355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анжела Ламберт » Загубленная жизнь Евы Браун » Текст книги (страница 9)
Загубленная жизнь Евы Браун
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:32

Текст книги "Загубленная жизнь Евы Браун"


Автор книги: Анжела Ламберт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

После войны неизбежные ассоциации ресторана с Гитлером заставили заведение сменить название и характер. Osteria Bavariaстала собственностью супружеской пары из Северной Италии по фамилии Сальватори. Называется она теперь Osteria Italiana,но кухня ее не слишком изменилась, только несколько блюд из макарон дополнили меню. Она продержалась уже больше ста лет, гораздо дольше Тысячелетнего рейха, и продолжает привлекать самую разношерстную публику, включая неонацистов и любопытных туристов со всего мира.


Я обедала там в августе 2003 года, и Osteriaказалась почти такой же, как семьдесят лет назад. В ней темно, уютно, с низких потолков свисают лампы в желтых пергаментных абажурах на чугунных обручах. Обшитые панелями стены украшены узорами в баварском стиле, а над дверью, ведущей в бывшую святая святых Гитлера, прибит герб. Вдоль стен стоят скамьи, над ними развешаны сельские пейзажи с крестьянами в национальных костюмах. Я выбрала столик в углу возле входа, возможно, тот самый, за который усаживалась Юнити Митфорд в надежде поймать взгляд Гитлера. Снаружи беззаботно сновали разбитные студенты Швабинга, предпочитавшие кафе под названием Schall und Rauch(«Шум и дым», а точнее даже, «Гам и чад»). После обеда я направилась вверх по Шеллингштрассе и остановилась перед домом № 50, где раньше располагалось ателье Гофмана, а теперь – магазин дешевых азиатских тканей и мебели, из тех, что по вкусу и по карману студентам. Над соседней дверью в стоматологическую клинику вырезан в камне один из символов Третьего рейха: орел с распластанными крыльями. Свастика, указывавшая прежде на вход, начисто соскоблена. Орел сохранился потому, наверное, что с годами стал едва виден. Мюнхен тщательно уничтожал следы, оставленные нацистами с 1920-го по 1945 г., но вопреки всем попыткам вычеркнуть те позорные годы, едва заметные отпечатки настойчиво заявляют о себе.

Гитлер часами просиживал со своей компанией в излюбленных Lokalen(кабаках), где все, кроме него, пили и ели до отвала. В частности, кутила Генрих Гофман уже тогда чрезмерно увлекался алкоголем, а Геринг уже страдал обжорством. После смерти первой жены Лелли в 1928 году Гофман еще прочнее утвердился в роли «пьяницы и затейника, придворного шута в свите Гитлера». Гитлер оправдывал его пьянство тем, что кончина Лелли стала для него тяжелым ударом. Существовало неписаное правило, что все эти неформальные посиделки проходят в частном порядке и протокол на них не ведется. Гитлер и Гофман любили разыгрывать из себя знатоков живописи и часами рассуждали о достоинствах своих любимых немецких художников – тех, что рисовали развеселых монахов, вздымающих кружки с пенящимся пивом, или довольных жизнью молодых жен, занимающихся немудреными хозяйственными делами. Другие картины, особенно нравившиеся Гитлеру, граничили с порнографией – мужественные образы мускулистых, крепких юношей, олицетворяющих благородный труд во имя фатерланда. Они зачастую поразительно напоминают живопись социалистического реализма, изображающую рабочих и крестьян, орудующих серпом и молотом. Фюрер, чьи суждения в ходе ужина становились все категоричнее, уверял, что «немецкие реалисты» превосходят Рембрандта и в один прекрасный день их полотна будут продаваться дороже. Вступив в должность канцлера, он потребует, чтобы все муниципальные картинные галереи Германии выставляли эти бессмертные образцы пролетарского искусства.

