Текст книги "Русалки-оборотни"
Автор книги: Антонина Клименкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
– Ох, не уверен, – проворчал тот, провожая глазами удаляющийся в золотистое марево темный силуэт. – Видать, коли голову напечет, мыслям просторнее.
Первым делом Феликс наметил посетить заветный русалочий бережок – уже при ярком свете дня все там тщательно осмотреть, поискать следы, какие-нибудь улики, послужившие бы подсказкой. Нет, он ни в коем случае не считал, что задорные девицы ему привиделись: во-первых, слишком четко увиденное врезалось в память, до малейшей черточки. А во-вторых, сон не может присниться двоим одновременно – ведь Глафира была там вместе с ним и утром вовсе не собиралась этого отрицать.
– Нет уж, нынче вечером я туда не пойду, – покачала она головой и принялась с крайне озабоченным видом шелушить вареные яйца для окрошки.
– Почему? – поинтересовался Феликс, гадая о причине внезапно нашедшего на собеседницу скверного расположения духа.
– Некогда! – отрезала она. – Дед на днях возвратится, а у меня и конь не валялся. Есть тут когда глупостями заниматься да по лесам бегать. За всякими дурами подглядывать, – последнее она добавила сквозь зубы, крайне неразборчиво.
– Но ты точно не узнала никого из девушек? Не приводилось даже мельком встречаться? – продолжал допытываться Феликс, хоть уже понимал, что толку не будет.
– Нет, не знаю, нету у меня таких знакомых! – заявила Глаша, от всей души треснув особо крепким яйцом по столешнице.
Феликс прикрылся лукошком от полетевшей в разные сторон ы скорлупы:
– И предположить не можешь, откуда они появились?
– Ума не приложу! – Покидав яйца в миску, она взялась за нож с широким, кровожадно щербатым лезвием.
Так ничего и не добившись, Феликс решил, что пора и честь знать, извинился за беспокойство.
– Феликс Тимофеевич! – окликнула его Глафира на пороге. – Они, может, и не настоящие русалки, да вы б все одно поостереглись бы…
В том-то и вопрос: могут ли настоящие русалки оставить следы босых ног на песке? Свежая зола на месте кострища также наличествовала. Крошки хлеба давно склевали птицы, чьи лапки оставили кругом строчки стрелок. На влажной полосе у кромки воды еще виднелась размытая цепочка подков. Чуть дальше, в густых зарослях тростника, берег прочертила глубокая борозда – здесь они прятали лодку.
А вот здесь, на этом месте, сидела их белокурая госпожа – на ветке повис отливающий на солнце золотом волос, длинный, как паутинка…
Перед глазами точно сверкнула молния. До дрожи отчетливо вспомнилось нежное лицо, освещенное всполохами огня, обласканное мягким сиянием луны. Тонкие руки, мраморные плечи, стыдливо полуприкрытые живым потоком рассыпающихся от каждого движения прядей. Листья папоротника и осоки в венке от легчайшего кивка покачивались изящней самых дорогих и пышных перьев королевских уборов. Стройный стан – его не скрывала, лишь подчеркивала развевающаяся от ветерка ткань, словно сотканная из рассветного тумана и облаков весенней зори. Ее ноги… Ее шаги были невесомы, она шла, не касаясь земли, ступая по кончикам непримятой травы. Ее голос и заливистый смех…
Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Нельзя, не к добру эти мысли…
Едва колеблясь, пронизанная солнечными зайчиками, вода лениво наползала на берег, заливала следы. На радость любопытным малькам – играя в догонялки, резвые рыбешки прятались в этих крошечных прудиках. На самой грани стихий, небрежно выроненный, втоптанный в песок, увядал колокольчик. Поблекший бутон сморщился и посинел. Феликс помнил – она последней взошла на лодку. Не заметила выпавший из рук цветок. Этот маленький, отчетливый след, перечеркнутый переломленным стебельком, от ее ноги. Не понимая, что делает, не желая отдавать себе отчета, Феликс опустился на одно колено и осторожно вложил в след свою ладонь. Почти одной длины.
