Текст книги "Нешкольный дневник"

Автор книги: Антон Французов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Старые знакомые или шаг в в зону

Это случилось на исходе второго месяца моей работы с этой троицей.

Человек удивительное существо, к любой грязи привыкает куда быстрее, чем любая свинья. Да и то свинья, мне кажется, все-таки мало-мальски питает уважение к своей хрюкающей особе и потому не во всякую лужу ляжет, а у человека такое понятие, как самоуважение, напрочь отсутствует. Вот и у меня так же. Привык – к самой грязной луже привык, хотя выглядела эта лужа очень пристойно, ночные клубы, казино и бары затопила, шмотки и все такое. О моем саратовском прошлом я вспоминал теперь с улыбкой и думал, что был невинной овечкой. Если, конечно, не брать во внимание убийство Мефодия.

Так вот, это случилось на исходе второго месяца. Юлик поймал на удочку одного жирного прокурора. Свободное от отправления правосудия время этот козел посвящал «выоно-шам», как он сам выражался. Прокурор… в страшном сне не забуду этого прокурора. Денег у этого служителя законности было так неприлично много, что я даже об этом ему сказал. Прокурорский чинуша хохотал, а потом заявил, что если бы он не брал взяток, то до сих пор сидел бы на жалком окладе младшего следователя Саратовской прокуратуры, а не зашибал реальные бабки по тому же ведомству в Москве. Я понял, почему Кормильцев именно на меня навел этого «про»: земляк, тоже из Саратова. Я вспомнил Катю, которая обслуживала вот таких же земляков. Ее не было в Саратове, она в розыске и скрывается где-то, а может, и нет ее в живых, но почему-то именно с ней соотносилось у меня в голове мое саратовское эскорт-прошлос. Толстый прокурор уже предлагал мне и Виталику ехать к нему на квартиру, а я пил текилу и вспоминал Катю.

Подошли Кормильцев с Юликом и Филом Греком, сутером из одного конкретного притона за городом. Синьор Пабло намекнул, что хорошее бабло можно срубить и что тачка ждет. Я хотел вместо себя Юлика задвинуть к прокурору – протиимо было, но Юлик в такое говно был пьян, еще пьянее Грека, который уже блевал под столик три раза.

Поехали я и Виталик. На машине прокурора. Я вел, прокурор с Виталиком, на заднем сиденье хихикал, Виталик же острый на язык был, быть может, самый острый из нашей четверки. Хата у прокурора была отпадная, тут и описывать нечего… Полезли в ванну, хорошо, я пьяный был, а то стошнило бы от этих прокурорских брюшек-ручек-ножек, Снова вспомнилась Катя, которая рассказывала мне о своих ощущениях, когда вот таких же образин ублажала. Не думал я, что самому придется на себе почувствовать – еще больнее и острее почувствовать, потому что, в отличие от Кати, я все-таки мужчина. Впрочем… какой я теперь мужчина, смешно.

Прокурор увивался вокруг Виталиковой татуировки, той, с голой бабой и мастями, спрашивал, а что она, собственно, значит. Виталик объяснять начал, упирал на эстетику, а не на знаки различия, прокурор начал ему татуировку губами слюнявить, а я из ванны выскочил, сказал, что сейчас приду, только оклемаюсь влегкую, потому как выпил хорошо. Пьян я был на самом деле прилично и потому толком не помню, как вместо туалета угораздило меня в голом виде завалиться в прокурорский кабинет. Стол был завален бумажками какими-то, папками, я машинально взял что-то в руки, глянул…

Быть может, такого не бывает. Я и сам тогда подумал, что все это плод моего подогретого бухлом немереным воображения, что меня «беляк» осчастливил, белая горячка то есть. Но только глянуло на меня с фотки этого дела уголовного Катьки-но лицо. Ошибки быть не могло, как я сначала понадеялся: «Павлова, Екатерина Владимировна». И такое в этом деле про нее было понаписано, что просто жуть. Впечатление создавалось, что на Катю хотели повесить все «глухари» по Саратову. Именно по Саратову. Я сообразил: если ее дело в Москву переслали, то, стало быть, и она в Москве – и, быть может, уже задержана. По подозрению в убийстве собственного брата, и… еще там было. Даже про Мефодия что-то пропечатано, у меня аж в глазах потемнело. Я сел прямо на пол и стал читать. И, насколько я мог вообще врубиться в таком пьяном состоянии, Катю еще не задержали, но уже вот-вот – близки к тому. В деле были ка кие-то телефоны, адреса, докапало до меня, что и здесь, в Москве, Катька тоже в эскорте работает. А что ей еще делать остается?'

