Текст книги "Загубленная жизнь Евы Браун"

Автор книги: Анжела Ламберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Утверждение фрау Вейскер, что она жила в Бергхофе полгода, решительно оспаривает Флориан Бейерль, увлеченный и эрудированный местный историк-любитель, досконально изучивший жизнь Гитлера в Оберзальцберге. Мы с ним беседовали за ужином в одной из многочисленных пивных Берхтесгадена чудесным августовским вечером. По вымощенной булыжником площади за окном прогуливались толпы туристов. Он уверял меня, что Гертрауд преувеличивает или просто плохо помнит подробности своих каникул в гостях у кузины. В разговоре с ним фрау Миттльштрассе (занявшая должность экономки в Бергхофе после ухода Дёринга и остававшаяся там до конца войны) неоднократно подчеркивала, что не помнит ничего об этом посещении и что Гертрауд никак не могла гостить целых шесть месяцев, иначе она бы ее запомнила. Честно говоря, добавила фрау Миттльштрассе, она вообще не припоминает подобной гостьи. По ее словам, к 1944 году от каждого обитателя Бергхофа, включая Еву Браун, требовали талоны на еду, и хотя повара договаривались с местными фермерами о закупке дополнительных пайков, фрау Миттльштрассе заявила, что кормить лишний рот столь долгое время не представлялось возможным. Тем не менее все в Бергхофе питались хорошо – по сравнению с остальным населением Германии уж точно. Их рацион пополнялся свежими фруктами из сада при кухне, яйцами от кур с собственной фермы, коровьим молоком оттуда же и рыбой из озера. И разве не могла Гертрауд привезти свои талоны из Йены? И не может ли быть, что это у фрау Миттльштрассе, а не у нее начались провалы в памяти пятьдесят лет спустя?

Дальше господин Бейерль предположил, что фрау Вейскер не сумеет найти дорогу в Чайный домик, хотя, по ее словам, они с Евой ходили туда чуть ли не каждый день. (Даже если это правда, некоторое замешательство простительно: само здание разрушено почти до основания, а горный склон, на котором оно стояло, зарос высокими деревьями, да и тропинка давно исчезла, так что и прежний завсегдатай не отыскал бы место без затруднений.) С другой стороны, Марион Милн, режиссер отмеченного наградой фильма «Адольф и Ева», проведшая немало часов в обществе Гертрауд, сказала:

Конечно, когда мы пришли с ней к Чайному домику, она совершенно искренне волновалась. Тяжело видеть часть своего прошлого в обломках. Ее реакция мне показалась непритворной: ясное представление о расположении Чайного домика (она вела нас туда в сопровождении камер, катившихся за нами по пятам), ощущение прохождения заново некогда хорошо знакомого пути, но вместе с тем и разочарованное потрясение, когда мы очутились на месте. Ее больше трогали воспоминания о прожитом, чем созерцание запущенных старых развалин в холодном свете дня. И, судя по ее виду, она вовсе не выдумывала и не изображала свои чувства и эмоции.

Марион добавила: «Я все время чувствовала, что она говорит правду, но, может быть, чуть-чуть путается в воспоминаниях, вносит некоторую двусмысленность в детали и факты, слегка приукрашивая истину, чтобы представить Еву в лучшем свете». Она подчеркивает, что в архивах хранится пленка, запечатлевшая обеих кузин в купальниках на берегу Кёнигзее. Значит, Гертрауд определенно была там, пусть и не так долго, как говорит. Фотография, снятая ее отцом, на которой Гертрауд сидит за столиком уличного кафе в Йене, подписана «Гертрауд, лето 1944». Поскольку обе датировки неточные, головоломка остается в силе.

