Текст книги "Русалки-оборотни"
Автор книги: Антонина Клименкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Антонина Клименкова
Русалки – оборотни
ПРОЛОГ
В некотором царстве, в некотором государстве, недалеко от деревни Малые Мухоморы…
Колеса делали полный оборот – и оси тихонько поскрипывали, словно сетуя на тяжелый груз. Запряженная в телегу лошадь ступала почти бесшумно, копыта утопали в мягкой дорожной пыли, при каждом шаге поднимая легкое золотистое облачко. Задремавший было Фома Лукич очнулся от назойливого писка. С трудом подняв отяжелевшую, будто свинцом налитую руку, прихлопнул широкой ладонью усевшегося на потную шею комара. Осоловевшим, безрадостным взглядом проводил медленно уплывающий в солнечное марево цветущих лугов, слепящий бликами изгиб реки. Осталась позади темная дуга мостика, подпертого шаткими бревнами, на локоть от зеленой воды облепленными тиной. Телега въехала под сень леса. Раскаленные добела небеса над поникшими от зноя полями наконец-то снова сменил изумрудный шатер густо сплетенных ветвей.
Почуяв блаженную прохладу, повеявшую от пока еще невидимых, но уже близких озер, лошадь повеселела – тряхнула ушами, шумно всхрапнула, точно вздохнула с облегчением. Фома Лукич тоже втянул носом сыроватый воздух, не удержался, сладко зевнул. Уставший от солнцепека, заслушался звонкого птичьего пения и совсем сомлел. Отпустил вожжи, покачиваясь на своем сиденье из мешка с мукой, незаметно для самого себя снова стал клевать носом. И очень скоро голова его вовсе упала на грудь, борода, будто жабо, легла в распахнутый ворот рубахи. Нос принялся выдувать замысловатые, хотя и однообразные трели.
Убаюканный мерной поступью «скакуна» и собственным аккомпанементом, Фома Лукич, разумеется, не замечал происходящего вокруг. Потому появление русалок для него оказалось вещью совершенно неожиданной.
Вздрогнув от оглушившего вдруг задорного клича и открыв глаза, Фома Лукич, к удивлению, обнаружил свою неспешно катящуюся телегу окруженной хороводом веселых, беззаботных девушек.
Все как одна были они в пышных венках, сплетенных из веток ивы и болотных цветов – купальниц да кувшинок. У всех волосы не в косах, как положено, а распущенные, вольно по ветру развеваются. И одеты все одинаково – в рубашки длинные, не подпоясанные, простые, но из полотна такого тонкого, что аж просвечивает. Как есть русалки!..
Фома Лукич поначалу растерялся, глядя на хохочущих и подмигивающих ему безобразниц. Потом опомнился, перекрестился, плюнул и торопливо подстегнул лошадь. А девицы-русалки, держась за руки, смеясь и распевая развеселую песенку с неприличным припевом, танцующей цепочкой обежали вокруг прибавившей ходу телеги и, помахав на прощанье, унеслись прочь своей дорогой.
– Тьфу ты!.. Обнаглела совсем нечистая сила! – пробормотал Фома Лукич, неотрывно глядя вслед исчезнувшему видению, меж тем не переставая подгонять кобылу. – Чего только не примерещится…
Когда ж он наконец-то повернул голову и вперед посмотрел – ничего уж поделать не мог. Успел только охнуть – и получил дубиной по лбу. От удара из глаз искры полетели, а сам Фома Лукич кубарем свалился с телеги. Испугавшись, лошадь пустилась вскачь, отчего вслед за ним скатились еще бочонок с маслом да два мешка муки.
Однако разбитым лбом несчастья Фомы Лукича не ограничились. Сверзшись с облучка, он угодил в колючие кусты малины, после чего, будто яйцо по пасхальной горке, изрядно прокатившись по склону, по кочкам, сучкам и разному хворосту, оказался на дне глубокого оврага. Остановился, пребольно стукнувшись хребтом о ствол сухой корявой осины.
Поднялся на четвереньки – и увяз по локоть в тухлой болотной жиже.
