Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 3 (Погоня за «Кайпаном». Злополучный груз)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Современные пароходы не могут соперничать с этими судами, которые берут крайне низкие цены за перевозку грузов, благодаря лучшему из моторов – ветру, благоприятствующему им от начала до конца рейса. Это довольно большие корабли водоизмещением в пятьсот-шестьсот тонн, построенные с расчетом на попутный ветер, с высоко поднятой кормой для защиты от волн. Здесь же, на корме, расположена каюта капитана и других членов командного состава: серинжа, рубана и приближенных накуды.

Серинж является доверенным лицом судовладельца и выполняет обязанности интенданта нашего старого парусного флота. Отношение экипажа к омерзительным личностям, ведающим распределением продуктов, выражено в морской песенке:

 
Эх ты, проклятый скряга,
Ворующий пайки…
 

Это, как правило, уродливые, грязные, нечистоплотные люди, избегающие воды, в основном рабы или рабы, получившие вольную, большей частью евнухи, ибо богатые арабы гораздо охотнее оказывают доверие тем, покой чьих сердец уже нельзя смутить.

Накуда – капитан корабля – старый моряк, выросший между небом и водой на шаткой вонючей палубе отцовского парусника. Он носит бороду, крашенную хной. С четырех лет он начал бороздить море и попадал в разные переделки: садился на мель, тонул и т. д. В юности он занимался добычей жемчуга и ловлей моллюсков, провозил различную контрабанду, из-за чего не раз попадал в тюрьму в английских портах. Он говорит о тюрьмах как о более или менее престижных гостиницах, где можно довольно дешево отдохнуть.

Сначала он был рубаном, затем долго плавал между Аденом и Базорой. Он изучил на собственном опыте карту побережья, узнал, как лучше выбирать места для якорных стоянок, в какое время года и где можно встретить наиболее благоприятное течение, и научился причаливать к берегу именно тогда, когда бедуины приносят с гор свои товары. Сегодня все происходит точно так, как и две тысячи лет назад.

В каждом из портов захода у накуды есть дом и жена. Благодаря этому он везде приятно проводит время и часто откладывает отплытие под каким-нибудь предлогом.

На борту он попивает чай с корицей на прекрасных и невероятно грязных персидских коврах, покуривает свою трубку, инкрустированную серебром, и в полудреме слушает стихи Корана, не обращая внимания на клопов и тараканов.

Его доставляет на берег шлюпка с двенадцатью гребцами, которые ритмично работают веслами под звуки тамбурина, словно рабы на галерах.

Когда накуда возвращается на судно, повторяется одна и та же церемония: старший штурман помогает ему подняться по трапу, а два могучих раба тем временем подхватывают его под руки и переносят на палубу. Приближенные целуют ему руку, и весь экипаж восторженно приветствует возвращение этого наместника Бога на земле.

Рубан – не кто иной, как лоцман. Лоцманов часто меняют в зависимости от района плавания. Подобно тому как у нас присутствие лоцмана обязательно (хотя зачастую и бесполезно) при входе в порт, наличие рубана предписано местным обычаем.

На каждом судне можно встретить шейха-певца, святого человека, излечивающего больных с благословения Аллаха; кроме того, он отводит беду и руководит ритуальными молебнами. В спокойные дни, когда все на судне погружаются в дрему, он читает по старой книге или, точнее, распевает, как псалмы, одни и те же истории, которые слушают с неизменным интересом. После каждой фразы, видимо для того, чтобы присутствующие окончательно не заснули, все поют хором слово «таиб» (Хорошо!). Часто, когда фраза слишком длинная, ее разбивают на части тем же заунывным припевом.

Среди обитателей судна также существа неопределенного пола, худые и изможденные молодые люди, которые спят только днем. Ночью они готовят кышр[8]8
  Кышр – напиток из кожуры кофе, ароматизированный имбирем. (Примеч. авт.)


[Закрыть] для вахтенных и заправляют им наргиле[9]9
  Наргиле – род кальяна. (Примеч. пер.)