С 2001 по 2005 год, через шестьдесят лет после того, как она скрашивала одиночество Евы в Бергхофе, я посещала фрау Вейскер несколько раз и подробно расспрашивала. Во время первой встречи меня приятно удивили ее энергия и живость. В восемьдесят с небольшим лет она была – и остается – умной женщиной, способной ясно излагать свои мысли. И события тех лет она помнит в мельчайших деталях. Возможно, потому, что ей так долго пришлось держать воспоминания при себе. Но она хотела во что бы то ни стало восстановить доброе имя безбожно оклеветанной кузины, и не исключено, что это порой вынуждало ее поступиться истиной. Ее ненависть к человеку, погубившему жизнь Евы – и миллионов других людей, – не уступает ее преданности двоюродной сестре. Не сказать, чтобы она сознательно преувеличивала продолжительность своего пребывания в Бергхофе. Но в какой-то момент она точно была там, причем достаточно долго, чтобы, независимо от действительного срока, составить о привилегированном, но вместе с тем унылом существовании Евы полное впечатление и поделиться им. В ее памяти сохранился живой и печальный образ кузины – здоровой и сильной молодой женщины чуть за тридцать, но без мужа, детей, любовника, половой жизни и собственной семьи, упакованной в блестящую обертку и третируемой ведьмами Оберзальцберга. Гертрауд придает лишениям Евы гораздо больше значения, чем окружавшей ее бессмысленной роскоши.

На мой взгляд, история фрау Вейскер звучит по большому счету правдиво. Возможно, она чрезмерно подчеркивает свою близость с Евой – учитывая, что та была на двенадцать лет старше: значительная разница, когда одной женщине тридцать два, а другой, наивной и возвышенной, всего двадцать один. Но последней живой родственнице это вполне можно простить. В целом я ей поверила, и она подкрепила сказанное многочисленными доказательствами. Она откопала подаренные ей Евой безделушки: дешевую коробочку ярких оранжево-розовых румян Coryse Salome(видимо, Гитлер или кто-то из его подчиненных привез ее для Евы из Парижа, что странно, поскольку он терпеть не мог накрашенных женщин, но из-за ужасного цвета она явно этими румянами не пользовалась) и набор для туалетного столика – не из настоящего серебра, а посеребренный, потускневший от времени и местами потертый. И вытащила семейный фотоальбом. Мать Гертрауд Паула когда-то так разозлилась, увидев Гитлера в окружении членов ее семьи на одной из фотографий со свадьбы Гретль, что схватила ножницы и вырезала его. Неровные очертания его силуэта остались в память о ее гневе. Гертрауд добавила, что раньше у нее было гораздо больше фотографий Евы, но она продала их на мюнхенском аукционе где-то в восьмидесятых. Где и когда именно, она не помнит. Я перекопала архивы аукционных домов Мюнхена, включая наиболее вероятный, Hermann Historica, но ни я, ни сотрудники учреждений не нашли записи о подобной продаже.

Датированный 1944 годом рапорт, содержащий описание Евы, не упоминает Гертрауд. Он взят из материалов по «Операции Фоксли» – из досье, составленного SOE [30]30
  Special Operations Executive, агентство британской разведки.


[Закрыть]при подготовке покушения на жизнь Гитлера. Писал его офицер разведки, майор Х.Б. Курт, возможно, где-то между маем и началом августа. Вот как изображает Еву осведомительный документ, переданный SOE (когда, точно неизвестно) отважным иностранным агентом в Оберзальцберге:

ЕВА БРАУН: возраст около 24 лет [недурной комплимент, Еве было тридцать два!], брюнетка, привлекательная, одевается вызывающе, иногда носит баварские кожаные штаны. Ходит повсюду с двумя черными собаками, обычно в компании фрейлейн Зильберхорн, телефонистки в доме для гостей, когда та не на дежурстве. На улице ее всегда сопровождают несколько сотрудников RSD [личной охраны фюрера]. До 1940 года, если не дольше, проживала в Бергхофе. Отношения с Гитлером в настоящий момент, похоже, носят платонический характер.

Отсутствие упоминания о Гертрауд в рапорте ни о чем не говорит, так как сведения могли быть собраны до ее приезда или после отъезда. Но если оно относилось ко времени, когда она была постоянной компаньонкой Евы, ее присутствие на прогулках не прошло бы незамеченным.

