Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 3 (Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

XII
Опасные шутники

В городе не утихают разговоры об этой истории, и молва приписывает мне неслыханное богатство. Хорошо осведомленные люди подсчитывают: шесть тысяч ок по сорок фунтов стерлингов равняются двумстам сорока тысячам фунтов (около пятидесяти миллионов в местной валюте). Следовательно, Монфрейд – мультимиллионер. Обладая такими средствами, он может преодолеть любое препятствие, и Глейз, больше всех поднимающий шум, уже считает себя владельцем великолепной водолечебницы, которую он мечтает построить в Филао (курортное место с горячими источниками, где при жизни Менелика пытали осужденных).

В светском обществе, на «представительских» вечерах (в доме поверенного по делам железной дороги), частенько удостаиваемых посещением Тафари, неистощимый господин Ларивьер рассказывает обо мне бесконечные анекдоты, придумывая на ходу самые невероятные подробности, в основном заимствованные из английских приключенческих романов. Он делает это без злого умысла, не отдавая себе отчета, что многие принимают его небылицы за чистую монету, а другие притворяются, что верят им, для того чтобы в свою очередь поразить еще чье-либо воображение. Даже у тех, кто прекрасно ко мне относится и хорошо знает краснобая Ларивьера, появляется тень сомнения, ибо клевета не проходит бесследно. Подобные болтуны причиняют много вреда: Ларивьер создал определенное общественное мнение, жертвой которого я едва не стал несколько лет спустя при трагических обстоятельствах.

XIII
Отвоеванный вагон

Спустя неделю после нашей последней встречи меня вызывает посол. В миссии я встречаюсь с эфиопом – представителем негуса и Зафиро, приветствующим меня с удвоенной любезностью, присущей левантинцам. В глубине комнаты за столиком сидит молодой секретарь посла Лекюйер.

Госсен открывает собрание. Его суровый властный вид создает контраст с наигранной веселостью грека и тупым самодовольством эфиопа.

Быстро представив присутствующих, Госсен обращается ко мне:

– Я доложил Его Величеству о вашем предложении вернуть товар, конфискованный таможней в Джибути. Мой британский коллега счел своим долгом вмешаться в дело не по собственной воле, а по просьбе суданского правительства, которое опасается ввоза шарраса на свою территорию. Вследствие этого он не мог одобрить вашего желания, и мы обратились к Его Величеству с просьбой разрешить переправить товар в исходный пункт. Негус дал на это добро, и мы решили, что ваш товар будет помещен в вагон поезда, скрепленный тройной печатью – печатью правителя и обеих миссий.

Зафиро перебивает посла:

– Я требую, чтобы господин де Монфрейд обязался доставить груз в Аден…

Госсен хмурится и стучит по столу линейкой.

– Господин Зафиро, вы забываете, что здесь не шиллот (суд под открытым небом), где спор решают криком. Господин де Монфрейд лишь обязан доставить товар в Джибути, остальное меня не касается, это уже по части вашей полиции. – Затем он поворачивается ко мне – Когда вы хотите получить ваш шаррас?

Эфиоп принимается вопить:

– Это я, гиспадин посол, должна назначить день, потому что я должна его нести на вокзал.

– Я не возражаю, но господин де Монфрейд имеет право проверить, в каком состоянии ему возвращают товар. Я думаю, что подобная мера предосторожности вполне оправдана. Какой день вы выбираете, господин де Монфрейд?

– Чем быстрее, тем лучше, господин посол. Сегодня суббота, и мне кажется, что передача товара могла бы произойти сегодня в два часа дня, когда откроется склад.

Эфиоп подпрыгивает, выбрасывая правую руку вперед, по традиции шиллотов, где истец и ответчик встречаются лицом к лицу, как два боевых петуха, и осыпают друг друга оскорблениями.

– Это неззя, гиспадин Нассер уехала и вернется тока в понедельник.

– А в понедельник у вас откроется понос, во вторник у него будут колики, и так далее до следующего месяца… нет, – отрубил посол, – я не потерплю проволочек. Присутствие господина Нассера вовсе не обязательно…

– Без него неззя, гиспадин посол, он должен сдать груз, а ключ у него в шкафу.

