Текст книги "Возвращение в эмиграцию. Книга первая (СИ)"

Автор книги: Ариадна Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

8

Корсика (продолжение)

На следующий день по дороге на пляж меня перехватил Коля Земсков и обрушился с нотациями:

– Ты, Наташа, окончательно с ума сошла?

Я не поняла, о чем речь, никакой вины за собой не знала.

– В чем дело?

Он заставил сесть рядом с ним на песок и начал выговаривать:

– Была девчонка как девчонка и, на тебе, с корсиканцами спуталась!

Я обиделась до глубины души.

– Как это – спуталась? Да как ты смеешь! По какому праву ты читаешь мне проповеди?

– Я не люблю, когда русские девушки ведут себя неприлично.

– С чего ты взял, что я веду себя неприлично?

– Ты ходила вчера на мыс?

– Да, ходила. Но, во-первых, не одна, а с Мари-Роз.

– Чихать я хотел на твою Мари-Роз, мне до нее дела нет, она француженка. Ты – русская, и я не могу слышать, когда о русских девушках говорят плохо.

Я взбеленилась, чуть не наговорила чепухи. Зло разобрало. Такой чудесный, такой незабываемый вечер, а эти… Следили они за нами, что ли? И теперь по всему лагерю шипение: «Наташа и Мари-Роз с корсиканцами спутались, откололись от дружного коллектива!»

Я пропустила сквозь пальцы струйку песка.

– Вот, что, дружок. Не такая уж я отпетая, как некоторым могло показаться. И постоять за себя, в случае чего, смогу. Не маленькая. А если кому-то захотелось почесать язык – его дело. Мне это в высшей степени безразлично. Все? Я могу быть свободна?

– Можешь, – пожал он плечами, недовольный собой и мной, – еще одно. Я запрещаю тебе заплывать далеко в море.

– Боишься, утону? – прищурилась я.

– Боюсь лишних неприятностей для себя, если утонешь. В некоторой степени я за всех вас отвечаю.

Я пообещала Коле не заплывать далеко, но с условием, если он, отвечая за мою безопасность, снимет с себя ответственность за мою нравственность. Кажется, у меня получилось довольно ехидно.

Ушла я от него, прихватив полные пригоршни песка, сыпала перед собой, беззаботно напевала:

– Сею-вею, сею-вею!

Как больно, как нехорошо на душе было. Будто в коровью лепешку влезла. Нехотя вошла в море, нехотя поплескалась возле берега и неожиданно для себя самой убежала в палатку лить слезы.

А через пару дней Рене и Жозеф познакомились с нашими парнями. Их стали принимать в лагере как своих, и разговоры о моем неприличном поведении заглохли сами собой. С Колей я вела себя, словно никакого разговора не было, но тренироваться совсем перестала.

Уже никто не удивлялся, не роптал, когда к лагерю лихо подкатывала машина мсье Пьера и останавливалась неподалеку от нашей палатки, слегка накренившись на пологом откосе. Это Рене или Жозеф приезжали из Аяччо, предупредить об очередной поездке на утро. Я согласилась с ними ездить, но при одном условии. Возвращаться в лагерь обязательно в тот же день. Условие было принято, неукоснительно выполнялось, между нами установились хорошие приятельские отношения. Мне никто не мешал изучать Корсику, Мари-Роз – кокетничать с Рене.

Обычно договаривались с вечера. Утром мы с Мари-Роз до восхода солнца выбирались на шоссе. Вскоре из-за поворота появлялась машина, мы усаживались, и начиналась бешеная гонка то вдоль моря, то в глубину острова мимо огненно-рыжих скал, мимо сливающихся в одну полоску дорожных столбиков, с короткими остановками на отдых.

Останавливались обязательно возле фонтанчиков, искусно сложенных в плоские четырехгранники из тщательно подобранных окатышей. Крупных вдоль ребра, мелких на остальной плоскости. Все сооружение было примерно в человеческий рост. Мне нравился обычай пить не прямо из отверстия, просверленного каким-то первобытным способом в гранитном булыжнике, а по-особому. Полагалось сорвать с ближнего куста жесткий лист, вставить черенком в отверстие, и только после этого припадать пересохшими губами к ледяной струе. До чего же она была вкусна, корсиканская водица, рожденная в темных недрах!