Сплюнув прошлогодний багряный лист, замер, прислушиваясь, не бегут ли за ним эти неожиданно напавшие разбойники… Так и есть – сверху, с откоса слышался приближающийся шум. Фома Лукич заспешил, заторопился, но встать не сумел – руки-ноги разъезжались на склизких кочках. А разбойники уж близко… Вдруг кусты раздвинулись – Фома Лукич в ужасе распластался на земле, прикрыл голову руками. Прямо над ним со страшным грохотом что-то врезалось в дерево, с треском раскололось и обрушилось на него сверху, на ушибленный хребет…
Часть первая ЦВЕТОЧКИ
Глава 1
Заиграйте, струны тонкие,
Ой. да спойте, гусли звонкие,
О делах старинных,
О событьях дивных.
То ли быль, а то ли небыль —
Я не знаю, сам там не был…
Василий напружинился, подобрался… Но вдруг замер, прислушиваясь. До заветной цели оставалось всего каких-то два прыжка – но за забором послышались шаги. Это еще кого несет? Все нормальные люди сейчас либо в поле, либо на огородах… На всякий случай Василий юркнул в кусты. Может, это староста вернулся? Если узнает, что его хотели обокрасть – уши надерет. А Василию ушки дороги, они ему еще понадобятся. Сейчас вот, схоронившись в крыжовнике, он их навострил – походка явно немолодая, шаги шаркающие. Приближаются к калитке… Василий повел носом – пахнуло жареными семечками. Все ясно, это не староста. Это одна из тех-кто-сидит-на-лавочке. Василий расслабился. Их он не боялся, они не опасны – если и заметят, ни за что не догонят.
Сквозь щели в досках было видно цветастую юбку, прошествовавшую мимо калитки, стоптанные войлочные тапки. Проводив их взглядом, Василий подождал еще чуток. И лишь убедившись, что снова стало тихо, покинул убежище. Осторожно, неслышной легкой тенью устремился к крыльцу. Конуру Гектора – хоть тот сладко спал, зажав в зубах кость и пуская слюни, – благоразумно обошел стороной. На кур внимания не обратил, не до них сейчас.
На крыльцо взлетел одним прыжком – точно на перила. Удержал равновесие, встал прямо. Поднял голову, щурясь от бьющего в глаза яркого солнца, оценил расстояние.
Веревка оказалась натянута выше, чем он думал. Зато развешанная на ней рыба вблизи выглядела намного крупней и привлекательней. И засохнуть, одеревенеть окончательно кажется, еще не успела…
Василий поднялся, вытянулся во весь рост, обняв столб – но веревку привязали почти под самым козырьком крыши, отсюда не достанешь. Он попробовал подтянуться, но тоже не получилось. Неудобно, не уцепишься как следует, столб гладкий, без всяких зарубок, резьбы, не то что у соседей…
Тут надо подумать, решил Василий. И уселся размышлять.
Меж тем желтые глаза его по привычке зорко следили за курами и цыплятами, гуляющими по двору, за сопящим Гектором, залетающими без толку бабочками. Жаркое летнее солнце припекло бок, захотелось спать. Василий улегся поудобней, покрепче вцепился в дерево, свесил с перил одну ногу. Глубоко вздохнул. Пахло липой, смородиновым листом, петрушкой с грядок, хозяйкиными цветами. Со стороны речки тянуло сыростью, стиркой, лягушками и мокрыми гусями. К вечеру гроза, пожалуй, соберется…
Но лучшие ароматы веяли свыше.
Василий снова поднял голову, посмотрел пристально и внимательно. Самая большая, самая вкусная рыбина висела посредине. Чуть покачивалась от ветерка, будто хвостом дразнит. От тяжести улова веревка к середине провисла дугой… Так-так. А если встать не у столба, а здесь?.. Только б не свалиться.
Тапки и юбка, заставившие поволноваться Василия, действительно принадлежали безобидной старушке – на вид сущему божьему одуванчику. Также облик «одуванчика» дополняли аккуратный передник и косынка, кокетливо повязанная поверх седой косы, замысловатым кренделем уложенной на макушке. Степенно шествуя по дорожке меж изб и огородов, обходя сторонкой непомерно разросшиеся под заборами кусты крапивы и вполголоса грозя вредному растению зелеными щами, старушка не забывала заодно внимательно оглядывать соседские огороды, сквозь щербатые плетни пересчитывать чужие грядки и оценивать, ладно ль хозяйки простирали развешанные сушиться скатерти-полотенца.
