Текст книги "Русалки-оборотни"
Автор книги: Антонина Клименкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
– Лучше с меня начните, – предложил Винченце.
– Да-да, сейчас… – Глаша послушно подбежала к нему, тоже подергала, потянула – без толку.
– У меня где-то ножик был, – сказал Винченце, – посмотрите, пожалуйста, в куртке.
Привстав на цыпочки, девушка пошарила в ближнем кармане – ничего, кроме сложенного платка. Глянула на Винченце и полезла в другой карман – куртка была расстегнута, и чтоб достать, дотянуться, ей пришлось податься вперед, наклониться, приналечь грудью на грудь итальянца. Девица чуть зарделась, тот невозмутимо отвел глаза.
– Есть еще внутренний, – сообщил он тихо.
Она запустила руку ему за пазуху, щекотно пролетела пальчиками. Он вдохнул теплый аромат склонившейся перед самым лицом лебединой шеи.
– Не нашла, – стыдливо поведала она, соскользнув вниз, отойдя назад.
– Значит, выронил в драке, – вздохнул Винченце. – Не везет…
– Ничего, я сейчас чего-нибудь придумаю, – засуетилась Глаша. – Я сейчас быстренько…
– Быстро прячься! – шепотом крикнул ей Винченце, – Сюда опять кто-то идет. Ну ни минуты не оставят в покое!..
Глафира быстрее белки юркнула в кусты, ойкнула там, затаилась.
Свет фонаря, отплясывая на стволах деревьев, отблесками загодя оповестил о приближении еще одного визитера.
– Женщина, одна, – определил Винченце, прислушавшись. – Немолодая, нетрезвая, закусывала чесноком. Фу…
И вскоре на поляне появилось новое действующее лицо: Полина Кондратьевна, не в лучшем виде, как есть в кислом клюквенном соусе, с фонарем в одной руке, с кружевным зонтом в другой, за спиной на ремне болталось охотничье ружье. Зонтик, предназначенный защищать от яркого солнца, с дождем, пусть почти совсем затихшим, справлялся много хуже.
Ямина пересекла поляну, подойдя к воззрившемуся на нее в изумлении Винченце, подняла тяжелый фонарь на уровень глаз.
– И впрямь красавец, как и расписывали, – произнесла она.
– Весьма польщен, – ответил Винченце, щурясь от тусклого света, – но, может быть, вы соизволите объяснить, что происходит? За кого меня приняли эти крестьяне и в чем, по их мнению, я виновен?
Полина Кондратьевна поставила фонарь на землю, сложила зонт, повесила за ручку-крючок на ветку сосны. Приставила к стволу ружье, дулом кверху.
– Это я им приказала вас поймать, – заявила она. – Идиоты, я велела им привести вас и запереть в подвале. Даже этого сделать не могли.
– Le sono grato
, не выношу закрытых помещений, – отозвался Винченце. – Но зачем? Что я вам сделал?
– Ничего – пока. Но вы можете многое для меня сделать! – с особым выражением подняла палец Ямина. – Эх, кабы вы знали, как они все мне осточертели, это грубое мужичье!.. – вздохнула она, и стало ясно, что она собралась высказать все накипевшее в душе за долгое время. – Как мне ненавистна эта роль бескорыстной просветительницы! Ну почему именно я должна учить этих невоспитанных, крикливых деревенских сопляков грамоте? Ну почему я должна растолковывать любой вопрос их тупым родителям? Почему, как письмо написать или прошение какое – бегут ко мне, и я по полдня с ними маюсь! Почему я обязана? Разве я не достойна лучшей участи? Я – дочь богатого помещика! Ну почему, скажите на милость, выпала мне такая судьба? Чем я заслужила?..
– I momento della verit?…
– с тоской пробормотал Винченце.