Он уже знал, что никакие силы ему не смогут помешать, и следующей ночью он снова придет сюда в надежде на встречу, на свидание, назначенное не ему…
Нет, она не может оказаться обычной девушкой из плоти и крови. Она – русалка, она существо, сотканное из волшебства… И она очаровала, околдовала его – сама того не зная, не подозревая, что он есть на свете. Только магией – древним дыханием природных стихий мог он объяснить нынешнее свое состояние. Он околдован, но, кажется, ничуть не сожалеет об этом. Напротив, едва ли не впервые в жизни смог почувствовать благодаря этой поселившейся где-то глубоко внутри жгучей печали, ярко осознать, ощутить тепло солнечных лучей на коже, порыв ветра, взъерошивший волосы, колючий укус крапивы на руке, бьющую в глаза силу зелени, бездонную синеву неба и белую нежность плывущих над головой облаков…
Прислонившись спиной к стволу березы, через сплетение плакучих, низко опущенных ветвей, сквозь мозаику листвы, ослепительно разнообразной в оттенках под солнечными лучами, он наблюдал за прихотливым полетом двух белых бабочек над поляной. Они танцевали замысловатый сложный танец, то скрываясь друг от дружки в траве, на цветке, распластав крылья, прижимаясь к коре деревьев, – то бросаясь одна к другой, не боясь расстояния и птиц.
Он смотрел, но видел перед собой совсем другое. Он понял, что действительно околдован. Он даже умудрился потеряться в лесу – заблудиться на этом клочке земли между дорогой, рекой и озером. Сбившись с направления и не заметив, начал бродить кругами. Будто леший водил, насмехаясь…
Бабочки куда-то скрылись. Почувствовав безмерную усталость, безразличие ко всему на свете, он без сил сполз по могучему стволу вниз. Бело-розовая кора тихо прошуршала, невольно напомнив строгий шелест пергамента, слышанный как будто вечность назад. Обхватив колени руками, запрокинул голову, прижавшись затылком к жесткому, но будто теплому дереву. Феликс принял решение…
– Эй, ты живой тут?
Феликс вздрогнул. Задумавшись, он не услышал, как на поляну вышел сухонький старичок с лукошком, полным ягод. Одет он был в полосатые портки, несоразмерно большого размера лапти и, несмотря на жару, в шапку-ушанку и меховую душегрейку поверх алой рубахи. Даже уши старика – видимо, тоже для тепла – поросли пегим мехом.
– А то гляжу, сидишь, не шелохнешься, да сам бледный, аки покойник, тьфу-тьфу…
Старичок и вправду передвигался совершенно бесшумно, даже траву не беспокоил – кузнечики не сигали из-под ног, не покачнулись цветы, не вспорхнули бабочки.
– Городской, поди? – спросил он, усаживаясь рядом на кочку меж корней березы.
– Угадал, дедушка, – кивнул Феликс.
Странно, но и душегрейка, и рубаха застегнуты по-женски.
– Угощайся, мил-человек, – подвинул лукошко старичок. – Ягода сладкая нынче, доброе варенье выйдет, славное. Да не робей, этого добра у меня в достатке. Еще поспеет, глазом не успеешь моргнуть.
– Спасибо.
– На здоровье! – расплылся в улыбке дед. – То-то же. А то все только и знают кричать: дедка ле… Нуда ладно. – И спохватившись, принялся суетливо выбирать, вытаскивать из бороды хвоинки, еловые веточки.
Ягоды действительно оказались сказочно вкусными. И от нескольких взятых горстей – хозяин тоже за компанию причмокивал, – казалось, будто в лукошке только прибавилось. И лежали они красивее, чем камни самоцветные, рассыпавшись вперемешку – янтарная морошка, черника густым аметистом, корунды малины, сердоликовая земляника, черно-ониксовая ежевика. Странно, что они все созрели в одно время…
– Что, красота? – подмигнул старичок. – Богатство знатное, век бы любовался.
Феликс кивнул.
– А ты тут, поди, русалок караулишь? – прищурившись, поинтересовался дед. – И то дело, они у нас девки такие – ух! Ладные, одним словом. Только они все больше ночью гулять-то выходят, долго тебе их еще поджидать. Аль рано пришел, день с ночью перепутал? С ними немудрено!.. Но ты того-этого – держи ухо по ветру, а то хлопот с хохотушками не оберешься! – предостерег он.