Вечером братья ссаживали нас возле лагеря и катили домой, а мы ужинали и заваливались спать, утомленные долгим днем. Все виденное при ярком свете продолжало медленно кружиться, разворачиваться фантастическими панорамами, стоило закрыть глаза. Я совершенно перестала ходить на танцы, до кислых физиономий несостоявшихся ухажеров мне не было никакого дела.

Жозеф не пытался за мною ухаживать, и я была ему за это благодарна. Я была уверена, что приятельский стиль поведения устраивает вполне и его. Мы подтрунивали над нашими влюбленными, а те уже и не таились от нас.

Однажды отправились в срочную деловую поездку – выручать попавшую в аварию вторую машину мсье Пьера. В аварии никто не пострадал. Просто двое других двоюродных братьев Жозефа, Морис и Альбер, застряли где-то на половине дороги между Аяччо и Бастией на горной ферме. Рене и Жозеф должны были привезти им новые детали для сломанной машины. Я раз десять переспросила Рене, успеем ли мы вернуться в тот же день, и каждый раз получала утвердительный ответ.

Дорога из Аяччо в Бастию затмила все виденное на Корсике прежде. Главное впечатление – Les Sanginaires – выступающая в море гряда высоченных скал с рваными вершинами. Сначала они шли сплошной стеной, дальше вразброс по морю. Казалось, будто со дна моря вынырнули окровавленные чудища, и грудью встречают морской прибой.

Охая, ахая, чуть не вываливаясь из открытой машины, мы без устали восторгались панорамой, неторопливо кружившей внизу. Только от Кальви дорога резко пошла в гору. Но пока не скрылся за поворотом выдвинутый в залив округлый мыс со старинной крепостью, мы выворачивали назад головы, не желая расстаться с видом городка, защищенного циклопическими крепостными стенами.

Место, куда мы прибыли в пятом часу пополудни, было фермой и одновременно гостиницей для проезжающих в Бастию автомобилистов. Асфальт, бензоколонка, телефон напоминали о ХХ веке, а кругом – нагромождение камней, заросли маки и ни души на двадцать километров окрест. Ферма стояла на уступе, на самом краю обрыва. На дне его лежали каменные глыбы с черными трещинами. Северной стороной ферма прижималась к скалам, а по ним, россыпью и цепочками, карабкались вверх окаменелые рыцари в ржавых доспехах.

Во дворе, ничем не огороженном, стояли стол, скамьи, сложенные бревна и поленницы нарубленных дров. Здесь же был небольшой огород. Открытая и поросшая травой восточная сторона служила пастбищем. По нему бродили четыре овцы и белая коза с отпиленным рогом. Запад был грозно заслонен горами, и солнце уже касалось их зубцов, намереваясь устроить закат намного раньше положенного срока.

Потерпевшие аварию бурно обрадовались нам, четверка братьев кинулась чинить автомобиль, все перемазались, как черти, и после долгих и горячих препирательств выяснилось, что самая крупная из привезенных деталей не подходит.

Ругались, пинали попавшие под ноги камни и железяки. Выход оставался один – ночевать на ферме. Ехать домой за деталью было поздно, до Бастии хоть и ближе, но тоже бессмысленно. Я стала выговаривать Жозефу, а он оправдываться:

– Но, Натали, будьте благоразумны. Я не могу бросить сломанную машину и мчаться отвозить вас в лагерь. И отец рассердится. Ну, так получилось, что делать. Здесь есть комнаты для приезжих, ужином нас накормят, ничего с вами не случится за одну ночь.

Пришлось скрепя сердце согласиться.

