Текст книги "Загубленная жизнь Евы Браун"

Автор книги: Анжела Ламберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Он излил мне душу, но не дома, а в пивной Hofbrauhaus.Там, в тихом уголке на втором этаже, Фритц признался, что он давно заподозрил неладное и то и дело пытался уговорить Еву прекратить эту «идиотскую» дружбу. Он рассказал мне, как бесят его лицемерные замечания друзей и знакомых и как этот бесстыжий «тип» разрушает его семейную жизнь. Кроме того, он поведал мне о письме, которое написал Гитлеру в сентябре прошлого года, с просьбой «держаться подальше» от Евы.

Похоже, больше всего разозлило его то, что Гитлер не соизволил ответить. Вместо этого Фритца вызвали в мюнхенскую ратушу и посоветовали вступить в партию. Он послушно принес заявление, на Элизабетплатц, где располагалось местное отделение нацистской партии, но получил отказ на основании его политической неблагонадежности. Только год спустя его сочли достойным вступления. Зато ему присвоили один из начальных партийных номеров, как будто он уже много лет является членом партии. Его взгляды не изменились, но теперь он имел право носить партийную униформу с высоким воротом, нацистским орлом и дубовыми листьями. Практического значения все это не имело, но позволило ему получить признание в Бергхофе и не попасть под огонь набирающих силу предрассудков в Германии 1936 года. Господин Браун затолкал свою щепетильность и свой баварский патриотизм подальше и поступил, как ему было велено.

К 1937 году Ева, поселившаяся в самом центре нацистского анклава, пеклась о частной жизни Гитлера и занималась его личными гостями, в число которых странным образом входили как егодавние политические союзники, так и еебывшие школьные подруги, – последние, как правило, ужасно робели перед хозяином. Но все равно она постепенно представляла ему все новых и новых людей своего круга, молодых матерей с очаровательными маленькими детьми. Они заметно оживляли атмосферу чопорного формализма, создаваемую невероятно плодовитыми нацистскими матронами и их амбициозными мужьями. Вряд ли это давалось легко молодой женщине, не имеющей светского опыта и мало знающей о чинах и этикете. Ей приходилось раздавать указания людям вдвое старше себя, которые не слишком одобряли ее, а уважали и того меньше. Но благодаря своей природной доброте и стараниям никого не выделять и не обижать Ева умудрялась налаживать отношения между двумя группами обитателей Бергхофа.

С 1937 по 1940 год именно Ева раскручивала эту утомительную социальную карусель. До того как она обосновалась в резиденции, роль хозяйки выполняла Магда Геббельс, которая преклонялась перед Гитлером и вышла замуж за волокиту Йозефа в 1931 году отчасти ради того, чтобы быть поближе к фюреру. Она по-прежнему царила на торжественных и полуофициальных приемах, когда Еву отсылали к себе в комнаты. Легкость не входила в число достоинств Магды Геббельс. Она была умной и красивой женщиной, преданной идеалам нацизма, но совершенно не умела развлекать Гитлера и веселить компанию. Только Ева могла игриво упрекнуть его, если он слишком долго разглагольствовал на вечеринках. Когда все уже начинали клевать носом от его речей, она говорила: «Право же, Адольф, довольно разговоров – давайте смотреть фильм!» или «Пора нам расходиться спать!». Пара незаметно удалялась – Гитлер, а за ним Ева поднимались по широкой лестнице в свои смежные комнаты. Гостям оставалось только гадать, что происходило дальше.