– Благодарю за совет, – ответил Феликс.
В высоте, словно прямо над головой, принялась кричать кукушка.
– Ох, пора мне, – услышав, заторопился дед. Но сперва, не вставая с кочки, протянув руку, сорвал большущий листок лопуха, куда щедро отсыпал из лукошка: – На-ко, угостись, – протянув широкое лесное «блюдо», приговорил он. – Силы набирайся, они тебе еще ох как пригодятся, чай побегаешь еще за водяницами-то. Или ж от них, это как повезет.
Сунув в руки гостинец, подхватил кладь и исчез, юркнул в густой калинник. Даже ветка не качнулась.
– Но подождите… – растерялся Феликс.
– А коли ты, мил-человек, заплутать задумаешь, – донеслось насмешливо издалека, но совсем не со стороны калинового куста, а как бы и напротив, – тогда держи путь к старому дубу! Он хоть и трухлявый, но на тропинку завсегда выведет!..
Отлично, теперь осталась самая малость – отыскать этот самый дуб. Благо не степь кругом, недостатка в деревьях не наблюдается.
Точно поторапливая, над головой снова принялась отсчитывать время кукушка. Издалека, словно в ответ ей, раздалась частая дробь дятла.
– Трухлявый, говоришь? – подумал вслух Феликс и отправился на звук лесного барабанщика.
Вместе с дятлом отыскался и дуб. Сквозь еще кучерявые ветви старое дерево поглядывало на округу чернеющим глазом дупла. Не обращая внимания на случайного зрителя, дятел, повиснув на шершавой коре вниз головой, увлеченно делал еще одно.
Чуть поодаль, на краю солнечной полянки, среди елочек и рябинок, прятался маленький домик. Почерневший сруб наполовину врос в землю, низкая крыша сплошь седая с зеленью от пушистого мха. Вероятно, зимой избушкой пользовались охотники, однако сейчас в это было трудно поверить – уж больно заброшенный, нежилой вид у пристанища. Дверь из рассохшихся досок на ржавых петлях оказалась незапертой. Но Феликс заходить не стал, только заглянул в холодную сырость темноты:
– Эй, есть тут кто?
Не откликнулось даже эхо.
В это время кто-то, завидев незнакомца, неслышной тенью метнулся с земляничной поляны за ширму молодых елочек – и притаился, замерев, наблюдая сквозь густую хвою.
Удивившись на пустившую корни во мху на крыше березку, Феликс обошел домик вокруг.
Когда он скрылся за углом, кто-то с ужасом вспомнил о бельишке, сушившемся позади домика. Выскочил из укрытия, сорвал тряпки с веревки и бросился обратно в заросли.
Феликс оглянулся – краем глаза он заметил какое-то движение… Нет, показалось. Просто ветка качается, наверное, птица вспорхнула. Обогнув домик, Феликс обнаружил между крышей и растущей неподалеку сосной натянутую веревку. Вернее, провисшую дугой, утопающую в высоком иван-чае. Странно, не туго скрученные нити пеньки были кое-где влажные, хотя роса на траве давно высохла, да и дождя, чтоб под веревкой листья промокли, давно не было.
Но больше ничего подозрительного в глаза не бросилось.
От порога домика через поляну вилась едва приметная тропинка. Кивнув на прощанье продолжавшему долбить дятлу, Феликс покинул сей укромный уголок.
Кто-то за елками, прижимая к груди постиранную сорочку, с облегчением перевел дух.
Тропка вывела к опушке. Оттуда, петляя между овражками и огородами, спустилась к деревне – прямо к избе бабки Нюры. Похоже, именно этой дорожкой старушка намеревалась в прошлый раз прогуляться, если б он ее не вспугнул. Но что могло ей понадобиться среди ночи в заброшенной хижине? Отметив для себя данный вопрос – и отложив его на потом, – Феликс отправился к терему госпожи Яминой. Давно пора отдохнуть, перекусить… В общем, собраться с силами для предстоящей ночи.
И снова тихая летняя ночь обещала выдаться отнюдь не сонной.