Ясно, что мошенники хотят выиграть время, и этого нельзя допустить. Я отвечаю эфиопу, глядя на посла, чтобы он понял мой намек:

– Если ключ потерян, слесарь может сделать новый. И потом, я не понимаю, почему в день, когда решается дело, ответственное лицо отправляется на охоту…

Госсен вмешивается, обращаясь к эфиопу:

– Итак, вы намерены исполнить приказ правителя?

– Да, но как же без гиспадина Нассера…

– Вы все сделаете сами как уполномоченный Его Величества, и я уверен, что господин Зафиро также потребует от имени посла, которого он здесь представляет, немедленного завершения дела. Я пришлю господина Лекюйера на склад к двум часам… А вы, господин Зафиро, кого вы пошлете?

– Я приду сам, господин посол.

Эфиоп пытается возражать, но Госсен обрывает его непререкаемым тоном:

– Поймите, речь идет не о господине де Монфрейде, а о французском подданным, требующем справедливости. Франция через своего полномочного посла требует от вас безоговорочного выполнения приказа, исходящего от вашего государя. Не вынуждайте меня прибегать к крайним мерам…

Лекюйер, который ведет протокол собрания, подмигивает мне, как мальчишка, за спиной поверженного эфиопа.

Покинув миссию, я направляюсь на вокзал в машине, любезно предоставленной мне папашей Труйе, чтобы забронировать вагон для груза. Но по дороге я вспоминаю, как поспешно ретировался Зафиро, и это кажется мне подозрительным. Уж не торопился ли он на вокзал, чтобы подговорить служащих-греков отказать мне в просьбе о вагоне?..

Я заезжаю к Труйе и делюсь с ним своими опасениями. Торговец, ошеломленный успешным окончанием моего дела, посылает на вокзал одного из своих работников, чтобы он заказал вагон от своего имени. Он снабжает меня письмом к начальнику вокзала на случай затруднений.

Подъезжая к вокзалу, мы встречаемся с машиной британской миссии, в которой восседают Зафиро и посланец Тафари. Заметив меня, они отворачиваются: значит, предчувствие меня не обмануло.

Я направляюсь в отдел грузовых перевозок и обращаюсь к его начальнику, греку по имени Возикис. Услышав мою просьбу, он восклицает:

– Вагон! Бедный господин де Монфрейд, о чем вы только думаете? После повреждения линии в прошлом месяце все разладилось, и мы сможем дать вам вагон не раньше чем через неделю… в лучшем случае!

Я замечаю:

– Но господин Труйе только что без труда получил вагон.

– Да, это так, но ему просто повезло. Этот вагон как раз вышел из ремонта…

– В таком случае отдайте его мне.

– Вы шутите! Как я могу отнять у клиента то, что он уже получил!

– Да, вы правы, и господин Труйе об этом подумал. Держите, вот письмо, оно избавит вас от угрызений совести.

Бедняга Возикис теряет дар речи и смотрит на меня, разинув рот. Наконец он читает письмо и сконфуженно бормочет:

– Ах, отлично, отлично… В таком случае я рад вам услужить…

– Я в этом не сомневаюсь, дорогой господин Возикис, и надеюсь, что смогу получить вагон сегодня в два часа дня.

С этими словами я кладу ему под промокашку купюру в десять талеров. Грек озирается по сторонам и, убедившись, что за нами никто не наблюдает, отвечает мне благодарной улыбкой. Нагнувшись к нему, я шепчу ему на ухо:

– Если вагон будет прицеплен завтра к утреннему пассажирскому поезду, вы получите еще сто талеров.

Сияющий взгляд Возикиса свидетельствует, что он всецело на моей стороне.

XIV
Минута молчания

Явившись в таможню, я сталкиваюсь с Нассером, который только что вернулся с охоты из-за якобы разыгравшейся мигрени. Я вижу, что он с трудом скрывает свою досаду, и понимаю, что приобрел в его лице лютого врага.