Я аж протрезвел, пока читал. Стал за пазуху совать папку, только на мне одежды же не было, это я как-то сразу не въехал. Я стал одеваться лихорадочно, и тут в кабинет вваливается прокурор, весь в мыле, голый, брюхо подпрыгивает, отросток мерзкий топорщится. И ко мне: дескать, какого хрена ты, сукин сын, мой кабинет лопатишь? А? А как дело в моих руках увидел, аж пена изо рта пошла.

– Ты, падла, сядешь у меня на пожизняк, – орет, – тебе ж кранты, мокрице, всю жизнь будешь у параши раком очко подставлять!

– По очку это ты у нас спец, – отвечаю.

Он застонал, как раненый боров, и ко мне ломанулся, а в дверном проеме Виталик возник. Бледный, трясущийся. Бедно, услышал, что клиент мне тут пропечатывает десятиэтажно, и прибежал, сорвался из теплой ванны с ароматной пеной. Прокурор же на меня налетел как Мамай, я Катькино уголовное дело за спину спрятал, а вторую руку перед собой выставил. Прокурор неожиданно сильный оказался для своих расплывшихся телес, есть, как говорится, еще ягоды в ягодицах. Я от него не ожидал. Повалил меня на пол, колено на грудь, шипит, слюной брызгает, перегаром наповал разит. Переклинило. Я вспомнил, что именно у этого козла Катькино дело, и, как подумал, что ее будет судить вот такой задротыш, обида стянула горло похлеще его, прокурора, сосисочных пальцев. Я от него отмахнулся, раз-другой по роже съездил – а он захрипел тихо и бочком-бочком с меня свалился.

И Виталик у косяка на пол сел. Виталик первый понял, что я насмерть прокурора уходил – удар-то поставленный, прямо в висок тому пришелся, а ведь был еще и второй удар, которым я ему переносицу проломил. Это только в американских боевичках их супермены башкой проламывают железобетонные конструкции – и хоть бы хны, а тут, на прокурорской хате, все куда как реально было – два плотных удара в поганую рожу, и все.

Я поднялся, Виталик весь трясся и бормотал:

– Что же ты наделал, Роман… что же ты наделал, Роман?..

Я уже говорил, что он не переносил после тюрьмы ни криков, с которыми на меня прокурор попер, ни насилия – тех ударов, которыми я ему на это ответил. Виталик сел и тихо, тонко завыл, и я был вынужден прикрикнуть на него:

– Тише ты, дурень! Да, скверное дело. Кони двинул наш клиентик. Деньги он тебе заплатил?

– В ванной-то?

– В ванной действительно сложно деньги платить. Ничего, сейчас мы сами с собой расчет произведем.

– Я… я не пойду в тюрьму во второй раз. Не пойду, слышишь? Ты лучше меня сразу убей…

– Ты сдурел, что ли, совсем? «Убей»! И тюрьму сюда же приплел. Ты лучше не гнуси, Виталя, а поднимай свою задницу расписную, и будем убираться отсюда. Только я кое-что захвачу. Да и подчистить надо, не дай бог отпечатки пальцев где оставить.

– Если отпечатки найдут, меня сразу вычислят, я же у них в досье есть.

– Не грусти, зэковская головушка! Сейчас я тут протру все, а что останется, подчистим другим способом. Давай помоги мне этого борова до кухни дотащить.

Убийство – дело скверное. Особенно когда ты его не планировал. Но, честное слово, ни жалости, ни страха не было. Была только одна мысль: как бы от всего этого не пострадала Катя. О том, что никакой связи между нею и убийством этого прокурорского хлыща нет и установлено быть не может, мне тогда и в голову не пришло. Я усадил мертвого прокурора на стол в кухне. Потом тщательно прошелся тряпкой по стенам, косякам, дверным ручкам, поорудовал в ванной. После этого я врубил все четыре газовые горелки и оставил свет в кабинете – самой дальней комнате. Когда квартира наполнится газом, самая высокая его концентрация будет именно на кухне, где труп. Трупу мало не покажется, когда газ воспламенится от лампочки. На всякий случай я оставил в кабинете на столе, где бумаги, зажженную свечу, от нее рванет вернее.