В заключение беседы я спросила Гертрауд, чего, по ее мнению, хотела Ева: славы, замужества, детей, карьеры в кино?.. «Sie wollte geliebt werden, sonst nichts».Она хотела быть любимой, и ничего больше.

Глава 26
Заговор фон Штауффенберга и его последствия

Организация SOE, из отчета которой взято описание Евы, выполняла операции особого назначения для Великобритании. Ее основная задача заключалась в поощрении и поддержке движений Сопротивления на оккупированных или вражеских территориях. До середины лета 1944 года серьезных покушений на жизнь Гитлера не планировалось. Черчилль был убежден, что фюрера и Национал-социалистическую партию нужно разбить на поле боя, а не сразить пулей снайпера. 21 июня 1944 года Исмей (начальник штаба Черчилля) написал премьер-министру: «С чисто стратегической точки зрения, в том, что Гитлер остается во главе немецкой армии, есть некоторое преимущество, учитывая, какие грубые промахи он совершает. Но если смотреть на дело шире, то чем скорее он сойдет со сцены, тем лучше». На следующей неделе, 28 июня, высшее командование SOE собралось для обсуждения вопроса. Сошлись на том, что, несмотря на некоторое противодействие со стороны вышестоящих, попытаться все же стоит. Началось детальное планирование «Операции Фоксли», предполагающей достать Гитлера в Оберзальцберге или в его поезде особого назначения. Но через две недели, 14 июля, Гитлер покинул Бергхоф навсегда. «Фоксли» была заранее обречена на провал. Как бы там ни было, ее опередило другое покушение, которое оказалось ближе к успеху, чем все предыдущие сорок или больше.

Не все немцы оставались равнодушными к расползающимся слухам о зверствах, учиняемых на поле боя, в лагерях и над гражданскими лицами. «Кружок Крайзау», некоторые члены которого вели свой род от старой аристократии – такие выдающиеся люди, как фон Мольтке, фон Штауффенберг и Адам фон Тротт, – был основан в 1933 году. Он развился в «согласованное, долгосрочное, распространенное и грамотно организованное движение сопротивления», включавшее несколько наиболее могущественных и влиятельных лиц в Германии. Члены кружка – аристократы, ведущие экономисты, духовенство, богословы и военные – регулярно встречались с целью составления заговора против Гитлера и, по возможности, его убийства. Им приходилось действовать в строжайшей тайне: писать письма и вести телефонные разговоры с оглядкой на цензуру либо шифровать их, помня о том, что разоблачение повлечет за собой страшную кару. Многие участники знали друг друга всю жизнь, поэтому им не составляло труда маскировать свои собрания, где обсуждались дальнейшие планы и стратегия, под домашние вечеринки во владениях фон Мольтке в Шлезии. Их цель – положить конец нацизму, лагерям и войне – обрела более конкретные очертания осенью 1941 года. Члены кружка часами спорили об этическом аспекте убийства Гитлера. «Почему мы против Третьего рейха? – спрашивал фон Мольтке. – Не потому ли именно, что это беззаконный режим? Как мы собираемся создавать нечто новое, если сами начнем с беззаконного поступка? А убийство – всегда преступление». Софистика, но какая блистательная! Клаус фон Штауффенберг, служивший в Шестой танковой дивизии, получил тяжелые ранения во время операции «Барбаросса», потеряв один глаз и правую руку. Варварские замашки СС потрясли его до глубины души. «Этот человек, – сказал он, – живое воплощение зла». Прекрасно зная, что, независимо от исхода, покушение на жизнь Гитлера является самоубийственной миссией, он настаивал: «Сейчас решается судьба не фюрера, не страны, не моей жены и четверых детей, но всего немецкого народа». Собрания, обсуждения и разработка планов продолжались.

