355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анжела Ламберт » Загубленная жизнь Евы Браун » Текст книги (страница 20)
Загубленная жизнь Евы Браун
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:32

Текст книги "Загубленная жизнь Евы Браун"


Автор книги: Анжела Ламберт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Хайнц Линге объявлял, что стол накрыт, обращаясь к Еве Браун со словами: «Милостивая сударыня, фюрер поведет вас всех на обед». Гитлер, заранее знавший, кого будет сопровождать к столу, подавал даме руку; Ева принимала руку Бормана – этот порядокникогда не менялся. Вслед за ними направлялись по широкому коридору и сворачивали за угол в столовую остальные пары. Гитлер занимал место во главе стола напротив окна. Слева от него садилась Ева Браун, рядом с ней – Борман. Напротив них сидели почетный гость или гость, превосходящий остальных по рангу, и его супруга. Обед обычно продолжался около часа, а затем фюрер выходил на послеобеденную прогулку.

Блюда, особенно для важных гостей (в таких случаях Евы, разумеется, за столом не было), готовились из свежайших продуктов с огорода или образцовой фермы Бергхофа, к столу подавались превосходные немецкие вина. Трапеза заканчивалась в три часа пополудни, иногда даже позже, после чего либо Гитлер и Ева потихоньку удалялись в спальню «вздремнуть после обеда», либо он вел группу друзей и нескольких должностных лиц из своей личной канцелярии по усыпанным гравием тропинкам, вдоль которых ненавязчиво выстраивались охранники Бергхофа, через сосновую рощу, вниз к Чайному домику, на чашечку кофе или, после четырех часов, на вечернее чаепитие. Гитлер называл такую двадцатиминутную прогулку «зарядкой для собак», и, как правило, это был его единственный выход на улицу за целый день.

Чайный домик стоял на скале под названием Моосланеркопф, на краю небольшого каменистого плато – естественного обзорного пункта. В хорошую погоду Гитлер и Блонди сидели на скамейке, обозревая панораму. Если день проходил в узком кругу друзей, Ева могла сидеть или стоять рядом или же фотографировать его в приватной обстановке. Далеко внизу петляла изгибами река Ахе, по берегам которой, словно спичечные коробки, были рассыпаны деревянные домики.

Чайный домик был уродлив снаружи и претенциозен внутри. Мраморные стены большой круглой комнаты украшали золотые инкрустации. Половину одной стены занимали огромные окна. Почти все помещение загромождал длинный низкий стол. Вокруг него стояло десятка два мягких кресел. Те, что пошире и поглубже, предназначались для фюрера. По левую руку от него устраивалась Ева Браун, с другой стороны – почетные гости, а Чайный домик тем временем наполнялся ароматом свежего кофе. Гитлер пил яблочный или тминный чай и уговаривал своих гостей попробовать только что испеченный яблочный торт и всевозможные маленькие пирожные. Часа два все потягивали кофе, жевали сладости и болтали о пустяках. Мало-помалу Гитлер начинал клевать носом в своем кресле, после чего окружающие продолжали беседу шепотом. Когда он просыпался, притворяясь (как часто делают любители дневного сна), что вовсе не дремал, а думал с закрытыми глазами, бронированный «мерседес» или сделанный для него по специальному заказу черный кабриолет «фольксваген» отвозил его наверх в Бергхоф. Ева предпочитала уходить одна со своими собаками, так как, присоединись она к остальным, ей пришлось бы плестись в самом конце, как простой секретарше или телефонистке, несмотря на то, что она, быть может, всего два часа назад занималась любовью с Гитлером. Как ни удивительно, большинство людей, не принадлежащих к ближайшему окружению, принимали этот фарс за чистую монету, и до конца войны всего несколько лиц из низших эшелонов партии знали, кто она на самом деле.