Тяжелая дверь склада открывается, и моему взору предстают заветные мешки с шаррасом. Глядя на них, я снова представляю заснеженные вершины Гималаев и ледники, преграждающие путь в таинственный Тибет – сказочную страну, колыбель человеческой цивилизации. Меня охватывает сильное волнение, и на миг я забываю об окружающем мире.

Я вижу, что к товару никто не прикасался, но для полной уверенности открываю несколько мешков. Зафиро следит за моими действиями с изменившимся лицом. Он ощупывает товар со знанием дела, и я замечаю алчный блеск в его глазах. Он бросает в мой адрес ядовитую реплику по поводу удачи, сопутствующей мне благодаря поддержке миссии.

Задетый намеком, скрытым в его словах, я отвечаю:

– Французский посол защищал не мои личные интересы, а интересы гражданина Франции, которого хотели ограбить самым бесчестным образом…

– И который, как я полагаю, – усмехается Зафиро, – сумеет отблагодарить посла за услуги…

Услышав эти слова, я, не раздумывая, даю греку пощечину. Зафиро, не ожидавший столь бурной реакции, теряет равновесие и опускается на стоящую позади него ручную тележку, а его шлем отлетает далеко в сторону. Лекюйер тотчас же бросается к нам, решив, что сейчас начнется драка. Зафиро поднимается с побагровевшим лицом и говорит мне, задыхаясь от гнева:

– Я это так не оставлю, сударь. Вы узнаете, каково поднимать руку на британского подданного – представителя королевской власти.

– Вы не англичанин и представляете интересы вашего земляка Троханиса, – отвечаю я.

Лекюйер, посмеиваясь исподтишка, помогает Зафиро стряхнуть пыль с куртки и утешает его отеческим тоном:

– Успокойтесь, Зафиро, вы не правы. Вы не должны были оскорблять французского посла, и, если бы де Монфрейд не вступился за его честь, мне пришлось бы самому это сделать…

К счастью, происшествие произошло в тот момент, когда Нассер и эфиопский посланец вышли отдать распоряжение грузчикам. Вернувшись, они видят, как Зафиро чистит свой костюм.

– Вы упали, господин Зафиро? – осведомляется Нассер.

– Ничего страшного, я просто не заметил этой тележки…

Признаться, меня удивляет, что грек проглотил обиду. Возможно, он лелеет какой-то тайный план, который даст ему возможность отыграться, когда придет время.

Погрузив товар на тележки, кули везут его на вокзал, а мы следуем за ними по пятам. Наше шествие напоминает похоронную процессию: все хранят молчание, Нассер идет, опустив голову, между эфиопом и Зафиро, который уже оправился от потрясения и шествует с гордым видом.

Когда мы подходим к вокзалу, Зафиро осведомляется у Лекюйера с плохо скрытой иронией:

– Я надеюсь, что господин де Монфрейд позаботился о вагоне? Говорят, это сейчас редкость…

Я указываю ему на пустой вагон. Возле него Возикис спорит с каким-то греком; я не понимаю, о чем идет речь, но Зафиро тут же переводит мне их слова с довольным видом:

– Вам дали вагон устаревшего образца, он не сможет выдержать большой скорости, и поэтому его нельзя прицепить к пассажирскому поезду.

– Не беда, – отвечаю я, – главное – погрузить товар.

Затем я обращаюсь к Возикису, отчитывающему служащего, подсунувшего мне старый вагон:

– Не волнуйтесь, пусть подают вагон, а дальше мы посмотрим. Нужно немедленно погрузить товар.

Мои слова немного успокаивают грека, который боится лишиться обещанных ста талеров.

После того как последний из мешков оказывается в вагоне, трое представителей власти достают сургуч и опечатывают дверь. Церемония проходит при гробовом молчании. Затем я отвожу Возикиса в сторону и говорю ему:

– Завтра, без лишних слов, вы прицепите вагон перед самым отходом поезда. Впрочем, я попрошу господина Ларивьера сделать соответствующее предписание.