[Закрыть], скользя призраками между матросами, спящими вповалку на палубе. Они поют заунывные арабские мелодии своими звонкими голосами. Время от времени кто-либо из спящих просыпается, вскакивает и скрывается в люке, ведущем в трюм. Певец тотчас же умолкает и тоже растворяется во мраке. Воцаряется внезапная тишина – только вода плещется за бортом, поскрипывает качающаяся мачта да в небе трепещет парус, едва не задевая звезды своим тонким острием. Тогда рулевой на корме подхватывает хриплым голосом оборвавшуюся песню.

Жизнь на борту больших парусников течет точно так же, как в далекие времена. Полуголые юнги, словно сошедшие с египетских фресок, колют на камне орехи. Простые и естественные нравы этих моряков кажутся нам сегодня по меньшей мере дикими. Чтобы понять их, нужно вспомнить, что их тяжелые рейсы продолжаются около полугода, и в течение этого времени шестьдесят – восемьдесят полуголых парней от восемнадцати до двадцати пяти лет живут бок о бок и спят вповалку в жарком возбуждающем климате. Удивительно ли, что природа заявляет о своих правах, когда ей вздумается?..

Впрочем, похоть не играет тут никакой роли, ибо эти люди всего лишь повинуются своим инстинктам и удовлетворяют свои физиологические потребности без малейшей доли воображения. Им чужды наши моральные принципы – продукты мозговой деятельности.

На всех больших грузовых судах можно видеть исхудалых юнцов, которые якобы используются для приготовления кышра, а на самом деле продолжают на современных парусниках традиции седой старины.

Мы становимся на якорь в кабельтове от берега.

Высокий желто-красный базальтовый холм тянется вдоль обрывистого, почти отвесного берега; его отделяет от моря узкая полоса пляжа, и сразу же начинается такая глубина, что даже большие суда могут заходить сюда без опаски.

У входа в глубокое ущелье, открывающееся в вулканической стене, теснятся деревенские хижины с плоскими крышами, а позади них карабкаются по склонам финиковые пальмы.

Здесь живут семьи арабов и моряков-рабов, здесь каждый год появляются на свет дети, зачатые в перерывах между рейсами. Голые малыши резвятся на берегу без всякого присмотра; младенцы ползают на четвереньках, а девочки в лохмотьях носят за спиной новорожденных. В четыре-пять лет дети уже бороздят море вместе с отцами. Из тех, что выживают, получаются замечательные моряки, но естественный отбор уносит четверых из пяти. Впрочем, родители особенно не убиваются, ведь они пекут младенцев как блины!

Я думаю о том, как мы носимся со всякими ублюдками, из которых выходят потом хилые, порочные, злые люди, являющиеся обузой для общества и в свою очередь производящие на свет таких же выродков.

Но каким же образом можно предотвратить это зло? Лабораторная селекция, о которой поговаривают в Германии, представляется мне гнусной, преступной и возмутительной. Нужно, чтобы этот отбор проходил естественным путем, как здесь, как повсюду в природе. Увы! Слишком поздно! Мы презирали природу и относились к ней как к безвольной рабыне, надеялись превзойти, не зная ее секретов, и пытались заменить ее искусными механизмами. Тем хуже для нас, если теперь нас ждут неприятные сюрпризы и разочарования.

Прежде всего мы должны пополнить запасы воды. В пальмовой роще из-под обломков скалы бьет ручей с прозрачной водой. Он струится по бесчисленным оросительным канавам через крошечные палисадники неправильной формы, в которых растет сорго и сорт белого редиса – единственного из овощей, признаваемого местными жителями. Эти посадки находятся в тени огромных финиковых пальм, их прямые стволы увенчаны зеленью, сквозь которую не может пробиться солнце. Благодаря спасительной тени здешняя трава по свежести и яркости красок не уступает тепличным растениям.

Наполнив бочки водой, мы с необыкновенным трудом доставляем их на судно. Огромные валы то и дело накатывают на берег и мгновенно сбивают с ног, если не удается проскочить между двумя волнами.

Этот феномен являет собой любопытный пример соотношения гармонических колебаний жидкостных масс. Температура воды тоже весьма необычна: в то время как море прогревается до двадцати восьми-тридцати градусов, у самого берега вода кажется ледяной – в ней от силы двенадцать-пятнадцать градусов. Возможно, это вызвано глубинным течением, что внезапно поднимается наверх, встретив под водой преграду. Я опускаю одну за другой в море бутылки, привязанные к удочке, чтобы освежить напитки.

