменившего на посту главы РОВС похищенного ранее А. П. Кутепова, также не является тайной, хотя и здесь имеется еще немало белых пятен, поскольку раскрыты не все секретные материалы. В деле похищения Миллера были замешены Н. В. Скоблин, двойной агент, работавший как на советскую, так и на германскую разведки, и его жена Надежда Плевицкая, известная исполнительница русских романсов, сужденная французской фемидой за соучастие. При этом никаких доказательств ее вины французское правосудие не предъявило. Н. В. Плевицкая умерла в 1940 в тюрьме города Ренн. Е. К. Миллер был доставлен в Москву и расстрелян. Более подробные материалы об этой истории можно найти в книге Вячеслава Костикова «Не будем проклинать изгнанье». М. 1990 г.


[Закрыть] украли, чем не сюжет?

Да, это был таинственный и трагический сюжет. Тридцать седьмой год ознаменовался для эмиграции новым загадочным исчезновением главы Российского общевоинского союза. Только теперь это был семидесятилетний генерал Миллер. Как и его предшественник, генерал Кутепов, он не вернулся домой, его искали и не нашли. Но, написанный рукой Миллера, остался на столе клочок бумаги. Из него следовало, что местонахождение главы РОВС известно некому Скоблину, одному из заметных деятелей Общевоинского союза. Скоблина призвали к ответу, он обещал прояснить ситуацию – и тоже бесследно исчез. Тогда французские власти арестовали жену Скоблина – знаменитую Плевицкую. В таинственной истории тогда не разобрались.

Снова шумели, спорили, строили самые невероятные предположения. Снова история эта заглохла, будто не здесь, не рядом все это происходило, а на другом конце света. Саша глядел в пространство неподвижным взглядом и бормотал:

– Но для чего Миллер понадобился НКВД? В тюрягу? В компанию к сидящей по тюрьмам половине России?

Стоило ему завести разговор о сидящей по тюрьмам половине России, Сережа начинал сердиться.

– Но это физически невозможно – пол-России в тюрьму засадить! Это же никаких тюрем не хватит! Да и кто бы поехал в Россию из эмиграции в таком случае? А люди едут. Факт.

– Увы, – отодвигал ничего не прояснившую газету Саша, – едут. Безумие, господа. Полнейшее безрассудство и безумие. Не завидуйте им, Сергей Николаевич, ох, не завидуйте. На свою голову едут… Кто ж все-таки Миллера спер? Кому старикан понадобился? Еще Кутепов, ладно, сильный мужик был. Но Миллер…

Но главной бедой и заботой была безработица. Все настойчивей сползали мы в унизительную бедность, Сережа осунулся, заел самого себя. Жена работает, а он, мужчина, глава семьи, не в состоянии принести заработок в дом! Я резонно его уговаривала:

– Что ты, право, на стенку лезешь? Я потеряю работу – ты будешь меня кормить.

Чтобы отвлечься от обступившей со всех сторон пустоты, выгонял меня и маму из кухни, из самых простых и доступных продуктов стряпал особые деликатесы. Мы с мамой смотрели, как из-под его ножа летят тончайшие, кружевные кружочки лука, измельченная зелень. Я не выдерживала, просилась в помощники, он искоса поглядывал недовольный, ревниво следил за каждым движением – и вдруг налетал коршуном, воздевал руки и шипел:

– Да кто ж вдоль волокон мясо режет! Уйди. Убью.

В середине марта друзья втянули нас в одно коммерческое предприятие. Олег Павлов познакомил ребят со своей приятельницей Бетти Санборн. И вот эта Бетти решила организовать зимний лагерь в Альпах и взяла на себя финансирование.

Бетти Санборн происходила из купеческой семьи и была на самом деле Елизаветой Федоровной. Девичьей фамилии ее мы не знали. Смолоду она вышла замуж за богатого американца, и лет через десять они разошлись. Бывший муж назначил Бетти пожизненную пенсию, подарил виллу с садом, с причалом для лодок и яхт на Лазурном берегу.

У Бетти было великое множество друзей среди американцев и французов, давным-давно позабывших о ее русском происхождении. Зато Бетти о нем никогда не забывала. Она тянулась к русским, и хоть была лет на пять старше Сережи, осталась такой же беззаботной, как и все мы.

И вот Бетти взялась за дело, остальные согласились участвовать в затее. Я отпросилась у Раиса Яковлевны (работы в ту зиму было почему-то немного), и накануне Рождества четверо дельцов – Олег, Марк, Панкрат и Сережа, да со мной в придачу, – прибыли в снятое заранее шале над Лезушем в Альпах.

Приехали вечером, рассмотреть ничего не успели. Утром просыпаюсь, выхожу на террасу – кругом сияющий снег и горы. Между двумя округлыми вершинами – наше шале, поодаль еще одно, внизу – деревня. И тишина. Слышно, как в голове осыпаются мелкие стекляшки.