Гофман знал о живописи кое-что, Ганфштенгль – многое, Гитлер же был полным профаном (Путци как-то за глаза высмеивал его за то, что он перепутал «Святого Матфея» Караваджо с Микеланджело) и, как многие псевдознатоки искусства, от природы имел дурной вкус. Он пренебрежительно окрестил новаторское течение модерн творчеством дегенератов и шарлатанов, запрещая все, кроме одобренных им работ, в которых эстетической ценности было не больше, чем в пропагандистских плакатах для гитлерюгенда. Точно так же он презирал современные драматургию, балет и музыку, считая их упадническими. Это что касается претензий на искусствоведческие познания.

Генрих Гофман недооценивал «маленькую фрейлейн Браун» и всю жизнь обращался с ней как с молоденькой подчиненной. Он как-то не осознавал, насколько значимо ее присутствие в ближайшем окружении Гитлера.

Для него [то есть Гитлера] она была просто милой крошкой, в обществе которой, несмотря на ее ветреность и легкомыслие – а может, как раз из-за этих качеств, – он находил так необходимые ему отдых и успокоение. Нередко, собираясь зайти к нам, он говорил: «Попроси, чтоб эта твоя маленькая Ева Браун тоже пришла – она меня забавляет». А порой просил меня: «Я, пожалуй, заскочу на полчасика повидать малышку Еву, ты уж позвони ей, будь любезен, спроси ее согласия». И очень часто мы все вместе участвовали в его любимой затее – ехали на пикник в какое-нибудь красивое место, каких полно в пригородах Мюнхена… Он заваливал ее подарками, но это все были цветы, шоколадки, недорогие безделушки и прочие банальные проявления обычной галантности, на которые он был большой мастер.

Но Ева была не настолько «ветрена и легкомысленна», как полагал Гофман. Она преследовала Гитлера осторожно и настойчиво, запоминая, чем можно ему угодить, и перекраивая себя под его идеал женщины. Она знала, что на это потребуется время, но ей всего восемнадцать – время у нее было. Гели не могла не заметить, как решительно Ева настроена занять место в жизни Гитлера. Возможно, она даже чувствовала некоторую угрозу. Один из ее телохранителей, Вильгельм Штокер, сообщал: «Гели беспокоилась, не появилась ли в жизни Гитлера другая женщина. Она несколько раз обмолвилась в разговоре со мной, что дядя теперь уделяет ей гораздо меньше внимания, чем раньше».

Гели между тем сама уже какое-то время изменяла ему. Она познакомилась с Эмилем Морисом, шофером и телохранителем Гитлера. Случилось это еще в 1926 году на партийном приеме в Веймаре, когда она была восемнадцатилетней школьницей, а он, в свои двадцать девять, уже состоял при штабе фюрера. Переехав в Мюнхен в 1927-м, она виделась с ним чуть ли не ежедневно, так как он повсюду сопровождал Гитлера и вывозил фюрера с племянницей на экскурсии в близлежащие деревни. Такая близость вскоре привела к серьезному роману, и влюбленные тайно обручились. Узнав об этом, Гитлер впал в такую безудержную ярость, что Морис испугался, как бы фюрер его не пристрелил. Гитлер убедил Гели проверить силу своих чувств, отложив брак на два года. Гели сопротивлялась изо всех сил, но даже она не могла повлиять на Гитлера, если уж он принял решение. В письме Морису, написанном 24 декабря 1928 года, она говорит:

Дядя Адольф настаивает, чтобы мы ждали два года. Ты только подумай, Эмиль, целых два года лишь изредка урывать поцелуй, и все время дядя Адольф будет наблюдать за нами. Все, что я могу, – поклясться тебе в любви и неизменно хранить верность. Моя любовь к тебе не имеет границ. Дядя Адольф требует, чтобы я возвращалась к занятиям.

Она знала, что не сможет выждать два года. Вопреки своему обещанию, Гитлер стал принуждать ее к расторжению помолвки, и Гели, видимо, сдалась. На Рождество 1929 года она подарила нареченному свой портрет, сделанный Гофманом в студии. Эта фотография особенно удачна. Свет падает сзади, образуя нимб над ее головой, на плечи накинуто белое меховое боа, на губах играет загадочная улыбка. Но обороте она написала: «Моему дорогому Эмилю на память от твоей Гели». Между ними все было кончено.

