Текст книги "Собрание сочинений в двух томах. Том I"

Автор книги: Ариадна Скрябина

 
Ты рыжей легла пустыней.
Твой глаз
Встает, как черное солнце,
Меж холмами восставших грудей.
 
 
Вечер огненный стынет.
С сердцем, растресканным жаждой
(Уже не однажды, не дважды…),
Ищу и ищу колодца.
 
 
Здесь гибли верблюды и люди.
Под реянье вечных мелодий.
С предсмертным криком о чуде.
 
 
Было.
Есть.
Будет.
 
 
Под песками отлогих бедер
Узко
В тугом молчаньи
Ходит тугой мускул
От ветра моих желаний.
 
 
Будет самум. Тучи!
А мы босы и наги.
В тоске и жажде
Влаги
Распаленный требует рот.
Скоро самум! Могучий
Мелко бьется живот.
 
 
За легким взгорьем
Стоит и ждет верблюд.
 
 
Скоро последний труд!
Скоро в песках самума – встреча, крик, борьба.
 
 
Алчба!..
Господи, спаси и помилуй.
 

 
За одну, дорогая, улыбку
Вот – бери молодого верблюда,
Вот – цветную складную палатку,
Две плетенки маслин из Эль-Хивы,
Пару темных арабских запястий,
Я сниму с себя кованый пояс,
Я добавлю зеленое мыло —
За одну, дорогая, улыбку —
И удачливый буду купец.
 

 
Чтоб коснуться – на миг только – глазом
Твоих козьих оливковых грудей,
Я богов тебе дам чужестранных,
И коробку из кожи, и ложку,
И другие дорогие вещи,
Что достались мне от каравана,
Шедшего на юг от Эль-Кореим.
Дам железные серьги с смарагдом,
Два меха, не знавших доныне
И капельки капли воды,
Дам орехов, и масл, и гранатов,
И сандалий, и тканей пунцовых,
 
 
Чтоб коснуться – прелестная – глазом
Твоих козьих оливковых грудей —
 
 
И удачливый буду купец.
 

 
За веревочный старый нагрудник,
Что пропах теплой солью загара
Твоих грудей, что бьются при беге,
Как некие пленные птицы,
Отсеку себе руки и ноги,
Положу небывалым агатом
Пред тобою мой преданный глаз.
 
 
За веревочный старый нагрудник —
 
 
И останусь еще в барыше.
 

 
И когда, колыхнувшись, неясными
Станут дом и огни вдалеке,
Мы, дрожа от любви и боязни,
Тайно ляжем на теплом песке.
 
 
Ночь над нами безмерная взвеет
В синем стуке – тоске – бубенца…
В темноте будет слышно, как блеет
Разбуженная нами овца.
 

 
Закат тонул и тух,
И вечер качал маслины,
Веселый и смуглый пастух,
Я гнал своих коз в долину.
 
 
О козий соленый сыр,
Черный хлеб с виноградным соком,
Душный запах ее косы,
Брошенной в песок.
 
 
Пусть маячили в небе гробы,
Но рот хотел пить —
И на грубом песке так вкусно было
Мне женщину доить.
 

 
Пыль
Дорог.
Уныл.
Песок.
Зной.
Пой,
Бог.
 

 
Сарра,
Мой мед,
От дыханья песков Ханаана
Тяжелый и теплый,
Агарью
Под лаской бьешься,
Испуская сладкие вопли
В недвижный стеклянный вечер
И звенящий песок
Пустынь.
 
 
Раскинув горячие ноги,
Разверзши последнюю тайну,
Агарью-язычницей стонешь
Под грузом
Счастливым
Меня.
 

 
Земля любит молчанье.
Солнце любит мычанье.
Ветер любит звучанья
Струн, колес, меня.
 
 
Я люблю мое незнанье:
На чьем пороге любовь моя.
 

 
Золотистое озеро.
Черная лодка.
Хорошо жить.
 