Русалки появились на берегу вовремя и даже чуть раньше условленного срока. По всей видимости, белокурая их госпожа не позволила нигде задержаться для игр и веселых проказ. За что сама же поплатилась долгим ожиданием, проявляя при этом все признаки нетерпения. Сочувствуя беспокойству хозяйки, русалки скрашивали медленно тянущееся время унылыми хороводами да песнями про несчастную любовь.
Итальянец обещанья не сдержал, на свидание не явился. На берег озера резвый конь принес лишь юного баронского сына.
– А где же ваш друг? – задала логичный вопрос русалка и опечалилась.
– Не смог! – спрыгнув с лошади, ответил тот. – Просил передать ужасные извинения и молить о прощении у вас на коленях, – и с горящей в глазах надеждой взглянул на нее.
Девицы-водяницы прыснули в ладошки:
– Прям у вас на коленях!! Удержите ль молодца?!
– А я б удержала! – заявила самая пухленькая.
Молодец услышал и смутился.
– Милая Лилия! – горячо воскликнул он, бросаясь перед девушкой на колени, – Быть может, я не столь блистательный оратор, как синьор Винченце, но позвольте…
– Что? – спросила она, потому как, засмотревшись в ясные русалочьи очи, юноша замолк на полуслове, напрочь позабыв выстраданный за день монолог.
– Я… Я мог бы, я готов… – запутался он, пытаясь припомнить блестяще сочиненную речь для немедленного покорения сердца красавицы.
– Ах, бросьте… – промолвила та.
– Что бросить? – переспросил он, оглянувшись.
– Оставьте все это, – повела она плечом. – Вставайте, не то набьете полные сапоги песку.
– Уже набил, – кивнул он, послушно поднимаясь.
Что поделать. С плохо скрытой досадой русалка завела беседу.
– Милый Артур, может, вы расскажете, что же все-таки помешало синьору Винченце нас навестить?
– Эх, его гербарий, сударыня.
– Что?
– Ну эта, всякая сушеная трава в толстой книжке. Он с ней как с писаной торбой носится. Представляете, я его все звал, звал к нам на лето в поместье, в гости к папеньке с маменькой. Уж говорю, так все рады будут! А он согласился приехать, только когда выведал в доскональности, в каких местах усадьба, да какие вокруг леса, да что в них растет. Сумасшедший, право. Говорит, он у нас гостит в этой, как ее – в экспедиции! Представляете, милая Лилия, каждое почти утро встаю, спрашиваю лакея, а он говорит, синьора нет дома, он еще до рассвета на променад отправился. Это в такую-то рань! За крапивой! За чертополохом, колючками всякими.
– Зачем ему это? – удивилась русалка, слушавшая с лестным для юноши вниманием.
– Говорит, для научных знаний.
– Может, аптекарем пойдет служить? – предположила одна из девушек.
– Да что ты! – отмахнулся Артур. – У его дяди в Шотландии знаешь какой замок! Он мне фотографическую карточку показывал. И Винченце – единственный наследник.
– Выходит, и вправду только из любви к науке, – обратив мечтательный взгляд к звездам, вздохнула красавица. – Ради блага человечества.
– Вот-вот, – согласно закивал Артур и, воспользовавшись моментом, подсел поближе.
– Ну а вы чем занимаетесь? – благосклонно поинтересовалась русалка.
– Я-то? Учусь.
– Студент, стало быть, – протянула девица.
– Ага! – смело соврал он, не моргнув глазом, прибавив себе несколько отсутствующих лет прилежания.
– А после кем будете?
– Ну пока не знаю. Папа говорит – банкиром, мама – дипломатическим послом.
– А вы сами бы что выбрали?
– А я б в гусары пошел, – признался будущий барон.
– Ах, гусары! – хором восхитились русалки. – Это так романтично!..
Белокурая Лилия лишь улыбнулась.
Феликс больше не мог вынести этих разговоров, ни слова. Все получалось совсем не так, как он представлял днем. Но как должно было быть – он не мог бы сказать, сам не знал. Ее улыбки почему-то раздражали, звонкий голос резал слух. Он уже жалел, что пришел сюда, – но уйти не мог, как не мог оторвать глаз от силуэта в мерцающем ореоле золотистых кудрей. В эту минуту он презирал себя как никогда в жизни.