Ужин, который подавали к полуночи, а то и позже, в зависимости от того, сколько длились вечерние совещания Гитлера, во многом походил на обед. Обычно он состоял из холодного мяса с салатом, жареной картошки с тушеным мясом или яйцами, лапши с томатным соусом и сыра. Возможно, под влиянием диеты Гейлорда Хаузера, невероятно популярной в тридцатых годах, Гитлер любил свежевыжатые соки из овощей и фруктов, круглый год выращиваемых в теплицах Оберзальцберга. Гитлер ел довольно много, быстро и даже на своей спартанской диете набирал вес. (Как бы скудны ни были его основные блюда, в промежутках между ними он продолжал поглощать кремовые пирожные.) После ужина все обыкновенно смотрели фильмы, заранее выбранные Гитлером и Евой из списка немецких, американских и британских новинок. (Цензуру игнорировали.)

В обязанности Евы входило убеждать фюрера отдохнуть и следить за тем, чтобы он расслаблялся и получал удовольствие от болтовни и смеха своей излюбленной компании. Во время совершенно неформальных вечеров он предпочитал находиться в обществе своих придворных шутов, в особенности Генриха Гофмана и Макса Амана (последний некогда был старшиной его роты, а потом стал его личным банкиром), давних друзей, которым прощались любые вольности.

«Я очень привязан к Гофману, – как-то сказал Гитлер. – Когда Гофмана нет рядом несколько дней, я скучаю по нему». Один из гостей подобострастно воскликнул: «О мой фюрер, профессор Гофман был бы счастлив это слышать!» На что Гитлер ответил: «Да он прекрасно сам знает. Он вечно меня высмеивает. Настоящий «комик без улыбки», и всегда ухитряется выискать жертву. Эта троица – Гофман, Аман и Геббельс – как сойдется вместе, так хохочет без умолку». [Норман Камерон. «Застольные беседы Гитлера»]

Какой сюрприз – обнаружить Геббельса в числе любимых остряков фюрера.

Гитлер любил пересказывать историю об автомобильной прогулке с Гофманом в двадцатых годах:

Гофман купил новую машину, «форд», и настаивал, чтобы я испытал ее вместе с ним. Я сказал: «Нет, Гофман, ни за что не поеду с вами кататься».

Но он не отставал от меня, так что я наконец сдался, и мы тронулись с Шеллингштрассе. Уже наступил вечер, к тому же шел дождь, а Гофман разгонялся на поворотах, как последний болван, чуть не задевая углы зданий, и не замечал перекрестков.

«Гофман – говорю я, – осторожнее, вы водите как психопат! Это же очень опасно».

«Да нет, мой фюрер, вам просто так кажется, потому что вы не пили. Если бы вы приняли стаканчик-другой красного вина, как я, то ничего бы и не заметили».

Тогда я вышел из машины и никогда больше с ним не ездил.

Гитлер понятия не имел об оргиях «профессора» Гофмана в Вене и Мюнхене и о том, насколько отвратительным его находят все остальные. Ева Браун была единственным человеком, осмеливавшимся критиковать товарища старых добрых дней. Она говорила:

«Поведение Гофмана постыдно, ты должен что-то с этим сделать. Он вечно пьян и закатывает пиры, в то время как люди голодают».

Гитлер защищал старого друга, говоря: «Гофман был отличным парнем в прошлом, когда, еще стройный и гибкий, неутомимо работал со своей допотопной, неуклюжей камерой. Он безгранично предан мне». [Траудль Юнге, «До смертного часа»]

И все же он призвал Гофмана к порядку. Тот угомонился, но ненадолго, и его обжорство, пьянство и оргии скоро возобновились.

Альберт Шпеер тяготился монотонным и предсказуемым распорядком дня, но считал его неизбежным вследствие магнетической харизмы Гитлера.

Ему нравилось находиться в окружении близких за обедом, на прогулках, во время чаепития, а затем ужина, просмотра фильмов и долгих разговоров у камина – посиделки длились до поздней ночи, до двух часов, а то и дольше. <…> Но хотя эти долгие вечера утомляли и со временем становились все скучнее, мы были молоды, сильны и остро осознавали, какая честь нам выпала – принадлежать к кругу избранных.