Велись данные наблюдения не любопытства ради, а чисто для порядку. Ведь кто-то же должен знать, что происходит в деревне. Чтоб в случае надобности дать кому-нибудь верный совет. Пусть даже если не спросят. А дабы, не приведи боже, не ошибиться, собранные сведения и новости тщательнейшим образом нужно было обсудить и взвесить…
– Кажись, дождь собирается, – вместо приветствия сказала старушка, усевшись на лавочку возле второго, точно такого же божьего одуванчика.
– Нет, не будет, – сказала соседка, одолжив подруге горсть подсолнечных семечек – прошлогоднего урожая, нынешние еще не поспели.
– Благодарствую, – кивнула та. – Да как же не будет? С вечера поясницу ломит…
– Ой, девоньки, а мне в ногу как вступило – не отпускает!.. – сообщила еще одна, третья старушка. И в самом деле, подошла прихрамывая. Села по другую руку и тоже угостилась жареным лакомством, зачерпнув горсть из полного передника средней.
– Вот и я говорю! – обрадовалась поддержке первая, сплевывая шелуху, – К вечеру непременно хлынет.
– Нет, дождя не будет, – сказала средняя, прищурившись на ясное безоблачное небо. Подумав, весомо добавила: – Гроза собирается.
– Тьфу ты! – в сердцах хлопнула себя по больной коленке третья соседка и тут же болезненно охнула.
Исчерпав тему, подруги в задумчивости сосредоточили внимание на семечках. Занятию сему они, по всей видимости, предавались регулярно – чему свидетельствовала трава вокруг лавочки, прораставшая будто не из почвы, а из толстого слоя шелухи.
Сама лавочка имела чрезвычайно выгодное расположение – возле колодца, сооруженного точнехонько на середине единственной улицы деревни. Улица эта походила на большое коромысло, очерченное двумя ровными рядами домиков: одни стояли как положено, задворками к лесу, окошками к речке; другие – наоборот, смотрели на соседей напротив, повернувшись задами к берегу, на склоне которого примостились баньки и сараюшки. Близ колодца, украшенного двускатной кровелькой с фигурным коньком, избушки расступались, заборчиками палисадников окаймляя широкий спуск к воде. В общем, идеальное место с замечательным обзором – оба конца селения будто на ладони. Лучшего места для посиделок и не найти. Старушки грели на солнышке косточки, делились семечками и свежими слухами, а заодно, обладая прекрасным для своих лет зрением, не упускали из виду ни единого происшествия из жизни односельчан.
– Ой, гляньте-ка, девоньки! Староста куда-то поспешает, – заметила одна.
– И правда – Петрович! Куда это он торопится? – спросила вторая.
– Так за почтой, не иначе.
– Зачем?
– За почтой, говорю!
– Не кричи, не глухая! Зачем ему за почтой-то? Недавно ведь бегал.
– Так он письмо ждет. Давно уж приятелю своему, игумену, в монастырь отписал про все здешние безобразия. Поди, просил войско попов прислать.
– Это еще зачем?
– Зачем да зачем! Нечисть выводить, по углам святой водой кропить, крутом околицы крестным ходом ходить… Здравствуйте, Иван Петрович!
– Доброго здоровья, Иван Петрович!
– Куда это вы торопитесь, Иван Петрович?
– И вам не хворать, бабки! – буркнул на ходу староста, поспешно переходя с тенистой стороны улицы на солнечную – но подальше от колодца.
– С ним по-людски, а он… Тьфу! – дружно сплюнули ему вслед шелухой старушки.
– Нашел «бабок»! – надулась первая. – На себя бы поглядел.
– Теперь-то вот! А в свое время нос не загибал, свататься приходил. Старей себя не посчитал… – припомнила вторая, да прикусила язык: две другие переглянулись меж собой, явно слыша о таком деле впервые.
Малое время спустя староста проделал обратный путь тем же маршрутом. В руке он крепко сжимал помятый конверт. Однако на сей раз подруги не удостоили его разговором, нарочито громко принявшись обсуждать проблему мужской плешивости.