У хозяев фермы было восемь душ детей. Старшая дочь, за ней двое мальчиков, погодки, лет по семнадцать-восемнадцать, еще две девочки помладше и трое совсем маленьких. Все, включая отца и мать, красивые, зеленоглазые и черноволосые. Поначалу я думала, что зеленые глаза Жозефа и Рене – только их семейная особенность, теперь же поняла свою ошибку. На Корсике часто встречаются люди с темно-зелеными глазами.

В семь часов все сели ужинать вместе с хозяевами во дворе. Молодежь быстро перезнакомилась, мать этого прекрасного семейства покровительственно смотрела на нас, изредка поворачивала гордую голову к мужу, что-то говорила и встречала такой же добродушно-покровительственный взгляд. Малыши влезали к ней на колени, получали требуемый поцелуй, потом слезали, уступая очередь следующему.

Во дворе под навесом находилась странная облупленная машина, что-то вроде механической шарманки. Чтобы вызвать ее к жизни, надо было бросить в щель на корпусе позеленевшую медную монетку. Получив мзду, шарманка удовлетворенно кряхтела, сипела, в утробе ее раздавался треск, – казалось, она вот-вот распадется на части. Но, спохватившись, старушка вдруг начинала играть. Было в ее репертуаре несколько старинных вальсов и быстрых фокстротов, и мы весело закружились под неведомо откуда взявшейся в небе сразу спелой луной. Особенно усердствовали хозяйские сыновья и дочки. Малыши тянули руки, просили, чтобы с ними тоже потанцевали. Мать брала каждого по очереди, делала несколько па, но старалась держаться подальше от наших темпераментных прыжков.

Когда мелодия заканчивалась, Тино, старший сын, вытаскивал из-под шарманки проволочный крючок, поджимал губу, с напряженно обращенным к луне взором доставал обратно использованную монетку и снова бросал ее в щель. Склеротическая прабабушка всех шарманок не замечала подвоха и продолжала наяривать фокстрот.

Наконец хозяйка объявила окончание вечера и велела всем укладываться спать. Я огляделась. Рене и Мари-Роз исчезли. Жозеф взялся показать мне, где находится отведенная нам с ней комната, повел по длинному коридору и открыл одну из многочисленных дверей.

Комната была небольшая, чистенькая. В углу умывальный столик с мраморной доской, фаянсовым кувшином, совсем на французский лад. Только кровать почему-то стояла не в углу, а посреди комнаты, упираясь изголовьем в стену. Открытое, без занавесок, окно выходило во двор. На столе горела керосиновая лампа с ясным, натертым до блеска стеклом.

– Где Мари-Роз? – спросила я.

– Мари-Роз там, где ей хочется быть, – хихикнул Жозеф и сел на кровать совершенно по-хозяйски.

Вот это мне уже совершенно не понравилось.

– Когда придет?

– Она не придет, – весело смотрел Жозеф, – нам и без нее будет хорошо.

– То есть кому это – нам?

– Мне и вам.

Вот те и раз! Вот тебе и горы, вот тебе и море, вот тебе и все.

– Вы, что, Жозеф, окончательно спятили или только наполовину?

– Не валяйте дурака, Натали! – протянул он руку и схватил меня.

Я вырвалась и бросилась к двери. Она была заперта. Я разозлилась не на шутку. А когда злюсь – все идет хорошо.

– Какое вы имели право запереть дверь? Это гадко! Я считала вас порядочным человеком, Жозеф! – метнулась к окну, успела бросить, – счастливо оставаться, – и выпрыгнула в окно.

К счастью, было невысоко. Без оглядки, я во весь дух помчалась по дороге.

Выбежала на шоссе и пошла по нему, особенно не раздумывая, какую выбирать сторону. Все равно на двадцать километров кругом не было никакого жилья. Да я и не собиралась убегать, просто шла без цели. Я перестала злиться на Жозефа, даже развеселилась. Ловко я ускользнула от неожиданного корсиканского сюрприза! Кругом было тихо, лунно. Я очутилась в волшебной стране.