Никому не разрешалось удалиться к себе или выйти в другую комнату, чтобы посплетничать в более свободной обстановке, сыграть в карты или потанцевать. Даже вечно беременные жены не имели права уйти спать пораньше. Гитлер считал членов этого кружка своими друзьями, но ни о каких откровенных разговорах и шутках и речи быть не могло. Единственной дозволенной Гитлером формой дискуссии являлся монолог… его монолог. Он мог обладать незаурядным талантом оратора, но мышление у него было банальное, и собеседником он был никудышным. В кругу близких его пламя угасало, и он не только не завораживал слушателей, но надоедал им до смерти, особенно постоянным гостям, вынужденным слушать все это по сто раз. Его секретарь Криста Шрёдер рассказывала:

Я до сих пор удивляюсь, зачем ему было жертвовать ночным отдыхом ради того, чтобы выкладывать свои теории слушателям, большинство из которых предпочли бы поспать. Ева Браун, тоже иногда присутствовавшая, не слишком старалась скрывать, что ей скучно. Она то и дело бросала неодобрительные взгляды на Гитлера или громко спрашивала, который час. Тогда Гитлер обрывал свой монолог, откланивался, и компания могла расходиться.

В иных случаях у них не оставалось выбора, кроме как слушать, изображая внимательную аудиторию, удостоившуюся чести внимать его разглагольствованиям об искусстве, античной истории и мировых религиях. Вот как он, дословно, рассуждал о гибели античного мира:

Правящий класс стал богатым и обосновался в городах. И с тех пор горел желанием обеспечить своим наследникам беззаботную жизнь… Могущество каждой семьи зависело в какой-то степени от количества принадлежащих ей рабов. Таким образом, плебс, вынужденный размножаться, разрастался, а патрицианские семьи уменьшались… В результате римская аристократия потонула в массе черни. В основе краха лежал спад рождаемости.

И прочее в том же духе. Из любопытства я послала этот отрывок другу, специалисту по античной истории. Его ответ звучал примерно так: «Рассуждения Гитлера – чушь собачья, зато они отлично демонстрируют, во что хочется верить таким, как он». Хью Тревор-Ропер, изучавший монологи Гитлера в течение двух лет, заключил:

Многое в них указывает на невежество и легковерность, догматизм, склонность к истерии и тривиальность мышления Гитлера… В то же время они отражают его злой гений. Гитлер никогда не задумывался о Боге, человеческом разуме и общем благе. Ни единым словом он не обмолвился о вопросах духовности. Ему неизвестно было значение слова «гуманность». Он презирал слабость и сострадание, ненавидел силу духа.

Иной раз Гитлер уставал или Еве удавалось заманить его наверх, и как только он уходил (рассказывает одна из секретарш):

Гостиная наполнялась табачным дымом, и все признаки усталости улетучивались. Устанавливалась веселая, непринужденная атмосфера – она очень бы понравилась Гитлеру, будь он там. Из-за крепкого кофе, который мы пили весь вечер, чтобы не заснуть, мы не могли отправиться в постель сразу же, но постепенно гости и коллеги удалялись, пока наконец Бергхоф не погружался в глубокий сон.

Глава 18
1938–1939: два последних мирных лета

Двадцать девятого апреля 1938 года группа из восьми человек, включая Гретль Браун и мать Евы Фанни, а также двух докторских жен, Анни Брандт и Ханни Морелль, вылетела на одном из личных самолетов Гитлера (у него их было три) на озера Северной Италии. Им предстояло провести очередные итальянские каникулы, прогуливаясь по магазинам, осматривая достопримечательности и загорая на пляжах. Сама Ева покинула Бергхоф на неделю позже, третьего мая, в поезде особого назначения, на котором Гитлер отправлялся в Италию с официальным визитом. Не такая уж уступка с его стороны, как кажется: его сопровождала свита из почти пятисот дипломатов, военных и партийных лидеров, журналистов, среди которых Ева могла оставаться незамеченной. Сначала, третьего мая, поезд прибыл в Рим, где немецкий фюрер должен был вступить в переговоры с итальянским дуче – Муссолини, – чтобы подробно обсудить установление в Европе нацистско-фашистского режима. Помимо того, Гитлер собирался нанести не слишком важный визит вежливости оттесненному на задний план итальянскому королю.