В начале романа он вел себя с ней, как с любой другой женщиной – безупречно вежливо. Приличия строго соблюдались, и они никогда не проявляли чувств на публике. Еве надлежало вести себя как обыкновенной секретарше. Истинная природа их отношений оставалась загадкой, порождавшей лавину гипотез. При слугах он обращался к ней «фрейлейн Браун». В кругу самых близких и испытанных друзей он иногда называл ее Tschapperl,что приблизительно переводится как «дурочка» или, в лучшем случае, «теленок». Но это, возможно, звучало не так уничижительно, как кажется. В Австрии – включая деревню Шпитталь, где родилась его мать Клара Пельцль, – слово имеет ласкательный оттенок, не обиднее, чем если бы он называл Еву «цыпленочек мой». Сподвижники Гитлера и их жены прекрасно понимали, что имя Евы ни при каких обстоятельствах нельзя упоминать в обществе, так как ее не существует.Между собой жены нацистов назвали ее ЕБ или die blöde Kuh– «тупой коровой», правда, только когда фюрер не мог их слышать. Негласное правило на «Горе» предусматривало, что большую часть времени все должны вести себя так, словно Евы здесь просто нет. Выходит, она оказалась в положении признанной хозяйки дома, с одной стороны, и непризнанной любовницы – с другой.

Если друзья Гитлера считали положение Евы двусмысленным, то слугам четко дали понять, что фрейлейн Браун возглавляет хозяйство и отдает им распоряжения на день. К началу 1936 года она утвердилась в своей роли, и Гитлер велел слугам называть ее Chefin(«начальница») или gnädiges Fräulein(«милостивая сударыня»). Неформально, между собой, обслуга называла ее «сама Ева» или ЕБ. Персоналу было приказано ни в коем случае не упоминать ее имени при посторонних или в письмах домой. (К Гитлеру все без исключения, даже самые высокопоставленные нацисты, обращались официально на «вы». Много лет прошло, прежде чем Ева перешла с ним на «ты». В третьем лице он для всех, от Геринга до последнего слуги, был der Führer,а не господин Гитлер или, боже упаси, Адольф.)

Семьи нацистов, толпящиеся на «Горе», обслуживал многочисленный персонал, состоящий из горничных, прачек, поваров и поварят, официантов, нянь, посыльных, телефонистов, шоферов, охранников – не меньше, чем в викторианском поместье. В Оберзальцберге понятия «верх» и «низ» имели реальное значение. В Бергхофе и прилежащих шале не было дверей, обитых зеленым сукном, с колокольчиками для каждой комнаты, отмеченной на панели в общем зале прислуги, но иерархия соблюдалась строжайшим образом. Ежедневно множество людей обеспечивалось самой разной пищей, начиная со свежего коровьего молока для новорожденного (хотя кормление грудью считалось предпочтительным) и заканчивая изысканными винами для шикарных банкетов в честь государственных деятелей, Особ королевской крови и прочих важных гостей. Кухни, где готовились эти блюда, имели самый современный дизайн и оборудование: огромные белые холодильники, сияющие раковины из нержавеющей стали, полки с аккуратно расставленной посудой (белой, под цвет стен) и полы, из соображений гигиены покрытые плиткой, которые постоянно скребли и отдраивали. У Гитлера была отдельная кухня, снабжавшая его вегетарианскими блюдами, и два диетолога, составлявшие разнообразные меню, чтобы стимулировать его аппетит. Батальоны нянь в одинаковых платьях и фартуках присматривали за отпрысками нацистских семей, следя, чтобы все дети были тихими, послушными и безукоризненно одетыми, так как в любой момент из-за угла мог появиться фюрер, которому пришла охота погладить белокурую головку или усадить чистенького малыша к себе на колени. Тогда няня отходила в сторону, а мать становилась подле Гитлера для непременной фотографии, которую потом выставляли в рамке как драгоценную реликвию для грядущих поколений. Ева руководила прекрасно отлаженным хозяйством: нелегкая задача для женщины чуть за двадцать – ровесницы большинства поварят и горничных и вдвое моложе фрау Раубаль, неподражаемой экономки Гитлера.