Час спустя, получив багажную квитанцию, я вижу, что кто-то зачеркнул написанное мной слово «шаррас» и вписал вместо него «гашиш», подчеркнув роковое слово двойной чертой. Я тщетно обиваю пороги служб, чтобы выправить документ согласно предыдущим декларациям. Это доставит мне в Джибути множество неприятностей.

Наконец я прихожу к диспетчеру господину Дюбуске, служившему раньше на северной железной дороге. Он раздосадован своим переводом на линию местного сообщения, расценивая это, как понижение в должности. Глядя на меня своими выпученными, налитыми кровью глазами, диспетчер заявляет, что самолично изменил название моего товара не со злым умыслом, а исключительно ради точности. Дюбуске – честный, неспособный на подлость человек, и я не могу поверить, что он действовал в корыстных целях.

Я обращаюсь к диспетчеру, страдающему обостренным самолюбием, с изысканной, несколько старомодной учтивостью и ловлю каждое его слово с повышенным вниманием, как будто он изрекает великие истины. В конце концов мы находим общий язык, и Дюбуске выправляет квитанцию, обещая лично проследить за отправлением моего вагона. Я навещаю папашу Труйе, который искренне поздравляет меня с победой. Но я не спешу радоваться: до Джибути остается девятьсот километров.

XV
Туннель в Харском ущелье

Явившись на следующее утро на вокзал задолго до отправления, я обнаруживаю, что по странной случайности на путь, где стоит мой вагон, был подан ночью товарный поезд, загородивший путь. Возикис не знает, что делать, поскольку управление маневрами не входит в его полномочия. К счастью, я знаком с начальником вокзала, молодым французом, недавно обосновавшимся в Джибути. Он заверяет меня, что не отдаст сигнала к отправлению до тех пор, пока мой вагон не будет прицеплен к составу.

Наконец, с большим трудом удается подвести и прицепить вагон к хвосту пассажирского поезда. Поезд начинает движение, и тут мне почему-то приходит в голову, что сцепление может отказать. Эта глупая мысль не дает мне покоя, и я не спускаю глаз со своего вагона. Я замечаю, что рабочие-греки провожают поезд насмешливыми взглядами. Видимо, мне следует приготовиться к неприятному сюрпризу. Я пока не догадываюсь, что задумали мои недруги, но меня не покидает тревога.

На второй день мы прибываем в Дыре-Дауа, откуда поезд должен отправиться в Джибути на утро. Придя утром на вокзал, я обнаруживаю, что мой вагон исчез.

Я обращаюсь за разъяснениями к начальнику вокзала сирийцу Кристидесу, с которым всегда был в хороших отношениях. Он долго не может уяснить, в чем дело, и наконец заявляет, что понятия ни о чем не имеет. Я показываю ему свои документы, но он только разводит руками. В конце концов мне удается настоять на том, чтобы он обзвонил разные службы и выяснил, куда пропал вагон. После нескольких бесплодных звонков начальник ремонтной мастерской отвечает, что вагон был отцеплен в результате аварии.

– Какой аварии? – кричу я. – Он прибыл сюда без сучка и задоринки! Почему же именно ночью, когда поезд стоял на месте, в нем обнаружили какую-то неисправность?

Я требую разыскать механика, вынесшего вагону приговор, и, предполагая, что его не найдут, отправляю гневную телеграмму французскому консулу.

Лашез появляется в тот момент, когда начальник вокзала теребит в руках свисток, не решаясь поднести его к губам под моим испепеляющим взглядом.

Прибытие консула изменяет ход событий, и перед нами наконец предстает механик, принявший злополучное решение.

– Покажите, – говорю я ему, – перегревшуюся ось.

– Она не то, чтобы перегрелась, а просто я подумал, что в пустыне…

– Вы испугались, что она перегреется?

– В конце концов, – вмешивается Кристидес, изменивший свою позицию в присутствии консула, – скажите, может вагон двигаться дальше или нет?

– Да, может, но я за него не ручаюсь.

– Ладно, там будет видно, поезд и так уже задержался на полчаса, и нужно еще разыскать этот вагон…

Грузчики с песнями прикатывают вагон с дальнего запасного пути, и поезд отправляется.