Но Ивану Петровичу Потапову нынче было не до вредных старушек. Он торопился домой. Читать такое важное письмо посреди улицы просто нельзя. Мимо бабок он постарался пройти чинным, спокойным шагом – но дальше не утерпел. К себе во двор почти вбежал, распинав квохчущих, путающихся под ногами кур, был облаян собственным сторожевым псом и, забыв шугануть кота, подбиравшегося к вывешенной на крыльцо вялиться рыбе, буквально ворвался в дом.
В сенях Иван Петрович столкнулся со своей внучкой Глашей, которая, подоткнув подол и встав на четвереньки, намывала полы. Резко распахнувшаяся дверь пришлась девушке точно по макушке, и, опрокинув ведро, она отлетела к лестнице.
– Ну опять, дедушка!.. – жалобно воскликнула Глаша.
– Эх, что ж ты какая непутевая, – вздохнул Иван Петрович, поднимая внучку из лужи. И добавил загадочно: – Ну ничего, и с этой бедой после разберемся.
В горнице даже не присел – варварски разорвал конверт. Пробежал глазами по строчкам, шевеля губами и бородой. Дошел до конца – принялся читать сначала, еще раз, только теперь медленнее. Отложил листок, задумался.
– Глаша! – позвал староста, складывая письмо.
Из сеней приглушенно доносился голос, тихонько мурлыкающий песенку.
– Глафира, глухая тетеря! – крикнул Иван Петрович неожиданно зычно.
– А-а?! – послышалось из сеней. А следом раздался грохот – как будто что-то тяжелое уронили на что-то стеклянное. – Чего шумите, дедушка?
– Какой сегодня день, Глаша? – спросил Иван Петрович, морща лоб и насупив седые брови.
– Хороший, солнечный, – отозвалась Глаша, сметая невидимой метлой невидимые осколки.
– Да нет! Что сегодня?
– Пятница, кажется. Точно, пятница! Позавчера же у Тишки были именины.
– Какого еще Тишки?.. Ох, да не про то я! Число нынче какое?
– Да вроде двадцать восьмое…
Иван Петрович охнул, шлепнул себя ладонью по лбу, суматошно всплеснул руками и выбежал из дому, крича на ходу:
– Телегу мне! Телегу!..
– Да где ж взять, дедушка? Все ж лошади в поле…
Когда хлопнула дверь, дремавший Василий от неожиданности чуть не свалился. Хотел спрыгнуть и по привычке удрать в кусты – да только старосты уж и след простыл. Василий покосился на оставшуюся не притворенной, качающуюся на петлях калитку: не почудилось ли спросонок?..
На крыльцо вышла Глафира. На нее Василий и ухом не повел. Только замурлыкал негромко, с достоинством, почувствовав ее руку на своей спине.
– К чему бы это, интересно? – задумчиво спросила Глаша.
Василий не ответил, хотя хозяйкино любопытство разделял. И был вознагражден за молчаливое согласие – рыбкой из той самой, желанной связки. Не самой маленькой, нужно признать, но и не особо крупной. Да и очень уж скоро куда-то пропавшей.
Закопав под крыльцом рыбий хвост – на черный день, – Василий, облизываясь, вернулся обратно на перила. Все-таки отказываться от поставленной цели он не собирался. Стоит проверить столь долго обдумываемый способ. Да и оставшиеся хвосты свисали так заманчиво…
Иван Петрович очень торопился. Бережно спрятав за пазуху так взволновавшее его письмо, староста поспешил к кузнецу – только он один мог помочь, у него была единственная свободная лошадь.
Кузница располагалась на другом конце селения. Иван Петрович предпочел бы пройти огородами, лишь бы снова не попасться на глаза бабкам – кабы не срочное дело. На маневры времени ну совсем не было, письмо и так сильно задержалось в пути. Малейшее промедление – и староста окажется в пренеприятнейшем, чудовищно неловком положении!..