– С самого детства я везде чужая, все меня сторонятся. А чем я виновата? Сирота, призренный подкидыш!.. Как вы думаете, легко ли живется незаконной дочери дворовой девки, забрюхатившей от хозяина? Понимать, что все вокруг знают о тебе больше, чем ты сама? Счастлива ль сирота при живых родителях? Каково быть пригретой из милости родным отцом? Видеть его каждый день, целовать в щеку, быть компаньонкой при родной сестре. Вы не понимаете, каково это! Со мной обращались точно с игрушкой. Одевали в платья, из которых барышня уже выросла. Учили грамоте, чтоб господам по вечерам книжки и газеты читать. Учили музыке, чтоб барышне было не скучно одной за пьесами сидеть, да чтоб на праздниках было кому танцам ак-ком-панировать, – и дважды споткнулась на длинном, оттого еще больше ненавистном слове. – А больше ведь играть было некому, все танцевали! Все, кроме меня – кто ж меня пригласит… По темным углам прижимать – пожалуйста. А замуж звать – носы воротят. Кому нужна крестьянка, пусть и одетая в шелковое платье с чужого плеча? Что с такой взять – ни приданого, ни имени, ни наследства. Мое место в лакейской, среди дворни. Да только и там я никому не нужна, выскочка, белоручка, безродный подкидыш… Ик-ик… – то ли слезы ее задушили, то ли воспоминания и давние обиды. – Замуж из жалости взяли, простой мужик, крестьянин, хоть и из зажиточных… Хороший он был человек, я его не любила, а он меня не понимал, демонстрировал гостям и родне точно заморскую птицу. Ни любви у меня не было, ни счастья, ни детей… И муж умер…
– Мое вам безмерное сочувствие, синьора, – прервал ее исповедь, не утерпев, Винченце, – но чего вы от меня хотите?
– Я только жить начала! – зарыдала она. – Я любить хочу!
– Ну любите на здоровье, – он опасливо отодвинулся, вытянулся, точно пытаясь вжаться в дерево, насколько позволяли веревки, – но подальше от рухнувшей на колени перед березой женщиной.
– Где моя молодость?! – вопрошала она. – Где красота?! Все исчезло, все увяло! Я растоптана, как цветок под копытами времени-и-и!..
– М-да, – только и вымолвил Винченце. – Синьора, не надо преувеличивать, вы прекрасно выглядите. Вам больше тридцати не дашь…
– Мне уже тридцать пять… – разразилась Ямина горькими рыданиями. – Укуси меня! – заорала она, бросаясь на него, вцепляясь мертвой хваткой в воротник куртки, выжимая из материи дождь, – Укуси!! Я знаю, ты вампир, ты можешь! Подари мне бессмертие, подари вечную юность! Подари, мне свободу! Я готова перешагнуть черту, уйти в ночь! Я много думала, я знаю, о чем прошу. Я согласна пить кровь, я согласна убивать. Я хочу быть свободной! Я хочу жить, как сама захочу! Хочу…
– Эй, минутку, синьора! Я не буду вас кусать! – воспротивился Винченце. – Я не хочу вас кусать! Во-первых, вы меня приняли за кого-то другого, я не вампир. Да ни один вампир не смог бы вас сейчас укусить при всем желании – от вас чесноком за полверсты разит.
– Кусай, прошу тебя! – Она рванула на себе и без того драный ворот.
– Mamma mia! Не буду!! И не просите, синьора! Тем более, укусив вас, я никак не подарю вам бессмертие, скорее даже наоборот. Да и не прокусить вашу шею, уберите ее, умоляю! У меня и клыков-то нет таких. Не вампир я, послушайте ж вы! Клянусь!
– А я что говорила? – шепнула Глаша Феликсу.
Воспользовавшись моментом, она пробралась к нему из-за кустов и теперь снова пыталась совладать с веревками, копошась в темноте. Но пока безуспешно.
– Тссс! – шикнул он на девушку.
Вытянувшись в струнку, она поспешно спряталась за его же березой.
На поляне появился еще один человек – господин Антипов, в шляпе, сапогах с галошами, в плотном дорожном плаще. Со свертком под мышкой. Он кашлянул, и заметившая его Ямина отскочила от итальянца и от фонаря в тень.
«И вы здесь! Чем обязан?» – хотел было язвительно воскликнуть Винченце, но сдержался – пусть сам все скажет. Но тот с объяснениями не спешил. Увидев пленников, потер руки, хмыкнул. Положил возле фонаря тяжелый, как видно, сверток.
– Вот так сюрприз вы мне приготовили, милая Полина Кондратьевна, – крякнул он, ухмыляясь. Подошел к ружью, взял, развернув прикладом, поднес к глазам. По дернувшейся брови Винченце понял, что оно не было заряжено. – А я-то думаю, что за спешка такая, что стряслось… – договорил он, приставив ружье обратно к сосне.