Государственный визит открылся ослепительным банкетом во дворце Квиринал, резиденции Савойской династии. Гитлер обменялся пустыми любезностями с королем Виктором Эммануилом III и августейшей семьей, холодно отвечавшими ему тем же. Гитлер и его непосредственное окружение (но не Ева) остались в Квиринале на ночь. Ева и ее сопровождающие поселились инкогнито в отеле «Континенталь». Она попала на аудиенцию к Папе Римскому, что ее, как набожную католичку, очень впечатлило и взволновало. Когда Муссолини наконец понял, кто она, то прислал ей в подарок безумно дорогой саквояж крокодиловой кожи, полный всевозможных туалетных принадлежностей и итальянской косметики. Ева, должно быть, очень обрадовалась как самому подарку, так и тому, что он означал – молчаливому признанию ее роли в жизни Гитлера. Они с фюрером ухитрялись время от времени встречаться – ненадолго и незаметно. По плану его маршрута видно, что они посещали одни и те же места – Рим, Флоренцию и Неаполь – в одни и те же дни. Похоже, все принимали ее за безымянную зрительницу, запечатлевающую на пленку парады, мощь и блеск. 5 мая в Неаполе какой-то незнакомец угрожал ей ножом, явно не подозревая, с кем имеет дело. Она осталась невредима и отправилась смотреть парад военно-морского флота, а потом, вечером – великолепное представление «Аиды» Верди, правда, не в королевской ложе Гитлера. Итальянцы называли Еву la bella bionda– белокурая красавица, – что весьма ей льстило. Фюрер со своей свитой пробыл в Италии недолго. Он выехал из Рима через пять дней, 9 мая, заручившись согласием Муссолини не вмешиваться ни в какие действия против Чехословакии, и к десятому числу вернулся в Бергхоф.

Ева со своими спутницами осталась в Италии. Спотыкаясь на высоких каблуках, она бродила по древним площадям, вымощенным булыжником, забиралась на ступени флорентийского Понте Веккио со своей матерью, обе – в серых шерстяных костюмах и тирольских шляпках с перьями, во всем блеске баварской роскоши. Ева, Имельда Маркос Третьего рейха, заказала еще обуви от своего любимого производителя, хотя имела уже десятки пар.

Сальваторе Феррагамо писал в автобиографии: «Персидская царица Сорайя, Мэй Уэст, Павлова и Ева Браун носили обувь размера 6В» (соответствует английскому размеру 4–4,5 или европейскому 36,5–37, размеры Феррагамо отличаются от размеров других производителей). И далее:

…Ева Браун носила только обувь Феррагамо, всех видов и фасонов. У нее были нормальные, хорошие ножки, и ей подходило абсолютно все. Начала она посещать мой салон еще до войны, всегда в сопровождении целого отряда нацистских охранников, грохочущих сапогами и при каждой возможности рявкающих «Хайль Гитлер!». [Последнее, видимо, выдумка, учитывая маниакальное стремление Гитлера сохранить ее анонимность.] В то время я ничего не знал о ее личной жизни, для меня она была просто немецкой актрисой и очередным клиентом. Только много лет спустя я понял подлинную связь между запросом высшего командования Германии на изготовление ее туфель и ее появлением в моем салоне.

Бывалые туристы отправились дальше, в Помпеи, где Ева снимала на пленку развалины, статуи и фрески. Они забирались на Везувий, заглядывали в кратер вулкана, не забывая позировать перед объективом. На Капри они остановились в отеле «Бельведер», в Равенне Ева снова проводила съемки, в Венеции тоже: в этот раз на мосту Вздохов. Ева снимала с неудержимой жадностью: ресторанчики, кофейни, бассейны, скалы и лодки, соломенные шляпы, просящих милостыню детей – все. «Сейчас вы увидите настоящуюИталию!» – говорил Гитлер, когда гости усаживались смотреть любительские фильмы Евы на экране домашнего кинотеатра в Оберзальцберге. Для Евы эти съемки означали больше, чем просто «А это я на отдыхе». Они символизировали ее стремление работать когда-нибудь в мире кино… если не актрисой, то, может быть, режиссером. Надежды и иллюзии помогали ей жить.