 
За голым деревом —
Зацепился за сучья —
Колышется закат.
 
 
Одинокое дерево.
Одинокая скамейка.
Молчи. Молчи.
 
 
Веет вечер.
Хлынь, еловый ветер!
Хорошо жить.
 

 
Вечер большою птицей
Садится в хлеб, в поля.
Черная, преет-дымится,
Дышит теплом земля.
 
 
Дразнит молвой человечьей
Близкий смутный бор.
Теплый струится вечер.
Теплый стоит забор.
 

 
Я ждал властительницу грозную.
Дрожало лунное пятно —
В глухую ночь, такую звездную.
Ударил стон в мое окно.
 
 
Тогда, разбив бокал единственный,
Где жаждал губ моих заман,
Ушел я тихо и таинственно
В ночной туман.
 
 
И ночь моя, играя блестками
Зажженных кем-то огоньков,
Мне шла навстречу перекрестками
Под звон серебряных подков.
 
 
И я, вселенский и ненужный,
Печаль и радость поборов,
Спокойно шел во тьме и стуже
К огням неведомых костров.
 

 
Вот пуст мой дом. Цвети, мой посох.
Убогий вечер так угрюм…
Приют и мир вам, божьи росы.
Вам – душу сладкую мою.
 
 
Варган и тупь мирокружений,
Напрасный бой любых подков…
 
 
Но в час глухих изнеможений
Спасет полынь моих стихов.
 

 
Тихо падает снег
На шляпы, трамваи, крыши.
Тихо падает снег.
Все – глуше, белее, тише…
 
 
Черти ли чинят погром —
Порют божьи перины?
Ангел ли стелет ковром
Оброны райских кринов?
 
 
Или дыхание рек,
Мое и других животных
И впрямь обратил Он в снег,
Нежный, простой, бесплотный?..
 
 
Ах, не преть бы сейчас
В этом тумане Парижа,
Где тускл человечий глаз,
Где сердце носят, как грыжу.
 
 
Но открыть глаза – и стать
В огромном белом поле,
Где белая ширь – благодать,
Где страшная белая воля.
 
 
Чтоб не видеть, не знать, не гадать.
И когда раскалит скулы,
Не ждать огонька, что как тать
Мигнул бы из снежных разгулов.
 
 
Чтоб горел я, Божья свеча,
Один – в степном урагане.
Чтобы тужился, бился, звучал,
Как струна, в ураганном органе.
 
 
Стоять, закрыв глаза,
И белую слушать негу…
Знать: нельзя назад.
Обрастать тоской и снегом…
 
 
И став святее детей,
И простив Ему всю обиду,
Слушать, слушать метель,
Стыть, как забытый идол.
 

 
В скучном дождливом мреяньи,
Свистом осенним гоним,
Теряю без сожаления
Прошлые – бедные – дни.
 
 
Лишь вспомню, как в теплой шали ты
Гуляла со мной до зари.
На зеркале скользких асфальтов
Твердо стоят фонари.
 
 
Хорошо фонарям – они знают:
Что, куда, зачем.
Каждый вечер их зажигает
Фонарщик с огнем на плече.
 
 
А мой Нерадивый Фонарщик,
Зачем Ты меня возжег?
Поставил распахнутым настежь
На ветру четырех дорог?
 
 
Поставил меня в тумане,
Где смутен мне собственный след.
Обрек – из недр молчанья
Исторгать только блуд и бред.
 
 
Вот дал мне руки и ноги
И сердцу велел бить.
Но где же легли дороги,
По которым ноге ходить?
 
 
По пустынным шляемся улицам
Я и брат мой – беспутный ветр.
За трубой неуклюже сутулится
Городской оголтелый рассвет.
 
 
Стоим перед вечной вечностью
Этот страшный мир – и я.
Не спастись мне даже беспечностью
От дыры небытия.
 