Еще издали Иван Петрович заслышал стук тяжелого молота, звонкий гул наковальни и сиплый скрип горна. О том, что кузнец на месте и занят работой, говорил и столб сизого дыма над крышей. Это хорошо. Иван Петрович вздохнул, правда, не слишком свободно – оставалось еще уговорить его дать лошадь, а это было совсем не просто. Всем в деревне известно, с каким уважением и даже трепетом относится кузнец к своему коню. Односельчане в толк не могли взять, почему, купив здорового жеребца, он не пускает его работать в поле, верхом не ездит и в телегу запрягает лишь в случае крайней нужды. Зато холит и лелеет пуще молодой жены (которой, впрочем, у него покамест не имелось). Иван Петрович это тоже знал, но иного выхода для себя не видел. Потому решительно направился к распахнутым дверям кузницы…
– Рыжего одолжить? – переспросил кузнец, нахмуря белесые брови и почесав веснушчатый нос.
Иван Петрович в очередной раз подивился – даже на раскрасневшемся от печного жара лице собеседника конопушки проявлялись отчетливо и ярко. Как же они, должно быть, засияют, если кузнец вдруг перестанет ежедневно обжигать физиономию?..
– Понимаешь, Егорушка, – снова принялся объяснять староста, – срочно надо. Только до города и обратно. Не для себя ж одного стараюсь – для всех как лучше хочу…
– Двоих, говорите, забрать? – снова переспросил Егор, скосив глаза на предмет разговора, пасшийся здесь же неподалеку – за огородом.
Конь игреневой масти, тяжеловозной породы, трех аршин в холке, ничего не подозревая, мирно пощипывал травку, жуя за обе щеки, налитые будто дыньки, да обмахивал рыжие бока длинным хвостом льняного цвета.
– Двоих, – поспешно закивал староста. – Я сам не сяду, рядом пойду, не тревожься.
– Нет, – покачал кудрявой головой кузнец, – Не потянет. Надорвется.
– Надорвется? Этот?.. – опешил Иван Петрович и еще раз оглянулся на жеребца – словно там вдруг по волшебству могла появиться совсем другая лошадь.
– Что хотите просите, дядя Вань, но коня не дам, – уперся кузнец. – Видал я этих монахов – один за пятерых сойдет. Толстые, как бочки, прости господи…
– Да что ж мне тогда делать? – растерялся Иван Петрович.
Но было уж ясно, что кузнеца не переубедят никакие доводы и резоны не разжалобят.
Однако долго предаваться отчаянью старосте не пришлось. Спасение явилось неожиданно – в клубах пыли, по дороге со стороны озера.
Из лесной просеки на опушку, поскрипывая мягкими рессорами, выехала бричка, запряженная упитанной каурой кобылой, чьи лоснящиеся крутые бока дорогим атласом отливали на солнце. Управлял повозкой человек средних лет, в шляпе и с усами, одетый по-городскому – в светлый клетчатый костюм-тройку и с шелковым галстуком на шее. Сзади, привязанная за поводья, нехотя плелась вторая лошадь, серая с подпалинами.
Повозка остановилась возле кузницы. Каурая всхрапнула и меланхолично повесила голову, не обратив внимания на то, что вызвала горячий интерес со стороны рыжего жеребца. Тот, завидев гостей, бросил пастись и подошел поближе, перекинул лебединую шею через ограду и уставился на лошадок, торопливо дожевывая торчащий изо рта пучок травы.
– Здравствуйте, дорогой Игорь Сидорович! – раскланялся с приезжим староста.
То был давний знакомый – господин Антипов, управляющий в расположенном неподалеку поместье барона фон Бреннхольца.
– День добрый, Иван Петрович, – приподнял шляпу и управляющий. – Вот, еду в город. Дай, думаю, и к вам загляну. Кобылу бы подковать надо, – кивнул он на привязанную лошадь.
– Подковать? Это можно, – кивнул кузнец.
– В город едете? – встрепенулся Иван Петрович.
– Да, незапланированные расходы, – развел руками господин Антипов. – Молодой баронет наш, понимаете ли, на летние каникулы прибыл…
– Он всё в гимназии состоит? – спросил староста.
– Все учится, точно так. Да в прошлом году б кончил, кабы охота была. Да и не ученье у них в городе-то, а все баловство одно, Иван Петрович! Когда дома жил, при гувернантках, не наглядишься – чудо, а не чадо! Нынче ж, после всех этих гимназий, ни отца, ни мать слушать не желают.
– Безобразничают? – сочувственно покачал головой староста.