На эфиопской железной дороге, как и на почти всех узкоколейных дорогах, сцепление вагонов производится автоматически. Рабочие лишь присоединяют электропроводку и систему тормозов, но на мой вагон, находящийся в хвосте состава, это не распространяется. Я не придал значения особенностям сцепления, что сказалось на дальнейших событиях.

Происшествие, в результате которого я едва не лишился своего товара, убеждает меня в том, что происки моих врагов из Аддис-Абебы продолжаются. Их сообщники, по-видимому, будут строить мне козни на протяжении всего пути; возможно, они даже едут тем же поездом. Оглядевшись вокруг, я перехожу в соседний вагон, но не обнаруживаю там ничего подозрительного. За двумя вагонами, отведенными для европейцев, следуют еще два вагона третьего класса, набитые местными жителями, и в этой толпе нетрудно затеряться. Позади пассажирских вагонов две платформы с воловьими шкурами, закрытые брезентом, – в здешних поездах товарные и пассажирские вагоны всегда идут одним составом. Замыкает его вагон начальника поезда – сомалийца, моего давнишнего знакомого, не доверять которому у меня нет оснований. Будучи дальним родственником моего матроса Абди, он всегда проявлял ко мне горячую симпатию и гордился нашим знакомством. Я уверен, что если бы он почуял неладное, то поставил бы меня в известность.

Миновав бескрайние равнины, покрытые термитниками, поезд останавливается на станции Адагала, удаленной от Дыре-Дауа примерно на сто тридцать километров. Далее дорога пролегает через Харское ущелье, в котором проложен туннель длиной в несколько сот метров.

Во время остановки я замечаю на перроне начальника бригады греческих рабочих и двух его земляков – механиков из мастерской Дыре-Дауа. Довольно странно встретить посреди пустыни трех европейцев, тем более, что никаких чрезвычайных происшествий на дороге не происходило. Однако я не придаю этой встрече особого значения.

После Адагала дорога довольно круто берет вверх. Подъем продолжается на протяжении десяти километров, до самого туннеля, а дальше вновь начинаются бескрайние знойные равнины, над которыми нередко проносятся огнедышащие смерчи, вырывающие с корнем деревья и кусты. Здесь поезда набирают скорость, наверстывая упущенное во время трудного подъема.

Наш тяжелый состав тащится в гору еле-еле, замедляя ход на бесконечных изгибах пути. Я бегаю of окна к окну, чтобы не терять из вида свой вагон. Мне все время кажется, что сцепление вот-вот разойдется и вагон покатится вниз по склону…

Поезд теряет скорость, как будто паровоз совсем выдохся в борьбе с силой, грозящей увлечь состав назад. Наблюдая за локомотивом, я замечаю впереди туземца, прислонившегося к столбу. Как видно, он поджидает наш состав. Поравнявшись с ним, я приглядываюсь к этому человеку, явно готовящемуся к прыжку или разбегу, и его фигура кажется мне знакомой, хотя я не вижу его лица. Да, я где-то его видел… Но тут линия делает изгиб, и человек исчезает из вида. Я бросаюсь к другому окну. Мой вагон по-прежнему следует за составом, но туземец как в воду канул. Наверное, он спрятался в кустах, окаймляющих дорогу.

Поезд снова набирает ход, как будто встреча с таинственным незнакомцем, который, кстати, обменялся приветствием с машинистом, придала ему силы.

Мы приближаемся к туннелю. И тут я замечаю, как между вагоном начальника поезда и вагоном с моим товаром мелькнул белый лоскут. В тот же миг меня пронзает страшная догадка. Я вылезаю через окно, перебираюсь на крышу соседнего вагона и без особого труда миную четыре пассажирских вагона. Когда я оказываюсь на крыше вагона начальника поезда, до туннеля остается не более сотни метров. Я не знаю расстояния между крышей вагона и сводом туннеля, но высота платформ со шкурами, возвышающихся над другими вагонами на полметра, обнадеживает.