Эмиль Морис получил должность начальника гитлеровской охраны на публичных митингах и проводил большую часть времени вдали от Мюнхена. Обязанности шофера перешли к Юлиусу Шреку (который умер в 1936 году), а затем к Эриху Кемпке. Несмотря на роман Мориса с Гели, Гитлер так и не выгнал его со службы, и тот платил фюреру беззаветной преданностью. На его совести лежит убийство профессора Мюнхенского университета Бернхарда Штемпфле, который ранее оказывал влияние на интеллектуальное развитие Гитлера. Кара настигла Штемпфле якобы за то, что он слишком открыто распространялся о взаимоотношениях Гитлера с племянницей.

Гели становилась все безрассуднее в поисках других связей, предлагая себя – если верить слухам – симпатичным студентам, с которыми знакомилась в городских кафе. Интересно было бы узнать поподробнее о любовниках Гели, постоянных или случайных, но она знала, что за ней следят и что, изменяя Гитлеру, она подвергает опасности не только свою жизнь. Достаточно веская причина, чтобы быть скрытной. Тем не менее поведение Гели сделало ее объектом сплетен. Вильгельм Штокер рассказывал репортеру:

Не раз, когда Гитлер уезжал на несколько дней на политические съезды или по партийным делам в Берлин или еще куда-нибудь, Гели проводила время с другими мужчинами.

Мне самому девушка нравилась, поэтому я никому не говорил, что она делала и куда ходила в те свободные ночи. Гитлер пришел бы в бешенство, узнай он, что она встречалась с такими типами, как скрипач из Аугсбурга или инструктор по лыжному спорту из Инсбрука… Она была из тех девушек, которым надо постоянно уделять внимание. И она определенно хотела оставаться любимицей Гитлера.

Гитлер подозревал о происходящем, и его ревность не то чтобы становилась параноидальной (поскольку была совершенно оправданна), но причиняла ему немало мучений, а ей – горьких обид.

Домик Гитлера над Берхтесгаденом оставался в безраздельной власти Гели, хотя бы потому, что ее мать вела в нем хозяйство. Еве путь туда был заказан. Она тихонько мстила, подсовывая записки в карман Гитлеру с расчетом, что Гели может найти их. Она находила. Вторая жена Эриха Кемпки рассказывала на допросе в 1948 году: «Гели знала, что что-то происходит между Гитлером и Евой, и это приводило ее в отчаяние, тем более что он всегда говорил ей, что должен жить только ради своего народа».

Генриетта Гофман, знавшая и Еву и Гели, как-то заметила: «Гели – опера, Ева – оперетта». Она не имела в виду музыкальные вкусы, так как все три девушки предпочитали популярные песенки и комическую оперу любому великому баритону. Хенни подразумевала, что Гели была трагической героиней, а Ева – всего лишь хорошенькой болтушкой из венской оперетты Франца Легара. Но действительно ли Гели жила ярче и насыщеннее, чем Ева, острее переживая радость и боль?

Отношения девушек с Гитлером были во многом сходны. Будь на его месте кто-то другой, эта банальная мелодрама переходного возраста – влюбленность в зрелого мужчину – вскоре забылась бы. Обе познакомились с ним очень юными, едва окончив школу, почти или вовсе не имея опыта романтических связей. Обе стали спать с ним после долгого периода ожидания – возможно, больше двух лет. И Ева и Гели, несмотря на все нежелание последней идти традиционным путем, приучены были верить в любовь и брак. Ход событий известен с детства: Золушка сбегает от грязного камина… едет во дворец на бал… теряет туфельку… принц ищет маленькую ножку, к которой туфелька подойдет, и – о, чудо! – миг взаимного узнавания. Только вот Гитлер был не прекрасный принц, а Синяя Борода.