– Не то слово! – тяжко вздохнул управляющий, наблюдая, как кузнец уводит расковавшуюся лошадь. – И ладно б один куролесил. Силушка-то у него вправду молодецкая, девать некуда. Да разума только маловато, много бед не наделает, ежели присматривать хорошенько. Ну окошки побьет или там изгородь разломает… Так намедни приехал погостить приятель их. Совсем покоя не стало!
– Тоже гимназист?
– Черт его знает! – пожал плечами Игорь Сидорович. – По возрасту уж студент, должно быть. Итальянец.
– Итальянец?! – ужаснулся староста. (Дело в том, что недавно Глаша раздобыла где-то книжку под таким названием – только пролистав начало, дедушка полночи проворочался от кошмаров.)
– Так точно-с. Синьор Винченце. Да сам-то он тихий, воспитанный. С барыней ласковый, точно кот, с бароном в шахматы играет. Но фантазией богат, что и говорить! Выдумает какую-нибудь шутку – и Артуру Генриховичу подскажет. А тот только и рад со скуки каверзу устроить…Вот на днях, – продолжил он, воодушевленный вниманием слушателя, – придумали стрелять из ружей по целям. И вместо того чтоб в лес пойти, на охоту, как все приличные люди, принялись палить по дровам.
– Это как же? – подивился Иван Петрович.
– А вот так. Мальчишки поленья вверх подкидывали, а Артур Генрихович с приятелем поленья-то подстреливали. Вот скажите, что за охота? То бишь чего ради? И пороху впустую извели, и поленница на ветер – в буквальном смысле слова. Весь двор в щепках, а печи топить нечем!
– М-да, непорядок…
– Какой уж тут порядок! Вся усадьба вверх дном… Позавчера заявляют: что это, батюшка, у нас все лошади жирные такие? Надо бы их в форму привести. И что вы думаете, Иван Петрович? Скачки устроили! С препятствиями. Вывели всех коней, выбрали себе самых дородных, на остальных посадили дворовых мальчишек – и вперед! По саду, через забор – в огород по грядкам, опять через забор, через овраг, мимо домов через баньки, через пруд… И так пять кругов. Вот, извольте видеть, подкову потеряли.
– Немудрено, – согласился староста.
– И странно, что одну только. Нет, уж если за что возьмутся, – продолжал управляющий, – пиши пропало! Теперь у нас так заведено: бузить и грохотать всю ночь напролет, к рассвету угомониться, завтрак проспать, встать дай боже к обеду – обед нынче у нас подают, когда б уж ужинать пора, – а после опять всю ночь куролесить. Такая катавасия начинается, хоть под печку прячься.
– Сказывают, в столицах такой обычай.
– То в столицах. А у нас в поместье от такого обычая все как полоумные стали. Барыня с головной болью совсем слегла. Я, хоть и в отдельном флигеле квартирую, и то без сна маюсь. А этим двум все как с гуся вода!.. Вчера на чердаке ревизию наводили, – господин Антипов уж не мог остановиться. – Полдня всякий хлам из окон во двор выбрасывали. Веселились – точно на ярмарке. Ближе к вечеру нашли мольберт барыни, старый – она про него уж и забыла. И тюбики при нем. Так до ночи сидели тихо, разводили краски всякими маслами и скипидарами. Сами все перемазались, и в гостиной скатерти и салфетки стали – только брось и выкинь. Да не в том беда. Как стемнело, решили они стену флигеля, где я проживаю, расписать фреской под окружающий пейзаж. Понимаете ли, чтоб иллюзия возникла общей прозрачности строения. Вот как будто смотрите вы на дом – а лицезреете вид природы, что он взору собою загораживает. Взялись, стало быть, основательно: привели мужиков, притащили досок. Стучали без остановок – глаз не сомкнуть. Костер развели большущий, потому как ночь уж наступила, ни зги не видно. И от огня-то скипидар в ихних красках возьми да полыхни. По банкам-склянкам во все стороны – угол каретного сарая загорелся! Еле потушили… Ладно, дальше опять тихо художествовали, до самых петухов. За полночь у них краски кончились, и они почивать отправились. Только прежде подсчитали, сколько чего еще надобно, чтоб фреску дописать – и записочку составили. Бумажкой камешек обернули, да мне в окошко спальни закинули. Благо ставни по жаре открытыми оставил, не то б стекла побили. Я тогда только задремал, и камушек этот мне угодил ровнехонько по уху… Вот, Иван Петрович, стало быть, еду за красками, – закончил наконец Игорь Сидорович.