В итоге «кружок Крайзау» постановил ликвидировать фюрера в Бергхофе 2 июля 1944 года, но тщательно продуманную операцию пришлось отсрочить, так как ни Геринга, ни Гиммлера, которых тоже намеревались убить, не оказалось на месте. Нападение было отложено на три недели, до того дня, когда Гитлер и главные военные советники соберутся в «Волчьем логове». Не подозревая о нависшей опасности, Гитлер со своей свитой отправился назад в Раустенберг.

За годы войны Гитлер провел больше восьмисот дней в «Волчьем логове». В лесной чаще, в своей бетонной крепости под охраной батальона СС, он чувствовал себя в безопасности. Ева с радостью присоединилась бы к нему, если бы он позволил, но ставка «Волчье логово» была исключительно военной базой, и Гитлер не имел времени для отдыха и тем более для развлечений. Комнаты в бункере были крошечные, душные, а лето 1944 года выдалось на редкость жарким. Фюрер и его окружение сутками сидели под землей. Его четырем секретаршам едва хватало места. Траудль Юнге выделили уголок в секретарском бункере. «Мне выдали пропуск, и я жила примерно в ста метрах от фюрера. Новое обиталище меня отнюдь не радовало: я люблю свет и воздух и ненавижу прятаться под землей, как крыса, и спать в неудобной каморке без окон». Воздух стоял спертый и зловонный от дыхания почти пятидесяти человек, плохо питающихся и страдающих от недостатка кислорода. Даже снаружи подышать свежим воздухом не удавалось при температуре 90 градусов [31]31
  По Фаренгейту (примерно 32 градуса по Цельсию).


[Закрыть]и высокой влажности. Гитлер иногда выходил с подчиненными погулять по густому сосновому лесу, но в них тут же впивались комары. Гитлеру приходилось носить специальный защитный шлем, как у пасечника, чтобы избежать укусов. «По сей день я ощущаю эту удушливую атмосферу, словно все произошло вчера, – пишет Траудль Юнге. – Мы не могли заснуть, от зноя в воздухе дрожало марево». Гитлеру было не до разминок, он целыми днями изучал карты за громоздким, внушительным столом для совещаний, вокруг которого свободно размещалось двенадцать человек.

Двадцатого июля 1944 года стояла невыносимая жара, от какой люди становятся раздражительны и мучаются головной болью. На этот раз способность Гитлера интуитивно улавливать приближающуюся опасность не предотвратила события, нарушившего неуязвимость «Волчьего логова». Полковнику графу фон Штауффенбергу удалось незаметно пронести на ежедневное совещание Гитлера со старшими офицерами вермахта двухфунтовую бомбу с запущенным механизмом. «Кружок Крайзау» выбрал его на роль убийцы, так как он один имел беспрепятственный допуск к Гитлеру, хотя из-за своих увечий не мог стрелять из пистолета, отсюда необходимость воспользоваться бомбой, более неуклюжим и заметным оружием. Он пришел в комнату для совещаний с чемоданом, в котором была спрятана бомба, и поставил его под стол, близко к тому месту, где должен был стоять Гитлер. Потом фон Штауффенберг покинул помещение под предлогом, что ему нужно сделать срочный телефонный звонок. В 12:42 пополудни бомба взорвалась, вызвав хаос и разрушение.

Траудль Юнге вспоминала:

Мы с фрау Кристиан пошли купаться после полудня, затем я вернулась к себе и села писать письмо. Внезапно что-то загрохотало – в чем не было ничего необычного, – но тут раздался истерический крик: «Врача!». Не от взрыва у меня замерло сердце – мы привыкли к звукам стрельбы. Наши люди постоянно проверяли оружие, да и зенитная артиллерия тоже упражнялась, так что мы и внимания уже не обращали. Но случившееся в тот день повергло меня в смятение и ужас.