Когда две недели спустя Ева и ее сопровождающие вернулись в Бергхоф, кто-то заснял, как Гитлер встречает их. Это не могла быть Ева, так как на пленке он бесстрастно пожимает ей руку. Она красуется в новой норковой шубке длиной в три четверти, а Гретль – в роскошном меховом жакете. Когда он ушел в дом, дамы уселись на балюстраду, чтобы похвастаться новыми итальянскими туфельками ручной работы, кокетливо скрестив ножки. Подобных предметов роскоши ни одна из них не могла бы себе позволить сама. Щедрость Гитлера в ком угодно заглушала голос совести.

Он был щедр ко всем своим близким. Его завещание, составленное 2 мая 1938 года, признает первостепенную роль Евы в его жизни. Важно, что она является первым лицом, упомянутым в списке его наследников: «а) Фрейлейн Еве Браун из Мюнхена пожизненное ежемесячное содержание в 1000 марок, то есть 12 000 марок в год». Не сумма (щедрая вполне, но не чрезмерно), а ее место во главе списка говорит за себя. Столько же он оставил своим сестрам Ангеле (которая теперь жила в Дрездене) и Пауле (все еще в Вене), а старшему сводному брату Алоису назначил единовременную выплату в 60 000 марок. Касательно его служащих, интересен выбор лиц, которым он оставил деньги. Его мюнхенская экономка Анна Винтер получала по завещанию 150 марок в месяц пожизненного содержания. Его «старому другу» Юлиусу Шаубу – личному адъютанту на протяжении многих лет – полагалась единовременная выплата в размере 10 000 марок, а также по 500 марок в месяц до конца жизни. Карл Краузе, его денщик, заслужил пожизненную ежемесячную пенсию в 100 марок. Но ни словом не упомянуты закадычные приятели, воображавшие, что они на особом счету – такие, как Гофман и Аман, – не говоря уже о мошенниках Бормане и Гиммлере. Видимо, он счел, что они сами прекрасно смогут о себе позаботиться. И самое главное: в последнем пункте Гитлер распорядился, чтобы «содержимое комнаты в моей мюнхенской квартире, которую когда-то занимала моя племянница Гели Раубаль, было передано моей сестре Ангеле (ее матери)». Комната хранила душераздирающие воспоминания, и он не мог допустить, чтобы вещи остались без присмотра. Маловероятно, что Ева видела завещание, но если бы она пережила Гитлера, то упоминание о Гели больно задело бы ее, о чем он, конечно, знал. Пусть она была первой в его списке, но последняя мысль Гитлера устремлялась к Гели.

Тем не менее со временем Ева становилась все более необходима ему. На это указывает и его вечное беспокойство о ней: ворчание, что она, мол, должна водить машину помедленнее, кататься на лыжах поосторожнее. Что шло вразрез с ее беспечной натурой и страстью к энергичным упражнениям. «Когда она уезжала кататься на лыжах и не возвращалась до темноты, он страшно переживал», – вспоминает Альберт Шпеер в своих мемуарах. Похоже, Гитлер, сам того не замечая, глубоко привязался к «мюнхенской девочке», с которой был столь пренебрежителен: привык к ней не только в сексуальном, но и в эмоциональном отношении. Это должно было стать полной неожиданностью для человека, стремившегося быть самодостаточным, недосягаемым, богоподобным. Для человека, якобы равнодушного к чарам отдельной женщины, зато купающегося в обожании миллионов.

По прошествии трех лет с приезда Евы порядки в Бергхофе прочно закрепились, и определился круг завсегдатаев. На официальном групповом снимке, сделанном в новогоднюю ночь в преддверии 1939 года, выстроились самые близкие Гитлеру люди, кому он доверял, с кем мог расслабиться.