Пока мы поднимаем воду на борт, на одном из арабских парусников устанавливают мачту – огромный ствол дерева длиной в пятнадцать метров и шириной у основания более девяноста сантиметров в поперечнике. Мачта лежит по оси судна, свешиваясь за корму. Команды двух кораблей совместными усилиями медленно поднимают громадину весом более чем три тонны с помощью пеньковых тросов и лебедок. Эта опасная процедура сопровождается пением под звуки тамбурина. Можно подумать, что мы присутствуем при игре. Менее чем за десять минут мачта поднята и установлена на свое место. Тотчас же люди пускаются в пляс, хлопают в ладоши и топают босыми ногами по палубе. Затем все бросаются в воду и добираются до берега вплавь, резвясь, как дельфины.

Один лишь накуда садится в шлюпку с двенадцатью гребцами, на корме которой расстелен персидский ковер; рядом с ним серинж работает веслом под звуки музыки, гребцы поют, и лодка скользит по инерции, когда они откладывают весла, выводя последние звуки песни. Затем затягивают новый заунывный мотив, дружно налегая на весла.

Эта картина, напоминающая о далеком прошлом, стала одним из самых волнующих впечатлений в моей жизни.

III
Призраки в тумане

В течение трех дней мы не выключаем двигатель из-за наступившего штиля. Густой туман окутывает море и застилает горизонт, видимость не превышает полумили.

Около полудня проглядывает бледный диск солнца, но горизонт по-прежнему скрыт от глаз, и определить наше местонахождение невозможно.

Волнение моря все так же велико, и качка делает нашу жизнь невыносимой. По ночам влажность настолько усиливается, что, несмотря на жару, приходится надевать шерстяные вещи.

Сегодня утром как будто проясняется, и видимость улучшается. По левому борту над морем поднимаются и скачут в причудливом танце странные белые призраки. Я ничего не слышу из-за шума двигателя, но вскоре догадываюсь, в чем дело: мы находимся неподалеку от довольно широкого прибрежного рифа, и земля, расположенная в полумиле позади него, окутана туманом. Об этот риф, отвесно выступающий над водой, с ревом разбиваются огромные морские волны, роняя хлопья пены. Из-за тумана фонтаны брызг кажутся далекими и приобретают невиданные размеры.

Я меняю курс на несколько градусов в сторону открытого моря, в то же время стараясь не слишком отклоняться от берега в надежде увидеть гору и определить наши координаты, так как уже в течение трех дней было невозможно вести астрономические наблюдения. Я управляю кораблем, полагаясь только на компас и приблизительную скорость. Но что я знаю о течениях? Боюсь, что эти сумасшедшие переменчивые ветры говорят о том, что судно отнесло в сторону.

К вечеру я различаю впереди высокую серую массу. Мне кажется, что это мыс Рас-Мербат, и вскоре я уже не сомневаюсь в правильности своей догадки.

Спускается ночь, надо отойти от берега из предосторожности. Взяв гору за точку отсчета, я держу курс на северо-запад от земли. Завтра я надеюсь увидеть острова Куриа-Муриа.

Все к лучшему в этом лучшем из миров: вот уже повеял легкий бриз, значит, можно выключать двигатель. Но оптимизм в море не доводит до добра. В тишине, воцарившейся после шума мотора, отчетливо слышится гулкий рев, подобный далекому эху. Все прислушиваются к нему с тревогой: это, без сомнения, подводные скалы, и мы идем прямо на них.

Где же мы в таком случае? Значит, мы обогнули не мыс Мербат? Раздумывать некогда: внезапно, в двадцати метрах по правому борту, возникает бурный водоворот. К счастью, дует боковой ветер, и мне удается повернуть судно в открытое море.

Беда подкрадывается всегда именно тогда, когда ее не ждешь. И если бы не посланный судьбой бриз, мы не выключили бы двигатель и, не услышав никакого шума, неминуемо разбились бы о рифы.

Я снова сверяюсь с картой. Если мыс, который я заметил, не Рас-Мербат, – а это явно не он, потому что берег не отклоняется к северу, – значит, это может быть только Рас-Сежер. Следовательно, я ошибся в своих расчетах на сорок миль из-за проклятого течения. Когда мы вышли из Адена, оно понесло нас на восток, а теперь, наоборот, задержало наше продвижение.