Обе девочки пошли против своей семьи ради продолжения романа. И самой страшной бедой их жизни стало то, что они связались с Гитлером, не обладая достаточной проницательностью или эмоциональной зрелостью, чтобы осознать, что им не найдется места в его необъятном мире и что он никогда на них не женится. Ослепленные первой любовью подростки, они просто-напросто отказывались верить, что Германия всегда будет для него на первом месте, что роль вождя не оставляет времени для супруги, не говоря уже о детях. Им следовало бы поостеречься. Гитлер любил повторять:

Для меня брак стал бы катастрофой. Когда муж не способен уделять жене столько времени, сколько, по ее мнению, ей причитается по праву, обязательно возникают разногласия. Ее запросы можно понять. Женщина, любящая своего мужа, живет только ради него… Мужчина же – раб своих мыслей. Он подчиняется чувству долга… Жена не просто жалуется на отсутствие мужа. Ее возмущает, что он занят. Скверная сторона брака в том, что он предполагает обязанности. Вот поэтому-то лучше иметь любовницу. Не так обременительно, и каждый жест воспринимается как подарок[курсив мой – А. Л.].

В качестве компенсации он проявлял щедрость к обеим девушкам. Гели могла требовать многого, но Ева была бескорыстна. Долгие годы она не принимала от него денег, даже на такси до дома, что производило на Гитлера неизгладимое впечатление. Он часто рассказывал об этом друзьям, доказывая, что она не заинтересована в его богатстве и могуществе.

Обе молодые женщины были умнее, чем о них думали окружающие, только одна предпочитала скрывать это, а другая – выставлять напоказ. Ева не была «гусыней», как называли ее некоторые прихвостни Гитлера, или «тупой коровой» – eine blöde Kuh.Да и Гели, пусть и не имела склонности к умственному труду, была, уж конечно, далеко не дура. Они знали, что Гитлер не выносит умных женщин, особенно таких, которые пытаются с ним спорить. Он предпочитал пустоголовых хохотушек, умеющих отвлечь его от сложных дел. По его словам: «Ум для женщины не имеет значения. Моя мать, например, произвела бы жалкое впечатление в обществе наших утонченных дам. Она жила исключительно ради мужа и детей. Они составляли ее маленькую вселенную. Но она подарила Германии сына».

Каждая из них по-своему была «женщиной, созданной для мужчины». Ева со своей ладной фигурой и стройными ногами была красивее в общепринятом смысле слова, зато Гели, несомненно, сексуальнее. Юлиус Шауб, двадцать лет прослуживший при Гитлере адъютантом, описывал последнюю так: «Кареглазая брюнетка, ростом 5 футов 6 дюймов, хорошо сложенная, цветущая, обладающая животным магнетизмом, приятным голосом, открытым характером, всегда готовая пошутить… Она отличалась необычайным самообладанием». «Хорошо сложенная»… «цветущая»… «животный магнетизм»… «открытая»… намек ясен: Гели, в отличие от Евы, не удовлетворялась одним мужчиной, сегодня ее назвали бы «искательницей приключений».

В продолжение романа она противостояла Гитлеру, самостоятельно выбирая себе любовников, чего Ева никогда не делала. Еву часто сбрасывали со счетов как «хорошенькую дурочку», но никто не подвергал сомнению ее верность.

Но возможно, в конечном итоге главная разница между Евой и Гели заключалась в том, что Гитлер страстно любил Гели. Она никогда не сомневалась в преклонении «дядюшки Альфа», в то время как Ева только в самый поздний период их отношений поняла, насколько дорога ему. Обе пережили из-за него острый эмоциональный кризис и неоднократно пытались покончить с собой, не видя иного способа добиться его внимания и заботы. Обеих Гитлер близко не подпускал к своей политической жизни, хотя, ко всеобщему изумлению, позволял фотографировать себя с Гели на публике. Еву такой привилегии он удостаивал крайне редко, да и то с неохотой. На основании скудных свидетельств можно заключить, что девушки относились друг к другу с неприязнью, но если это действительно так, то только из-за соперничества. При других обстоятельствах они, вероятно, отлично бы поладили.