Виталик выпученными глазами следил за мной и трясся.

Катино уголовное дело я взял с собой. Кроме дела захватил с собой пачку долларов. Вышли из подъезда примерно часа в два ночи, прошли пешком несколько кварталов, а потом до нас донесся грохот взрыва.

Домой, на квартиру, которую снимали мы четверо, я и Виталик попали ближе к утру. Виталик от страха находился в полубессознательном состоянии. Я посоветовался с Юлием, который казался мне – и справедливо казался – наиболее умным и хладнокровным из трио моих, гм, коллег. Юлик, с бодуна, невыспавшийся, слушал и качал головой, время от времени проводя рукой по лицу. Наконец он сказал:

– Наворотил ты дел, Роман. Самый молодой из нас четверых, а оказался самым, что называется, конкретным. Что улик не оставил, это хорошо. Что бабки захватил, и нехило – тоже неплохо. Но вот только один минус.

– Какой?

Юлик кашлянул и сказал негромко:

– Есть человек, который знает, что именно ты и Виталик поехали к прокурору в эту ночь.

– Кормильцев? Синьор Пабло, как вы говорите?

– Да. Он тебя сдаст без зазрения. Продажная сука. Мы продаем только то, что можно продавать, а друзей мы не продаем. А этот готов не то что собственную задницу – он мать родную продаст, дали бы цену.

– Что же ты предлагаешь?

Юлик качнул головой и выдавил сквозь стиснутые зубы:

– А ты сам знаешь. Не мне тебя учить.

– А Виталик, Jlexa?

– Они не продадут, будь спокоен. Могила. Они не стучат. Виталик вот только зубами стучит, сильно, видать, ты его напугал. Но только зубами, а так он не стукнет, И я, конечно. Но вот с Кормильцевым надо что-то решать. Вот что… ты, Роман, плаванием занимался?

– Нуда.

– Значит, дыхалка хорошая.

– Да, хорошая.

– До дна бассейна донырнуть можешь, это метров шесть, что ли…

– Без проблем.

– И пару минут под водой быть?

– Смогу.

– Вот тебе и решение: каждое утро Паша Кормильцев ходит в бассейн… – Юлий назвал, какой именно. – Абонемент у него. Плавает, резвится. Вода в бассейне, конечно, прозрачная, но если взбаламутить да до самого дна пронырнуть – это еще неизвестно… Понимаешь меня? А если что, можно выдать за несчастный случай. Мол, камнем на дно он пошел, а я хотел спасти, да не успел. Понимаешь? Но лучше, конечно, не светиться и сделать без шума и пыли, как говорится. Понимаешь?

Он смотрел на меня серьезно и спокойно, как будто давал совет не о том, как удобнее и безопаснее в смысле последствий убить человека, а о рецепте нового вкусного блюда, что ли. Как бы это блюдо не подгорело, специй слишком много не вбухать, не пересолить и не переперчить.

– Доброе дело сделаешь, Роман, – добавил Юлий, – эта гнида, Пабло, давно напрашивалась. Много стал брать, большой процент себе оставляет, наглеет. Мы давно с ним порвать хотели, да только чревато это. Один парень хотел было, да потом нашли его в сортире с проломленным черепом, мозги в унитазе плавают. Понимаешь, спецназ? Или ты, или он!

Не понять было трудно.

..Дыхание я сдерживал, наверное, не две минуты, а все две с половиной. Легкие уже буквально разрывались, когда я вынырнул на поверхность. Перед глазами плыла зеленоватая дурнотная пелена, я жадно глотал воздух. Лампы под потолком показались ослепительно яркими после того прохладного, давящего ужаса у самого дна бассейна после конвульсий и перекошенного лица Кормильцева. Мне казалось, что все это было не со мной. Два трупа и еще неизвестно, где конец этой цепочки!