– Не поздно ль отправились? – усомнился староста. – Поспеете ли?
– Да что торопиться, – усмехнулся управляющий. – Раньше вечера и не вспомнят.
Облегчив душу беседой и оставив кобылу на попечении кузнеца, Игорь Сидорович отправился-таки в город, захватив с собой попутчиком и Ивана Петровича. Милое дело – скрасить дорогу приятным разговором, благо поговорить, как всегда, нашлось о чем. Посетовали на дождливый сенокос, на наступившую теперь так не ко времени засуху, поделились опасениями касательно будущего урожая. И снова перешли на тему молодого поколения. Иван Петрович всласть пожаловался на неугомонную внучку, у которой вечный сквозняк в голове, и не уродись она девчонкой, отдал бы кому-нибудь в учение, а так только и знает, что книжки читать да по лесу бегать с пустой корзинкой. Да ведь и книжки читает пустяковые! Все переводные с французского да английского романы, где никакой пользы и душеспасительности, одни глупости да легкомыслие.
– Уж я-то знаю, – сетовал староста. – Зряшное утомление глаз и трата времени. Я, когда книжки с ярмарки-то привожу, наперед лично обстоятельно всё пролистаю.
– Ничему хорошему эти иностранцы нашу молодежь не научат! – подытожил господин Антипов. И для пущего доказательства поведал еще о нескольких эпизодах из жизни хозяйского семейства – за неимением собственного.
Глава 2
Ой, пойду я во лесок,
Нарублю осинок.
Ой, достали упыри!
Будет поединок.
Господин Антипов был неточен, сказав, что молодой фон Бреннхольц с приятелем утихомирились за полночь. На самом деле случилось это уже под утро, когда заря нежной акварелью расцветила горизонт…
Правда, прежде баронет (так его называли домашние на светский манер) тайком наведался на кухню, где из буфета похитил початую бутылку вишневой наливки и половину жареного цыпленка.
А вот друг его, синьор Винченце, похоже, вовсе не собирался ложиться спать. Вместо этого он решил совершить прогулку, подышать свежим воздухом. Ну или сделал вид, что гуляет…
Он усмехнулся, но оглядываться не стал. Пристальный взгляд на себе он ощутил, едва покинув дом. Потому планы пришлось сразу изменить – раскрывать истинные цели своей «прогулки» он не собирался никому. Тем более внезапно отросшему «хвосту».
И с чего бы это вдруг им заинтересовались местные стражники? Кажется, ничего особенного он себе не позволял. Так, просто погостить приехал, приникнуть к благодатному лону матери-природы, набраться свежих сил…
Стражник неотступно следовал за ним через все поместье: покрутился, будто привязанный, по саду, вокруг пруда, где плещутся отличные окуньки – не забыть бы, кстати, завтра пригласить барона на рыбалку… Не отстал и на окраине села. А в перелеске возле озера так вообще чуть в затылок не дышал – боялся упустить, видно.
Ох, не любит он это делать, неохота. Больно заря красивая по небу разлилась, жалко настроение себе с утра портить… Да видно, придется.
У берега, покачиваясь на воде, были привязаны к колышку две рыбацкие лодки. Весла нашлись тут же, лежали сложенные на днищах. Винченце не хотелось еще и сапоги промочить, потому он подтащил поближе к сухой песчаной бровке ту, в которую за ночь натекло меньше сырости. Притворившись, будто собирается отвязать веревку, наклонился, вынул крепкое весло из-под лавки и, резко развернувшись, с размаху огрел не в меру любопытного стражника. Неожиданно, однако не слишком сильно, дабы оглушить, но не прикончить ненароком на месте.
Стражник, как и следовало ожидать, упал на влажную от росы траву, успев лишь удивленно охнуть. Проявившись, он оказался коренастым, широкоплечим мужиком. Пожалуй, в честном бою Винченце с таким бы не справился. Хотя, чего уж тут скромничать, встречались противники помощней– и ничего, жив пока. В отличие от них.