Если у них было столько общего, можно ли называть одну оперой, а другую опереттой? Хенни, наверное, думала об их характерах. Да, Гели на вид была энергичнее – с ее-то безудержной тягой к радостям жизни, сильной волей и нежеланием кому-либо подчиняться. По сравнению с ней Ева выглядит типичной беспомощной маленькой женщиной. И все же, как мы увидим, в ней таились эмоциональные глубины, каких никто не подозревал, и, несмотря на внешнее легкомыслие, она переживала периоды тяжелой депрессии, которые скрывала от всех, и особенно от Гитлера. Она была не только умнее, но и сильнее, чем казалась. Не такая простая задача – привлечь к себе его взор и обойти многочисленных поклонниц, борющихся за его внимание.

Любовь к Гели стала, после любви к матери, самым глубоким чувством, что Гитлер испытывал в своей жизни. И это были единственные отношения, которые он не мог контролировать. Поначалу ей, вероятно, вскружило голову его могущество, но со временем она перестала получать удовольствие от его общества. Напротив, он сделался ей невыносимо обременителен. На нее давила его любовь, хотя вряд ли больше, чем угнетала Еву его нелюбовь. Навязчивая или безответная страсть: что труднее выдержать? Попытка Гели утвердить свою независимость от человека, который вскоре будет угрожать половине Европы, была битвой, заранее обреченной на провал. Она вела феминистскую борьбу в те времена, когда о самодостаточных женщинах никто и слыхом не слыхивал. Размах этой борьбы и упорство, с которым она добивалась победы, придают ей облик более серьезного персонажа, лучше подходящего для большой оперы. Зато Еву пройденные испытания сделали смелым, сильным и щедрым человеком. В конце концов, одно то, что они были спутницами Гитлера – не важно, в течение четырех лет или тринадцати, – дает обеим молодым женщинам право называться трагическими героинями.

Спустя четыре года после приезда к матери в Оберзальцберг по предложению Гитлера, Гели смирилась с тем, что дядя никогда на ней не женится, никогда не даст ей детей, никогда не сделает ее первой леди Германии. Она поняла, что, оставаясь с ним, приносит в жертву свою юность, отрекаясь от возможности влюбиться, выйти замуж за простого, никому не известного молодого человека и – почему бы и нет? – обрести счастье.

Вероятно, к лету 1931 года она завела нового любовника, по сведениям из разных источников – то ли еврейского скрипача из Вены, то ли еврейского художника из Линца, то ли просто какого-то симпатичного парня. Поговаривали даже, что она забеременела. Кто был этот любовник и существовал ли он вообще, остается только гадать. В сентябре Гитлер разрешил ей поехать на несколько дней в Вену, пока он проводит предвыборную кампанию для муниципалитета Гамбурга. За несколько часов до его отъезда разразился бурный скандал. Горничной, мывшей посуду на кухне, показалось, что она слышала слова: «Застрелюсь, ей-богу…» Выходя из квартиры, чтобы сесть в машину, Гитлер во всеуслышание кричал племяннице: «В последний раз говорю, нет!» На столе у Гели нашли недописанное письмо, обрывающееся на полуслове: «Когда я приеду в Вену – надеюсь, очень скоро, – мы отправимся на машине в Земмеринг [загородный курорт] и…» – и все. Оно воспринимается как послание любовнику, но вполне могло быть адресовано одной из бывших школьных подружек. Анна Винтер, домработница в квартире на Принцрегентенплатц, позже заявила, что утром того дня Гели нашла в кармане у Гитлера записку и в гневе порвала ее. Записка, вытащенная из мусорной корзины и сложенная по кусочкам, гласила: «Еще раз спасибо Вам за любезное приглашение в театр. Это был незабываемый вечер. Безгранично благодарна Вам за Вашу доброту. Считаю часы до момента, когда мне дарована будет радость новой встречи. Ваша Ева». Это слова влюбленной до потери сознания девочки, но вряд ли они являлись достаточным основанием для крупной ссоры между Гели и Гитлером. И тем не менее 18 сентября 1931 года что-тодовело ее до отчаяния.