Ветви гибкой вербы скрывали его каскадом острых листьев, будто какого-то бессловесного лесного духа. У самых корней, переплетенных клубком скользких змей, недвижно стояла вода озера, невидимая под гобеленом зеленой ряски и круглыми листьями кувшинок.
Отсюда была прекрасно видна и лодка русалок. Они привязали ее к коряге в тростнике – с другой стороны песчаной гряды. Развернутая течением, покачиваясь, лодка выглядывала кормой из зарослей, мерцающим ореолом распускала круги по глянцево-черной поверхности. Возле нее из воды показалось что-то округлое – и сразу же нырнуло обратно с тихим плеском. У костра никто не оглянулся, заняты беседой… Наверное, выдра или бобер вздумал порезвиться, решил Феликс.
Но тут же из воды высунулись две белые руки – почти светящиеся во мраке на фоне борта – и, ухватившись, принялись толкать, раскачивать лодку.
Феликс перевел взгляд – как и вчера, все семь девушек сидели вокруг костра.
Почти бесшумно новая русалка принялась играть с лодкой, рискуя ее перевернуть. Похоже, она ее уже отвязала и теперь раскачивала, будто качалась на качелях, то всем весом напирая на низкую корму, утопляя, то вместе с ней выскакивая из воды почти по пояс. К спине гребнем прилипли темные волосы, блестели мокрые голые груди…
Ему это не мерещится. Феликс шагнул назад, но скользкие корни ушли из-под ног, ветка, за которую он попытался удержаться, с треском обломилась. Он оказался в воде. К лицу прилепились жесткие, как чешуя, листочки, между пальцев струились волоски тины. Темная в бликах гладь сомкнулась над головой, холод влился в рот, горло. Хоть мгновение назад он видел сквозь низко нависающие ветви небо, и берег был… Он погружался в темноту все глубже, но дна под ногами все не было. Течение тянуло вниз, одежда сковывала движения. Он слышал тяжелый гул и удары – кажется, собственного сердца…
Но вдруг сзади кто-то потянул его за ворот. Стремительный взлет вверх сквозь глухую темноту – и он смог вдохнуть. Плеск, шорохи, синева обрушились на него. Он вновь оказался у самой кромки берега, нужно было только протянуть руку и ухватиться за корни.
Он выполз – на твердую землю, покрытую травой и прошлогодними листьями, которая не уходила податливо вниз. Отдышавшись, стерев ладонью с лица зеленую муть, Феликс оглянулся. Сквозь темные отчерки деревьев виднелось танцующее пламя. Одна из девушек, услышав шум, отошла из освещенного круга и стояла, вглядываясь в ночь. Подруги, сидя на прежних местах, с интересом и со смешками ее расспрашивали.
– Наверное, сом плещется, – донесся до него уверенный голос.
Вода под вербами вновь была спокойна. Потревоженная, порванная на лоскутки зелень медленно растекалась, затягивая дыры омута.
– Дурак… – хрипло выдохнул Феликс, стаскивая с плеча длинные стебли кувшинок.
Он встал и побрел прочь, стараясь не оглядываться на блестящее лунной дорожкой озеро.
Глава 13
Девицы ночью темной надумали гадать,
И стали воск топленый на воду выливать.
Из этой их затеи не вышло ничего —
Все замуж собирались за парня одного!
И девки передрались,
И свечек не осталось…
Синьор Винченце, по которому так соскучилась красавица русалка, вовсе не собирался сидеть ночь напролет в библиотеке усадьбы. С превеликим трудом отбившись от порой не в меру услужливого приятеля, велел и слугам его не беспокоить. Запер изнутри массивные дубовые двери, погасил все свечи. В хорошо заправленной маслом лампе прикрутил фитиль и поставил ее в пасть камина – пустующего по летнему времени. Это для создания полоски приглушенного света в щели под дверью, и книги будут в безопасности. А на случай, вдруг кому-то вздумается заглянуть в окна снаружи, он развернул кресло к камину так, чтоб высокая спинка оставила простор фантазии наблюдателя. И на сиденье еще бросил плед, наполовину свесившийся на пол – между гнутыми ножками образовалась занятная тень.
Вскочив на широкий подоконник, обернулся и задернул легкие шторы. После распахнул окно и спрыгнул в темный сад. Спохватившись, потянулся обратно за шляпой и заодно тихонько прикрыл створку.