Я опустил лицо в воду и открыл глаза. Тишина. Ровное голубоватое свечение, кафель на дне бассейна, размытые контуры плиток цвета морской волны. И – на самом дне – раскинувшийся в застывших конвульсиях труп московского сутенера, нашедшего смерть там, откуда он до сих пор черпал свое здоровье.

Теперь мы четверо – я, Юлик, Алексей и Виталик – были совершенно свободны, насколько вообще может быть свободным человек нашего рода занятий в удушливом каменном мешке мегаполиса. Мы были предоставлены сами себе. С того момента, как в трахеи и легкие Пабло, разрывая, уродуя их, хлынула вода, над нами больше не было контроля.

Впрочем, нет. Тогда я и не думал о Кормильцеве. О возможных следствиях его смерти. Я вышел из здания бассейна и направился к ближайшей станции метро. У меня был адрес Катиной коммуналки. Если она еще там, если ее не вынули менты… в любом случае следовало торопиться. У метро я поймал такси и поехал искать, где она живет. Оказалось это делом нелегким, наше-л я то жуткое, кособокое здание только к обеду. Это в том смысле, что я уж есть захотел, пока нашел. Но это желание тотчас было напрочь отбито запахом, которым встретил меня Катин подъезд. Квартира была на первом этаже, вонь была ниже плинтуса, а тараканы напомнили мне мой армейский взвод после команды «вольно». Помимо тараканов я наткнулся на жирную девку с громадными, отвислыми сиськами, обтянутыми грязноватой кофтой. Судя по тому, как жирная девка начала улыбаться и выставлять их, именно этой частью тела она намеревалась меня очаровать. На мой вопрос, где я могу найти Катю Павлову, она начала тягуче ухмыляться и говорить, что она, между прочим, тоже Катя, не может ли она заменить мне Катю Павлову, при этом называла меня «красавчиком». Это дико меня бесит. Я ей ответил что-то дерзкое, она наконец соизволила мне ответить, что Кати нет и что многие хотели бы знать, где она шляется. Сказано было презрительно и грубо, как плюнули и растерли этот плевок. Возникло желание проучить дуру, но я подумал, что нечего изображать из себя Терминатора: и так два трупа за последние сутки. Я пошел по коридору, толстая девка засеменила за мной, спрашивая, сколько стоит моя куртка и черные кожаные штаны и в каком бутике я их покупал. Как будто ее с такой рожей пустят в бутик.

Девка показала мне Катину комнату. Помимо нее, то есть не жирной девки, а Кати Павловой, тут проживали еще то ли двое, то ли трое шлюховатого вида и такого же рода занятий, потасканных телок Убожество комнаты описанию не поддавалось. Бабы сгрудились за грязным столиком, препирались из-за козырного валета и пили водку. Играл галимый блатняк. Это было настолько мне знакомо, что я с трудом подавил в себе желание развернуться и уйти. При моем появлении все повскакивали и окружили меня, а самая страшная, жутко похожая на стоп-кадр из фильма «Чужой», сказала:

– Уух, какой мужчинка! Девчонки… скидка девяносто процентов, а?

– Друг другу скидывайте. Мне нужна Катя Павлова. Ее нет. Тогда я хотел бы найти вашего сутенера Павла. Одна пока бежит за водкой, а остальные дружно мне докладывают. – Я бросил на стол крупную купюру. Бляди загалдели. Их сначала шокировали мои откровенные слова о сутенере Павле, но лавэ, как и полагается, все сгладило. Заговорили все разом:

– А Пашку в мусарню ткнули! Харю даже помяли!

– И про Катьку спрашивали. Она кого-то там пришила будто. Только гниль все это, такая сопля, как она, вряд ли мокруху потянет.

– Она с Ебанько свалила еще позавчера! Может, «аптечничает»!

– Грибанько, козел!..