Она-то и была единственным оставшимся препятствием. Мать Гели, все еще в должности домоправительницы, постоянно напоминала о своей – и Гитлера – бесценной утрате. В течение года после приезда Евы в Бергхоф между пятидесятилетней сводной сестрой Гитлера и его молодой любовницей велась незаметная борьба за власть. Кульминация наступила в 1936 году, когда фрау Раубаль получила расчет без предупреждения, отчасти за слишком откровенное неодобрение преемницы Гели. Герберт Дёринг, тоже служивший в Бергхофе, вспоминал: «Фрау Раубаль очень невзлюбила Еву. Они жили как кошка с собакой. Она сурово отчитала брата за предоставление Еве Браун одного из почетных мест на партийной конференции [в 1936 г.], и он так рассердился, что немедленно выгнал сестру из Оберзальцберга. Ей было приказано собрать вещи и уехать на следующий же день». Очевидно, Дёрингу самому не нравилась мать Гели (он называет ее «грубой и неотесанной»), и его не слишком огорчило ее увольнение. Забавно, но очень скоро фрау Раубаль познакомилась с преподавателем старших классов школы, профессором по фамилии Хаммич, вышла за него замуж и уехала с ним в Дрезден, после чего они со сводным братом виделись очень редко. Возможно, Адольф испытывал угрызения совести из-за того, что после девяти лет усердного труда в Бергхофе променял ее на Еву. Во всяком случае, он упомянул ее в своем завещании, оставив ей и сестре Пауле ежемесячное содержание в 1000 рейхсмарок.

Новую экономку Эльзу нашли в Мюнхене, где она работала в Osteria Bavaria.У них с Евой сложились ровные деловые отношения, хотя Ева была намного моложе. Потом Эльза ушла, а Дёринга, который уже состоял при обслуживающем персонале, повысили в должности. Он, в свою очередь, ушел в 1943 году, и его место заняла супружеская пара, Вильгельм и Маргарете Миттльштрассе. Они и вели хозяйство в Бергхофе до самого конца. Фрау Миттльштрассе любила Еву и восхищалась ею: «По утрам после завтрака я приходила к ней в комнату, захватив ручку и бумагу, и мы вместе составляли распорядок дня: что она запланировала и каковы будут мои обязанности. Она была милая, приятная мюнхенская девушка, но соблюдала дистанцию. Не набрасывалась на людей». Такт и чуткость Евы по отношению к домашним слугам были дипломатическим ходом, учитывая, что она заняла столь высокое положение в слишком юном возрасте, и они понятия не имели, надолго ли. У четы Миттльштрассе родился сын Клаус, а еще через несколько лет – дочка, пополнившие команду маленьких обитателей Бергхофа, которые ползали, топали и прыгали по террасе, останавливаясь, чтобы уцепиться за руку Евы или колено Гитлера. Фюрер искренне любил детей и с удовольствием наблюдал, как следующее поколение впитывает важнейшие немецкие качества – послушание, дисциплинированность, порядок, – учится почитать старших и любить отечество. Ведь они будут управлять страной, когда он состарится, продвигая его идеалы, претворяя в жизнь его мечты о более сильной и чистой Европе. Эти крошечные шпееры, геринги, геббельсы и миттльштрассе олицетворяли будущее.

Несмотря на все свои старания, Ева оставалась постыдным секретом Гитлера. Ее имя, единственное в Бергхофе, никогда не вносилось в список внутренних телефонных номеров, а ее комната в целях сохранения анонимности значилась как «большая комната для гостей». Новичкам, спрашивавшим о ней, говорили, что «она из личного состава, секретарь». Это было удобно Гитлеру и, разумеется, срабатывало – внешний мир абсолютно ничего не знал о Еве. Но для нее, наверное, звучало унизительным напоминанием, что она нужна только для домашних дел и плотских утех, в остальном же – персона нон грата. В их неравном союзе только один человек что-то значил: Адольф Гитлер. Ева была его имуществом, его содержанкой. Как и Гели, она не имела свободы действий. Он не скупился и любил дарить ей подарки, но не всегда те, что ей нравились. На Рождество 1936 года Ева получила от него книгу о египетских захоронениях, отражавшую его мрачную и непрестанную одержимость смертью, – ничего себе подарочек для цветущей двадцатипятилетней девушки!