Вдохнул сладостный воздух, напоенный ароматами цветов, звенящий песнями сверчков, надел шляпу и отправился по делам – важным и не терпящим отлагательств.
Недосуг Глафире было к русалкам на посиделки ходить. Нынешней ночью она наметила разобраться с одним очень серьезным вопросом. Крайне насущным. Настолько важным, что разрешить его можно было исключительно при помощи гадания. Конечно, время нынче неурочное, но до будущих святок откладывать никак нельзя.
Днем, пока все соседи были на грядках-пахотах, она украдкой, никем не замеченная, отнесла в баньку два зеркала – большое квадратное и поменьше овальное, – еще пару подсвечников, вышитую красными оленями скатерть да каравай хлеба с солонкой.
Пожалуй, было бы проще спросить совета у карт. Но сама Глаша раскладывать не умела, единственно твердо зная, что червовый туз – к любовному письму. А посвящать в свои сомнения подружек не хотелось – еще, чего доброго, на смех поднимут, задразнят, уж она-то их знает, сама такая же…
Как ночь настала, пошла Глаша в баньку. Закрыла дверь, завесила окошки. Зажгла две свечи, постелила на лавку праздничную скатерть. Расставила зеркала – то, которое побольше, прислонила к обшитой свежими смолистыми досками стене, а которое поменьше пристроила напротив первого. Между поставила подсвечники. Рядом положила, развернув полотенце, каравай с солонкой. Вообще-то положено было накрыть стол на двоих, с тарелками-ложками. Но Глаша посчитала, что и этого достаточно. Хлеб свежий, прям дышит, только из печки. Вон какой аромат поплыл, ажно слюнки потекли. Отщипнув глянцевую хрустящую корочку, запихнула в рот, даже не посолив. Принялась стягивать с себя сарафан. Расплела косу, аккуратно свернув ленту рулончиком, сняла крестик, браслет с перстеньком. Подумав, оставила сережки – дедуля недавно подарил, налюбоваться еще не успела… Еще подумав, вздохнула и взялась за подол рубашки. Но прежде оглянулась – не подглядывает ли кто? Так и есть – на пороге сидел Василий, сверкая желтыми глазами, с интересом поглядывал на хозяйку.
– Тьфу на тебя! – вздрогнув, воскликнула Глаша. – Чего пугаешь, ирод окаянный?! Иди-ка давай отсюда!
Но кот уходить не пожелал. Вместо этого запрыгнул на полку, тянувшуюся через весь потолок, и спрятался за стоявшими там ушатами да ведрами с вениками. На протянутую руку с игривой мордой замахал лапами, правда, без когтей.
– Ладно, сиди себе. Только тихо и не мешай! – пригрозила ему Глаша.
Высунувшись наружу, поглядев-прислушавшись, Глафира снова закрыла отворенную зверем дверь. Вернувшись, сняла сорочку и уселась перед зеркалами на перевернутое кверху днищем корыто.
Пока она наводила зеркала друг на дружку да поправляла свечки, Василий у себя наверху, виртуозно обойдя все препятствия, подобрался поближе. Покрутившись, улегся прямо над зеркалами, свесив лапу, спустив хвост, положив ушастую голову на край доски.
– Суженый мой, ряженый… – шептала Глаша.
Вообще-то она уже определила для себя несколько кандидатов в ряженые, но пока колебалась, терзалась сомнениями. Гадание должно было вселить в нее уверенность, помочь определиться в выборе: по сути, ни много ни мало решить все ее дальнейшее будущее!
– Суженый-ряженый, – бормотала она, тревожно вглядываясь в мерцающий коридор зазеркалья, – приходи ко мне ужинать…
Через полчаса от усилий в глазах заплясали искорки. Но Глафира сдаваться не собиралась. Она продолжала упорно высматривать в зеркалах грядущее, сидела, покрываясь гусиной кожей, подперев щеку кулаком и отколупывая кусочками корочку у каравая, жуя уже без особого аппетита.