Вдоль шоссе тянулось пересохшее русло горной речки, над ним возвышались скалы, черные, бархатные. С другой стороны мирно спала поросшая кустарником долина, окаймленная дальними горами. Ночь была светла, не рождала шершавых, холодящих затылок страхов. И вот уже луна перестала казаться луной, превратилась в светило иной планеты, за поворотом ждал марсианин в синем плаще.

Я расслышала за спиной чьи-то шаги. Кто-то быстро шел по дороге, кто-то догонял меня. И уж, конечно, не марсианин, а глупый Жозеф. А вот я ему устрою взбучку за испорченную прогулку!

Шаги приблизились, я обернулась. Это был не Жозеф! Это был старший сын наших хозяев – Тино. Он перевел дыхание, запыхался, бедный, и извиняющимся голосом произнес:

– Никак не мог прийти раньше… Надо было, чтобы братья уснули… Уж извините, заставил вас ждать.

Я смотрела на него, будто он и впрямь свалился с луны.

– Но я вас не ждала. Я просто гуляю.

Тогда он стал смотреть недоуменно.

– Но вы же… Когда мы танцевали… Вы же спрашивали, гуляю ли я в такие лунные ночи.

О, Боже милосердный! Я, кажется, и впрямь о чем-то таком говорила во время танца, а он, бедолага, принял за чистую монету, за приглашение на свидание. Только этого не хватало! И не слишком ли много проявлений пылкого корсиканского темперамента за один вечер?

Чтобы не идти с ним дальше, я присела на невысокий парапет, отделяющий шоссе от речушки, и мы стали разговаривать. Я расспрашивала его о жизни на Корсике, он меня – про Париж. Париж в его представлении был чем-то особенным, сверхъестественным. Чуть позже я спросила:

– Не пора ли тебе домой, Тино?

В ответ, без всякого предупреждения, он перепрыгнул через парапет, стащил меня на траву и навалился. Я стала отбиваться. Между нами завязалась настоящая драка. Я кусалась, царапалась, лупила наотмашь, куда попало. Лицо его было совершенно бессмысленным. Я изловчилась и заехала ему ногой в низ живота. Он застонал, скрючился. Я вскочила.

Он поднял укоризненные глаза:

– Разве так честно? Разве так можно?

– А то, что делаешь ты – честно? Зачем ты налетел на меня, как дикарь? Паршивый мальчишка! Я, наверное, вся в синяках! Хоть бы спросил сначала – хочу я иметь с тобой дело или нет.

– Ты первая спрашивала, гуляю ли я по ночам! – упрямо твердил он свое.

Он очухался и снова пошел на меня. Я подобрала камень.

– Не подходи, Тино! Голову раскрою!

Он сделал шаг. Я поняла – пора менять тактику. Он же не отъявленный бандит, не подлец. Своим камнем я его, пожалуй, не очень-то напугаю. Да и у меня не хватит духу опустить его на голову человека. Я сказала примирительно:

– Послушай, Тино, угомонись. Не делай глупостей. Ты же хороший, честный парень. Произошла ошибка. Ты меня неправильно понял. А у меня в Париже жених. Я должна скоро выйти замуж, – я заговаривала его, как змею, я кружила по вытоптанной площадке, вытянув руку, а он, как молодой бычок, целил в меня курчавой головой, поворачивался на месте, не выпуская из поля зрения, – у моего жениха очень строгие взгляды, он никогда не простит, если я тебе уступлю. Ты мне испортишь жизнь. Я скоро уеду. Мне хочется сохранить о корсиканцах хорошие воспоминания. А из Парижа я пришлю тебе на память открытку с письмом.

Пожалуй, открыткой я его и купила. Получить письмо от девушки не откуда-нибудь, а из самого Парижа! Показывать потом всем друзьям… Он сказал:

– Ладно, пошли назад, раз такое дело.

Всю обратную дорогу мы прошагали молча. Метра за три от дома он мрачно напомнил:

– Так не забудьте про открытку на память, – и исчез в тени.

Открытку я ему потом послала.