Постепенно мне удалось узнать, что значит «аптечничает». Работает в растущих, как грибы после дождя, дорогущих коммерческих аптеках. Технология этого дела была мне смутно известна. Я спросил, где именно может быть Катька, но ее мерзкая, жирная тезка ответила, что если бы они знали, то менты Катьку давно бы уже повязали. Проще говоря, эти проститутки с чистой совестью сдали бы Катю, будь им известно ее местонахождение. Шилая, продажная, низкопробная конторка. И Катя тут работала!.. Плохи, верно, ее дела, если она тут работала. Я присел на ее кровать, заглянул в тумбочку, ко мне подвалила одна из проституток и важно, басом произнесла:

– Я представляю, для чего вам нужна Катя. Любая из нас могла бы ее заменить. По сходной цене.

Я встал с кровати и злобно ответил, что я лучше уеду в деревню и буду трахать там коров, чем притронусь хоть к одной из этих кошмарных тварей. Слова были встречены куда как агрессивно, и если бы не правый хук в челюсть одной из этих пьяных шалав, то, вероятно, они слегка попортили бы мне одежду. И тут живет Катя!..

Сутера Пашу я дождался во дворе. Уже ближе к ночи. Я его вызвонил, но раньше он подойти не мог, так как торчал в ментовке. Паша, губастый коротышка, попытался было поквакать, но я поклялся, что буду танцевать гопак на его нижней губе до тех пор, пока он не скажет, как найти Катю. Он сказал, что, наверно, уже поздно, потому что ее захомутали менты. Или вот-вот поластают. Потому что Катя должна выйти на работу, сейчас она отсыпается у одного из клиентов, адреса которого су-тер Паша не сказал ментам – больше неприятностей будет от клиента, чем от ментов. Сутер Грибанько пьет в одном из кабаков, дома его нет. Но он должен объявиться и позвонить, сказать, где сегодня будет работать Катя. После этого он, Паша, обязан сообщить обо всем ментам. Иначе ему кранты.

Я все-таки не удержался от того, чтобы не зарядить этому Паше в морду. У меня самого до сегодняшнего дня был такой сутер Паша – Кормильцев, Теперь он, наверно, уже грелся на полочке в морге. Я поволок Пашу в ближайшую забегаловку и сказал, что мы будем сидеть тут до тех пор, пока не отзвонится Грибанько. А он обязательно должен отзвониться. Этот Паша, правда, попытался пудрить мне мозги: дескать, Грибанько может и не позвонить, может так случиться, что он… в общем, впаривал мне самую гнилую туфту. Я-то хорошо знаю, как работает эскорт-фирма, даже такая поганая конторка, как у этого Паши, обязана вписываться в общие правила, если не хочет крякнуть. Так что я в доступной форме объяснил ему, что первый, кому он сообщит о местонахождении Кати, буду я. Ментам он позвонит чуть позже. «Крыше» пусть и не смеет звонить. В противном случае… я много чего перечислил, что с ним будет в противном случае.

Кажется, произвело впечатление. Да, у меня дар внушения хороший. А тогда, к тому же… я был как волк, бегущий по кровавому следу и все больше этим бегом опьяняющийся.

Мы успели выпить полторы бутылки водки, причем сутер Паша со страху усосал раза в три больше меня, при этом практически не закусывая. Если бы Грибанько позвонил часом позже, то, вероятно, Паша уже лежал бы под столом.

Когда сутенер испуганно заморгал, глядя на меня, и дал сигнал, что на связи Грибанько, я молча вырвал у него мобильник и выслушал сообщение о том, что три девочки будут работать сегодня по аптекам, в том числе Катя – в такой-то по следующему адресу, а этой ночью все-было нормалек, кассу он, Грибанько, сдал и баланс подбил. После этого я сунул мобилу Паше, тот промямлил что-то вроде «все в порядке», что из ментуры его выпустили. Все.

– В общем, так, голубь, – сказал я ему, – ментам звонишь через десять минут, не раньше. У меня есть телефон, я буду ближайшие десять минут долбить на твой номер автодозвоном, и если прочухаю, что занято, – башку оторву. Пей!

Никакого телефона у меня не было, но он-то об этом не знал. Кажется, мои внушения дошли до него вполне удовлетворительно.

Аптеку я нашел очень быстро. Было уже за полночь. Вошел и тут же увидел Катю. Она виднелась в окошечке, за прозрачными полками со всякой дорогостоящей медикаментозной дребеденью. Она читала журнал. Чуть в стороне сидели двое охранников и играли в карты. То есть играл один, молодой, а второй, похабного вида усач, откровенно мухлевал. Это и был сутер Грибанько.