Утром мы снова оказываемся в тумане. Всю ночь судно двигалось на юго-запад и, видимо, уже достаточно удалилось от берега и может вновь взять курс на запад. Я запускаю двигатель, чтобы поскорее выбраться из зоны штиля.

В десять часов серая громада заслоняет небо. Я едва успеваю повернуть судно у пенистой линии прибоя, бьющегося о высокую скалу. Рев двигателя снова заглушил шум моря.

Следует отметить, что в эту пору течения гораздо более стремительны, чем свидетельствуют лоции.

Если бы я предвидел такой туман, то отказался бы от мысли добраться до островов Куриа-Муриа. В то же время я нуждаюсь в надежной точке отсчета, так как на борту нет хронометра и можно лишь приблизительно определить длительность перехода через Оманский залив. Самое главное – вовремя предугадать приближение Малабарского берега, чтобы причалить к нему днем во избежание опасности сесть на мель.

Не успел я проделать и полмили в сторону открытого моря, как мне преграждает дорогу белая лента. Я выключаю двигатель и прислушиваюсь. Никакого звука. Это всего лишь широкая полоса пены, разлившаяся в море молочной рекой. Мы проходим сквозь эту плотную, напоминающую взбитый яичный белок массу. Скопление пены объясняется никогда не стихающим у берега прибоем, течение подхватывает пенистую реку и уносит ее далеко в море.

* * *

В полдень налетает муссон и наконец разгоняет туман.

Мы видим берег – гигантскую стену более чем в тысячу метров высотой, которая подавляет нас своими размерами. Она кажется еще выше из-за обрывков облаков на вершинах.

Я подвожу корабль ближе, чтобы полюбоваться этим величественным зрелищем. Перед нами голая скала черного базальта, отвесно спускающаяся в море. В ее расселинах, так называемых «каминах», растут ладанные деревья, свешивающие над пропастью свои корявые ветви.

Сильная зыбь, набегающая с юга, бомбардирует подножие стены, и глухие удары, схожие с разрывами снарядов, отдаются мощным эхом в оврагах и расселинах, докатываясь до вершины.

От скалы словно исходит угроза, и кажется, что ярость океана, воюющего с землей, того и гляди переметнется на нас.

Впадины, образовавшиеся от напора воды, поглощают волны и выплевывают их обратно с угрожающим свистом. Местные жители рассказывают предания о великанах, прикованных у подножия этих гор и навеки осужденных сносить удары моря.

При виде величественного зрелища, неожиданно возникшего из тумана, невольно сознаешь собственное ничтожество. Я представляю судьбу корабля, закинутого в этот край непогодой. Неминуемая гибель ждет того, кто попытается вплавь добраться до берега.

Дует благоприятный ветер, и я веду судно вдоль зловещей стены. Постепенно скалы расступаются, и горные цепи удаляются в глубь местности. Безлюдный каменистый берег расстилается насколько хватает глаз.

С утра стрелка барометра опустилась на несколько делений, солнце заходит в красноватой дымке, и горизонт на западе окрашивается в пурпурный цвет. Понижение давления предвещает ухудшение погоды. Я меняю курс, чтобы на ночь выйти в открытое море, но на востоке быстро сгущаются тучи.

Воспоминание о негостеприимном береге, ожидание шквала и перспектива вести судно ночью вслепую заставляет меня искать временную стоянку. Согласно лоциям, за мысом Нус находится маленькая бухта, надежно защищенная от западных ветров, наиболее опасных в это время года. Там можно даже найти воду, чтобы пополнить наши запасы. Но успеем ли мы добраться до бухточки до наступления ночи? Если нет, как различить ее в темноте и не налететь на скалу?

Я ускоряю ход. Мы идем под парусом с включенным двигателем. Мне кажется, что солнце садится невероятно быстро.

Наконец на горизонте появляются карнизы Рас-Нуса и вулканические конусы.

Как только мы огибаем мыс, скрывающий бухту, на смену недолгому тропическому закату приходит кромешная тьма. Только верхний гребень горы еще виднеется на фоне алеющего неба. Рев моря доносится из мрака, как из бездны. Бесполезно искать крошечную бухточку – скалы Рас-Мербата предупредили о грозящей нам участи.