Заговор провалился, но был на волосок от успеха. В последний момент место проведения совещания решили изменить, и все перебрались на поверхность, в барак с тремя большими окнами. (В замкнутом подземном помещении разорвавшаяся бомба произвела бы куда более страшный эффект.) Взрывное устройство сработало на совесть, но через несколько секунд после того, как услужливый полковник отодвинул чемодан от фюрера и поставил за тяжелую подпорку стола, что значительно снизило силу удара. Тем не менее четыре человека были убиты на месте и двадцать ранены, но Гитлер выжил. Его брюки были изодраны в клочья, но помимо сильного ушиба, ожогов и сотни дубовых щепок, глубоко впившихся в правую ногу, его телесные повреждения на первый взгляд казались сравнительно легкими. Его правая рука была временно парализована, пострадали барабанные перепонки, и он ненадолго потерял слух. Последствия дали о себе знать позже. До конца жизни у него непрестанно и заметно тряслась левая рука. Это видно на фотографиях, где он либо обхватывает ее правой, либо прячет за спину. Впоследствии фюрер часто во всеуслышание повторял: «Я неуязвим. Я бессмертен». Погибни он 20 июля 1944 года, Вторая мировая война унесла бы вдвое меньше жертв.

Клаус фон Штауффенберг наблюдал за взрывом с безопасного расстояния и был совершенно уверен, что Гитлер погиб. Полчаса спустя он уже находился на пути в Берлин с намерением приступить к операции «Валькирия»: совершить переворот и учредить новое правительство. Он и еще трое заговорщиков были арестованы в тот же вечер и расстреляны вскоре после полуночи, почти ровно через двенадцать часов после взрыва. Им повезло. Они умерли быстро и безболезненно. Позже, на показательном процессе Народного суда, еще двести человек выслушали смертный приговор за участие в неудавшемся перевороте. Их переправили в тюрьму Плетцензее и там повесили. Их медленную, мучительную агонию снимали на пленку. Поговаривали, что Гитлер с наслаждением просматривал запись в компании своих приспешников и хохочущих офицеров СС. Альберт Шпеер, отказавшийся присоединиться к ним, сообщает, что видел фотографии казни на рабочем столе Гитлера. Если так, то фюрер изменил своим привычкам: он был брезглив и не любил лицезреть результаты своих кровожадных приказов.

После июля 1944 года, как и каждый еврей Европы, и многие рядовые немцы, Ева Браун проводила остаток своей жизни, ожидая смерти и готовясь к ней. В течение девяти месяцев войны от бомб каждый месяц погибали 13,5 тысячи гражданских лиц, еще сотни и тысячи умирали от голода, холода и болезней. В лагерях смерти на территории оккупированной Польши – в Освенциме, Треблинке, Бельзеке, Майданеке, Собиборе и Хелмно – Черные События бушевали вовсю. Отряды СС торопились завершить свой дьявольский труд.

В Бергхофе все разговоры вертелись вокруг покушения фон Штауффенберга. В письме к Еве, написанном сразу же после происшествия, Гитлер пытается успокоить ее:

Моя дорогая Tschapperl!

Не беспокойся, со мной все в порядке, разве что устал немного. Надеюсь, что скоро смогу вернуться домой и отдохнуть в твоих объятиях. Мне совершенно необходим перерыв, но долг перед немецким народом превыше всего… Посылаю тебе униформу, что была на мне в тот злополучный день. Это доказательство тому, что Провидение хранит меня и никакой враг нам не страшен. Рука моя все еще дрожит после покушения на мою жизнь. [Окончание:] Я исполнен надежды на нашу грядущую победу.

Разодранные и залитые его кровью брюки являли как нельзя более наглядное свидетельство того, насколько близок к гибели он был. Это ужасно расстроило Еву, и она ответила душераздирающим письмом:

Любовь моя, я не нахожу себе места. Я в отчаянии, в беспросветном отчаянии. Я знаю, что тебе грозит опасность, и это убивает меня. Возвращайся как можно скорее. Я, кажется, схожу с ума. Здесь погода чудесная и все дышит таким покоем, что мне становится стыдно. <…> Ты знаешь, я всегда тебе говорила, что не смогу жить, если что-то случится с тобой. С наших первых встреч я дала себе клятву следовать за тобой повсюду, даже в смерти. Ты знаешь, что вся моя жизнь заключена в любви к тебе.