Хенни фон Ширах, с детства частая гостья в Оберзальцберге, говорила:

Роль невидимой любовницы угнетала Еву. В последние годы она часто хандрила и болела, потому что Гитлер почти перестал замечать ее. <…> Она могла бы заняться самообразованием там, в Бергхофе, – у нее были все мыслимые условия и возможности, – но вместо того просто сидела и смотрела, как жизнь проходит стороной. Она не могла предложить Гитлеру ничего интересного – такого, что пробило бы брешь в его отчужденности. Ее жизнь, лишенная усилий и борьбы, походила на игру, и все же она не была счастлива. Внешне она выглядела безупречно: меняла наряды, делала прически. А Гитлер, видимо, больше ничего от нее и не хотел.

Ева проявляла неповиновение по мелочам: курила по секрету от него, пользовалась губной помадой и лаком для ногтей (Гитлер находил то и другое весьма предосудительным). Но это были чисто символические жесты – ей не хватало мятежного духа Гели. Похоже, она изо всех сил старалась вылепить из себя его идеал женщины, подавляя свою непосредственность и энергию. Она любила танцевать, но, как вспоминал Герберт Дёринг:

Гитлер притеснял Еву во всем. Особенно это чувствовалось, когда она танцевала. Она превращалась в совершенно другого человека – просто глазам не верилось. Она была отличной танцоркой. Стоило поставить пластинку с красивой быстрой музыкой, и Ева тут же преображалась. Она танцевала очень своеобразно, изящно. Ее любимым танцем было танго. Чем чувственнее танец, тем больше она отдавалась ему… Я имею в виду, она действительно «ловила настроение». Гитлер лишь изредка подшучивал над этим.

После отъезда фрау Раубаль Еве больше не приходилось спать в Платтерхофе. Она переселилась в святая святых Бергхофа. Ей отвели три комнаты рядом с апартаментами Гитлера, выходившие в главный коридор второго этажа. Напротив находилась комната ее персональной горничной. Ее положение в Бергхофе и в его жизни наконец-то было признано. Об этом не говорили вслух, но ближайшее окружение не терялось более в догадках по поводу ее роли. Из ее комнат дверь вела в гардеробную, изолированную от коридора, а оттуда – в личную ванную Гитлера.

Помещения Евы были светлы и изысканны – рай для нее и ее подруг, а подчас и для Гитлера тоже. Она купалась в роскоши: собственная гостиная, туалетная комната, спальня и ванная. Интерьер оформлен в замысловатом, но женственном стиле, с белыми стенами и белой мебелью, изготовленной Сайри Моэм в Лондоне по последней моде. Не придумать более разительного контраста с тесной квартирой ее родителей с неуклюжей провинциальной мебелью и узорами на обоях. В гостиной – вид из окна на все тот же горный пейзаж – стояли два удобных кресла и диван, обтянутый бледным ситцем в синий цветочек. В отличие от громоздкой обстановки прочих комнат, они были сделаны по нормальным человеческим меркам. По бокам дивана стояли два белых журнальных столика с настольными лампами. Сзади на полке примостился незарегистрированный телефон. Над ним висела картина, изображающая обнаженную натурщицу. Говорят, Ева сама для нее позировала. Два больших окна с тюлевыми занавесками и длинными бирюзовыми шторами. На столиках стопки журналов о моде и кино, а в углу дивана куча мягких игрушек, которые Ева называла meine Menagerie(«мой зверинец»). На почетном месте висела фотография задумчивого возлюбленного, особенно нравившаяся Еве, – идеализированный портрет работы Теодора Боненбергера. В другом конце стоял небольшой письменный стол, за которым Ева часами писала письма или раскладывала фотографии. Она держала пару снегирей в клетке и иногда отпускала их полетать по комнате.