 
Свинцовый вечер,
      тоска и одиночество.
Хриплый ветер
      и фонари моста.
Вонючий кто-то без имени, без отчества…
Пустое небо – сырая пустота.
 
 
А рядом – люди,
      безносые, безглазые,
Он мнет ей груди
      за двадцать-тридцать су.
Лоснится жадностью лицо его чумазое.
Она покорствует за небольшой посул.
 
 
Вот автобус придет из грохов Сен-Мишеля,
И задымит всклокоченный туман,
И ток всплеснет в своей гранитной щели,
 
 
И, вздрогнувши, качнется Нотр-Дам…
И лишь фонарь, упрямый и бесстрастный,
И не мигнет зрачком зелено-красным.
 
 
Домой, к стихам! Мой вечер не стихи ль?
Ра – хиль!..
 

 
На мосту фонарь.
Под мостом фонарь.
Дрожит вода.
 
 
На мосту фонарь.
Под мостом фонарь.
Ветер тушит плач.
 
 
На мосту фонарь.
Под мостом фонарь.
Ночь.
 

 
Когда распахнет ворота
Твердый фабричный гудок,
Смиренен, прост и кроток,
Иду я в мой дом.
 
 
И, как Понтий, умыв руки,
Сбросив мир с моего плеча,
Я вхожу в бесподобные муки,
В мой высокий торжественный час.
 
 
Вот для этого малого часа
Я столетья живу ослом,
Пью чай и ем мясо,
Разговариваю обо всем.
 
 
Вот для этого долгого часа
Обману я земной обман,
Чтобы скорбь недородов и засух
Покрывал моих глаз туман.
 
 
Чтобы ждать – глухой и незрячий —
Отдаленную весть о том.
Чтобы буквой на веки означить
Мою скуку и мой восторг.
 

 
Лежу под Тобою, Господи,
И так мне отраден груз.
Смотри: неустанно покорствую —
Тружусь, молюсь, боюсь.
 
 
Принимаю земные работы —
Принимаю пищу и труд.
Каждый день выхожу на заботы
И волнуюсь, спешу, ору.
 
 
Никакими пудами земными,
Превосходный Отец мой, не взвесить
Одно Твое Имя,
А Ты на мне весь.
 
 
Хожу, богомольный скиталец,
С тяжелым Тобой на спине,
А один Твой, Боже мой, палец
Раздавит сто вселенных.
 
 
Ни о чем Тебя не спрашиваю.
Каждый день ухожу на завод.
Терпеливо ношу-изнашиваю
Мои дни, идеалы, живот.
 

 
Молчу в тишине,
Как скупой считает деньги.
Слышу – вкрадчивый снег
Засыпает лодки и веники.
 
 
Белый ветер, зноби.
Хлопья веселой злобы!
Все, что я знал и любил,
Лежит, как пятак,
Под сугробом.
Так —
В снежный четверг —
Я
Отверг
и
Угробил.
 
 
Я бы все обожал,
Как ржет коренастая лошадь.
Но полыхает пожар,
И в тумане лежит межа,
И во тьме, —
    Где смех,
    Где грех,
    Где дышит орех, —
 
 
Ножа
Острей и опасней
Напрасная
Ощупь.
 
 
Стою у моста.
Так пророк носил скрижали.
Стоит тишина у рта.
Ждет, чтоб губы сжались.
 

 
Молчать.
Замкнуть непристойные губы.
На язык неподобный и грубый
Каленая ляжет печать.
 
 
В тишине,
Небывалой,
Огромной,
Глушительной,
Почтительно восстанут уши.
Слушать.
 
 
Господи, видишь:
Стою
Мал,
Нем,
Прост.
Аз есмь
Последний пес.
 
 
Аз есмь
Последняя гнида,
Сосущая Твое вымя…
 
 
Молчать.
Растопить в молчании душу.
Слушать.
 
 
И вот
В тишине
Мне
Весть:
Есть.
 
 
И вот
В тишине
Мне
Песнь:
Есть.
 