Твоя Ева

Гитлер был глубоко тронут этим выражением ее преданности. В ответ он написал ей ласковое письмо, заканчивающееся словами «От всего сердца, твой АГ».

От всего сердца Гитлера.

Два момента особенно интересны в письме Евы, помимо ее очевидной тревоги. Во-первых, оно написано в том же духе, что и ее дневник почти десять лет назад. Сходство усиливается перекличкой фразы «Здесь погода чудесная…» с печальным комментарием, сделанным в 1935 году: «Погода такая чудесная, а я, любовница самого великого человека в Германии и во всем мире, сижу здесь и смотрю на солнце сквозь оконное стекло». Ева никогда не путала комфорт или статус – или даже солнечный свет – с личным счастьем. Во-вторых, у нее появилась уверенность, что Гитлер любит ее. Его короткое письмо раскрывает глубину привязанности и потребность друг в друге, которую он наконец вынужден был признать.

Через день или два, в конце июля 1944 года, Ева отправила Гертрауд в замок Фишхорн рядом с городом Фушль. В замке был расквартирован большой отряд эсэсовцев. Можно подумать: сомнительное убежище для такой молодой девушки. Там она встретилась с кузиной Гретль и тетей Фанни. «Фегеляйн тоже присутствовал – он получил отпуск, так как был ранен во время покушения. Все вокруг носились, со смехом передавая из рук в руки фотографии казненных заговорщиков. Но когда очередь дошла до меня, тетя Фанни отрезала: «Нечего тебе на это смотреть!» [Неужели снимки и в самом деле могли дойти до далекого баварского замка всего несколько дней спустя после расстрела?] Куда потом делась Гертрауд, точно не известно. Она говорит, что вернулась в Бергхоф и прожила там еще пять месяцев, однако никто из домашней прислуги не упоминает о ней и, как сказано выше, фрау Миттльштрассе утверждает, что она не могла гостить больше недели или двух. Версия Гертрауд такова:

Тем временем мы с Евой вернулись обратно. Она казалась очень собранной, не заводила разговора о покушении, и слезы – как и многое другое в те дни – были запрещены. За исключением нескольких тайных вылазок в Мюнхен, мы изо дня в день следовали все тому же распорядку: смотрели фильмы, пили игристое вино, ели фрукты и печенье.

Это наблюдение о внешнем спокойствии Евы после 20 июля противоречит сообщениям других людей о ее реакции на покушение на жизнь Гитлера. Как показывает ее страстное письмо, она боялась за него, как никогда.

В начале сентября из-за стремительного приближения русских к его полевому штабу в Раустенберге Гитлер перенес ставку в «Оборотень» под Винницей на Украине и в ноябре вернулся в Берлин.

К тому моменту Ева уже знала, что ее смерть не только неизбежна, но уже не за горами, и начала готовиться. 26 октября 1944 года она составила завещание, хотя и не обладала особыми богатствами. В списке ее имущества, найденном в доме на Вассербургерштрассе американскими оккупационными войсками в ноябре 1945-го, указана сумма в десять фунтов стерлингов, что составляет тысячу долларов США или больше ста тысяч немецких рейхсмарок. В гардеробе висели рваные брюки и китель Гитлера. Кроме того, нашлось несколько ювелирных украшений, слишком скромных для внесения в инвентарь, а также золотые часы с бриллиантами и бриллиантовая брошь – куда меньше, чем обычно накапливают любовницы влиятельных людей. Все, включая ее коллекцию фотоальбомов, забрали в качестве «военных трофеев».

В ноябре Гитлеру предстояла операция по удалению полипа с голосовых связок и нарыва на верхней челюсти. Это означало, что они не смогут общаться даже по телефону. Встревоженная перспективой хирургического вмешательства и временного прекращения ежедневных бесед, Ева 20 ноября отправилась в Берлин, и накануне операции они пообедали вместе. Она осталась еще на несколько дней. (Это путешествие бросает дополнительную тень сомнения на рассказ Гертрауд. Ева ни за что не оставила бы кузину одну в Бергхофе. Возможно, там находилась Герта или Гретль, которая на пятом месяце беременности нуждалась в свежей, питательной еде для себя и ребенка.) Операция прошла успешно, но после удаления безобидного полипа врачи запретили Гитлеру разговаривать в течение нескольких дней, так что он мог только шептать. Тут же вся рейхсканцелярия заговорила шепотом.