Мы дружно взялись за дело. Прибрали дом, задействовали кухню, распределили обязанности. Сережа – повар, Панкрат – истопник, Марк – кухонный мужик, я – горничная. Надраили все до блеска, сели ждать вестей от Бетти. Она должна была привезти кучу клиентов. Реклама была неплохая, глядишь, день-два – и величественные Альпы огласятся веселыми голосами лыжников.

День ждем, два. Неделя пролетела. Мы тихо съедаем припасы, а клиентов все нет и нет. Олег ходит мрачнее тучи, Марк барабанит пальцами по столу и скептически поглядывает на Сережу, Панкрат ходит по дому, гремит заслонками, а в свободное время лепит во дворе снежные фигуры. У него здорово это получается. Голова богатыря из «Руслана и Людмилы», баба-яга, Снегурочка – по очереди выстраиваются во дворе. Сотворив очередной шедевр, Панкрат прибегает в дом отогревать красные, не сгибающиеся пальцы и вытаскивать из курчавых волос кусочки льда. Льдинки падают на пол, тают, я терпеливо хожу за ним с тряпкой и вытираю лужицы.

Наконец, после десяти дней полного отчаяния, Бетти привезла клиентов. Еврейскую парочку, мужа и жену. Он катался на лыжах, она бегала за ним по сугробам и кричала:

– Attention! Attention![42]42
  Осторожно! Осторожно! (франц.).


[Закрыть]

Три дня они изображали из себя французов, на четвертый муж сбежал от паникерши жены на дальний склон. Женщина металась, звала, рыдала, и внезапно ближние и дальние горы огласились исторгнутым из сердца воплем:

– Ой, Моничка, и де же ты?

Вторым номером прибыла англичанка Гвендолин, сухопарая, невозмутимая, с двумя взрослыми сыновьями. Парни нашли общий язык с хозяевами на почве традиционного «кто кого перепьет». К великому посрамлению русской нации, Эдвард и Антони Гудены наших мужиков перепили. Эдвард, впрочем, через неделю уехал, зато Антони, ставший по милости Марка Антоном Гуденко, сошелся с нами накоротке.

Третьим номером Бетти привезла двух американок. Американки были пухленькие, не первой молодости и подозрительно нежны друг к другу. Старшую звали Руби. Она говорила басом и была «мужем». Лили разговаривала канареечным голосом и была «женой». Перед сном они надевали чепчики, на лыжах не ходили вообще. Какого дьявола Бетти их притащила, было совершенно непонятно.

Утро начиналось с задорного петушиного крика. Это Антон Гуденко возвещал начало нового дня. Кукарекал он знатно. Мы поначалу даже думали, что в дом пробрался настоящий петух. С непроницаемым видом, словно побудка не имеет к нему ни малейшего отношения, Антон сходил по деревянной лестнице и начинал готовить лыжи. Не вынимая изо рта горящей сигареты, он смазывал их масляной смесью из банки с предостерегающей надписью «Осторожно! Взрывоопасно!».

После легкого завтрака уезжал, окутанный снежной пылью, по крутому спуску.

В столовой, где Бетти изображала радушную хозяйку, один за другим появлялись постояльцы. Впереди еврейская чета, за ними Руби и Лили, а потом уже Эдвард и Гвендолин, молчаливые, заранее всем довольные.

Один только раз, сама того не желая, Гвендолин обидела Панкрата. Он хорошо протопил в ее комнате печку, а утром пришел узнать, тепло ли ей было.

– Не знаю, – рассеянно ответила Гвендолин, – я спала с открытым окном.

После завтрака Олег и Марк уезжали на машине за продуктами в Лезуш, Сережа начинал стряпать обед, а я бралась за уборку, страдая от каждого движения. На меня плохо действовала высота.

Только однажды получила великое наслаждение от гор. Ночью выпал снег. Наутро я тепло оделась и вышла на воздух. Отправилась, куда глаза глядят, по протоптанной в сугробах тропинке вниз по склону. Возле нашего дома особой растительности не было, а тут набрела на зачарованное царство. Было тихо. На снегу виднелись крестики птичьих следов, но самих птиц не было слышно. Я увидела замерзший, заметенный метелью ручей, ступила на лед, пошла по нему к входу в таинственную снежную пещеру, и скоро оказалась внутри. Над ручьем, смыкаясь тяжелыми опушенными кронами, стояли недвижимо величественные деревья. Их ветви, бессильно склоненные, казались вылепленными из снега. Под своды, в неширокие просветы между стволами, утреннее невысокое солнце проникало узкими лезвиями лучей, и там, где они падали на сугробы, творилось что-то невообразимое – сумасшедшая пляска алмазов в соседстве с глубокой синевой в затененных местах. Не помню, сколько времени я простояла там, завороженная, очарованная, словно Снегурочка в своем заснеженном царстве.

Через две недели наши клиенты разъехались, остался один Антони. Бетти собрала большой совет. Что делать? Закрываться и сматывать удочки? Но мы еле-еле покрыли расходы, а о прибыли и говорить не приходилось.

– И не придется, – подал голос Марк.