 
И вот
В тишине
Мне
Знак:
Так.
 
 
Светом тихим озарило —
Вешним духом закадило —
Горним счастьем осенило.
 
 
Рей,
Грей,
Благодатное.
Жги
Зги
Необъятные.
 
 
Даждь благодать
Всем, Господи,
Всем, мой Боже:
 
 
    – Чьи души в копоти,
    – На людей непохожим,
    – Странным-перехожим,
    – Всем харям и рожам
    Твоего улова.
 
 
Господи!
Не дышу.
Не стою.
Не смею —
 
 
В небесном ропоте,
В райском топоте,
 
 
Синеет —
Реет —
Слово.
 
 
Неизъяснимое.
Бесподобное.
Неповторное.
 

Вторая книга стихов

^{Обложка «Второй книги стихов» Д. Кнута с дарственной надписью Е. Циринской (Киршнер)}

 
Я не умру. И разве может быть,
Чтоб – без меня – в ликующем пространстве
Земля чертила огненную нить
Бессмысленного, радостного странствия.
 
 
Не может быть, чтоб – без меня – земля,
Катясь в мирах, цвела и отцветала,
Чтоб без меня шумели тополя,
Чтоб снег кружился, а меня – не стало!
 
 
Не может быть. Я утверждаю: нет.
Я буду жить, тугой, упрямолобый,
И в страшный час, в опустошенном сне,
Я оттолкну руками крышку гроба.
 
 
Я оттолкну и крикну: не хочу!
Мне надо этой радости незрячей!
Мне с милою гулять – плечом к плечу!
Мне надо солнце словом обозначить!..
 
 
Нет, в душный ящик вам не уложить
Отвергнувшего тлен, судьбу и сроки.
Я жить хочу, и буду жить и жить,
И в пустоте копить пустые строки.
 

Юрию Терапиано

 
Огромный мост, качаясь, плыл в закате,
Неся меня меж небом и землей…
Как вам сказать, обиженные братья,
Про тот большой сияющий покой.
 
 
То был восторг. Без мысли и начала.
Я в первый раз был счастлив и – один.
А там, внизу, вода едва качала
Меня и мост и счастье без причин.
 

 
Путь мой тверд и превосходен жребий,
И рука ведущая легка:
Хорошо гулять в блаженном небе,
Бережно ступать по облакам.
 
 
Растворяясь в благодати милой,
Шлю привет тебе, моя земля.
Ты меня поила и кормила,
В сонме звезд вращаясь и пыля.
 
 
Легок путь и благотворен жребий:
Вот я вновь на маленькой земле,
Вот я вновь в любви – и в трудном хлебе,
Вновь хожу в непостижимой мгле.
 
 
И когда отчаянью и тлену
Весело противостану я —
Это в сердце бьет прибой вселенной,
Музыка могучая моя.
 

 
Исполнятся поставленные сроки —
Мы отлетим беспечною гурьбой
Туда, где счастья трудного уроки
Окажутся младенческой игрой.
 
 
Мы пролетим сквозь бездны и созвездья
В обещанный божественный приют
Принять за все достойное возмездье —
За нашу горечь, мужество и блуд.
 
 
Но знаю я: не хватит сил у сердца,
Уже не помнящего ни о чем,
Понять, что будет и без нас вертеться
Земной – убогий – драгоценный ком.
 
 
Там, в холодке сладчайшего эфира,
Следя за глыбой, тонущей вдали,
Мы обожжемся памятью о сиром,
Тяжеловесном счастии земли.
 
 
Мы вдруг поймем: сияющего неба,
Пустыни серебристо-голубой
Дороже нам кусок земного хлеба
И пыль земли, невзрачной и рябой.
 
 
И благородство гордого пейзажа —
Пространств и звезд, горящих как заря,
Нам не заменит яблони, ни – даже! —
Кривого городского фонаря.
 
 
И мы попросим набожно и страстно
О древней сладостной животной мгле,
О новой жизни, бедной и прекрасной,
На милой, на мучительной земле.
 