Как только кризис миновал, Ева нашла время перед возвращением в Оберзальцберг заказать у своей портнихи новое платье на Рождество. (Ева вечно испытывала чувство вины за счета от фрейлейн Хайзе, боясь, что, прознав о них, немецкий народ станет поносить ее за расточительность, хотя Магда Геббельс заказывала туфли ручной работы и три шляпки аж в январе Г945 года.) Она упрашивала фюрера отдохнуть несколько дней и отпраздновать Рождество с ней в Бергхофе, но он сказал Траудль Юнге: «Да, Рождество нужно отмечать с семьей. Ева в письмах умоляет меня приехать в нынешнем году в Бергхоф. Говорит, что мне обязательно нужно восстановить силы после покушения на мою жизнь и болезни. Но я знаю, что на самом деле за всем этим стоит Гретль, желающая заполучить к себе своего Германа [Фегеляйна]». Гитлер был непреклонен. Ввиду атаки в Арденнах, он планировал направиться в свой штаб Adlerhorst(«Орлиное гнездо») на Восточном фронте возле местечка Бад-Нойхайм среди лесистых холмов Таунуса.

Ева снова поехала в Мюнхен и, видимо, 16 декабря встретилась с Гертрауд на Вассербургерштрассе. Когда воздушный налет загнал их в укрытие под домом, где хранились несгораемые шкафы, Ева подарила кузине ожерелье и браслет. Только тогда по замечанию Евы («Мне они больше не нужны») Гертрауд догадалась, что та решительно настроена осуществить свое намерение умереть вместе с Гитлером.

Ева провела Рождество в Мюнхене с семьей, и Гертрауд, возможно, праздновала с ними. Смелый поступок, ведь они могли укрыться в защищенном Бергхофе, поскольку город, основательно разрушенный бомбами 17 декабря 1944 года, подвергся очередной атаке в ночь с 7 на 8 января 1945-го. После второй бомбежки Ева, уже вернувшаяся в Бергхоф, упрашивала Гитлера позволить ей проверить, уцелел ли ее домик, но он опасался за ее жизнь, и ей осталось только приставать с расспросами к знакомым. Бомбардировки продолжались в течение двух лет, и Мюнхен оказался среди наиболее пострадавших городов Германии. Союзники обрушили страшное возмездие на место, где национал-социализм пустил корни. По сравнению с довоенным временем население сократилось почти наполовину. Оставшиеся полмиллиона человек жили по большей части в развалинах обрушившихся домов. Прекрасный исторический центр был уничтожен почти на девяносто процентов. Теперь Ева уж точно осознала, какую беду навлек Гитлер своей войной на ее родину.

Гертрауд уверена, что «если бы я не покинула ее тогда, в январе, может быть, она и не поехала бы в Берлин. Теперь меня не отпускает эта мысль. В Бергхофе ее никто не держал. Ей ничего не оставалось, как только отправиться к нему. Я не ручаюсь, что так оно и было, но так я сейчас чувствую». Гораздо более вероятно, что Ева окончательно смирилась – хотя никогда не признала бы этого вслух – с неизбежностью близкого конца. Гитлер нуждался в ней, и она хотела быть с ним. 19 января 1945 года Ева ненадолго съездила в Берлин и там в последний раз встретилась со своей старшей сестрой, уже ставшей фрау Фуке-Михельс. Она жила с мужем на востоке Германии, в Бреслау, где только что было проиграно тяжелейшее сражение с вторгшимися русскими войсками. Тысячи беженцев в панике и беспорядке уносили ноги, и Ильзе пробралась к Еве в Берлин. На данном этапе войны немецкая армия была настолько обескровлена, что Бреслау обороняли ветераны ополчения и мальчишки от двенадцати до шестнадцати лет из гитлерюгенда. К концу войны, в мае, половина юных рекрутов погибли в бессмысленной битве за город, зовя маму перед смертью.