Почти всю спальню занимала вместительная двуспальная кровать, покрытая толстым пуховым одеялом. Гретель Миттльштрассе уверяла, что Гитлер время от времени разделял ее с Евой. Ее муж Вилли подтверждал это. Туалетный столик с тремя зеркалами (большим, маленьким и увеличивающим отражение) покоился на двух тумбах. На нем располагались: набор инкрустированных серебром расчесок, хрустальная пудреница с пуховкой, четыре стеклянных флакона духов и еще одна фотография Гитлера в рамке. В отдельной гардеробной комнате накапливалась ее постоянно пополняющаяся коллекция одежды, шляп, сумочек и флорентийских туфель ручной работы; а в ящиках – вышитое шелковое белье (каждый предмет украшен ее монограммой, буквами Е и В, сплетенными в четырехлистник или, если добавить чуть-чуть воображения, бабочку). Ева и впрямь тратила много денег на одежду, но тщеславие было почти единственным ее утешением, необходимым к тому же, чтобы придать ей уверенности среди снисходительной толпы, глядящей на нее свысока как на низшую по общественному и семейному положению. Она нашла в Берлине новую портниху, фрейлейн Хайзе, которая придумывала наряды специально для нее. Гитлер платил – счета от портнихи были наименьшей из его проблем.

С годами она накупила сотни платьев, включая несколько потрясающих вечерних туалетов, а также шикарные пальто и жакеты (иногда меховые), юбки и блузки. Одежда стала ее основным увлечением, помогавшим скоротать долгие часы безделья: ведь все надо было выбрать, заказать, подогнать по фигуре. Как любая женщина, внимательно следящая за модой и изучающая по журналам жизнь кинозвезд, она замечала новые тенденции и быстро усваивала их, иногда покупая прямо от кутюрье, но чаще давая задание портнихе переделать их модели под нее. Ее наряды можно читать, как дневник откровений, проливающих свет на ее характер и новый образ жизни.

Несколько костюмов стали любимыми надолго, в них Ева то и дело мелькает на фотографиях, и они больше других заслуживают внимания. Было, например, одно пальто в военном стиле – двубортное, с восемью медными пуговицами, – которое ей особенно нравилось, возможно, потому, что напоминало форменные шинели Гитлера. Она носила его годами. (Его можно увидеть на ее фотографии под руку с Альбертом Шпеером.) Прохладным весенним или осенним днем она выходила на террасу в изящном маленьком твидовом пиджаке, юбке и коротком свитере. Точно такой костюм могла бы выбрать английская леди на загородном отдыхе, что должно было радовать глаз Гитлера, восхищавшегося (до 1939 года) всем английским. Ева одевалась для себя, но всегда учитывала его мнение. Ее наряды были элегантны, но скромны, подчеркивали ее красивые руки и ноги, но никогда не имели глубокого декольте. Этого Гитлер бы не одобрил. Его вкусы отличались крайним консерватизмом. Чтобы потешить его, она часто носила традиционный баварский костюм «дирндль» и белую блузку с рюшечками, не говоря уже о прилагающихся высоких полосатых гетрах и ботинках на шнуровке, а порой и маленькой шляпке с перьями, – вылитая благонравная баварская хозяюшка. Еще ему нравились скромные ткани в полоску, в крапинку или в цветочек и рукава, заканчивающиеся белыми крахмальными манжетами, – почти как униформа. Больше всего он радовался, когда она надевала несколько его любимых платьев одно за другим, и жаловался, что никогда не знает, какая женщина к нему выйдет. Когда платье изживало себя (то есть было надето два-три раза), она отдавала его сестре или подруге, а если те отказывались, то служанкам.

Ева переодевалась по нескольку раз в день, чтобы всегда выглядеть подобающе, но также и чтобы убить время и дать волю фантазии – своей, а иногда и Гитлера. Если внимательно приглядеться к ее гардеробу, можно заметить, сколько у нее белого —не только рубашки, шорты и купальные костюмы, но и безукоризненно накрахмаленные блузки и облегающие, переливающиеся вечерние наряды. Сознательно или нет, она стремилась к подвенечному платью.

Ева с детства любила прихорашиваться, но в прошлом скудное жалованье не позволяло ей быть расточительной. Теперь же она впервые могла побаловать себя (Гитлер, должно быть, проинструктировал Бормана не стеснять ее в средствах) и тратила огромные суммы, покупая только лучшее. Ее одежда никогда не смотрелась вульгарно. Например, у нее было коричневое платье с длинными рукавами из очень тяжелой парчи, ниспадающей до щиколоток, закрепленное одной-единственной перламутровой пуговицей на талии. Чрезвычайно скромное, оно в то же время выглядело поразительно сексуально. Ее изысканное белье не было открытым или откровенно вызывающим, но тонкий шелк и кружева манили прикоснуться.