 
Мне думается: позови нас Боже
За семь небес, в простор блаженный свой,
Мы даже там – прости – вздохнем, быть может,
По той тщете, что мы зовем землей.
 

 
Смиренномудро отвращаю слух
От неба, что мне ангелы раскрыли.
Мне ль, недостойному, вдруг возвестит петух
Огонь и пенье лучезарных крылий!
 
 
Благодарю Тебя за все: за хлеб,
За пыль и жар моей дороги скудной,
За то, что я не навсегда ослеп
Для радости, отчаянной и трудной.
 
 
За эту плоть, Тобою обреченную
Вину и хлебу, букве и жене.
За сердце, древним сном отягощенное,
За жизнь и смерть, доверенные мне.
 
 
За то, что с детства слышал в небе трубы я
И видел перст, суровый и большой.
За то, что тело, бедное и грубое,
Ты посолил веселою душой.
 

 
Здесь человек живет – гуляет, ест, и пишет,
И руки жмет знакомым и родным…
Здесь человек живет и благодарно дышит
Прекрасным, вкусным воздухом земным.
 
 
И облачко его веселого дыханья,
Легко летя в родные небеса,
Проходит древний путь горений и блужданий
И падает на землю, как роса.
 
 
И вспоминает он свой лет, свое вращенье
В космической таинственной пыли,
И холода высот, и пламя очищенья,
И все дороги неба и земли.
 
 
Веселию, любви и радости послушный,
Он в мужественной вере одолел
Соблазны пустоты и скуки малодушной
Бесславный, унизительный удел.
 
 
Пусть нищий маловер злословит и клевещет,
Здесь ходит некто, счастья не тая,
И жадно трогает рукой земные вещи
Свидетелей отрады бытия.
 
 
Здесь человек живет и благодарно дышит.
Он все простил в стремлении – понять.
И, слушая себя, Его дыханье слышит,
И жизнь ему любовница и мать.
 

 
Лежу на грубом берегу,
Соленым воздухом согретый,
И жизнь любовно берегу,
Дар многой радости и света.
 
 
И сердце солнцем прокалив,
Его очистив от желаний,
Я слышу царственный прилив
Невозмутимого сиянья.
 
 
Так, омываемый волной
В веках испытанного счастья,
Я принимаю труд и зной
И предвкушаю хлеб земной,
Как набожное сопричастье
Вселенной, трудной и благой.
 

 
Пусть жизнь становится мутней и непролазней,
Пусть трудно с человеком говорить,
Пусть все бесплодней труд и несуразней,
Благодарю Тебя за право: жить.
 
 
Пусть шаткие и гибельные годы
Качают нас в туманах и дыму,
Как утлые речные пароходы,
Плывя в океаническую тьму —
 
 
Воистину, ничтожна эта плата:
Слеза и вздох – за степь, за песнь вдали,
За милый голос, за глаза собрата,
За воздух жизнерадостной земли.
 

 
Да, я повинен в непомерном счастьи —
И в простоте своей ликую я.
Я утверждаю – самовольной властью —
Досмысленную радость бытия.
 
 
Трудна судьба: средь грузных и бескрылых
О легкости, о небе говорить,
Средь полумертвых, лживых и унылых
Бороться, верить, радоваться, быть.
 
 
Я вас зову в сообщники и братья,
Не презирая вашей слепоты,
Услышьте же дыханье благодати
Над этим миром трудной суеты.
 
 
Настойчиво спасая вас от смерти,
Я вас прошу: для вас – и для меня —
Предайтесь мне и голосу поверьте
Утерянной отрады бытия.
 

 
Розовеет гранит в нежной стали тяжелого моря.
В небе медленно плавится радостный облачный снег.
На нагретой скале, позабыв про удачу и горе,
На вершине ее – одиноко лежит человек.
 