Я приблизился к Кате и видел, как сошла с ее лица дежурная улыбка.

– Аптекарем работаешь? – спросил я. Она ответила что-то раздавленное, тихое, мы перекинулись парой ничего не значащих фраз, прежде чем я понял, что тут нам поговорить не удастся, а время не терпит. Этот Грибанько не отрывал от пас своего поганого взгляда, я поспешил договориться с ним и отвел Катю в подсобное помещение аптеки. Она начала говорить что-то про свою нынешнюю жизнь и о Грибанько. То, что она говорила, мало отличалось от моих впечатлений. Я быстро спросил:

– Со мной пойдешь? – Она не понимала, что я хочу этим сказать, может, она в самом деле думала, что я оплатил время для траха. – Хорошо еще, Катька, что я сюда первый пришел, а не мусора. Так что пора отсюда рвать когти.

Она мутно смотрела на меня, но с места не двигалась. И тогда я наскоро выложил ей, что она в розыске, что ее вычислили и вот-вот повяжут, перечислил обвинения, по которым ее, Катю, могут припрячь. Конечно, я не сказал ей, какой ценой мне досталось ее уголовное дело. Еще бы.

Она сказала:

– А Грибанько?

Я разозлился:

– Да пошел он! Если непонятливым окажется, то у него будет масса поводов обратиться в эту аптеку еще раз, но уже за лекарствами! Быстрее, Катя, быстрее!

Она колебалась. Я говорил, не глядя ей в глаза. Она чувствовала, что я скрываю от нее многие моменты этого скверного дела. Я чувствовал, что пугаю ее всем тем, что вместе со мной только что пришло в ее жизнь: жуткие новости, паника перед надвигающейся опасностью, необходимость принимать немедленное решение, от которого многое, слишком многое может зависеть. Да и меня самого она не видела больше двух лет. И тут такая неожиданная и не при самых лучших обстоятельствах произошедшая встреча. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут в дверь стали стучать. Грибанько, не иначе. Неужели уже прошло время, мне отпущенное? Или он гонит, как лошадь этого… Пржевальского? Узнать это мне так и не пришлось, потому что за дверью внезапно все стихло, а потом звякнул колокольчик входной двери, впуская глухие шаги и разрозненные голоса. Я вслух предположил, что вот и Гитлер капут, вот и прибыли мусора. Подтверждая мои слова, за дверью рявкнули что-то про КПЗ. Я похолодел. Мне совершенно не хотелось попадать в указанное место. Нечистая совесть хуже любых, даже самых веских доказательств совершенного преступления, а я записал на свой счет два удара прокурору (плюс взрыв), две с половиной минуты под водой (удушье и разорванные легкие Кормильцева), тычок в челюсть проститутке в коммуналке, а также выбитый зуб сутенера Паши из конторы Грибанько и Кати Павловой. Воздух дымно ожег глаза.

Тишина вырвалась на свободу неожиданно, тем более неожиданно, что ее никто не ждал. Я недоуменно слушал и не верил своим ушам. Ушли. Никого. В самом деле ушли.

– Ушли, – сказал я, сам себе не веря. – Я гляну, что там… А ты, Катька, пока побудь здесь.

Упрямая девчонка увязалась за мной. Мы вышли прямо на сидящего у разбитой полки молодого охранника, кроме него в аптеке больше никого не было. Я взял несколько лекарств, охранник хотел помешать на автопилоте, но я легко оттолкнул его, и он упал на пол, откуда смотрел на меня круглыми, как пятаки, ничего не понимающими глазами.

Мы поехали ко мне. Я познакомил Катьку с моими товарищами. Виталик был пьян, он откачивался после недавнего потрясения, а Алексей и вовсе, кажется, был под героином. Один Юлик вел здоровый образ жизни и качал бицепсы в тренажерной комнате. Когда Катька заснула, сваленная всем этим, нервически-буйным, Юлик сказал:

– Хорошая девчонка. Это ее уголовное дело ты забрал у того жирного прокурора? Что она там сделала?

– Убила собственного брата. Урку. Не знаю, я ее брата не видел, но то, что о нем слышал… редкий ублюдок был, наверно.