Окно моей комнаты неярко светилось. Я подошла, поднялась на цыпочках, заглянула. Никого. На столе продолжала гореть керосиновая лампа, только стекло у нее потемнело, покрылось копотью. Я подтянулась, влезла в окно и первым делом проверила дверь. Она была открыта. Но ключ исчез. Тогда, стараясь не шуметь, я плотно закрыла окно. Пусть будет душно, зато безопасно. Придвинула к двери умывальный столик, взялась за кровать. Она была на колесиках и легко сдвинулась с места. Забаррикадировалась.

Я бросилась на кровать и уснула, едва коснувшись головой подушки.

Разбудили голоса за окном. Светало. Над дальними горами затеплилось остывшее за ночь небо. Морис и Альбер переговаривались с хозяином, готовя машину Жозефа к поездке. Я отодвинула задвижку, открыла окно и выглянула.

– Морис, вы собираетесь в Бастию?

– Да, через пять минут едем, – поднял он лукавое лицо. Его так и распирало от любопытства.

– Можно с вами? Я хочу посмотреть город.

– Можно. Давайте быстрее.

Я снова затворилась, чтобы они не слышали, как передвигается на место мебель. Расставила все по местам, наспех умылась, причесалась и вышла в коридор. Дом спал. Вечером я не успела разобрать, где тут вход, где выход, наугад толкнула одну из дверей. В комнате, точь-в-точь как моя, на такой же, выставленной на середину кровати, разметав по подушке рыжие локоны, сладко спала Мари-Роз в объятиях Рене. Я тихонько прикрыла дверь, нашла выход и выскочила в прохладное утро. Ребята уже ждали меня в машине.

Всю дорогу до Бастии Морис и Альбер переговаривались по-корсикански, хихикали и хитро поглядывали на меня.

– Как вам спалось, Натали? – не выдержал один.

– Прекрасно, – скрыв улыбку, ответила я серьезно. И не соврала. Я действительно хорошо выспалась.

Благодаря Морису и Альберу мне удалось побывать в Бастии. Они отпустили меня на час, а сами поехали к знакомым механикам в гараж, чтобы купить деталь и пропустить по стаканчику вина. Но много ли увидишь в незнакомом городе всего за один час? Может, поэтому Бастия понравилась мне меньше, чем Аяччо. Она показалась более современной. Как все почти города на острове, стояла в гавани, но была более ровной. Только окраины ее неуклонно лезли на невысокие горы.

Я вовремя вернулась на условленное место возле базара, мы купили большую ароматную дыню, виноград и поехали обратно.

На ферме было тихо. Тино не показывался, Жозеф, осыпаемый шутками, ходил злой, как черт, и сосредоточенно возился с автомобилем. Вскоре машину починили, мы пообедали, поблагодарили хозяев и отправились домой. Жозеф демонстративно сел в другую машину.

Только к вечеру мы с Мари-Роз добрались до лагеря, пустого, притихшего. На пляже кто-то лениво бренчал на гитаре, остальные убежали на танцы. Мы решили никуда не ходить. Мари потянулась, зевнула кошечкой и откровенно сказала:

– О, эти безумные ночи любви! А теперь – спать!

Быстренько улеглась, поворочалась с боку на бок, но сон не шел. Она повернулась ко мне, положила под щечку ладонь и стала смотреть, как я разбираю вещи.

– Натали, ты меня не осуждаешь? – спросила неожиданно.

Я покачала головой. Нет, я ее не осуждала. Да и какое право я имела ее осуждать.

– Ты не думай, у нас с Рене серьезно. Мы решили пожениться. А до свадьбы или после свадьбы будет первая ночь – какая разница! – она виновато улыбнулась.

Я села напротив нее со скомканной наволочкой в руках, как мама возле напроказившей дочки. Она говорила возбужденно и счастливо:

– У моего отца в Париже есть небольшое дело. Кожевенная мастерская. А нас семеро братьев и сестер, и мы все работаем в этой мастерской. Нам чужих не надо. А Рене сирота. Вот мы и решили: он разочтется с дядей, приедет в Париж, мы поженимся, и он тоже будет работать с нами. От мсье Пьера ему ждать нечего, наследник Жозеф… А как у тебя с Жозефом? Рене сказал, что ты его прогнала. Он ушел с носом, и братья над ним посмеялись. Разве он тебе не нравится? Он же в тебя влюблен.