 
Человек – это я. Незаметный и будто ненужный,
Я лежу на скале, никуда – ни на что – не смотря…
Слышу соль и простор, и с волною заранее дружный,
Я лежу, как тюлень, я дышу – и как будто бы зря!
 
 
Он огромен, мой труд. Беззаботный, но опытный мастер,
Я себя научил неустанно и верно хранить
Память древней земли, плотный свет безусловного счастья,
Ненасытную жажду: ходить, воплощаться, любить.
 

 
Я вышел. Вкруг меня, как по приказу,
Восстала жизнь, оформилось ничто.
Гудя, ревя, мыча – рванулись сразу
Стада людей, трамваев и авто.
 
 
Я в центре возникающего мира.
По радиусам от меня бегут
Деревья, камни, храмы и трактиры,
Где суетятся смерть, любовь и труд.
 
 
Мир призраков, свободный и безбрежный,
Вдруг воплотился, ожил и живет,
И, повинуясь воле центробежной,
Встает и крепнет, ширится, растет.
 
 
Мне каждый шаг являет воплощенье:
Вот дом возник из дыма и песка,
Взглянул – и вот, в невероятной лени,
Катятся голубые облака…
 
 
Моим хотеньем, чувственным и грубым,
Рожден пленительный и сложный мир:
Летит авто, дымятся в небе трубы,
И реют звуки еле слышных лир.
 

 
Из моего окна гляжу глубоко вниз.
Мне многое видней с моей высокой крыши.
Качает небеса голубоватый бриз.
Рождаются слова. Мы скоро их запишем.
 
 
Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но тверд,
И не его страшит ветров непостоянство.
Мы скоро поплывем в небесный тихий порт,
На звездные огни, в чистейшие пространства.
 
 
Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой.
Мы погружаемся в морской неверный вечер.
Неведомых друзей приветствую рукой:
Прощайте, милые, до скорой братской встречи.
 
 
Прощайте, милые, я покидаю вас
И в этот строгий час, глухонемой, суровый,
Вам тороплюсь сказать в последний раз
Простосердечное и дружеское слово:
 
 
Я видел много бед и всяческого зла,
Тщету людской судьбы, затейливой и нищей,
Я знал живых людей, обугленных до тла,
И слышал голоса лежащих на кладбище.
 
 
Я видел, как весной здоровый человек,
Среди веселого земного изобилья,
Стоял и каменел, не поднимая век,
И каменно рыдал от страха и бессилья.
 
 
Как человек бросал жену свою и мать
И уходил блуждать, от скуки безумея,
И было нечем – незачем – дышать,
И воздух был ему гранита тяжелее.
 
 
Я слышал вой в ночи – нечеловечий зык,
Отчаянье живых пред гибелью бесцельной.
Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык,
Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной.
 
 
…И все же, уходя в поля иных времен,
Пред непроглядной мглой блужданий и открытий,
Всем знанием моим нелегким укреплен,
Вам говорю, друзья: живите и живите.
 
 
Воздайте Господу великую хвалу,
Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне,
За колыбель и гроб, за свет дневной и мглу,
За хор пленительный многоголосой жизни.
 

 
В дремучей скуке жизни бесполезной
Блюсти закон и ежедневный блуд,
Работать, есть и спать почти над бездной —
Вот праведный и мужественный труд.
 
 
Жить полной волей, страстной и упрямой,
В однообразьи оловянных дней.
Ходить упруго, весело и прямо
Навстречу верной гибели своей.
 
 
Нет подвига достойнее и выше:
Так жить, чтоб ничего не отдавать
Ни за бессмертье, что порой предслышим,
Ни за прошедших жизней благодать.
 

 
Благая весть с блаженной высоты,
                       Ты,
Свет радости в зияньи пустоты,
                       Ты,
Мой проводник на поприще мечты,
Прими вот эти бедные листы,
Свидетелей трудов и чистоты,
                       Ты!..
 