И наконец, ей принадлежала ванная, как в кино, с белыми кафельными стенами, самыми современными фарфоровыми принадлежностями, хромированными кранами и огромным зеркалом. Это хорошо видно в одном из ее домашних фильмов, где птичка, похожая на галку, садится на кран и пьет текущую воду. Горничные поддерживали идеальный порядок во всех комнатах и через день ставили в вазы свежие цветы. Не сравнить, конечно, по вкусу и изысканности с апартаментами мадам де Помпадур в Версале, напоминающими шкатулку с драгоценностями, но Ева – не Помпадур. Молодой девушке, всего год назад жившей с родителями, эти свежие, полные света комнаты казались головокружительно роскошными.

Среди подавляюще грандиозных помещений Бергхофа только спальня Гитлера была проста до аскетизма. Он всегда жил скромно, по-спартански. Узкий кабинет вел в его спальню с одноместной походной кроватью и маленьким ночным столиком. Анна Плайм очень удивилась, найдя стопку книг Карла Мая, автора вестернов, столь любимого Евой. В 1933 году Гитлер, к восторгу своему, обнаружил, что Карл Людеке, давний поклонник и финансовый покровитель нацистов, разделяет его любовь к этим «ковбойским и индейским» историям. Он сказал Людеке, что до сих пор читает их и находит захватывающими. Другой настольной книгой был не официальный отчет, газета или составленная Карлайлом биография кайзера Фридриха II или Наполеона (его два любимых образца для подражания), а «Макс и Мориц», тот самый сборник комических историй Вильгельма Буша, которым в детстве зачитывались Ева и ее сестры. (Не может быть совпадением, что Буш также рисовал для газет политические карикатуры на евреев, изображая их с длинными носами, всклокоченными черными бородами и вороватым выражением лица.) По соседству с его спальней находился столь же маленький личный кабинет. Портреты его родителей – надо полагать, сделанные посмертно – висели над письменным столом, на котором лежали записная книжка, стопки бумаг и коробка шоколадных конфет. Больше ничего, кроме столика с телефоном и небольшой этажерки с книгами. Гитлер был не просто опрятен, а, как выразилась горничная Анна Плайм, «педантичноопрятен» и требовал безукоризненного порядка в своих комнатах.

Комнаты Евы, примыкавшие к комнатам Гитлера и являвшиеся запретной зоной для всех, кроме Гретль и их ближайших друзей, подтверждали, что Ева Браун – официальная любовница Гитлера и хозяйка Бергхофа. Ее статус еще больше утвердился, когда она начала выезжать с шофером на своем собственном черном «мерседесе-родстере» с открытым верхом и номерным знаком IIA-19130 20Е. Эту машину, уже вторую, она, по всей видимости, получила в подарок от Гитлера, хотя Борман, вероятно, вытребовал ее от компании «Даймлер-Бенц» бесплатно, в качестве преподношения фюреру. Это был самый значительный и публичный из его подарков. Все говорило о том, что Гитлер доволен своей молодой любовницей и не намерен бросать ее.

Еву, конечно, захватывали восхождение в фавор и новая беспечная жизнь, но на самом деле ей хотелось только общества Гитлера, его внимания, одобрения и любви. Он привык к ней, привязался, но любилли? В приватной обстановке они обращались друг к другу на «ты», она звала его Адольф, изредка – Ади. Никто никогда не слышал из ее уст более интимного проявления нежности. Впоследствии он стал называть ее Kindl(«дитя»), а иногда Patscherlили Schnacksi(уменьшительно-ласкательные обращения к маленьким детям). Но всем этим словечкам далеко до «принцессы», нежного прозвища Гели.

Тем не менее к 1937 году Еве удалось сделаться незаменимой. «Гитлер нуждался в ней, еще какнуждался», – говорил Альберт Шпеер. Если бы она тогда об этом знала или если бы Гитлер способен был это признать, ее жизнь была бы куда счастливее.