Они роскошно одеты, но, несмотря на вечерние наряды, а может быть, именно из-за них, улыбки выглядят натянуто, совсем не как у друзей, собравшихся вместе на праздник. Сидящий посередине Гитлер мрачнее всех. Учитывая немецкую озабоченность старшинством и иерархией (даже композиция ежегодных школьных фотографий организована по этому принципу), можно с уверенностью сказать, что расположение лицна данном новогоднем снимке показательно. Итак, первый ряд: Генрих Гофман, Гретль Браун, доктор Тео Морелль, Ильзе Браун, Филлип Булер (глава канцелярии по делам партии), Герда Борман, Гитлер, Ева Браун, Мартин Борман, Анни Брандт. Во втором ряду стоят Криста Шрёдер, Герда Дарановски, Альберт и Маргрет Шпеер, Ханни Морелль и несколько неизвестных. В третьем, заднем ряду: Макс Вюнше, некто похожий на Альберта Бормана, брата более знаменитого Мартина, Якоб Берлин (финансовый директор «Даймлер-Бенц»), фрау Эссер (жена Германа Эссера, старого мюнхенского друга), господин Тейссен, генерал Рудольф Шмундт (адъютант Гитлера в вермахте), Марион Шёнман (подруга Евы и жена Тейссена), доктор Карл Брандт и Кристиан Вебер (крейслейтер, то есть руководитель партийной организации Мюнхена).

Их расположение подсказывает несколько выводов. Например, доктор Морелль находится в первом ряду, а доктор Брандт – в последнем. Это говорит о том, что Гитлер предпочитал своего скользкого шарлатана компетентному и надежному врачу. Из высокопоставленных нацистов самыми близкими Гитлеру являлись, несомненно, Борман и Шпеер. (А где же Геринг? Он, надо думать, пришел в ярость оттого, что его не пригласили на новогодний прием фюрера.) Снимок доказывает, что секретарши действительно были «членами семьи». Здесь присутствуют и прелестная Гёрда Дарановски, и старший секретарь Гитлера Криста Шрёдер, хотя они наверняка предпочли бы провести этот вечер дома с родными. Не обделены вниманием и четыре из самых дорогих Еве женщин, причем обе ее сестры – в первом ряду. (В высшей степени странно, что Ильзе приехала в Бергхоф.) Ее родителей не было, возможно, потому, что она провела с ними в Мюнхене предыдущее Рождество – еще одно указание на то, что семейные связи наладились. Марион Шёнман, теперь уже фрау Тейссен, приехала, но Герты Шнайдер нет – видимо, она осталась дома с восьмимесячным малышом. Другая подруга, Софи Шторк, сияет лучезарной улыбкой среди бесстрастных лиц в заднем ряду. И, самое главное, Евазанимает почетное место прямо рядом с Гитлером. Принимая во внимание бесконечные подпольные интриги ради высокого положения, это немалое достижение. Ее завоевание «Горы», длившееся чуть больше двух лет, увенчалось успехом.

В 1938 году уверенное продвижение нацистов к господству над Европой стало принимать явно угрожающие масштабы. Планы Гитлера созревали, и в течение пяти месяцев после завоевания Чехословакии велась подготовка к присоединению Австрии. Австрийский лидер Карл фон Шушнигг посетил Гитлера в Берхтесгадене 12 февраля и под влиянием угроз согласился, помимо прочих уступок, на иностранный контроль над своим кабинетом. Это не имело значения… 11 марта Шушнигг все равно вынужден был подать в отставку. 13 марта 1938 года Гитлер провозгласил Anschluss(аннексию) Австрии, а 14 марта прибыл в Вену. Несметные толпы приветствовали его восторженным ликованием. Ева тоже поехала любоваться его триумфом. Они провели ночь вместе в отеле «Империаль», пусть не в одной комнате, но ее номер располагался напротив его апартаментов. Роль дуэний при ней выполняли мать и Герта. Каким-то образом ее присутствие удалось скрыть от всех, включая советников Гитлера. Однако тот факт, что он хотел видеть ее рядом с собой в столь знаменательный момент, говорит о безусловном признании ее статуса.