Ветер внезапно стихает, видимо, из-за близости высоких гор. Я отвожу судно немного дальше и останавливаю двигатель, решив подождать, когда выглянет луна, ее свет упадет на скалы и, быть может, позволит различить песчаный пляж. Там, где мы находимся, слишком глубоко, чтобы стать на якорь, но благодаря тому, что нет ветра, мы можем удерживаться на месте. Небо уже светлеет со стороны моря, и луна медленно выплывает из воды. Нужно дождаться, когда она взойдет достаточно высоко и выглянет из-за туч, собравшихся на востоке у горизонта. Но сейчас время прилива, и течение уже несет нас к земле. Разбудив всю команду, я отдаю приказ запустить двигатель. Эта процедура занимает минут пять, но в иные моменты минуты кажутся часами.

Подножие скалы стремительно приближается. Рев моря становится все более угрожающим. В резервуаре очень мало сжатого воздуха, его хватит только, если двигатель включится с первого раза, в противном случае мне уже не удастся возобновить свою попытку.

Я жду, когда головка цилиндра накалится докрасна. Чем ближе к берегу, тем стремительнее становится течение. Белая лента пены у скал скачет в темноте. Глядя на меня, перепуганные матросы гадают, не сошел ли я с ума.

Когда до скалы остается менее четверти кабельтова, я поворачиваю пусковой вентиль, и в лицо вырывается струя сжатого воздуха: кто-то забыл закрыть декомпрессионный кран! Из-за этого давление упало и составляет менее одной атмосферы. Через пять минут мы налетим на рифы.

Я предпринимаю вторую попытку; сначала двигатель не может преодолеть давления и колеблется взад-вперед. Наконец с помощью помпы инжектора двигатель заводится… в обратном направлении. Но это не беда, я поворачиваю корабельный винт, и мы спешим прочь от этого гибельного места. Только тот, кто пережил подобный страх, может понять, почему здешние моряки говорят, что от моря седеют волосы.

IV
Покинутый

В открытом море ветер крепчает и мало-помалу меняет направление на восточное. Сильная косая зыбь с юга набегает на судно, и бриз становится все менее благоприятным, по мере того как мы удаляемся от земли. Нам уже не удается удерживать точный курс на северо-восток: встречное течение и злые ветры обрушиваются на лавирующий парусник, заставляя двигаться в северном направлении.

Я хотел бы лечь на другой галс, чтобы отойти подальше от берега, но в таком случае волны набросятся на корабль спереди и мы можем потерять рангоут во время килевой качки. Лучше не менять курса, несмотря на бортовую качку. С палубы, беспрестанно захлестываемой волнами, убраны все привычные предметы, создающие живописный беспорядок в погожие дни. Мокрая блестящая палуба кажется пустынной, и в ней отражается облачное небо с заходящей луной.

Мало-помалу сумерки сгущаются, и я с тревогой поглядываю на восток, ожидая, что небо просветлеет, но все черным-черно, и облака не пропускают свет.

Матросы, вялые спросонья, движутся как лунатики. Я заставляю их, чтобы снова не заснули, проверить палубные крепления.

Новичок Мусса стоит у штурвала, ибо, несмотря на его юный возраст, он один не засыпает. Этот молчаливый и очень сильный юноша кажется грустным из-за мечтательного выражения больших глаз – с детства он пас коз в горах и привык к одиночеству. Он красив странной дикой красотой; у него выделяющиеся скулы и глаза орехового цвета с золотым отливом. Обычно он поет по ночам, управляя судном по звездам, но сегодня небо черно, компас обезумел, и Мусса ведет корабль вслепую, глядя на волны, выскакивающие из враждебного мрака.

Бесшумная тень скользит рядом, слегка касаясь головы юноши, и в конце концов усаживается на штурвал возле его руки. Это чудная морская птица, о которой я уже рассказывал раньше, следующая за судами во время ночной непогоды, разгуливающая по палубе и даже позволяющая взять себя в руки. Моряки считают, что в образе птицы являются неприкаянные души людей, потерпевших кораблекрушение.

Мусса осторожно прогоняет птицу, и она на миг исчезает в ночи, но тут же возвращается обратно и принимается кружить вокруг него, задевая крылом.