– Но, Марк! – возмутилась Бетти, – как ты можешь так говорить! Вот увидишь, мы обязательно разбогатеем на следующих клиентах! – и с достоинством поправила на расшитом цветными шерстинками зеленом свитере ожерелье из необработанного малахита.

После долгих споров решили оставить Лезуш и спуститься в Шамони. Там снять большой дом и ждать, когда Бетти привезет новых клиентов, для чего ей снова придется ехать в Париж.

Так мы и сделали. Новый дом в Шамони оказался уютным, с резной деревянной галереей вокруг второго этажа. Я повеселела. Головокружение и звон в ушах прекратились, как только мы спустились ниже. Бетти и Олег уехали в Париж.

Пересменка обернулась отдыхом. На радостях в первый же вечер все, кроме Панкрата, отправились в местный ресторанчик слушать хор донских казаков. Был с нами и Антони Гуден.

Казаки пели превосходно. Мы наслаждались весь вечер, а потом, как-то само собой получилось, ребята пригласили за наш столик одного казака. А в то время, пока он, уже приглашенный, пробирался среди столиков к нам, Марк и Сережа договорились изображать из себя только что приехавших на курорт англичан. Мне и Антони велели мило улыбаться и помалкивать. И вот казачка стали усердно угощать вином и расспрашивать про Россию. Все это на французском языке со страшным английским акцентом.

Им, «англичанам», любопытно было узнать, что за глушь эта Россия и как могут жить люди в заметенной снегами стране, где на свободе бродят свирепые белые медведи. По-французски казачина говорил бойко, по его словам выходило, что Россия страна, конечно, огромная, что медведи просто так по улицам, естественно, не разгуливают, хотя случается, и забредают, но есть на то полиция, и она с незваными гостями быстро расправляется, содержа для этой цели специально натасканных собак.

Зашел разговор о певческих способностях русского народа. Казак подтвердил и это, рассказав забавную историю про «брата» Шаляпина. Тот, который в Париже, это известный Шаляпин, а есть еще другой, кумир донского казачества, и про него знают не все. Так этот «брат» голосом может колокол свалить, такая у него сила. И еще будто бы «братья», чтобы друг другу не мешать, полюбовно разделились. Федор отправился для заграницы петь, а этот остался в России. Никому не обидно, значит.

Покритиковал наш казак французскую кухню и французское некрепкое вино, а заодно и государственное устройство. Как это они, французы, без царя живут? О том, что в России царя свергли, он почему-то умолчал.

Глаза нашего собеседника светились лукавым юморком, был он к нам снисходителен, к англичанам, дурачкам этим. Он им молотит про Фому, про Ерему, а они уши развесили. Ишь, башками вертят и важно так:

– Йес! Йес!

Вам любопытно узнать, водятся ли на Дону рыси? Да, ради Бога, конечно, водятся. Отчего бы ей, рыси, на Дону не водиться, – пожалуйста!

– А вот как это? – Сережа повернулся за поддержкой к Марку. – Кино биль недавно, там корошо пель… Та-та-ра-там, та-та-рам…

– А, знаю! – казачина неторопливо вынул из кармана платочек, обмахнул завитые усы и на полутоне, лукаво поглядывая, завел:

 
Легко на сердце от песни веселой…
 

И грянул хор! В две русские молодые глотки мои изверги подхватили:

 
Она скучать не дает никогда!
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
 

От соседних столиков обернулись, заулыбались, а у казака и челюсть отпала.

– Ну и сукины же вы сыны! Ах, сукины сыны!

Помирились все же. Выпили, закусили, вспоминая про «брата» Шаляпина и про царя-батюшку. Казак, бедный, знай, головой крутил, покрякивал. Но только Антони Гуден никак, ну никак не хотел переходить на русский язык.

– Брось, браток, – бил его по плечу захмелевший казак, – почудили раз, хватит!

– Да ей-богу, он настоящий англичанин! – божились Сережа и Марк.

– Не-е, – отмахивался казак, – русский. По глазам видать. Меня не проведешь.

Через день Бетти привезла новых клиентов. Пятнадцать человек. Из хозяев мы сразу превратились в прислугу, только успевай мыть, стирать, подавать, стряпать. Но прислугой в полном смысле тоже не были, уж так повела дело Бетти. За стол садились все вместе, устраивали для детей вечера. Но во всем этом была какая-то неловкость, натянутость. Будто собрались поневоле за одним столом милые люди, но все из разных миров, смотрят друг на друга недоверчиво, а иногда даже с опаской.

Позже, когда этот суматошный месяц подошел к концу, убирая комнаты за только что уехавшей клиенткой, я нашла заброшенный в угол черновик письма. Из опасения, что это забытая нужная бумага, начала читать и не смогла оторваться. Кроме восторженных описаний гор и снегов, там были такие строки: «Хозяйка дома – известная тебе милейшая Бетти, которая наняла себе в помощь четверку лихих казаков из России. Она ими командует словом и взглядом, а они трепещут от страха при ее появлении и подчиняются беспрекословно. Впрочем, люди они смирные, хотя по натуре своей дикари, конечно».