Еще через полчаса взгляд ее сам собой все чаще соскальзывал чуть выше бесконечного коридора – туда, где в золотистом сиянии оплывающих слезами свечей красненькими камушками поблескивали новые хорошенькие серьги. Впрочем, ежели приглядеться, глаза у нее тоже блестят не хуже яхонтов лазоревых. И тоже вполне неплохо смотрятся на курносом личике с пухлыми губами бантиком. Только почему-то становятся все уже и уже…
Давно уж бросив сладко зевать, кот посапывал наверху, изредка подергивая лапами, рискуя свалиться хозяйке на голову.
Немудрено, что самое главное оба едва не пропустили.
Снаружи послышались шаги, раздался вежливый стук. Приятный мужской голос поинтересовался:
– Ау? Тут есть кто-нибудь?
Василий продолжал спать, даже ухом не повел.
Глафира замерла, боясь не то что пошевелиться – дышать. Кот не проснулся, значит, ничего не слышал. Значит, это слышит только она. Выходит, это и есть то самое? Ради чего она это вот?..
Не дождавшись ответа, пришелец отворил дверь и переступил порог.
– Простите, если помешал, – продолжал он громко, обращаясь к предполагаемым хозяевам. – Смотрю, у вас тут свет горит. Думаю, может не спят, может, дорогу подскажут – я тут заблудился немно… Ого! – воскликнул он, заметив наконец девушку. Но немедля закрыл себе глаза ладонью, развернулся и ретировался. И уже из-за двери торопливо добавил:
– Извините, я вовсе не хотел вторгаться. Но вы промолчали, и я… Scusami, perfavore!
Глафира успела рассмотреть своего неожиданного, но не нежданного гостя в большом зеркале: высокого роста, со светлыми вьющимися волосами, одет так, будто собрался на королевскую охоту… Неужели это вот он – ее судьба?! Неужели этот заморский маркиз, этот синьор Винченце, которого она видела вчера впервые в жизни, – послан ей провидением?..
А кстати, куда это пропал его смешной нерусский выговор?..
Не дождавшись никакой ответной реакции, Винченце был вынужден вновь заглянуть:
– Синьорина, вы вообще-то в порядке?
Девушка не шелохнулась.
– Синьорина, что с вами? – уже не на шутку встревожившись, он подошел поближе. – Вам плохо? Вы вся дрожите.
Но она, даже не моргая, неотрывно смотрела в зеркало.
Винченце помахал рукой у нее перед глазами. Не помогло.
– Наверное, это какой-нибудь местный ритуал? – предположил он, растерянно оглянувшись на необычную обстановку. – Однако странный… Ну ладно, пойду, не буду мешать. Извините.
Глафира открыла было рот – у явившегося на свидание призрака непременно нужно потребовать подарок!
Но тот вдруг сам вернулся, старательно отводя взгляд на темнеющую в углу бадью:
– Ах да, mi b proprio sfuggito…
Собственно, вас-то я и искал, синьорина. Хотел вернуть одну потерянную вами вещицу.
И положил на скатерть складной ножик, который вчера она все утро разыскивала, перевернув вверх дном всю избу вместе с двором и амбаром.
– Спасибо, – шепнула она пересохшими губами, быстро схватила ножик и, вскочив с места, пронзительно закричала: – Чур меня, нечистая сила! Чур-чур!!
Отскочив к порогу, Винченце ошеломленно воззрился на машущую на него березовым веником девицу.
Вдобавок вдруг раздался ужасный грохот – откуда-то сверху ему под ноги бросилась черная длинная тень и, едва не сбив, метнулась за дверь. Одновременно, опять-таки сверху, с лязгом упало на зеркала пустое ведро, отчего во все стороны со звоном брызнули осколки. Свечи опрокинулись на скатерть, пламя резво бросилось на ткань, на полотенце под общипанным караваем.
– Чур меня, нечистая сила! – вопила девица. – Почему ты не исчезаешь-то?! Убирайся прочь! Не трогай меня! Кыш!!
– Да почему ж нечистая? – мимоходом удивился Винченце.
Не теряя времени попусту, он зачерпнул упавшим ведром воду из бадьи и плеснул на занимающуюся лавку. Все зашипело, поднялся клуб белого пара.
И стало темно. Только едва серела распахнутая котом дверь предбанника.
– Чур меня!! Кыш отсюда!! Брысь, нечистая!!
– Ухожу, уже ухожу! Пожалуйста, синьорина, только не волнуйтесь так!