Что я могла сказать? Это у нее все просто, без выкрутасов. И потом я-то в Жозефа не была влюблена. Мы были совершенно разные люди. Я промямлила:

– Жозеф – хороший парень, но…

Мари-Роз с интересом смотрела на меня.

– Зачем ты тогда морочишь ему голову?

– То есть как – морочишь?

– Ну, ездишь кататься и вообще… Это все равно, если бы ты согласилась. Смотри, не играй с огнем. Они народ горячий.

Пожалуй, она была честней, хоть и откровенно провела ночь с Рене, а я от всех отбилась и забаррикадировалась. Я решила немедленно прекратить рискованные поездки.

Через пару дней, под вечер, шумной ватагой мы отправились в Аяччо. В большом кафе-модерн с танцплощадкой над самым морем сдвинули вплотную несколько столиков, заказали напитки. «Белые медведи» сразу почувствовали, что я вернулась, и наперебой приглашали танцевать. Позже пришли местные ребята, и с ними Жозеф. После нескольких танцев подошел.

– Нам надо поговорить. Пойдемте на пляж, очень прошу.

Мы спустились с террасы, освещенной гирляндами разноцветных лампочек, в тихие сумерки. Походили, помолчали. Жозеф заговорил первым.

– Вы простите меня за тот случай. Я выпил лишнего и был не прав. Давайте замнем это дело.

Я открыла рот, чтобы от всей души и простить его, и замять это дело, и сообщить о твердом решении не ездить в горы… Он перебил:

– Вы говорили, вам нравится Корсика.

– Да, – ответила я, несколько удивленная таким поворотом темы.

– Вам нравятся наши горы, наше море, наши люди.

– Да, это правда, – согласно кивала я.

– Так в чем же дело, Натали, – повернулся он ко мне, отчаянный и решительный, – оставайтесь навсегда на Корсике и выходите за меня замуж!

Если бы у меня над головой разорвалась шаровая молния, а под ногами разверзлась земля, я была бы не так ошарашена.

– Вы не думайте, – торопился Жозеф, – я не какой-нибудь mendiant[26]26
  Нищий. (франц.).


[Закрыть], у моего отца большое солидное дело. Я – единственный сын. Матери у нас нет. Будете хозяйкой в доме. Отцу вы понравились. Больше всего ему понравилось, как вы убежали от меня в окно. Хлопал себя по бокам и хохотал: «Ай, да девушка! Ай, да русалка! И образованная, и недотрога!» Короче говоря, он согласен.

Бедный Жозеф! Милая Корсика! Он предложил безбедное существование, он бросил к моим ногам свой остров. Блаженный сон, сумасшедшее везенье, фортуна!

Но, Бог мой, как объяснить этому мальчику всю несбыточность его надежд? Я не могу выйти за него даже юридически: у меня нет развода с Борей. Да и не в этом дело. Я смотрела на него, стройного, кудрявого, смуглого, с его неловко сжатыми кулаками, далекого и чужого. Представилось вдруг, как рядом стоит мама и с отвращением говорит: «Какая ты все же свинья, Наташка!»

Я стала противна себе самой. Понадобилось, как же, ради спортивного интереса нарушать спокойствие этого человека, давать повод несбыточным иллюзиям. Зачем, зачем так высокомерно, так эгоистично я вторглась в его жизнь? Бедный Жозеф! Как объяснить теперь, что я взвою от тоски на его чудной Корсике ровно через неделю, что мне не с кем будет даже поговорить… Хо! Меня вдруг осенило: кажется, я нашла прекрасный способ выйти из неловкого положения.

– Жозеф, дорогой, я виновата перед вами, я не должна была соглашаться ездить по острову, я должна была сразу все объяснить. Я не француженка, я иностранка, Жозе. Я – апатрид, я – русская.