Я не считаю себя суеверным, но таинственная черная птица навевает на меня невыразимую тоску.

Внезапно огромная волна обрушивается на судно с правого борта. Я поворачиваю штурвал, но уже слишком поздно. Зеленая стена воды захлестывает судно до верхушки мачты, и белые хлопья пены мечутся как призраки. Мне кажется, что настал наш смертный час; парусник резко ложится на левый борт, возносится на гребень волны и тут же летит вниз. Корабль падает на правый борт, и бурлящая вода проносится под ним лавиной. Бушприт ломается, увлекая за собой верхнюю часть топселя. Корабль никак не поднимется, придавленный тяжестью воды, скопившейся на палубе между релингами. Я приказываю их срубить, но куда запропастился топор?

Второй вал, приближающийся к нам, кажется не столь угрожающим, как первый, но из-за избытка воды на палубе новый удар может оказаться для судна роковым. В тот миг, когда волна собирается обрушиться на парусник и повалить его на левый борт, я кидаюсь к железной бочке с водой, лежащей на правом борту, и обрываю крепления. Бочка катится по палубе, с размаху пробивает релинги и падает в море. Вода тут же начинает вытекать через образовавшееся отверстие, и судно без труда выдерживает натиск еще двух валов.

Затем наступает короткая передышка, но волнение все усиливается. Нужно освободиться от сломанного бушприта и убрать все, что может помешать маневрам с нижними парусами. Необходимо действовать быстро, ибо волны, набегающие с юга, несут нас прямо на берег, а мы не можем сбросить скорость, иначе корму захлестнет водой.

Тросы легко обрубить топором, но, чтобы отсоединить цепь ватер-бакштага, нужно открутить винт внутренней скобы, прикрепленной к форштевню на уровне воды.

Мусса предлагает свои услуги, и я соглашаюсь скрепя сердце, хотя он достаточно ловок, чтобы быстро проделать эту работу. Его крепко обвязывают пеньковым тросом, конец которого держат двое.

Внезапно впередсмотрящий кричит:

– Джох! (Держите круче!)

Перед нами земля… Черные силуэты гор можно было заметить и раньше, но мы были слишком поглощены работой.

Услышав предостерегающий крик, я вздрагиваю, как от удара хлыста, и слишком резко поворачиваю руль. Волны, бежавшие в одном направлении с судном, теперь обрушиваются на него лавиной. Один из валов захлестывает носовую часть. Двое матросов, державших Муссу, едва успевают уцепиться за ванты, чтобы не быть унесенными в море.

Несчастного Муссу смывает волной. Я вижу, как он делает отчаянные попытки, чтобы на ходу ухватиться за руль. Но скорость судна слишком велика, мокрое дерево выскальзывает из рук, и он остается за бортом. Его крики скоро теряются вдали.

Я тотчас же бросаю в море пеньковый трос. Бухта троса быстро разматывается – значит, Мусса ухватился за эту спасительную нить, но внезапно другой конец, который мы забыли в спешке закрепить, выскакивает у нас из рук и исчезает в море. Абди ныряет, чтобы его поймать, но тщетно. Мы уже ничем не можем помочь несчастному. До берега рукой подать, надо скорее уходить в море, иначе мы погибнем.

Сердце разрывается от криков юноши, которого мы вынуждены покинуть, обрекая на смерть. Его слабый голос до сих пор звенит у меня в ушах, а перед глазами стоит рука с обломанными ногтями, отчаянно цепляющаяся за руль…

К утру, когда ветер немного стихает, мы возвращаемся на место происшествия. Все молчат. В сердцах царит скорбь. Когда юнга вытаскивает лепешки, лепешка погибшего лежит нетронутой, усугубляя нашу боль.

Вокруг расстилается пустынное море, волны все так же безучастно следуют друг за другом, набегая на далекий берег, и ничто не напоминает о разыгравшейся трагедии.

Быть может, Мусса все же сумел выплыть? Тогда он увидел бы корабль и подал нам знак. Увы! Берег безлюден. Матросы шепотом молятся за погибшего товарища, чья неприкаянная душа будет кружиться ночью над палубой парусника. Я никогда не забуду юношу с золотистым взглядом, который с песней вел судно по звездам.