– А ты к ней неровно дышишь. Женился бы, что ли, остепенился. Сколько тебе, Рома, лет? Ведь и двадцати еще нет?

– Есть, – озлобленно сказал я. – Больше. А Катьке – лет восемнадцать. Рано нам еще жениться.

Юлик хохотал над этим моим «рано еще жениться» так, что у него слезы на глазах выступили, а в комнату два раза с резиновой рожей заглядывал Алексей, чтобы проверить, не поехал ли наш Джульетта по фазе.

– Ра-а-ано? – стонал он и снова заходился в хохоте. – Стаж в эскорте по нескольку лет намотали… а тут – ра-а-ано… ох, насмешил!

– Ну или поздно.

Юлик посерьезнел:

– А что ты дальше с девчонкой думаешь делать? Насчет жениться – это я, конечно, загнул. Но и ты про это «рано жениться» прямо как Жванецкий сказанул. Перекрыться ей надо. В розыске ведь.

– Поможем, – сказал я. – Есть у меня мысль одна.

– Опять на блядскую стезю ее отправишь? Битая уже девчонка, битая, а ты ее снова?.. Поди, через Фила Грека хочешь обтяпать?

– Ну не могу же я ее устроить архиепископом! – огрызнулся я.

– Не можешь, – согласился Юлик – Тем более что женщин в высшее духовенство не берут. Так и говори, что хочешь через Грека к Нине Ароновне в этот самый досуговый центр ткнуть. Тем более что Фил говорил: есть у них вакансии, у них две девчонки-элитки выбыли из строя на неопределенное время. Правильно я мыслю?

Юлик мыслил правильно, совершенно правильно: я в самом деле определил Катю в эскорт-контору, которая была не чета всем ее прежним конторам, включая саратовскую «Виолу». Про богадельню Грибанько и Паши-сутера я вообще умалчиваю. Контора называется «досуговый центр» – простенько, анонимно и со вкусом. В Подмосковье. Тамошняя бандерша пару раз кувыркалась со мной до того, как мы к ним переехали.

Бабки она мне, разумеется, платила. Нормально. Нина Ароновна. Она была из того рода евреек, при одном взгляде на которых говорят, что поневоле можно стать антисемитом. Хотя в постели ничего, несмотря на свои сорок семь. Жаба редкостная, но удачно притворяется добродушной и сердобольной. Вот в ее-то контору я и вправил Катю, знал, что там ей будет лучше.

Честно говоря, слова Юлика запали мне в душу. Жениться. А что, быть может, штампик в паспорте, приобщение к кривому, неблагозвучному слову «брак» в самом деле спасет? У меня был один знакомый, который говорил, что все женщины делятся на проституток и блядей. Первым он явно отдавал предпочтение, потому как женился на путане с десятилетним стажем, прекрасно об этом знал и тем не менее был счастлив. Быть может, и я?..

Как я отношусь к Кате? Нет, не любовь. Забота? Быть может, хотя немногие рискнут назвать заботой помощь по трудоустройству в бордель. Сочувствие? Что-то вроде. Она говорила, что единственный мужчина, который полностью может ее понять, – это я. Мне тоже известно, что такое настоящая боль.

Всем нам четверым было известно, что такое настоящая боль, но только мне одному – первому и единственному – пришла в голову чрезвычайно удачная мысль.

Мысль была чудовищная, но… Мне надоело быть жертвой. Катя не раз читала мне стихи каких-то поэтов. Я вообще поэзию как-то не воспринимаю (сидят, сидят в голове Клепины литкультпросветы!), но эти запомнил. «Дай бог быть тертым калачом, не сожранным ничьею шайкой, ни жертвой быть, ни палачом, ни барином, ни попрошайкой…»

Я потому эти строки запомнил, что прожил отпущенные мне годы с точностью до наоборот. Пожалуйста: сожран шайкой, сам которую и сколотил, и настроил, и дал работу. Об этом даже вспоминать невозможно – тупо и глухо колотится в висках кровь. Дальше: «ни жертвой быть, ни палачом». И то и другое я уже испытал сполна. И – «ни барином, ни попрошайкой». Было, было – отвечу кратко, как в анкете.