Он поморгал глазами и возмущенно закричал:

– Но это не играет никакой роли! Даже лучше! У меня будет единственная в своем роде жена на всю Корсику!

– Жозеф, – продолжала я его уговаривать, – опомнитесь. Я чужая для вас. У меня совершенно другие взгляды на жизнь. Как я смогу жить без привычного русского круга, сами подумайте. А вы найдете себе хорошую девушку. Посмотрите, какие они красавицы, ваши корсиканки! Да разве я иду с ними в сравнение?

Он до слез огорчился, отвернул голову.

– Не то, не то говорите. Просто вы меня не любите, я вам не нравлюсь.

Он безнадежно махнул рукой и пошел прочь по длинному бесконечному пляжу, по твердой кромке между водой и сушей. Стало грустно. Я не вернулась в кафе. Выбралась на дорогу и одна-одинешенька поплелась в лагерь.

Я отдалилась от города километра на полтора и вдруг услышала дикий вой. Не разобрать было даже, какое живое существо могло исторгать из глотки такие страшные звуки. Но я знала, что это такое. Высоко на горе, обнесенный белой стеной, окруженный парком, там находился сумасшедший дом. Возвращаясь вечерами из Аяччо, мы не раз слышали эти дикие крики, привыкли к ним, но сегодня меня пробрал мороз по коже. Я, способная уплыть в любое время суток в открытое море, я, способная гулять под луной в безлюдных горах, в паническом ужасе мчалась со всех ног по дороге, гонимая нечеловеческими воплями. Что заставляло это несчастное существо на горе так жутко, так горестно выть? Что терзало по ночам его помутившийся разум?

Совершенно обессиленная, со сбитым дыханием, я остановилась лишь на подходе к нашей поляне. Ни звука сюда не доносилось. Страх прошел. Пот лил с меня градом. Я сошла на обочину и села, привалившись спиной к дереву. Прямо передо мной светлел небольшой заливчик – корсиканское лукоморье, темнел поросший соснами мыс. Не горел там костер, никого там не ждали сегодня на буйабес. Я спустилась к пляжу, стянула влажное платье и вошла в море. Стояла по шею в воде и горько плакала, вспоминая, как мы ходили купаться в ночи, как Маша кричала с берега, чтобы мы далеко не уплывали, как весело, как счастливо нам жилось, как верили мы в удачу.

Вспомнила о далекой непростительно забытой Оленьке. Откуда взялась уверенность – не знаю, но сердцем почувствовала, что ее больше нет на свете, что Оленька моя умерла, и заплакала еще громче.

Со следующего дня взялась за тренировки, плавала до звона в ушах. Коля вновь на меня сердился, но уже по другому поводу.

– Точно. Ненормальная, – говорил он про меня, – то забросила, не работала, только заплывала черт-те куда, а теперь тренируется на износ. Не будет с тебя, Наташка, толку.

Я не спорила. Какая разница, будет с меня толк или не будет толку.

Лагерь близился к концу. Я никуда не ездила, ни с кем не встречалась. Жозеф с моего горизонта исчез.

Он пришел проводить нас на пристань, когда настало время прощаться с Корсикой. Подошел ко мне.

– Прощайте, русская Натали. Это вам от меня на память.

Вложил в руку небольшой, но тяжелый предмет, завернутый в бумажку, ничего больше не прибавил и отвернулся. На палубе я развернула сверток. Это был нож с инкрустированной ручкой и надписью «Вендетта Корса». Вспомнила, как мечтала купить настоящий корсиканский нож, как Жозеф при этом отмалчивался, словно не слышал. Теперь нож лежал у меня на ладони. Увы, не настоящий. Обыкновенный сувенир, купленный в магазине для иностранных туристов.

Я простилась с Корсикой навсегда. А Рене приехал потом в Париж, женился на Мари-Роз и остался, как все члены этой семьи, работать в кожевенной мастерской. Позже они народили дочку. Черненькую, кудрявую, зеленоглазую корсиканочку.