Оттащив бессознательного стражника в ближайшие кусты, Винченце тщательно обследовал его карманы, пояс и за пазухой. В карманах нашелся лишь полупустой кисет с махоркой – брезгливо сморщив нос, выкинул эту вонючую гадость подальше в колючки. За пазухой ничего не обнаружилось, кроме выжженного на волосатой груди клейма, удостоверяющего личность дозорного стража Северо-Восточного округа.
– Che bellezza!
– мурлыкнул он довольно. – Какой же я у себя умный…
От пояса отстегнул симпатичный ухватистый топорик. И приличный охотничий нож с широким лезвием, в плетеных кожаных ножнах.
От обыскивания в области живота-поясницы задержанный страж очнулся:
– Не трожь, Маруська… – простонал он, вернее, прогудел сиплым басом. Но, открыв глаза, вскинулся, будто ужаленный, рванулся назад, врезавшись спиной в ствол березы: – Ты кто?! Ты чего это меня?..
Тот усмехнулся, беспечно играя с ножом – вертел его, надев петлю ножен на палец, со свистом описывая круги.
– Спросить тебя хотел, amicone
. Зачем ты следить за мной вздумал, а? Чем тебе моя персона не приглянулась? Вроде и фигурой, и физиономией вышел вполне себе ничего, ни одна ваша столичная княжна не в претензии. Cosa vuoi?
Страж с великим трудом пытался осмыслить сложившееся положение. И было видно, сколь тяжко дается ему мыслительная деятельность. Чтоб подстегнуть процесс, итальянец перестал ласково улыбаться. Подавшись вперед, молниеносным движением обнажив клинок, приставил добросовестно отточенное лезвие к горлу собеседника. А для пущей убедительности слегка наступил носком сапога сидящему на шов между штанинами.
– Говори! – приказал он свистящим шепотом. – Один за мной следил?
Тот закивал – мелко тряся головой, опасливо косясь то на нож, то на сапог.
– Не врешь?!
– Вот те крест, барин! – запаниковал стражник и вскинул было руку, да вовремя опомнившись, плюнул.
– Кто еще знает? – продолжал наседать. – Кому обо мне говорил? Начальнику своему? Жене?
– Никому, холостой я… – прохрипел тот в ответ.
– Ладно, – смилостивился наконец итальянец. – Отпущу. Только дай слово, что оставишь меня в покое и впредь досаждать, ходить по пятам не станешь. И никому про меня не скажешь. Ну поклянись! Могилой матери.
– Клянусь! – охотно закивал стражник.
Он его отпустил. Отступил на шаг. Засовывая клинок в непривычный чехол, вдруг пошатнулся, будто оступившись – но не упал, а вскинув руку, бросил нож назад через плечо. Прокрутившись дважды в воздухе, клинок вонзился в горло выпучившему глаза стражу. Только после того, как стражник вновь упал наземь – трава под ним покрылась алой росой, – только сейчас оглянулся назад, на ствол сосны за спиной. В красноватой коре, на уровне глаз торчал воткнутый на пол-лезвия другой нож. На клинке повис, зацепившись за гарду, золотистый, срезанный в полете волос.
– М-да, что-то я расслабился в последнее время, – сдунув волосок, с сожалением констатировал он. – Так и без головы остаться недолго… – А повернувшись к телу, спросил – опять-таки самого себя: – Подкидыш, что ли, сирота оказался?.. Эх, guarda caso
, что с людьми делается – и на слово чести нынче положиться невозможно…
Вздохнув, он принялся за дело. На всякий случай искромсал вкривь и вкось клеймо стража и прицепил обратно оружие. Только трофей – нож, срезавший с макушки волос, – оставил себе. На память. И скатил тело, точно бревно, с берега в воду. С трудом, надо признать, и сожалением – не хотелось портить хрустальную чистоту озера. Но от местных аборигенов он слышал, что как раз в этом месте большая глубина и здесь никто не купается, боясь угодить в ледяные струи омута…
Закончив, отошел подальше, вымыл руки, зачерпнув горсть ускользающей сквозь пальцы прохладной синевы неба… Эх, такой день испорчен с самого начала! Досадно. Но ведь не он же искал неприятностей. Надо поскорей выбросить случившееся из головы…