– Он вампир, Игорь, – ответила Ямина, оправляя воротник.
– Я не вампир, еще раз повторяю, – устало огрызнулся Винченце. – Ну если хотите, можете проверить. Принесите чеснок, зеркало, что ли. Оставьте меня тут до рассвета, пока солнце не взойдет…
– А кол осиновый в сердце? – с ухмылкой предложил Антипов.
– Сомневаюсь, чтоб после такой проверки вы сами выжили.
– А крест со святой водой? – и Ямина, выхватив из кармана немаленькое серебряное распятие, будто оружие наставила его на итальянца.
От блеснувшего вдруг перед самыми глазами креста Винченце отдернулся, как от вспыхнувшего пламени.
– Вампир, – довольно протянула она. – И он сделает нас бессмертными.
– Ну не знаю, не знаю насчет бессмертности, не уверен, – произнес управляющий. – Как-то все ж не верится в этот бред, галлюцинации. Я больше надеюсь на то, что синьор маркиз может нас сделать богатыми. А, синьор Винченце? Ведь можете? Не зря же вы деткам пообещали за ларчик бочку золотых монет. Право, не могли же вы обмануть ребят, они так вам доверяют! А этакой тяжести при вашем багаже я не видал. Стало быть, рассуждая логически, сию уйму золота вы припрятали где-то в другом месте. Не поделитесь секретиком, синьор Винченце?
Тот молчал, выжидая, что управляющий еще скажет.
– Не интересуетесь, откуда мне стало известно о ваших ночных похождениях? – продолжал Антипов с насмешливой снисходительностью и вежливостью. – Извольте, расскажу. Как гроза разразилась, прибегают деревенские мальчишки – и ну камушки в окна пулять. Я вышел – что за безобразие? А им вас, видите ли, позарез надо – вещь одну передать. Я говорю, нет вас, давайте передам. А они уперлись – мол, только лично в руки. За такой клад вы им-де бочку золота отсыпать обещали. Ну я конюха да лакея кликнул, они безобразников прогнали. А сокровища – вот они, как договорились, вам принес, – и он слегка пнул забренчавший сверток галошей.
– Что вы за него хотите, золота? – Винченце усмехнулся, но смотрел настороженно, весь напрягся от этого звона.
– Посмотрим давайте, подумаем, – проговорил Антипов.
Присев, стал разворачивать грязноватое сукно.
В свертке вправду оказался ларец – небольшой, с высокой крышкой-домиком, тускло поблескивающего черненого серебра, сплошь покрытый чеканными узорами, зернью.
– Красота, – по цокал языком управляющий. – Еще бы к нему ключик, а то, право, жаль портить такую редкость…
Подошла Полина Кондратьевна и протянула ему блесткую подвеску на порванной тонкой цепочке, больше похожую на маленький медальон, чем на ключ. Винченце вздрогнул – сдернула, сумела, когда в неистовстве в воротник вцеплялась.
– Вот умница, – отозвался Антипов и фривольно похлопал ее пониже талии.
Глаша удивилась, Феликс скривился. Винченце замер, не спуская глаз с ларца.
Управляющему пришлось повозиться – изящный ключик выскальзывал из толстых пальцев, не попадал в забитую землей скважину, после отказывался поворачиваться… Но Антипов поднажал, нимало не заботясь о том, что может попросту сломать замочек, – и крышка с лязгом отскочила, откинулась на тугих петлях.
– И это все? – разочарованно протянула Полина Кондратьевна, увидев на бархатной подбивке плотно, один к одному, уставленные стеклянные и металлические флаконы и пузыречки.
Игорь Сидорович вытащил один, блестяще-серебристый, взвесил в руке, поцарапал круглую стенку ногтем.
– Олово! – объявил он. – Вот так клад. Сокровища! Для аптекаря.
Он поддел, вытащил из флакончика пробку, понюхал, сморщил нос:
– Эка дрянь!
И вылил – выплеснул содержимое на землю! Винченце рванулся на веревках, глухо застонал сквозь стиснутые зубы.
– По-вашему, это стоит бочку золота? – поинтересовался Антипов и взял другой пузырек. – По-моему, не стоит. Отрава, причем скисшая.