Я ложусь плашмя и ползу назад, чтобы заглянуть между вагонами, пока еще светло. Я успеваю заметить сомалийца, только что стоявшего у дороги: он бьет молотком по штифту блокировки сцепления, пытаясь открепить последний вагон, не связанный с общей тормозной системой.

Это видение тотчас же исчезает во мраке туннеля, но я по-прежнему слышу зловещие удары, и они отдаются болью в сердце. Еще немного, и сцепление не выдержит!.. Я хватаю револьвер и стреляю наугад, не для того, чтобы убить или ранить туземца, а чтобы помешать ему завершить дело. В проблеске света возникает падающая белая масса, и снова становится темно. Когда наконец поезд приближается к выходу из туннеля, я вижу, что между вагонами уже никого нет.

Начальник поезда выглядывает из своего вагона, видимо, привлеченный странными звуками. Он явно не понял, что в туннеле прогремели выстрелы, и взирает на меня с изумлением, не веря своим глазам. Я кричу, чтобы он остановил поезд «стоп-краном», но он не может понять, чего я хочу.

Через два километра после туннеля, в конце подъема, поезд сбавляет ход возле домика путевого обходчика, где с нетерпением ждут прибытия поезда, с которого им сбрасывают на ходу хлеб, другие продукты и почту. На порог дома высыпала стайка чумазых ребятишек, обступивших белокурую босую женщину с таким загорелым лицом, что лишь цвет волос выдает в ней европейку.

Наконец машинист замечает сигналы начальника поезда и останавливает состав. Я объясняю, что произошло, и следы ударов, оставшиеся на сцеплении, подтверждают мои слова.

Путевой обходчик, пожилой грязный бородач, явно непохож на сообщника Троханиса. Он тотчас же садится в свою дрезину и отправляется к туннелю, откуда он спустится на станцию Адагала и позвонит мне на станцию Айша, где поезд будет стоять в течение часа.

Через два часа я узнаю, что поиски оказались безрезультатными: сомалийца, упавшего с поезда в туннеле, так и не нашли. Это меня радует, ибо смерть или ранение туземца могли бы повлечь за собой осложнения.

Итак, замысел моих врагов раскрылся; туннель был последним звеном в цепи неоднократных попыток завладеть товаром. В самом деле, кто бы подумал, что человек, посланный отцепить вагон, будет замечен? Вагон, управляемый сомалийцем с помощью ручного тормоза, должен был беспрепятственно скатиться по склону до станции Адагала, где его поджидали трое сообщников-греков из Дыре-Дауа, либо сойти с рельсов в определенном месте, и его содержимое перекочевало бы на спины верблюдов и исчезло в неизвестном направлении.

Поезд подъезжает к приграничной станции Али-Сабьет, и я чувствую себя победителем. Теперь мне нечего больше опасаться, по крайней мере до прибытия в Джибути.

За тридцать километров до побережья вдали угадывается море, и его синяя гладь кажется мне дверью, через которую мне предстоит выйти на волю из темницы. Море сливается с небом, и я различаю вдали острова Муша, усеявшие пространство, словно золотые мушки, и белые точки парусников, бороздящих залив. Свежий ветер, повеявший с моря, разгоняет все мои тревоги. Но окончательно я успокаиваюсь, лишь когда вижу на рейде две мачты «Альтаира».

Юсуф встречает меня на вокзале веселым криком «Кулу таиб» (все в порядке). Он рассказывает, как все волновались за меня: до них долетели слухи о моем аресте в Аддис-Абебе и предстоящей конфискации судна. К счастью, Мэрилл вселял в них надежду своим участием.

Я сажусь в древний экипаж, запряженный тощими лошадьми, какие встречаются только в Джибути, и отправляюсь на «Альтаир». Какое счастье ступить вновь на палубу своего судна после стольких треволнений, вновь оказаться среди преданных мне простых людей, съесть тарелку любимого, сваренного на медленном огне супа!.. Вода, тихо дремлющая за бортом, так и манит меня, и, не в силах устоять перед искушением, я бросаюсь в море, как в объятия старого Друга…

После купания я чувствую себя освеженным. Море очищает мою душу от скверны и печальных воспоминаний.