Нерин Ган, работая над жизнеописанием Евы Браун, в начале шестидесятых годов беседовал с Ильзе. Он сообщает о следующем разговоре между сестрами. Со скидкой на театральный эффект, его рассказ звучит более или менее правдоподобно:

Ильзе, еще не оправившись от шока, говорила: «У меня одежды даже не осталось… и моя красивая мебель… и мои книги…»

Ева утешала ее: «Не волнуйся, не позже чем через две недели ты вернешься домой в Бреслау, я знаю из надежных источников. Ты как следует заперла дом? Ну вот, тогда и бояться нечего».

Ильзе, приведенная в ярость добровольной слепотой сестры, взорвалась: «Ты, жалкое создание, проснись, посмотри правде в глаза! Бреслау потерян, Шлезия потеряна, Германия потеряна. Ты что, не понимаешь, что сотни тысяч людей задыхаются на заснеженных дорогах, удирая от врага, грабящего и крушащего все на своем пути? Твой фюрер – изверг, он тащит тебя за собой в бездну, и всех нас заодно».

Тут и Ева разозлилась: «Да ты с ума сошла, ненормальная! Как ты смеешь говорить такие вещи о фюрере?! Он так великодушен, что велел мне пригласить тебя в его дом в Оберзальцберге до отъезда в Бреслау. К стенке надо тебя поставить и расстрелять, вот чего ты заслуживаешь!»

Если Ильзе и Ган верно передают слова Евы, без мстительности и мелодрамы, то последнее ее высказывание – самое агрессивное из сохранившихся. В нем слышится отзвук жалоб Гитлера на вероломство бывших приспешников. Ильзе сказала ей правду, но знала ли об этом Ева? Или ей казалось, что ома говорит правду, учитывая все только что виденное ею на улицах Мюнхена и Берлина? Или же в ее резком ответе выплеснулась многолетняя напряженность между сестрами? По крайней мере, после этого разговора она, похоже, уяснила, что враг стремительно приближается.

Зимой 1945 года немцы страдали от холода, голода и разочарования, их города были разорены, а армия истощена до предела. Только лагеря смерти работали как никогда эффективно. Евреи продолжали прибывать со всей Европы в длинных, издевательски медленных поездах. Гиммлер неустанно отдавал приказы офицерам СС: травите их газом, убейте их всех, не важно как, убивайте, чтоб ни одного еврея не осталось.

Тринадцатого февраля 1945 года союзники разбомбили Дрезден. Прекрасный город напрасно надеялся, что богатое культурное наследие защитит его. Не сказать, чтобы его разнесли до основания, но центр города пострадал не меньше, чем Гамбург в июле 1943 года. На следующую ночь бомбардировщики атаковали снова. Не менее 35 тысяч дрезденцев погибли в результате этих налетов, а может, и в пять раз больше – по некоторым оценкам, число погибших достигает двухсот тысяч. Еще через две ночи британские военно-воздушные силы уничтожили 63 тысячи жителей крошечного городка Пфорцгейм, не имеющего решительно никакого стратегического значения. Ева Браун, если весть дошла до нее, подумала, должно быть, что война полным ходом движется к ужасающей кульминации.

В начале войны Генриетта фон Ширах спросила Еву, что она будет делать, если Германия потерпит поражение.

«Тогда я умру вместе с ним», – просто ответила Ева.

Я возразила, что, поскольку ее никто не знает в лицо, она может бежать за границу.

«Неужели ты полагаешь, что я оставлю его одного? Я буду с ним до последнего вздоха, я думала об этом и все решила. Никому меня не остановить».

Если Ева собиралась встретить последний натиск рядом с Гитлером, ей следовало поскорее уладить свои дела в Мюнхене и ехать к нему.