И вправду стоило поспешить. Едва оказавшись за порогом, пришлось прятаться за косяк – следом пролетела тяжелая фаянсовая солонка и разбилась о ствол яблони, что росла напротив.
– На счастье, – пожал плечами Винченце.
Когда миг спустя на двор выбежала Глафира – в сорочке задом наперед, с всклокоченными волосами и с тяжелым ковшиком в руках, – таинственного гостя уж и след простыл.
Только испорченная праздничная скатерть да обуглившийся каравай свидетельствовали о том, что все это ей не привиделось.
Внезапно разбуженный, напуганный и ничего не понимающий Василий, вылетев из бани, несся без остановки до самой околицы. И опомнился, обнаружив себя сидящим на высоком клене, вцепившись всеми когтями в толстую ветку. Только тогда Василий позволил себе отдышаться. И осмыслить сложившуюся ситуацию.
Приятно обдувал вздыбленную на спине шерсть прохладный ветерок. Уютно шелестели листья…
Что его разбудило, он все равно не понял. Но то, что сейчас в беспамятстве он забрался на такую высоту, с которой самому, кажется, никак не слезть, – он осознал, едва взглянув вниз, на шевелящиеся в полумраке верхушки кустов.
Делать нечего, хоть это и противно чести и достоинству – придется громко звать на помощь.
И добрые люди откликнулись. Не сразу, правда, но пришли на выручку.
Душераздирающее мяуканье вытащило из постели хозяйку стоявшей неподалеку избы. Зевая и бурча благословения всему кошачьему роду, тетка определила источник воплей, высмотрев свисающий из зелени черный хвост.
– Ах, мать твоя кошка, кой черт тебя туда понес? Застрял, что ль, али защемил чего? Орешь-то так, хоть мертвого поднимешь… Ладно, сиди, потаскун, – сказала добрая женщина. – Сейчас вернусь, только за метлой схожу.
Василий забеспокоился и подумал, не стоит ли забраться еще повыше и подальше. Тут, на его счастье, кусты снова раздвинулись – но теперь с другой стороны. Из ветвей показалась пятнистая морда коровы с печальными глазами и обломанным рогом. Видимо, услышала голос бабы и пришла. Василий ее сразу узнал – еще утром эта самая буренка отправилась искать, где клевер слаще, и отбилась от деревенского стада. Пастух, как обычно, заметил пропажу только к вечеру и всю ночь ее аукал по лесу. А она вон, оказывается, обошла вокруг по краю болота и явилась домой с другого конца селения.
Подождав, когда корова приблизится, Василий напружинился, помахал хвостом и низвергнулся на черно-белую пятнистую спину. И когтями попридержался за шкуру, чтоб сразу не свалиться в крапиву. Обиженно замычав, буренка бросилась напролом сквозь заросли – только колокольчик глухо забренчал, – и выскочила в огороды, топча грядки.
Василий, спрыгнув по дороге, потрусил в другую сторону. Уж больно охота было поглядеть, как баба станет маршировать туда-обратно с метлой наперевес.
А тетка спросонья спуталась, отправилась к другому клену, по пути недоумевая, почему чертов кот вдруг притих. Перед изгородью, сложенной из длинных жердей, она остановилась, поняв свою ошибку. Однако без наводящего мяуканья найти нужное дерево представлялось непростой задачей…
Пока она стояла, обуреваемая раздумьями и комарами, Василий обежал вокруг нее дважды. Побывав за оградой второй раз, кот увидал в лесу нечто, очень ему не понравившееся. И счел за лучшее немедленно отправиться домой.
Ничего не подозревающая женщина, зевая, хлопала кровососов и сожалела о том, что вредное животное подняло ее раньше времени и что обратно под одеяльце уже не лечь, потому как все одно скоро коров доить…
Тут до нее донесся подозрительный шум. Вытянув шею и даже поднявшись на цыпочки, опершись о метлу, она попыталась заглянуть поверх кустарника. Но тот вдруг будто расступился, и прямо перед ней появился кто-то страшный, огромного роста, черный, в стальных доспехах, с головой несуразно маленькой, напоминающей чугунный утюг. И с жутко горящими, будто докрасна раскаленные уголья, злыми глазами.