 
В ответ на знак – во мраке балагана
Расторгнуто кольцо сплетенных рук,
И в ропоте восставших барабанов
Танцовщица вступила в страстный круг.
 
 
Плечо и грудь вошли степенно в пляску,
В потоке арф нога искала брод,
Вдруг зов трубы – и, весь в легчайшей тряске,
Вошел в игру медлительный живот.
 
 
О, упоенье медленных качаний,
О, легкий шаг под отдаленный свист,
О, музыка неслыханных молчаний,
И – вдруг – удар, и брызги флейт и систр!
 
 
Гроза. Безумье адского оркестра,
Раскаты труб, тревожный зык цимбал.
Как мечется испуганный маэстро,
Но все растет неукротимый вал.
 
 
И женщина – бесстрашная – вступила
С оркестром в сладострастную борьбу.
Ее из мрака музыка манила —
И шел живот – послушно – на трубу.
 
 
Но женщина любила и хотела —
И, побеждая напряженный пляс,
Она несла восторженное тело
Навстречу сотням раскаленных глаз.
 
 
О, этот час густой и древней муки:
Стоять во тьме, у крашеной доски,
И прятать от себя свои же руки,
Дрожащие от жажды и тоски.
 

 
Я был пылинкою в игре миросмешений,
Я еле был – в полунебытии…
Душа качала в первобытной лени
Видения бесцветные свои.
 
 
Я шел, кружась, сквозь пустоту и бездны,
Сквозь сладость первозданного огня,
Весь осиянный счастьем бесполезным,
Неудержимой радостью звеня.
 
 
Но там, где – ветром никогда не бита —
Душа росла в пространствах, как трава,
Где шли, моим покорные орбитам,
Веселые и нужные слова,
 
 
Где тишина цвела, благоухая миром,
Пришла ко мне – и возмутила кровь! —
Из хаоса и тьмы грохочущего мира
Незванная враждебная любовь.
 
 
Она пришла ко мне безжалостно и грубо
Сломать мой круг, мой стих, мою судьбу.
И душу обожгла, и опалила губы,
Чтоб солью огненной томить мою алчбу.
 
 
Вот ворвалась, пошла кружить и бесноваться,
Дыша стыдом, томленьем и тоской…
Остерегайся, ты, посмевшая ворваться
В мой гармонический покой!
 
 
В пустыне и огне, к отравленным колодцам,
Как некогда, меня швырнуть ты хочешь вновь,
Но снова – тверд и горд, иду с тобой бороться.
Любовь, обрушься! Трепещи, любовь!
 
 
Не доверяй себе. Беги, единоборства!
Вот в этом теле – бедном, как ковыль —
Сокровища стихов, терпенья и упорства,
Которые скалу разрушат в пыль.
 
 
Тяжка твоя ладонь – и я паду, быть может,
Но ныне я тебе велю:
Не слушай – не поверь! – дрожи смертельной дрожью,
Когда я крикну, сломанный, «люблю».
 

 
…Нужны были годы, огромные древние годы
Псалмов и проклятий, торжеств, ликований – и мглы,
Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,
Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,
 
 
Нужны были годы, века безнадежных блужданий,
Прокисшие хлебы и горький сжигающий мед,
Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий,
Пустынное солнце и страшный пустынный исход,
 
 
Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий,
Извечная скука, алчба, торжество и тоска,
Затем чтоб теперь на блестящем салонном паркете
Я мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка.
 
 
Какие пески отдаляли далекую встречу,
Какие века разделяли блуждающих нас,
А ныне мы вместе, мы рядом, и вот даже нечем
Засыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз.
 
 
И только осталось твое озаренное имя.
Как хлебом питаться им – жадную душу кормить,
И только осталось пустыми ночами моими
Звериную муку мою благодарно хранить.
 
 
Спокойно платить этой жизнью, отрадной и нищей,
За нежность твоих – утомленных любовию – плеч,
За право тебя приводить на мое пепелище,
За тайное право: с тобою обняться и лечь.