Некоторые утверждают, что ее убил Гиммлер за то, что она шантажировала Гитлера. Однако представляется в высшей степени невероятным, чтобы фюрер велел казнить девушку, которую боготворил. Более правдоподобно звучит версия, что она застрелилась из пистолета Гитлера, «вальтера» 6.35, который он держал в незапертом ящике стола. Ее тело нашли только на следующее утро. Пуля прошла рядом с сердцем, и Гели истекла кровью. Ей было двадцать три года и четыре месяца.

Хенни Гофман, единственный, пожалуй, человек, рассказывавший об обеих связях Гитлера с состраданием и в то же время беспристрастно, отметила позже по поводу Гели: «Он посадил ее в клетку, ограничил ее жизнь таким тесным пространством, что она просто не видела другого выхода. В конце концов она возненавидела своего дядю, она правда хотела убить его. Но сделать этого не могла. Поэтому убила себя, чтобы причинить ему такую боль, которая потрясет его до глубины души. Она знала: ничто не сможет ранить его сильнее». И последнее: «После смерти Гели в нашей жизни многое изменилось. Пикники прекратились. Никто не говорил о Гели, будто ее никогда не существовало. Ее комната была заперта, одежда так и висела в гардеробе». Спальня оставалась неприкосновенной святыней до конца дней Гитлера.

Действительно ли это было самоубийство? Убил ее дядя или же разрушенная жизнь Гели окончилась добровольным актом отречения? Факты до сих пор противоречивы и неубедительны, и в особенности потому, что баварское Министерство юстиции отказалось проводить вскрытие. Таким образом исключалось официальное вскрытие тела судмедэкспертами, которое могло бы подавить слухи, роящиеся, словно мухи вокруг трупа. Тело Гели спешно увезли в Вену для погребения: она и правда попала туда «очень скоро», только не тем путем, каким собиралась. Вокруг происшествия разразился крупный скандал, газеты неистовствовали, особенно социалистическая Münchener Postи желтая пресса, – так что Гитлеру пришлось даже опубликовать заявление, в котором он отрицал свою причастность к смерти Гели. Эти новости, несомненно, должны были достигнуть ушей моей матери в Гамбурге. Двадцатилетняя Дита обожала сплетни и живо интересовалась скелетами в шкафах знаменитостей, так что наверняка гадала о том, что на самом деле скрывается за опровержениями. Возможно ли, что фюрер убил собственную племянницу?

В последующие дни и недели Гитлер казался совершенно опустошенным. Генрих Гофман, видевший его на следующий день, сказал: «Он выглядел сломленным». И даже Путци Ганфштенгль, презиравший Гели, признавал, что Гитлер «подавлен скорбью». Герберт Дёринг, позже занявший место управляющего в Бергхофе, вспоминал рассказ Анны Винтер: «Гитлер буквально обезумел. Он по-настоящему собирался умереть, совершить самоубийство. Он заперся в Хаус Вахенфельде, в комнате Гели, отказывался от еды, хотел убить себя: у него на столе лежал заряженный пистолет. <…> Моя жена, – продолжал Дёринг, – пыталась заставить его поесть, приносила легкую пищу, и спустя восемь дней он убрал пистолет и пощадил свою жизнь». Фюрер погрузился в пучину скорби, от которой его уже через несколько дней оторвали. Гигантская политическая махина двигалась вперед, и он стоял у руля. Однако нанесенный историей Гели удар, чувство беспомощности и всеобъемлющей страстной любви, открыли для него мир эмоций, в которые он не рискнул бы окунуться еще раз. В тот год его рождественские открытки обрамляла траурная кайма. Он сказал Винифред Вагнер: «Это было такое печальное время. Мне придется смириться с бездонным одиночеством».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю