Текст книги "Нешкольный дневник"

Автор книги: Антон Французов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Одевайся, – сказал я Кате. – Хреновы наши дела, дорогая моя, так что быстрее давай.

Она как будто не понимала меня, что-то бормотала и улыбалась, словно слабоумная, но нижнее белье, разбросанное по комнате, стала подбирать и надевать. Я подумал, что, верно, тут полно отпечатков наших пальцев. Я позже это подумал, когда мы уже оставили квартиру Хомяка. А тогда, на месте, между двух трупов, я сидел, раскачиваясь взад-вперед, как свихнувшийся гуру, и напевал под нос, кажется: «Привет – привет… пока – пока. Я очень буду ждать звонка». Затмение было недолгим, мы ушли с этой квартиры, и только несколько дней спустя ко мне пришло, наверно, самое жуткое чувство, которое может быть у человека, убившего другого человека: удовлетворение от содеянного. Я даже не гнал от себя это чувство, я знал, что так и должно быть. Страшно, но – должно. Не знаю, что чувствовала Катя, я пытался у нее выяснить, у нее было белое лицо, и она утверждала, что именно она швырнула в Хомяка этим кораблем. Я говорил – нет, – ты била его по голове вазой, но она только качала головой и тускло улыбалась.

Ах да, забыл сказать. Я все-таки ограбил Хомяка. Да. Я взял у него тот корабль, которым я его убил. Я спрятал его, этот корабль, в дупле старого дуба, который в нескольких метрах от моего окна в коттедже Ароновны. Туда же я спрятал и пистолет Хомяка, из которого был добит Гриб. Да, это опасно, что корабль рядом, в дупле дуба, я знал, конечно. Но только странное, сравнимое с мазохистским кайфом от ковыряния в собственной ране ощущение не давало мне избавиться от этого веского – три килограмма, ах! – доказательства моей виновности.

Последняя весна

Наверно, так и должно быть, что все закончилось не осенью, естественным вечером года, когда все живое застывает от неотвратимого и невыразимого предчувствия, когда в воздухе, хромая, ковыляют и приникают к асфальту листья. Когда все знают: так надо. Осенью умирает все. А умирать весной противоестественно и нелепо, потому что не бывает весеннего листопада. С годами я впадаю в сентиментальность, особенно когда выпью… дрожит рука, и мир тонкой ниточкой дрожит и истлевает перед глазами. Ломаются в пруду черные деревья, наползает холод и усталость, она почему-то сильнее всего по утрам, когда выспишься. И парижская осень, вот здесь и сейчас, всюду вокруг меня, сильнее всего напоминает о яркой весне в России. Последней весне. Холодеют, костенеют пальцы, когда я набиваю на клавиатуре вот это. Наверно, неестественно отдавать себя машине, но я всю жизнь только тем и занимался, что отдавал себя и других, вверенных мне, отдавал за деньги.

Март того последнего для меня года в России выдался страшным. Заговорили ручьи, высыпали трупные пятна на полосах чернеющего, корчившегося по обочинам дорог снега. Я сижу у окна коттеджа Ароновны и мучительно размышляю о том, сколько мне еще осталось жить.

Положение создалось отчаянное. Нас пасли. Нас пасли жестоко, упорно, и менты, и славянская братва, организация «Ромео и Джульетта» изживала себя на глазах. Слишком много осталось следов за последние три года, слишком много. Уже и девочки из досугового центра, не Мила, и не Ира Куделина, и не Катя, все сплошь знающие о многом из того, чем мы занимались… а даже те, кто только догадывался, смотрели на нас косо. Связь с отморозком Шароевым висела тяжелым грузом. Наверно, как я, так чувствовала себя Муму, когда ее топили. Я думал о том, что Нина Ароновна может нас сдать.

Наверно, за эти годы у меня выработалась способность, которая от рождения бывает, скажем, у волка: он чувствует погоню. Чувствует травлю. Вот и я – у меня, как привкус крови на губах, тлеет предчувствие. Пора сваливать, пора сваливать, кололо в висках, и я думал, что, наверно, заразился этой нервозностью от Кати.

О Кате. В те последние месяцы мне было нестерпимо жаль ее. Она сказала, что меня любит, сказала, когда была под наркотой, но я поверил. Правда, правда любила – чуть не написал: любит. Она, конечно, прекрасно знала, что я сплю с Ароновной, потому что об этом в принципе знали все. Еще бы, я слышал, что в коридоре девчонки сплетничали по поводу поз, которыми я с Ароновной пользуюсь. А какие там могут быть позы, если она за те четыре без малого года, сколько я ее знаю, дико разжирела. Корова просто стала, сиськи до пупка висели. И астма ее трахала похлеще меня – задыхалась она. Так что насчет поз был полный гниляк рабоче-крестьянская, она же классическая, она же – баба снизу, ноги врозь, мужик ковыряется сверху. Вот у меня с Ароновной так и было. Жалко только, что мозги у нее жиром не заплыли. Хотелось бы, чтобы у нее этой хитрости и черной злобы поубавилось. Я подозревал, что некоторых из своих девчонок она нарочно под «прием» подставляла, как отработанный материал кидала: ебите, звери.

Катя все это знала. Глаза у нее были синие, мертвые. Мне было нестерпимо ее жаль, я почему-то думал, что Нина Ароновна непременно ее подставит. Ароновна ведь знает, что у нас с Катькой полные отношения, у нас с ней – ВСЁ. Бесится. Был совершенно дикий случай, о котором Катя даже не подозревала, потому что была в совершенно невменяемом состоянии. Ароновне скинули инфу, что требуются девчонки в охранное агентство. Название претенциозное, мудреное, я не помню уже. Но это агентство составляло крыло службы безопасности олигарха (вот тут л впервые позволил себе купировать текст Романа, тем более что наличие или отсутствие фамилии очень известного человека в данном тексте существенной роли не играет. – Изд.). Мерзкий олигарх, конечно, но охрана у него еще хуже. Они думают, что им все, ну совершенно все позволено. Потому могут беспредельничать, и слава у этой конторы ну совершенно нехорошая. Правда, все это я позже узнал, от людей из других элитных контор, которые на «випе» сидели. На очень состоятельной клиентуре то есть.

Одним словом, поступил заказ, деньги отправлены по безналу и сразу, и Нина Ароновна направила туда машину с суте-ром Ромой Калининым, моим тезкой, по прозвищу Калина. Этот Калинин, кстати, был студентом МГУ и совершенно нестерпимым типом, который уже успел насолить нашей конторе и влепился в пару попадосов. Умудрился-таки, хотя при уровне нашей клиентуры и обеспечении безопасности сделать это достаточно сложно. Если ни у кого нет злого умысла, конечно. Вот он-то и поехал.

Точнее – должен был поехать. Шофер его ждал в одной из выездных машин, отборные девочки – Женя Шангина, какая-то новенькая Света, потом еще какая-то брюнетка грудастая, из «старослужащих», но я никак не мог ее запомнить, тиражная такая внешность. Ну и Катя тоже. А вот Рома Калинин умудрился сломать себе ногу на ровном месте, ломал он ее, когда направлялся в контору на вызов. Я сам его отвозил в больницу, матерился он жутко. Просил меня не говорить Ароновне, что он не выехал, а то она и без того на него зуб имеет из-за какой-то там херни. И еще – Рома попросил меня отвезти девчонок вместо него. Он позвонит Ароновне из больницы с мобильника, скажет, что на заказ выехал. А я поеду вместо него.

Я согласился.

Честно говоря, не было бы в этой выездной бригаде девочек Кати, не поехал бы. Пусть Калина отдувался бы из-за очередного своего прокола, ему не впервой. А тут почему-то беспокоился я. Черные полосы перед глазами шли. Я знал, куда девчонок посылают, что вроде все надежно… но что-то ныло какое-то предчувствие: дескать, мало ли что? Береженого Бог бережет. Лучше перестраховаться, чем недо… Тем более Ароновна мстительная, какая она мстительная, я лучше всех знал, так что вот так

И поехал. Рома Калина перезвонил, Ароновна дала добро.

Знал бы, в чем это добро заключается…

Она, подозрительная баба, еще и шоферу перезвонила. Справилась: выехал ли Рома с девочками? А что шофер ответит, если не «да»? Да, с девочками выехал Рома, и действительно – Рома. Мы же с Калининым тезки.

Ехать надо было за город. По кольцевой пол-Москвы по дуге. Там они, сволочи, себе целый комплекс отгрохали помпезный, с саунами, джакузи, бассейнами и вертолетной площадкой. Пока ехали, Катька непрерывно прикладывалась к бутылке, виски там у нее или коньяк, я не определил. Не водка. Лицо белое, губы яркие, неестественные, глаза красноватые, с мутным отливом, и похожа она была в тот час на манекен. Несмотря на ее пристрастие к бухлу и коксу, даже я нечасто ее такой видел. Она потому и не помнит, что было в ту ночь.

Вилла оказалась потрясная. Огромная. Охранялась профессионально и очень тщательно. Уже на подъезде к ней метров за двести пятьдесят – триста я стал замечать замаскированные там и сям – на деревьях, на дорожных указателях и так далее – наблюдательные мини-камеры, многие из которых были применены к элементам местности так ловко, что ни за что не бросились бы в глаза львиной доле проезжающих. Но я все-таки хорошую школу в армии прошел, так что замечал. Может, что и пропускал (тем более что темнело), но замеченного вполне хватало. А за пятьдесят метров до ворот виллы, у основательных таких железных ворот, возле шлагбаума в кирпичной кабинке сидел человек в камуфляже. С автоматом. Этим автоматом он нам и помахал, приказывая нашему «вольво» остановиться. Досматривали конкретно, я, честно говоря, успокоился, подумал, что у таких солидных клиентов опасаться нечего.

Правда, как я увидел клиентуру, так тут же меня потрясы-вать тихо начало. Наглые – жуть! Двое возле бассейна в этих своих шезлонгах сидят, даже в нашу сторону и не посмотрели. Пили «Уайт хоре». А разговаривал, если это так можно назвать, третий, пьяный в глубочайшую жопу и взвинченный до невозможности. Он меня иначе как «козлом» и не называл даже. Тише, чем под сто децибел, и не говорил. Вопил и слюну разбрызгивал, как поливальная машина. Сказал, чтобы за телок не беспокоился и за ними не заезжал, потому как он сам побеспокоится. Что нам, гондонам, уже заплачено, поэтому молча-а-а-ать!! В тряпочку. Я, дурак, позволил себе заметить, что, дескать, так не заведено. Так он тут же врезал мне в рожу и велел охране подвесить меня на десятиметровую вышку за ноги.

– Кровь в башку вступит, авось получше будешь соображать, на кого тявкаешь, вошь!

Я за мобильник схватился, хотел позвонить Нине Ароновне. Самое непрофессиональное движение за все годы моей «карьеры». Ни в коем случае нельзя было выказывать несогласие с ним. У него лицо побелело, как он увидел, что я вынимаю мобильник. Несчастная трубка тут же превратилась в труху под каблуком одного из охранников, а меня на самом деле затащили на вышку и каким-то невообразимым образом подвесили за ноги. Я нечаянно взглянул в бассейн, и мне чуть дурно не стало: в бассейне рассекали воду акулы! Не акулы капитализма – хозяева и пользователи этой виллы, а самые натуральные, с хвостами и плавниками, серые, зловещие. «Челюсти». У меня голова закружилась от ужаса, как я подумал, что со мной случится, если я туда упаду. Честно говоря, я думал, что такое только в тупых американских боевиках бывает, когда главного героя показательно пугают всякой разной жутыо. То крокодилами, то осьминогами или тиграми и прочими удавами-анакон-дами, то еще какими-нибудь тропическими тварями. И даже в голову не могло прийти, что наши зажравшиеся деятели могут таких тварей к себе в дом в России, а не в мексиканское бунгало какое-нибудь тащить! Как оказалось позже, это чисто типа модно у группки московских толстопузов. Акул заводят, разводят. Акулы в особом резервуаре живут, иногда их выпускают для экзотики в бассейн через особую трубу, а потом, если время, выгоняют из бассейна с помощью какого-то там химиката. Бросают в воду пару таблеток, зубасто-хвостатые твари пугаются и канают обратно в свой аквариум через трубу, как бобики в конуру.

Я тоже думал, что чушь. Но, вися в нескольких метрах над поверхностью воды, видел: не чушь.

Этот громкоголосый козел, что велел повесить меня на вышке, начал орать на девчонок, чтобы они поторапливались. Это мне напомнило, как незабвенный сержант Грибулин вопил на «запахов», а потом некоторых из них, как оказалось, рекрутировал к майору Каргину. Тот не только по девочкам прикалывался. Армейские ассоциации оказались очень кстати. Потому что выяснилось позже, что громкоголосый – это брат какого-то там руководящего дяденьки из олигарховой службы безопасности, он полковник или даже генерал и приехал из Таджикистана, и у него не все дома. Не знаю, что там насчет генерала, но что он немного трехнутый, проще говоря, ебанутый – это на его широком лбу было написано аршинными буквами. Оторвался он на славу. Мне сверху было видно, что он вытворял. В нашей эскорт-среде это называлось «ромашкой». «Ромашка» – это такая массовая трахальная затея, при которой голые девицы укладываются на полу в этакой «цветковой» диспозиции, ложась в круг головами к центру и образуя, как говорится, «лепестками» тел этот самый «цветок». А несколько этаких «шмелей», до отказа накачанных бухлом, сытостью и желаниями самого разнузданного свойства, порхают с одного «лепестка» на другой. «Шмели» могут вытворять что хотят, так что свальная жуть эта перерастает в оргию.

Я висел и смотрел…

После «ромашки», когда громкоголосый кончил (в рот Свете) и отвалился, девчонкам велено было заниматься сексом друг с другом на краю бассейна. Из трех заказчиков интерес к ним проявлял только один из сидящих в шезлонгах упырей; второй вообще, кажется, задремал, а громкоголосый «генерал», вбрыз-нув в Светку свою мутную «водичку», сидел на корточках на краю бассейна и развлекался тем, что вертел в пальцах острую металлическую острогу и время от времени тыкал ею в морду проплывающей мимо хвостатой твари. На острогу он насаживал куски мяса, резко и неприятно всхохатывал и восхищенно матерился, когда рыбешка разевала пасть и сжирала мясо. Одной из акул он ткнул острогой прямо в пасть так, что засадил в самые внутренности. Та начала метаться по бассейну. Даже этим хищникам несладко с нашей клиентурой, о как!

Клиентам определенно было скучно. Один из них стал стрелять из пневматического пистолета по мне, пару раз попал. Больно. Не смертельно, конечно, но синячищи и кровоподтеки были потом огромные. Девочкам тоже несладко приходилось: «генерал» отвлекся от акул и залез на какое-то гребаное плавсредство, гребаное – в смысле что на нем грести можно было. На плотик этот он двух девочек взял – Женьку и Катьку. И – на середину бассейна. Плотик небольшой, руки и ноги то и дело свешиваются, девчонки, сразу видно, перепутаны до смерти – еще бы! Под плотом такие твари шныряют! «Бойся попасть в такую пасть!», как писали на революционных плакатах, на которых толстого буржуя в котелке и скалящегося золотыми зубами изображали. Хотя не знаю, как Катьке, она невменяема была, а вот Женьку даже с моей колокольни, то есть вышки, высмотрел: муторно ей, аж позеленела, а никуда не денешься – работа проклятая! Элитная… к тому же!

Девчонкам страшно, а этого «генерала», кажется, наоборот – возбуждает. Клин у него такой. Громкоголосый к Катьке сзади подъедал, туда-сюда, а волосы на руку намотал и время от времени окунает ее головой в бассейн. Это у тайских проституток есть такой фирменный маневр: они обслуживают клиента посреди какого-нибудь водоема, в коленно-локтевой позе обслуживают, то есть раком, если по-народному. Голову окунают в воду и держат так, пока не начнут задыхаться. При удушье начинают сокращаться какие-то особые мышцы влагалища, которые при обычном сексе – ни-ни, мертвячком. Клиент слав-ливает совершенно дикий кайф, а проститутка выныривает за две-три секунды до того, как потеряет сознание. Но девчонке той опыт нужен конкретный и дикое самообладание, а Катька в зюзю – а ну как задохнется или, того хуже, одна из акул голову откусит?! Ведь у нее пасть – мяч футбольный войдет!!

У меня голова кружиться начала бешено. То ли от прилива крови к мозгам, а скорее от бешенства и бессилия, потому что какой там еще прилив, мозги не бог весть какие! А ублюдок в шезлонге забавляется: то посмотрит, как Светка с черненькой лесби откалывают, то в меня из «пневмы» пульнет, то накатит «Хорса». Харррошо живут люди! И еще лучше жили бы, если бы не громкоголосый. Он Катьку трахал, а Женьку заставил, сука, пятки ему лизать. Наверно, нашел на своей туше единственное место неволосатое. Китайский массаж пяточный, бля! И то ли Женька лизнула не так, то ли еще что, но только он дернул ногой и прямо Женьку в лицо!..

Пллюх!!

Плеснула вода, плот волной прибило к самому бортику бассейма, а Женька в воде забарахталась. Она, как и я, в детстве плаванием занималась, но тут руки и ноги ей ужасом парализовало буквально. Еще бы! Я сам заизвивался, как червяк на крючке, хотел перервать эту чертову веревку, но не тут-то было!

До конца пришлось спектакль досмотреть. Я хотел глаза зажмурить, но как-то не получилось.

Понятно, что рыбка к Женьке ринулась. Одна из этих акул, чей аппетит был разбужен жалкими (для ее-то чудовищного всепереваривающего желудка!!) кусочками мяса, узрела в воде что-то живое и барахтающееся. И к тому же нещадно испускающее целые гроздья пузырьков, которые, как известно всем мало-мальски опытным аквалангистам, привлекают нездоровое любопытство этих мерзких рыбин. Уж что-что, а это я прекрасно знал! «Вокруг света» смотрел и «Одиссею команды Кусто».

И тут Женька начала орать!

Господи, та веревка, которой меня за ноги примотали совершенно нераспутываемым морским узлом, десять таких человек, как я, выдержала бы! Но я рванулся и сам не поверил, что узел распустился и послабление дал – что-то не выдержало! Я на одной ноге повис, снизу меня хлестали вопли Женьки, плеск, визг девчонок, матерщина громкоголосого, а перед глазами метались, раскачивались нежно-голубые потолок и стены. Удалось мне высвободиться, и я упал в воду. С десяти метров упал, расшибся бы или оглушило – и конец мне, но я сумел извернуться. Ах, кандидат в мастера!

Они небольшие, акулки эти, были. Совсем маленькие, чуть больше метра, на фоне киношных «Челюстей» они просто игрушечными вышли бы, но одно дело, когда частокол здоровущих зубов клацает где-то на экране, совсем другое – когда те же акульи зубы, пусть существенно меньшей величины, почувствуешь на собственной коже. И так далее – в мясо, до костей… все такое.

Она прямо на меня шла. Я поднырнул ей под брюхо, и почему-то вспомнился сутер Кормильцев… наверно, для него я был вот такой же акулой. Жутко мне стало, честно говоря, – Женька, которую на клочки рвали в прямом смысле этого слова, и из головы вылетела. Старался держаться под брюхом. Легкие начало пучить сразу, не успел вдохнуть перед погружением хорошенько. Акула на меня, я еще ниже, глубже, пока я у нее под брюхом, она меня не достанет, но ведь может еще одна подплыть, или – банально закончится воздух. И тут я вспомнил ее, твари этой, единственное уязвимое место, и ногтями вцепился в глаз. Она развернулась, хвостом – силища страшная! Меня о бортик шарахнуло, и на автопилоте я выпрыгнул из бассейна.

Открыл глаза. Сразу же бросилось: вспененная вода, бьются тела, раскидывая пену брызг, а по голубоватым, теплых оттенков, верхним слоям воды уже начало расплываться багрово-красное, мутное и словно как дымное, в алых полутонах, пятно.

А громкоголосый «генерал», герой, уже отмобилизовался. За пистолетом сбегал. Не таким, каким его дружбан баловался, по мне стреляя. За настоящим, конкретным стволом обернулся. Упал на одно колено и начал. разряжать обойму, особо не заботясь, в кого попадет, в акулу или в Женьку. При этом я бессознательно отметил жуткое: у него при всем этом стояло! Возбуждение снова поперло, даром что он был в говно пьян и два раза кончил! Да что же мне так везет на встречи со всякими садистами, думалось… что же так!!

Острога. Она лежала на самом краю бассейна, я дотянулся до нее в тот самый момент, когда «генерал» произвел последний выстрел. В бурлящей воде мелькнул бок рыбины, и я с силой ткнул в него острогой. Говорят, что кожу акулы тяжело пробить даже гарпуном. А мне удалось просадить эту акулу насквозь какой-то ну… зубочисткой, которая на настоящий гарпун смахивает не больше, чем Нина Ароновна на Мадонну. Острогу я из рук, естественно, выпустил, потому что рыбина забилась, а мощь у нее чудовищная. Хорошо другое: она, наверно, выпустила Женьку и мне удалось, наклонившись, вцепиться обеими руками в вынырнувшую из бурлящей воды женскую – Женькину – руку. Я выдернул ее из бассейна, как морковку из земли.

Зрелище оказалось жутким.

Нет – самое ужасное, что акула не очень сильно повредила Женькино тело. Да, она распорола правое плечо. Глубоко, до кости. Но Женька была мертвая, совсем мертвая, хотя укус не мог оказаться смертелен. Не мог! Ладно бы – левое плечо, там рядом сердце, но ведь – правое!

Женька погибла от трех огнестрельных ранений. Этот урод ее ухлопал. Застрелил. Если бы не он со своим стволом, ее, наверно, удалось бы спасти.

На плотике, плавающем возле самого борта бассейна, неподвижно лежала Катя. Я тогда подумал, что она потеряла сознание от шока – шок, это ведь по-нашему! – но оказалось, что просто вырубилась. От отрав своих. Ее счастье. Потому что Света, новенькая, немножко после того случая поехала по фазе. Не могла есть рыбу, тошнило ее. И не могла зайти в бассейн.

Но это еще не кончилось. Я стоял на коленях возле окровавленной Женьки и мертво смотрел то на нее, то на этого урода с пушкой, то на двоих важных упырей, которые так и не удосужились вытянуть жирные свои задницы из шезлонгов. Действительно, перекинулась какая-то блядь из-за несчастного случая – разве это повод для беспокойства? Да ничуть.

Громкоголосый заговорил несколько тише, чем до того, но все равно орал и пучил глаза:

– Херррня вышла, сволочи! Телку закоротили. Но это вовсе не повод трепать погаными языками, понятно? Особенно это тебя, сутер, касается! Висел себе – и виси! А то, бля, спасателя из себя строишь… Чип и Дейл, ебанырррот! И вы, проститутки! – Он свирепо зыркнул на дрожащих девчонок, Свету и ту, черненькую. – Чтобы молчать, как жопа в запоре! Чуть что бякнете своим блядским помелом, на консервы переработаем!

Я прекрасно знал две первые заповеди эскорт-работника:

1) клиент всегда прав; 2) если клиент не прав, смотри пункт первый. Но тут мне стало все равно. Если убьет меня, значит, так надо. Нельзя позволять этой сволочи растирать тебя, как туберкулезный плевок! Пусть они думают, что мы нелюди, что продаемся за деньги, но мы не корм для рыб, нет!!

И я все это ему сказал. В лицо.

– Че ты мне тут шароебишься, плесень?! – рявкнул он, а потом вскинул на меня пистолет и нажал курок. Забыл, верно, что всю обойму уже разрядил в бассейн. Чуть ли не половину пуль причем – в девочку из нашего досугового.

Вот тут из шезлонгов оба господина повылезали. «Генерала» за плечи, в сторону, мне:

– Я думаю, мы уладим. Ты можешь быть свободен. Девок привезут. С «мокрой» непонятной не шарься. Неаккуратно вышло, но такая ваша профессия. Мало ли что произошло, да и может еще произойти. Как на линии фронта, только с той разницей, что в вашем случае противник всегда прав. И соответственно – в выигрыше. Так, молодой человек?

Это «молодой человек» прозвучало куда уничижительнее, чем предыдущие «плесень», «козел», «вошь» и прочие словечки из школьного курса биологии. И тут меня накрыло: да ведь этот громкоголосый был так, просто забавной прелюдией, самое страшное начнется только сейчас, когда задвигались и заговорили два вот этих серых человека с равнодушными лицами. Им совершенно все равно, что произошло с Женькой. Такая у нас профессия, по их понятиям. И совершенно не исключено, что они всех девочек своим рыбинам скормят, а потом пропишут все это как несчастный случай. А что, если прокуратура, быть может, под их бубенчик пляшет, особенно если в прокуратуре такие, как тот, с Катькиным уголовным делом, работают. Страшно мне стало. Жутко. Ведь почти всех прежних клиентов я воспринимал как если не равных, то по крайней мере как людей, которым я мог ответить, которых я мог даже ударить! Да даже убить, как все того же прокуроришку или же Хомяка с Грибом! А этих – нет. Даже слова для них не выбрать из липкой паутины страха. Громкоголосого я мог бы ударить, выматерить. А поднять руку на этих двоих – нет. Это абсурд, это все равно что какой-нибудь варвар покусился бы на своего дикого, варварского бога!

– Иди, – услышал я.

Я не мог стронуться с места. Я не мог, нет – ведь я оставлял им мертвую Женьку, я оставлял им черненькую и с ней Свету, а там, чуть поодаль, на плоту в бассейне с акулами – Катя, Катя! Что с ними будет? Ведь даже того, громкоголосого «генерала», эти двое воспринимают как забаву, как медведя у цыган. Что будет с девочками?..

Я стоял как истукан.

– Кажется, он с трудом воспринимает русский язык, Александр Ильич, – услышал. – Вызовите охрану. С ними ему изъясняться доступнее.

– Вот это правильно. Не знаю, зачем вообще его оставили. Хотя забавный он – в бассейн нырнул. Выламывается, геройствует. Как в фильме «Десперадо», который нам в Лос-Анджеле-се Родригес презентовал. Там такой же смешной акробат играет, как его… Бандерас. Он моей дочери, кстати, нравится. Она говорит: папа, а ты можешь мне его выписать в Лондон?

Двое беседовали, не обращая на меня ни малейшего внимания. Вошла охрана.

– Александр Ильич!

Полуседые брови вспрыгнули шалашиком:

– ??

– Там к вам просятся.

– Нас нет, я же предупредил.

– Там к вам генерал из ментовки. С какой-то женщиной.

Брови просели:

– Генерал? Ш… да ну позови его, что ли. Не сюда, в холл позови.

Обо мне они забыли. Я в их понимании был чем-то вроде червяка. Мысль о том, что я, быть может, доведен до отчаяния, что физически я гораздо сильнее их обоих, вместе взятых, а если еще и выдерну острогу из тела мертвой акулы, плавающей кверху брюхом у бортика… нет, это им и в голову не приходило. И правильно. Не мог я этого сделать, не мог. Не смог бы, наверно, даже если бы от этого зависела жизнь Алки. Моей матери то есть.

Зато охрана обо мне не забыла. Двое важных упырей отправились в холл для встречи с каким-то там генералом, а ко мне придвинулся амбал размером с три меня, да еще полтора Фила Грека сверху, пальцем меня не коснулся, только прогудел беззлобно:

– Пошел. На выход.

А в огромном коридоре я столкнулся с теми, кто направлялся в этот самый холл к этим важным персонам. Один был плотный, бакенбардистый шакал в генеральской форме, а второй… вторая была Нина Ароновна! Она как меня увидела, так аж подскочила, даже ощупывать меня начала: «Цел? Цел?» – «Да поздно приехала, не знаю, вообще зачем приперлась ты сюда, Нина», – ответил, а амбал меня легонько в спину подтолкнул, меня, правда, чуть с копыт не срубило.

Вывели меня из ворот виллы, за шлагбаум вытолкнули. Там наш водила в «вольво» дожидался, а возле него еще две тачки стоят: «Волга» черная, грязная, забрызганная, и джип «опель-фронтера», нашей Ароновны джип. А на «Волге», верно, генерал подъехал.

Сел я в машину к водиле. Он наершенный был, суетился. Начал цеплять меня за рукав, спрашивать… все возвращается на круги своя. Вот так же несколько лет назад саратовский шофер Витька в занюханном «жигуле»-«трешке» дергал меня за рукав, спрашивал об оставленных на квартире Хомяка девочках, Кате и Олесе. Тогда Хомяк казался мне страшным и грозным, спустя несколько лет страх этот исчез, рассосался, и Хомяк в результате заплатил за свои поганые выходки сполна. Я же… что ж, я возомнил о себе, подумал, что теперь сам могу корчить из себя этакого Робин Гуда в выкроенном из шкур сутенера и мальчика по вызову обличье. Не вышло. Поставили на место. На каждую жопу с лабиринтом находится свой хитрый хрен с винтом. Сидеть, бояться! В Саратове сидел в «жигуле», боялся и ненавидел Хомяка и Костика-Мефодия. Теперь вот сижу в «вольво» и снова – боюсь и ненавижу. Других, больших хищников. Боюсь, ненавижу. И никуда эти чувства от меня не денутся. Некуда им деться, как не выветриться трупному запаху из морга, – никогда, никогда.

– Что случилось? – зудит водила под ухом. – Что случилось, что случи…

Я повернулся к нему:

– Ты звонил Ароновне, после того как я не отзвонился, что все в ажуре? Тем более – не вернулся? Звонил. Что же спрашиваешь?

– Так она сказала, что все нормально. А потом ее с катушек сорвало, когда я сказал…

– Что сказал? – дернулся я.

– Что вместо Калины ты к этим клиентам поехал с четырьмя девочками. Ты, а не Калина.

Я невольно выругался. Неужели?.. Да нет, я не мог поверить, что можно так нагло подставлять!

Нина Ароновна и генерал явились через полчаса. Мрачные. Ароновна сразу ко мне в машину села и пощечину мне зарядила. Молча.

– За что? – спрашиваю.

– Какого хера вместо Калины поперся?

– А что? Ты что так закипешилась, а? Может, знала, что местные обитатели любят вот такой безнаказанный, узаконишый фактически беспредел? А тебе лишь бы бабки срубить, и неважно на чем, пусть девочки гибнут, но лавэ превыше всего?

Она свирепо на меня зыркнула: «На месте поговорим!» – и вывалилась из машины. А ее место заняли девочки. Вернулись, не стали их на заказ брать. Как оказалось потом, этот Александр Ильич заявил, что у него уже нет настроения развлекаться: дескать, ваше счастье, бляди. А деньги уплаченные можете себе оставить. В счет моральной компенсации за порчу частной собственности. Женьки то есть!

Женьку, кстати, кажется, там оставили. По крайней мере, в джип села Ароновна, в «Волгу» – генерал, в нашу блядовозку-«вольвешник» – Светка села, Катя мертвячком, с пустыми глазами, протиснулась, и та черненькая. Женьки я не видел, не несли ее.

Прямо в машине я начал хлестать водку. И до тех пор это делал, пока не оказался в комнате коттеджа нашего один на один с Ароновной. Она была мрачнее тучи, дергалась вся и губами шевелила, хотя обычно хладнокровная, как рыба, эта… акула.

– Поговорить нужно, – объявила.

– Я слушаю.

– Ты, Роман, пидор, – таким замечательным манером она начала разговор, – не в том смысле, что с мужиками иногда, а по жизни ты пидор! Ну какого хера надо было так косорезить? Чего ты поперся на эту виллу? Ты не сутер, это не твоя работа, и в любом случае я должна знать была! Мне кучу неприятностей нарыл своим кретинизмом! Генерала ментовского пришлось поднимать, чтобы добазариться! Иначе те жирные козлы, Александр Ильич и второй, не стали слушать бы даже. Им все по барабану. Круче мусорной кучи они, как говорится!..

– Что круче мусорной кучи, это я охотно верю, – перебил ее я. – Тот генерал ментовский не иначе как из нашей «крыши», да из «белого» списка клиентуры, от того Сан Ильича обо-сранный голубями вышел. Наверно, как щенка его потыкали.