Он попытался отвернуть крышку, вцепился в нее зубами. Выплюнул блеснувшую хрусталем головку в траву, взболтал и опрокинул вниз узким горлышком. С бульканьем, по капле вытряс зелье.
– Что тут у нас – рецепты померших алхимиков? – и снова запустил руку в ларец.
Следующим оказался пузырек из искусно выточенного, просвечивающего в тусклом, мерцающем свете фонаря тонкими стенками камня мертвенно-молочной зелени. Почти такого же цвета, как лицо Винченце.
– И опять без этикетки. Непорядок, – покачал головой Антипов, принялся выковыривать плотную деревянную пробку.
– Стой! – крикнул наконец Винченце. – Не смей! Это эликсир… бессмертия.
Услышав это, Ямина мигом выхватила пузырек из рук сообщника и опрокинула содержимое в себя. После, отбросив флакон, подскочила к Антипову и, повиснув у него на шее, впившись поцелуем, влила часть зелья ему в рот насильно.
– Что ты делаешь, идиотка?! – захрипел Антипов, отбросив подругу от себя. Но было поздно.
Древнее зелье подействовало моментально. Управляющий принялся харкать и плеваться, но через секунду, как и Ямина, упал на четвереньки на землю, в мокрую траву, выпучив глаза, стал дышать тяжело, с сипом и утробным клекотом. Конечности свело судорогами, они оба выгнули спины дугой, скорчились, сжались клубком, задергались, повалились набок, затряслись с вывернутыми локтями-коленями, точно сломавшиеся заводные куклы…
Винченце собрался, сконцентрировался и порвал свои путы. Подбежав к Феликсу, рванул с бешеной силой веревки, которые Глафира уже столько времени пыталась распутать.
– Что они выпили? Что ты им подсунул? – спросил Феликс.
– Они умрут? – испуганно всхлипнула Глаша.
– Не беспокойся, – заверил ее Винченце, – это вполне безобидный настой на слюне пустынного шакала. Он годится только для создания оборотней, но для этого его нужно смешать с одним крайне редким веществом. Без него получится только легкое отравление с короткой потерей памяти.
Феликс и Глафира уставились на бьющуюся в конвульсиях пару.
– Этот компонент у меня был, – сказал Винченце, – но недавно я его весь израсходовал. Подсыпал в вино, когда… – Тут он остановился, бессмысленно глядя на стоявшую у ног шкатулку. – Я подсыпал его в вино, но они тоже могли его выпить… – Бежим отсюда скорее! – крикнул он, хватая за руки Феликса и Глашу. – Сейчас они завершат морфозу! Нельзя попасться на глаза охотника!..
– Но подождите! – уперлась чуть не плача Глафира. – Как же Полина Кондратьевна? Я не могу ее оставить…
– Пойми, ей уже ничем не поможешь! – втолковывал ей Винченце. – Она уже стала оборотнем, это необратимо. Сейчас, почуяв выброс энергии, сюда явятся охотники. И они не станут разбираться, кто здесь плохой, а кто хороший – и убьют и ее, и его, и нас!
– Как же так… – захныкала девушка.
Феликс увидел, как отравленные вновь поднялись на четвереньки и принялись зубами сдирать с себя одежду. И оказались парой волков – огромных, много крупнее обычных, пепельно-серой и темно-бурой масти.
Чуть поодаль разлилось смутное сияние, за мгновение сгустившееся в две фигуры – двое высоких, широкоплечих воинов в кожаных доспехах, в рогатых шлемах, с короткими кривыми секирами в руках.
– Gamba!
– выдохнул Винченце.
Волки тоже почуяли опасность и бросились прочь с поляны.
Воины, не проронив ни слова, разделились: один последовал за новообращенными оборотнями, другой за людьми.
Глаша, конечно, хорошо знала все здешние тропинки, она бежала впереди, подгоняемая непереносимым ужасом, за ней Феликс. Винченце был сзади. Он слышал нагоняющий рык охотника, тот приближался, не думая отставать. Нужно было что-то сделать.
– Бегите к часовне! – крикнул Винченце. – Там он вас не тронет!
– А ты? – обернулся Феликс.
– Вернусь и заберу ларец. Не стойте, он уже близко!
Второй воин преследовал обратившихся Ямину и Антипова. Они еще не поняли, не осознали, что с ними случилось. Но звериное чутье гнало их прочь – подальше от проклятой поляны. И от бегущего по пятам существа, от него явственно исходила смертельная опасность. Откуда он взялся, кто он – они не знали. Но голос внутри твердил, что нельзя останавливаться, что он явился за ними, чтобы убить именно их.
Она уже изнемогала. Лапы с непривычки были иссечены в кровь, глаза застлала красная пелена. Она остановилась, трясясь мелкой дрожью, свесив язык из разинутой пасти, пытаясь отдышаться. Мимо пронеслась и скрылась дальше в кустах пепельно-серая тень, оставив после себя след смутно знакомого запаха…
Ее обострившийся слух уловил топот – он громыхал все ближе и ближе. Заскулив от страха, она отползла под тень ели. Оттуда увидела, как из-за деревьев выбежал человек – огромного роста, как показалось ей снизу. Она припала еще ближе к земле. Он двигался быстро, пригибаясь, точно выглядывая в ночном сумраке их следы – своей добычи. Поравнявшись с елью, он остановился. Она видела прямо перед собой его окованные железом сапоги, кожаные штаны, обтягивающие тощий зад, прицепленные к широкому поясу, тускло поблескивающие ножны с мечом. В руках он держал наперевес секиру с коротким древком. На кривом лезвии полосой скользнул отсвет вспыхнувшей вдали молнии. Она уловила раздувающимися ноздрями его запахи: пота, гулко пульсирующей крови, разгоряченной погоней плоти. Она обнаружила, что ей нравится этот запах, пасть наполнилась слюной. Она жадно облизнулась длинным языком.
Сырой воздух сотряс удар грома. Сейчас – или смерть.
Волчица прыгнула ему на спину и попыталась вцепиться зубами в толстую шею. Но она оказалась защищена гребнем, спускающимся со стального шлема. Когти бессильно царапали, съезжали по грубой, пропитанной чем-то коже панциря. Бросив секиру, охотник схватил ее за голову руками в обшитых чешуей перчатках и стащил с себя, отшвырнул в сторону. Она ударилась о ствол, упала, но тут же снова поднялась на лапы и ринулась вперед. Увернулась от кривого клинка, кинулась в ноги, повалила наземь. Перехватив древко, мощными челюстями с хрустом перекусила пополам. Шлем охотника сбился набок, обнажив шею, и, вскочив на грудь, она вгрызлась в надутые, пульсирующие вены. Горячая кровь брызнула в глотку, она самозабвенно сжимала зубы крепче и крепче, пока человек под ней не перестал дергаться.
Насытившись, опьянев, она упала назад, привалившись спиной к дереву. И с удивлением вдруг обнаружила, что лапы вновь стали руками и ногами, пусть и покрытыми короткой бурой шерстью. На пальцах вместо ногтей были крепкие загнутые когти, острые подвижные уши стояли торчком, улавливая каждый шорох. Вдоль спины тянулся гребень из жестких волос и колючей щетины. Смешной хвост метлой болтался сзади.
Странно, но ее это не пугало. Даже наоборот – скорее понравилось. Ей стало весело. Поднявшись, выпрямившись в полный рост, запрокинула голову и издала долгий, протяжный вой, эхом разнесшийся по притихшему во мгле лесу.
Феликс и Глафира неслись что было сил. Преследовавший их воин не отставал. Они боялись остановиться, петляли, будто загнанные зайцы, – чтоб охотник не сумел прицелиться, запустить в них свое странное оружие. А стрелял он – точнее метал – небольшими, с кулак, сгустками раскаленного воздуха, вылепливая снаряды тут же, из ничего. Если б не прошедшая гроза, в лесу давно б бушевал пожар – сгустки спалили уже немало деревьев.
Но беглецы смогли чуть оторваться от преследователя и добрались до часовни, нырнули в подвал через брешь в стене, скрытую зарослями чертополоха.
Они не видели, что с другой стороны от часовни, внизу на откосе холма, собралась группка ребят во главе с Прошкой и Аришей. Заметив выбежавшего на опушку охотника, издалека, в сумраке дети приняли его за Винченце – обрадовались после долгого томительного ожидания, принялись звать и размахивать руками, радостно подпрыгивая даже. Не подозревая, какая опасность нависла над ними.
Охотник их заметил. Чуть помедлив, он сцепил руки, готовя большой заряд, чтобы одним ударом избавиться от этой новой помехи…
Вдруг дети притихли, замерли, разом обернувшись и уставившись в одну точку. По краю склона к ним еще кто-то приближался. Ломясь через кусты бузины и боярышника, к ребятам подошло чудовище! С горящими огнем глазами, с туманом, струящимся из пасти, все черное, как сажа, с непомерно узкой головой.
Дети завизжали и бросились врассыпную.
Охотник тоже с интересом на него воззрился.
– Что за чертовщина? – удивленно спросил он, неожиданно тонким для подобной горы мышц голосом.
Даже огненный шар на ладони сплющился в крохотную искру.
– Местное изобретение, – услышал он за спиной.
Охотник развернулся – и напоролся на длинный кинжал.
– Ну где вы там? Вылезайте! – Винченце постучал ногой в бревенчатую стену.
Выбравшись, Феликс с Глафирой застали итальянца за разглядыванием пузырьков в ларце. Благо уже светало, и флакончики с бутылочками мерцали в серебристом сумраке таинственно и важно.
– Я подозревал, конечно, что он дурак, – ворчал Винченце, – но даже платину от олова отличить не смог. Варвар, профан. Невежда.
– Он много ценного успел испортить? – сочувственно спросила Глаша.
Ей очень хотелось потрогать, рассмотреть красивые бутылочки поближе, но она боялась к ним даже притронуться.
– Нет. Per fortuna, этот болван не знал, что раньше стекло ценилось дороже золота, и осквернил снадобья подешевле…
Осмотрев, пересчитав и просветлев лицом, Винченце бережно спрятал один пузырек за пазуху – и вновь запер ларец на ключ. Сунув свой бесценный, вожделенный клад под мышку, отправился вместе с Глашей и Феликсом в терем Яминой – вызволять из заточения Серафима Степановича.
Старца они нашли, как и говорила Глаша, запертым в подполе. Он мирно спал, похрапывая на мешке с зерном.
– Ну, жив твой дед? – окликнул с порога Винченце.
Он почему-то не захотел входить в дом.
Услышав, что с монахом все в порядке, итальянец и сам принялся отчаянно зевать. Объявив, что им тоже отдохнуть не помешает, он собрался вернуться в усадьбу фон Бреннхольцев. Но перед тем как уйти, Винченце передал свой драгоценный ларец Глаше – наказав отдать его на временное хранение самому ответственному жителю деревни.
– Заодно хорошо бы и старичка куда-нибудь пристроить, – добавил он на прощанье. – Не советую здесь задерживаться – ведь это дом той сумасшедшей, верно? Не исключено, что оборотни сюда заглянут. Монах, конечно, у вас старый и невкусный, но мало ли что, вдруг еще пригодится зачем-нибудь…
Позже, когда рассвело, разбуженный петухами Серафим Степанович с удивлением спросил своих задремавших было рядышком юных друзей – а что, собственно, случилось? Отчего ему пришлось просидеть взаперти ночь напролет? Как он сам оказался здесь, он отлично помнил: увидел открытую крышку погреба, подошел спросить, ожидая увидеть внизу хозяйку, не нужно ли чем помочь. Но никто не откликнулся, и это ему показалось подозрительным. А когда он спустился, крышка вдруг захлопнулась, и он не смог ее поднять.
– Так это от грозы сквозняк поднялся! – заявила Глаша, пихнув открывшего было рот Феликса. – Вот крышку и прихлопнуло. А сверху еще стул упал. И самовар – скатерть стулом зацепило. Потому вы и не смогли выбраться – этакая тяжесть придавила!
А в доме, «как нарочно», никого не было – Полина Кондратьевна спешно уехала в город, к доктору, у нее зуб заболел. А Феликс у Глаши был – он под дождь попал, так она его сушиться оставила, чаем с малиной поила, чтоб не простыл. Ну и заболтались до утра, об упырях и оборотнях. А Ямина в городе еще к родственникам заехать собиралась – так не перебраться ли Серафиму Степановичу погостить к тете Марьяне? Она будет так рада!..
Под «тетей» Глаша имела в виду ведунью.
Марьяна, конечно, удивилась ранним посетителям, да еще со столь необычной просьбой. Но в силу ремесла она была понимающая женщина, задавать лишних вопросов привычки не имела. Прекрасно зная, что на самом деле творится в деревне, она изобразила именно такое радушие, которое от нее требовалось.
К старцу Глаша присовокупила и ларец. Ведунья с первого взгляда определила в нем нечто большее, чем старую шкатулку, и пообещала оберегать пуще зеницы ока. Отведя Марьяну в сторонку к курятнику, Глаша вкратце обрисовала сложившуюся ситуацию:
– Главное, не нужно, чтоб он узнал об оборотнях! – шептала она на ухо кивающей ведунье. – Вряд ли эта новость благоприятно отразится на его душевном здоровье. Проследите, пожалуйста, чтоб он побольше отдыхал и ничего не заподозрил. Если что – скажите ему по секрету, что мы с Феликсом нашли логово русалок и пытаемся вывести аферисток на чистую воду. Хотя нет, это его тоже сильно взволнует. Ну придумаете что-нибудь!..
Закрыв за девушкой калитку и отнеся ларец в подпол, Марья на отправилась в кухонный закуток:
– Серафим Степанович, я как раз чай собиралась пить, будете? – крикнула она в горницу. И, перебирая мешочки с травами, тихо добавила: – Ну-с, где тут у меня сбор от бессонницы наилучший?..
Глава 9
Леший раз оголодал —
Забрался на сеновал.
Слопал сена два пуда —
Надоела лебеда!
После случившегося ночью Феликсу было опасно показываться в деревне. Глафира отвела его на дальнюю делянку, через лесочек. Там стоял сарайчик с разными нужными в хозяйстве вещами: дровами на зиму, бороной, старой сломанной телегой и всякими полезными инструментами вроде одноухого ухвата или непарной оглобли. А на чердаке было свалено сено. Вот там, рухнув от усталости в сено, Феликс благополучно проспал до вечера.
Проснулся он от щекотания в носу. Чихнул и открыл глаза. Так и есть – колосок с тонкими усиками качался на длинной соломинке у него перед глазами, розоватый в полоске закатного солнца, чьи лучи просачивались сквозь узкое оконце чердака.
– Buon giomo! – ласково сказал Винченце.
Это он, растянувшись рядом на душистом сене, забавлялся с соломинкой.
Феликс застонал и закрыл голову руками.
– Я тоже очень sono contento di vederti, caro
, – подхватил Винченце. – Как спалось? Ты знаешь, вот глядел на тебя и все думал – почему с нечистью прислали разбираться тебя? Ты ведь не монах, не священник, ни бесов изгнать не сумеешь, ни отчитать никого толком. Анафеме предать опять же. Что ж у вас в монастыре, не нашлось ни одного брата в приличной форме, чтоб по лесам за русалками гоняться?.. Ой, как представлю, – захихикал он, – рясу подберут, живот втянут – и ну напролом через чащу за девками!.. Право, смешно же, не дуйся.
– Это мое испытание, – ответил Феликс. – Если я справлюсь, раскрою, кто морочит чертовщиной деревенских, отец Тимофей благословит меня принять послушание.
Винченце хмыкнул:
– Да если ты тут всю нечисть разгонишь, тебя сразу в епископы надо рукополагать! Или кардиналы. Слушай, а зачем тебе в монахи идти, тебе больше заняться нечем?
– Отец Тимофей уговаривает уехать в город, поступить в семинарию, – признался Феликс. – Но я не представляю себе жизни без монастыря.
– Э, брат Феникс, я прав, ты трус, – вздохнул Винченце. – Мир огромен, а ты хочешь до старости просидеть взаперти в сырой келье, так ничего и не увидев из прекрасного божественного Творения. Заплесневеешь годам к сорока, захочешь вырваться – да поздно будет.
– А кому я нужен в миру? У меня ни родных, ни близких.
– Как будто они у всякого есть! – воскликнул Винченце, и в тоне отразилось что-то личное. – Хотя… Ты вправду никогда не думал, кто твои родители? Впрочем, что тут гадать. Я слишком часто слышал истории, подобные твоей.
– Что ты хочешь сказать? – встрепенулся Феликс.
– Ну сам рассуди, не маленький, понимать должен. Монастырь ведь не на острове в океане стоит – рядом деревеньки, а там женщины, девки. Они, наверное, и в церковь на службу приходят, глаза братьям мозолят. А чтоб обеты вернее хранить, хоть раз в жизни их нужно непременно нарушить. Иначе как же от греха уберечься, коль не знаешь, каков он?.. А после вот, плоды познания подкидывают. И готов поклясться, что вся обитель прекрасно осведомлена о тайне твоего рождения – кроме тебя самого. Помнишь, как вчера та сумасшедшая брюнетка кричала? Тут то же самое – людское общество везде одинаково.
– Ты думаешь? – с недоверием покачал головой Феликс.
– Sonosicuro!
Много ли там еще, кроме тебя, воспитанников? Никого? Но почему-то тебя не отдали на воспитание в семью, не передали в обычный приют. Возможно, ты замечал, что кто-то из обитателей обители особенно заботливо к тебе относится. Или даже стал твоим крестным, чтоб официально дать свое имя. Вероятно? Более чем.
– Глупости, – отмахнулся Феликс. – Не может быть, не верю.
– Как хочешь, – пожал плечами Винченце. – Забыл сказать, пока ты тут спал, оборотни в деревне загрызли трех гусей и одну свинью.
Внизу скрипнула дверь, в сарай вошла Глафира.
– Феликс, это я! Ты здесь? – позвала она негромко.
– Здесь он, здесь! – откликнулся Винченце.
– Ну я сейчас поднимусь?
– Ага, давайте. – Не вставая, быстро поправил воротник, застегнул манжеты, отряхнул у Феликса с волос сухие травинки. Феликс отмахнулся, встал.
Из люка в полу чердака показалась Глашина голова:
– Ой, синьор Винченце! – обрадовалась она. – Вы тоже тут?
– Ну конечно, – развел руками итальянец. – Где мне еще быть, как не с вами, в сию опасную пору. Кстати, что в деревне, тихо?
– Даже слишком. Все по избам заперлись, боятся на двор выйти.
– Вот это они правильно делают, осторожность никогда не помешает.
Глаша принесла полную корзину с едой, справедливо рассудив: нечисть нечистью, а про обед забывать негоже. Точнее, про ужин. Винченце поддержал компанию, задорно захрустев малосольным огурчиком, закусив пирожком с малиной. Остальное было велено съесть Феликсу, но у него, честно сказать, не то что аппетит не проснулся – каждый кусок в горле застревал.
– Это от нервов, – покачал головой Винченце. – Ничего, привыкнешь. Итак, синьоры-синьорины, пришло время поговорить о деле, – начал он, отряхнув крошки со штанов. – Совершенно ясно, что перед нами возникли две проблемы, которые необходимо срочно разрешить. Первое – оборотни, вторая – охотники. И тех и других нужно уничтожить, желательно без промедления.
– Но почему? Нельзя ли как-нибудь… – расстроилась Глаша.
– «Как-нибудь» не получится, – отрезал Винченце. – Охотники должны убить оборотней. Заодно они должны убивать каждого, кто видел оборотня или самого охотника. Пока мы не убьем оборотня, будут присылать все новых и новых охотников. Пока мы не убьем охотников, они будут убивать – всех.
– Но должен же быть другой выход?! – ужаснулся Феликс.
– Оборотня нужно либо «А» – убить, либо «Б» – расколдовать. Снять чары можно с помощью святого мира. Но даже если б оно у тебя было, сделать это было бы: «А» – очень сложно и «Б» – очень опасно. Тебе пришлось бы поймать оборотня, влить миро ему в глотку и заставить проглотить – миро, а не тебя, заметь! Тогда, может быть, если оборотень не был при жизни атеистом-безбожником или тайным мусульманином, этот способ мог бы подействовать. Вероятно. А если ты все-таки заставишь их проглотить миро и они смогут вернуть себе человеческий облик, – добавил Винченце, – это вовсе не значит, что внутри они не останутся волками. Их тело, может, и будет выглядеть прежним, но разум к нормальному состоянию уже не вернешь.
Глаша с мольбой в глазах обернулась к Феликсу.
– Я знаю, где можно достать миро, – сказал он. – В городе есть церковная лавка, там служит один дьякон, он меня знает и не откажется дать, если я скажу, что меня прислал Серафим Степанович… Да, решено, я поеду.