К середине сентября 1938 года Невилл Чемберлен уже пытался вступить в переговоры с Гитлером. Они встретились в Мюнхене и позировали фотографам в гостиной Гитлера на Принцрегентенплатц. Чемберлен сидел на длинном, обитом красным бархатом диване. Увидев снимки, Ева лукаво сказала приятельнице: «Знал бы Чемберлен историю этого дивана…» Был ли это намек, что она отдала на нем Гитлеру свою невинность?

Государственные мужи провели несколько совещаний, и доверчивый британский премьер-министр успокоился, когда Гитлер заявил, что «чешский инцидент был последним его территориальным притязанием в Европе». Несмотря на недвусмысленное утверждение Гитлера, что он не остановится, пока территория, где проживают судетские немцы, не станет частью великой Германии, Чемберлен явился на последнюю встречу 29 сентября 1938 года и вернулся на родину торжествующим, в полной уверенности, что обеспечил мир. Он цитировал Шекспира: «В зарослях крапивы опасностей мы сорвем цветок – безопасность» [24]24
  У. Шекспир. Генрих IV (часть первая). Перевод Е. Бируковой.


[Закрыть]
. Гитлер подписал знаменитый договор (заметив потихоньку Риббентропу: «Да не обращайте внимания. Этот клочок бумаги скоро потеряет всякое значение»). Газета The Guardianсообщала об эпизоде, имевшем место в субботу 1 октября 1938 года на Даунинг-стрит:

Г-н Чемберлен подошел к окну на втором этаже и с радостной улыбкой обратился к народу.

«Дорогие друзья, – сказал он – тут ему пришлось прервать речь и подождать, пока утихнут крики восторга и его снова станет слышно. – Второй раз за нашу историю из Германии приходит «почетный мир». Я привез мир целому поколению».

Ничего подобного, хотя мюнхенская конференция, вероятно, отсрочила войну на год. Больше времени на перевооружение, на военную подготовку, на превращение юношей гитлерюгенда в отлично тренированных молодых солдат. Левой, левой, левой, левой!

Замыслы Гитлера созревали в чудовищный плод. К зиме 1938 года он уже был в Праге. На фотографии в альбоме Евы, снятой, видимо, ею самой и подписанной «Фюрер в Праге, зима 1938 г.», он обозревает город из окна, нацистская партия шла вперед… словно неудержимые полчища саранчи накрыли Германию черным саваном. Страна стояла на пороге ужасов Холокоста и Черных Событий.

Рождество 1938 года Еве не удалось провести с Гитлером в Бергхофе: он праздновал с толпой своих верных любимцев, старых партийных работников, в пивной Löwenbräukellerв Мюнхене. Впервые Ева принимала родителей и сестер у себя, в маленьком домике на Вассербургерштрассе. Это была своего рода победа. Но хотя она, скорее всего, знала, что Гитлер находится неподалеку, приглашать его на свое первое за долгие годы настоящее семейное Рождество было бы слишком, Фритц Браун бы этого не оценил.

Летом 1939 года Ева сбежала от нарастающей международной напряженности и бесконечных совещаний Гитлера с генералами вермахта в городок Портофино, очаровательный маленький порт на северо-западном побережье Италии близ Генуи. Искрящееся море и мягкий климат чудесным образом контрастировали с гнетущей жизнью на «Горе». Город изобиловал хорошими гостиницами, ресторанами, кафе и плавательными бассейнами. Как всегда, фотографии запечатлели привычные эпизоды: Фанни, Герта и Гретль дурачатся в гребной шлюпке, ныряют со скал, кидают монетки тощим оборванцам. (Кажется странным, что Герта оставила детей, ведь ее второй дочери Бригитте было всего пять месяцев. Приглашение Евы, очевидно, имело силу приказа.) В середине августа 1939 года, получив официальное приглашение на кинофестиваль, Ева отправилась в Венецию – только чтобы узнать, что должна немедленно вернуться домой. Скорее всего, она не понимала значения грядущих событий, но чувствовала, что надвигается буря, темная и зловещая. Она и представить себе не могла, как скоро эта буря разразится над ее головой и над головами миллионов беззащитных европейцев.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю