Текст книги "Пьяная Паучиха (СИ)"
Автор книги: Аноним Эйта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Она даже заперла дверь. Она ни за что не хотела выходить; но в замке немножко пошуршали, дверь открылась и зашла мама.
Мама никогда не умела правильно утешать Юлгу. Чтобы как по книжке, или как учили в ВГТУ работать с жертвами... С другими справлялась, но для Юлги у нее редко находились красивые и вдохновляющие слова. Она почему-то смущалась, или старалась неловко пошутить, или переводила все на какие-то совершенно посторонние темы.
Но когда Юлга цеплялась за рукав ее формы – или, как сегодня, модного платья крупной вязки, – ей всегда становилось легче.
– Слушай, Юли, ты чего? – хрипловато спросила Селия, – Там ничего страшного, мелкий срыв, никаких санкций, Рео сам полез, да еще и тебя оскорбил. Если даже заявит, ничего страшного. На похоронах только полнейший дебил к скорбящим лезет, если есть хоть немного мозгов, это как стихийное бедствие...
– Я... не справилась...
– И не должна была, – Селия вздохнула, – я, конечно, не явилась на большую часть обязательных уроков, которые должна была преподать тебе, как хорошая мать, но, мне казалось, я все-таки научила тебя здоровому эгоизму. Эмоции Варта – это не твоя ответственность. Срывы Варта – не твоя ответственность. То, что он твой парень, вовсе не значит, что ты должна контролировать его жизнь и подстилать соломки везде, где этот психотик может оступиться. – она убрала со лба Юлги выбившиеся из аккуратной косы пряди, – Ты совершенно правильно не поперлась сейчас в Орехен. Ты и так сделала все, что могла. Забудь. Давай-ка лучше мы все-таки позаботимся о тебе?
– Я в поря... порядке, – ответила Юлга, преодолевая противную икоту.
Слезы-то больше не текли, а вот икота только начиналась.
– Оно и видно. Одни глаза остались, и те ты сейчас выплачешь. У тебя семь дней академического отпуска, я пока освободила расписание, давай лучше в Хаш махнем, а? Тетя Ато очень скучает. И Жаннэй возьмем. Должна ж она хоть раз год встречаться со своими птенчиками...
– Но как же Бдение...
Селия подняла Юлгины руки и повертела запястье.
– Где колечко? Где браслетик? А нет ни колечка, ни браслетика. Моя дочь не замужем! И как же к тебе относится это Бдение?
– Но я же...
– Ничего не должна этому дому, пока Варт тебя не окольцует, – улыбнулась Селия, – не представляешь, как меня это радует. Поехали.
– Но Жан же...
– Я тут глава рода или кто? Напишу заявление на семидневный академический отпуск по семейным обстоятельствам, и ВГТУ отлично простоит недельку без тебя с Жаннэй. Не понимаю – ты что, не соскучилась по тете Ато? Не хочешь посмотреть на мелких... кто же они тебе получаются... племяшек?
Юлга впервые за довольно долгое время прислушалась к себе.
Только к себе.
Наверное, это и есть тот этап отношений, когда все, чего девушке хочется – это уехать к маме.
– Х-хочу.
Она вернется. Отдохнет – и вернется.
– Ну и поехали.
Мама всегда утешала Юлгу очень неловко и неумело. Но у нее все равно это как-то всегда очень хорошо получалось.
– Но... – сказала Юлга, еще немного послушав саму себя, – у меня есть еще одно желание. Ты мне поможешь, мам?
– С чем же?
– Хочу разломать эту идиотскую дубовую дверь в кабинет, за которой Пекх прячется. Очень хочу. Вот прямо сейчас.
Она вернется. Она обязательно вернется.
И без этой тупой двери дом станет только уютнее.
– Конечно, – Селия встала и сбросила мокасины, как девчонка приплясывая от нетерпения, притопывая ногами в ожидании взлома с проникновением, – отличная идея, Юли. Просто великолепная. Вся в меня.
Она привычно протянула ей левую руку – и Юлга за нее крепко ухватилась.
Как в детстве.
18.
Свою первую курицу малышка Лин вскрыла, когда ей было пять.
Ей очень хотелось знать, когда вернется домой их старый пес, Бото. Она спрашивала у родителей – мама сделала вид, что очень занята будущим супом, папа – что ему позвонили по телефону. Она спросила у бабуси Ван – она в ответ пару раз моргнула старческими слезящимися глазами и то ли притворилась, то ли взаправду уснула.
Тогда Лин решила сделать так, как делала бабуля Лим.
И взяла курицу из бабулиного курятника. И большой черный нож из бабулиного шкафчика с инструментами. И потрепанную книжку с картинками.
Она перетащила стул от стола к углу, в котором стоял малый жертвенник, взобралась на него, распластала парализованную курицу, раскрыла книжку...
Она не очень понимала, что убивает ее, когда это делала. Тогда вообще еще не очень понимала, что такое смерть.
Но она смогла прочитать подробное объяснение в куриных потрохах. Важная оказалась часть ответа на вопрос «что случилось с Бото».
Когда бабуля Лим вернулась, она не стала ругать Лин за то, что она взяла ее нож без спроса и заляпала паркет куриной кровью. Она наказала ее куда хуже: начала учить древнему и почетному искусству гадания по внутренностям и костям.
Лин терпеть не могла учиться.
Но подаренный на шестое день рождения маленький обсидиановый нож немного подсластил горькую пилюлю.
И вообще.
Потроха не врали, кости всегда давали мудрые советы, а еще и она единственная из всего младшего поколения семьи Ван удостоилась звания внучки бабули Лим.
Лим Фан не была связана кровью с этой ветвью семейства Ван. Но бабуся Ван просто привела ее однажды, и с тех пор они все вместе жили под одной крышей.
Лин бабуля понравилась с первого взгляда. И чучела ее понравились, и скелеты самых разных животных, и мешок с мелкими косточками, которыми бабуля всегда разрешала поиграть. И блестящие ножи. Поэтому она была очень рада, когда бабуля назвала ее не по имени, а просто «внучкой». Ну, еще ей теперь не приходилось откликаться еще и на шесть имен своих сестер и братьев, а то бабуля Лим их вечно путала.
Любознательность поощряется новыми знаниями: вот, что Лин усвоила.
И истребила немало живности в погоне за всяким интересненьким.
Вчерашняя курица вот посоветовала Лин спрятаться в тени и не отсвечивать. Лин давно научилась заворачиваться в тени, как в мягкое одеяло, так что совет восприняла буквально: замоталась себе в тень дивана и ждала, когда же наконец закончится это утомительное сборище перед похоронами тетушки Талины. Не то чтобы она была очень привязана к тетушке Талине, но никогда еще не была на таких собраниях в своем родном квартале, и упросила бабусю Ван взять ее с собой, чтобы хоть разочек хорошенько осмотреться.
Оно оказалось точно таким же, как все остальные скучные взрослые сборища. Взрослые болтали о скучище и группировались кучками.
Ну, разве что, когда Лин брали на похороны тети, вышедшей замуж за землевика, там все были одеты в коричневое и черное, а здесь – кто во что горазд.
Но курица обещала!
И Лин ждала и верила. И дождалась.
Мама Юлги – Юлгу Лин знала, а вот про маму Юлги знала только то, что она ее мама, – спустилась и объявила, что всем пора расходиться, а желающие посетить Бдения могут приходить к семи часам в зал Бдения номер два.
И все разошлись. И бабуся Ван тоже разошлась. У нее в последнее время были нелады с памятью, поэтому разошлась она без Лин.
А Лин осталась.
Потому что мама Юлги разулась. Наверное, будет колдовать.
И Юлга к ней пришла – тоже разулась.
Юлга была с опухшими глазами и свежеумытая. Ревела, наверное. Но на похоронах это обычное дело.
А Лин поплотнее завернулась в тень и тихонечко пошла за ними, к большой дубовой двери недалеко от лестницы.
Это была очень солидная дверь. Как в сокровищницу. Из древнего дерева. От нее тянуло силой.
И тут Юлга подпрыгнула и с разворота как вдарит по ней ногой: «бум!»
И ничего.
Только дядь Ярт пришел из кухни на этот бум.
– Вы людей распугали, чтобы кабинет моего отца без свидетелей грабануть? – хмыкнул он. – Дайте помогу.
И коснулся одного резного знака. Второго. Дерево послушно гнило под его пальцами, осыпалось трухой. Ярт был – хозяин дома. Он имел право делать, что хотел. И все здесь его слушалось.
Он почти не смотрел за тем, что делал. Просто убивал дверь. Хотя – странная мысль. Разве дверь живая?
– Жаль, я не могу просто грунтом долбануть, – вздохнула мама Юлги, слегка затосковав, – до-о-олго.
– Молю, оставь мне хоть фундамент от этого дома на память. Это вы с Зеноком на страсти к разрушениям спелись? – предположил дядь Ярт. – Мужик на рекорд идет.
– Не, просто он языком не треплет особо, только по делу. Нет этих разговоров про отноше-е-ения, куда мы движемся, серьезность... Не спелись мы, просто молча трахаемся.
Юлга поперхнулась.
– Я же просила, – мученически вздохнула она, – без подробностей.
– Упс. – Селия пожала плечами. – Кстати, Ярт, раз уж мы тут о дверях, ну вот чисто теоретически, как думаешь, может, я все-таки подкину вам деньжат на машину?
– Я не буду развозить мелочь по кружкам. Особенно Атана никуда не буду возить, – буркнул Ярт, – у него вечно такой вид, что он мне сейчас горло резанет. И Яльса тем более не будет. Мне вообще этот пацан не нравится, он как из книжек ужасов. Тихий ребенок, старательно скрывающий жажду убийства.
– У него просто лицо выразительное.
– Ага. И спиной к нему лучше не поворачиваться, – Ярт убил последний охранный знак, – все. Делайте, что делали.
– Разойдитесь. – попросила Юлга, чуть разбежалась и снова ударила пяткой с разворота. Взметнулась юбка.
Лин пообещала себе, что научится точно так же. И еще выше. Потому что Юлга очень круто ударяла пяткой с разворота. Раньше Лин думала, что Варт с Юлгой просто так каждое утро, как идиоты, нарезают круги по кварталу, а теперь разглядела Юлгины классные сильные ноги и ей тоже захотелось побегать. И что они еще там делают.
То есть бегать не хотелось. Хотелось ноги. И пяткой с разворота...
– Мда, – сказал Ярт, уворачиваясь от выпущенной дверью ветки, – Окос все-таки справедлив.
– Что?.. – переспросила Юлга, гордо рассматривая дверь, отрастившую ветви и корни, скребущие по полу куда-то в сторону выхода.
– Когда-то очень давно, в средней, что ли, школе, Варт злорадствовал, что в его-то поколении девушки уже точно не носят велосипедки, – меланхолично пояснил Ярт.
Юлга залилась краской.
– Практичность – выше модных веяний, – фыркнула Селия, потянулась отвесила Ярту довольно тяжелый подзатыльник.
Это был один из тех очень странных взрослых разговоров, где половина слов оставалась где-то в головах взрослых, а треть была Лин мало знакома. Лин никогда не могла такие расшифровать.
Отрастившая корненоги дверь попыталась вежливо протиснуться мимо Лин к выходу – и, конечно же! Случайно сдернула с нее тень.
– Постыдились бы, – сказала Юлга, глядя на Лин почти торжествующе, – тут все это время был ребенок.
– Привет, Крошка Лин. – поздоровался Ярт. – Мне очень стыдно за то, что ты тайно подслушала разговор, который не предназначался для твоих ушей. В моем доме. После того, как Селия всех попросила удалиться. Даже не знаю, что скажу твоим родителям, если им вдруг не понравится его содержание.
Лин надулась.
– Простите...
– Толку? Ты его уже подслушала. Что-то изменится от прощения? – Ярт развел руками. – Прощаю. Иди.
– А Юлга скажет, что сделала с дверью?
– Оживила дерево. – ответила Юлга. – Дар.
Лин повернулась к Ярту.
– А ты возьмешь меня на Бдение? Никогда не была на Бдении.
Ей очень хотелось попробовать семидневную медитацию на хлебе и воде. Детей обычно не пускали в зал для Бдения, и это было нечестно.
Ярт в два стремительных шага оказался около Лин и подхватил ее за лямки сарафана, как котенка.
– Не-а.
Он пронес ее через весь дом, выставил на крыльцо и захлопнул входную дверь прямо перед носом, оставив Лин сидеть на ступеньках в одиночестве.
И минуты не прошло, как он высунул руку и кинул в ее сторону куртку.
Дверь снова захлопнулась.
Лин шмыгнула носом.
Рядом застенчиво переминалась с корня на корень изгнанная из дома недоубитая-недоживая дереводровина, вытаптывая торчащие из-под тонкого слоя снега остатки высаженных у крыльца цветов.
Лин вытерла выступившие от обиды слезы. Дядь Ярт – хороший мужик, бабуле не наябедничает. Но не может же она бросить здесь эту бедняжку совсем-совсем одну?
Она погладила дереводровину по веточке.
– Пойдем. Будешь сторожить мою комнату. Подружишься с Ходячим Энни...
В ответ дереводровина рассыпалась трухой.
Интересно, если прилежно учиться у бабули, то все вокруг перестанет умирать и подниматься дохлым?
Лин побежала домой.
Такое надо спрашивать у курицы.
А потом на всякий случай переспрашивать у бабули.
19.
Ланерье уже который день маялся.
Он то замирал, будто к чему-то прислушиваясь, так отчаянно, и от напряжения чуть подергивались плотно прижатые к черепу маленькие уши; то напрягался всем телом и конвульсивно стучал по полу ногой, вытягиваясь на стуле, как струна, вздернув острый подбородок и перебирая руками что-то невидимое; горбился и бормотал себе под нос бессмыслицу, сидя на полу «кабинета» среди дыма десятка разных ароматических палочек, тлеющих, не горящих – и только белесые его глаза лихорадочно блестели в дыму, как огоньки в болотном тумане.
Саю сначала думала, что Ланерье заболел.
Потом Ланерье ей объяснил, что он просто никак не может поймать нужное настроение. Что что-то вот-вот, вертится, зудит, что-то рядом... Что-то плохое. Нужно поймать.
На него было страшно смотреть: волосы засалились, глаза впали, подбородок заострился, скулы, казалось, вот-вот проткнут пергаментно-желтоватую кожу. Он отказывался от еды, очень редко пил, и каждый раз, выходя из дома заниматься, Саю переживала, все ли с ним будет в порядке, постоянно отвлекалась, сбивалась с ритма, слишком резко колотила стаккато, превращая его в долбеж по клавишам.
Мудрая Ашида даже спросила, все ли хорошо у Саю дома.
Саю сказала, что не уверена. Она могла только надеяться, что все хорошо. Ланерье вот говорил, что все хорошо. Но она хотела, чтобы нашелся какой-нибудь специалист по Ланерье, который бы это подтвердил.
Она даже попыталась позвонить Варту или Жаннэй – знакомые имена в его записной книжке, – но те были недоступны. И Майя как сквозь землю провалилась.
Из класса она отчаянно рвалась домой; но дома она ничего не могла сделать, потому садилась за фортепьяно. Ланерье, кажется, помогали тихие и нежные мелодии, по крайней мере, под них он чуть меньше дергал ногой; она взяла у мудрой Ашиды несколько сборников пьес и этюдов – Экки, Шавалесе, вариации Тосы, еще что-то, какие-то сборники всего подряд; она думала – а вдруг, если она угадает, если подберет, то какая-нибудь поможет?
И к вечеру четвертого дня это случилось, хоть и не совсем так, как Саю представляла. Она только открыла крышку, только опустила пальцы на клавиши, только начала... Ланерье приоткрыл дверь и спросил:
– Вот это вот ты сейчас что играешь?
Саю вздрогнула от неожиданности.
– Х... Хроматическую гамму?
– Отлично. Играй дальше. То есть нет, сначала найди мне эту Окосову карту, прости, Лаллей, а потом садись и играй вот эту самую штуку... то есть сначала фломастер... карандаш? – Ланерье обессиленно сполз по косяку, и Саю пришлось перешагнуть через его ноги, – Что угодно! Быстрее! И играй! Не останавливайся. Телефон мне!
Карту чего? На всякий случай Саю притащила найденную в ящичках столиков для ленточек исчерканную карту Тьена и глобус. И свой пенал, который носила на сольфеджио. И телефон Ланерье – тот тут же ткнул на единицу и рявкнул кому-то с той стороны, человеку-на-быстром наборе:
– Мара!
Когда Мара примчался, он застал идиллическую картину: Ланерье дрых, прикрывшись зачем-то картой Тьена, как газетой, а Саю долбила эту несчастную гамму, изредка отнимая одну руку и переворачивая страницы книжки на пюпитре.
В книжке все шло к свадьбе.
В реальности Мара затряс Ланерье, как грушу, не обращая особого внимания на аккомпанемент.
– Где?
Саю повернула голову в его сторону, но ничего спрашивать не стала: кем бы этот Мара не был, Ланерье дал ему ключи, да и тут явно было какое-то важное дело. Не до нее.
Ланерье приподнял веко.
– Там, – сказал он, и поднялся, ухватившись за протянутую Марой ладонь.
Его чуть пошатывало.
Мара склонился за картой, вглядываясь в намалеванные синим карандашом круги.
– Это ж целое водохранилище. Водолазам звонить? Другие... водники?
Ланерье почесал нос и вдруг резко выбросил руку вперед, хватая что-то невидимое.
– Не. Берег. Живое. Вези – там доведу. – и, чуть другим тоном, в который вернулась его обычная мягкость, – Саюшка, деньги для мудрой Ашиды в конверте; мы вернемся, не волнуйся.
Саю открыла было рот: водохранилище, вода, может, она будет полезна, раз уж решили обойтись без водолазов?
И закрыла.
Разве она может быть полезна? Помешает только.
– Да, не волнуйся, – сказала она куда-то в сторону захлопнувшейся входной двери.
«Не волнуйся, я справлюсь»? «Не волнуйся, я обо всем позабочусь»? Саю не была уверена, что именно она хотела сказать.
Она сходила за продуктами. Пришлось надевать куртку Ланерье, а то Мара в спешке прихватил для Ланерье ее пальто, хорошо хоть, не сапоги.
Она даже не успела этого парня-на-быстром-наборе толком разглядеть. Интересно, что их связывает? Она знала, куда Ланерье поехал, они бросили карту, но не знала, зачем.
Дома она поставила вариться говяжью ногу. Это был сложный рецепт, но и получиться должен был вкуснейший суп, а главное, мясо и кости для этого должны были вывариваться часов двенадцать минимум. Можно будет все время следить. Все время думать о супе, а не о своей бесполезности.
Она присела на скамью у стола.
Возвращаться к фортепьяно не хотелось. Суп варился; она сходила прибраться к Ланерье в комнату, разобрала ленточки, затушила палочки, даже отдраила закопченные стекла, до которых у нее уже несколько недель не доходили руки.
Время шло.
Книжка была скучная: сюжет рывками скакал к свадьбе. Хоть бы убили кого по дороге для разнообразия.
Саю бросила книжку.
В конце концов взяла в руки конверт для Ашиды. Вытащила деньги, пересчитала, положила обратно, и прикинула, сколько это будет в хлебе. Потом – в говяжьих ногах. Потом – в детских чепчиках и условных плюшевых медведях воображаемой Кеттской фабрики.
Это было в пособии для рачительной хозяйки, мысленное упражнение: когда покупаешь что-то лишнее для себя, всегда считай, сколько хлеба отнимаешь у мужа, и сколько игрушек – у гипотетического ребенка. Так как условные плюшевые медведи всегда были смехотворно дешевы, их вечно получалось совершенно безумное количество.
И в этот раз тоже.
Безумное.
Абсолютно ужасно пугающе огромная куча плюшевых медведей по себестоимости получалась. А если еще и скидки... Рачительная хозяйка всегда ждет скидки.
– Что ты маешься? – спросила мудрая Ашида на следующий день. – На тебе лица нет, Саю.
Конверт она положила в сумку быстро и просто. Она не понимала, сколько там медведей.
– Помню, вы посоветовали Чийшу... в певицы на свадьбу знакомым?
– Живица пресветлая! – Ашида всплеснула руками. – У тебя все-таки проблемы с деньгами.
Саю мотнула головой. Ашида была отличной преподавательницей, но стоило ей вспомнить рассказанную Ланерье историю о бедной сиротке без документов, в которой он обрел названную сестру и друга, и она начинала прямо-таки душить сочувствием.
Ну, Ланерье был очень худ и к тому же слеп, а Саю выглядела странновато, и вместе они составляли довольно жалкую пару, особенно когда Ланерье вспоминал, что на Саю можно опираться при ходьбе. Так ничего удивительного.
– Не совсем, – поспешила Саю возразить, – просто хочу подработать немного.
– На свадьбах тебе пока делать нечего, – Ашида оглядела ее с ног до головы, особенно задержавшись на прическе, – ты несколько... экзотически выглядишь. И мелковата... Нет представительности. Ну и Чийша побойчее тебя будет: там же пением не ограничивается. Надо конкурсы вести, гостей развлекать...
– Я умею гостей развлекать! – быстро-быстро закивала Саю, ощутив вдруг под ногами твердую почву, – могу заварить чай десятью способами, станцевать «хино-рато» и другие танцы Весны и Многогранной, но это чуть хуже, знаю все рассказы шестнадцати ночей и...
Она осеклась: Ашида смотрела на нее как-то очень странно.
– ...Я... что-то не так поняла?
– Эм, я нисколько не хочу принизить твои таланты, милая Саю. Но я просто не очень представляю, как это можно применить на свадьбе, – пояснила скромная дочь бухгалтера строительной фирмы и учительницы начальной школы Ашида рода Эн, выросшая, вышедшая замуж и родившая троих детей в квартале пятиэтажек для полубезродного среднего класса на окраине Тьена, – понимаешь, люди, с которыми я знакома, и которым могу посоветовать певицу... Они не проводят свадьбы... ну... с чаепитиями. После храма в ресторан, а там... Алкоголь, анекдоты, конкурсы «две ноги в одном мешке», «яйцо на ложке»... Понимаешь?.. Простые люди. Очень.
– А... Вот как... – Саю вздохнула и понурилась. – А только петь... – она запнулась, и перевела взгляд на свои руки, – свадьба... На любой свадьбе же носят красивые платья? Я умею!
– Что?
– Храмовая вышивка. Узоры Живицы, Улы Милостивой, Ялы Милосердной, Лаллей-любовницы. На пеленки и все такое... чтобы здоровье и вот... и на счастье молодым... Много чего шить умею... Вышивать... бисером могу и не только... стразами...
Ашида задумалась.
– Насколько хорошо ты умеешь шить? Заканчивала что-нибудь?
– К-конкурс выиграла... В родном городе... Один по вышивке... Еще другой был – пятое место...
Саю, затаив дыхание, ждала вердикта.
– Думаю, храмовая вышивка – довольно редкое умение... По крайней мере, когда мне дарили на свадьбу пеленки с узорами Живицы, свекровь тряслась за них, как за достояние нации, – в задумчивости пробормотала Ашида, – попробуй поискать, где такое продается, и спроси в том ателье, не нужен ли им подмастерье.
– С... Спасибо...
– Не соглашайся на первое же предложение, – чуть ворчливо сказала Ашида, – походи, присмотрись, примерься – кто больше даст. Раз уж призы брала... Принеси им какой-нибудь пример работ, что ли... Я еще спрошу у знакомых, как это вообще в той сфере делается. И помни, мы в консерваторию готовимся, занятия бросать не смей! Раз уж это просто подработка. А сейчас – давай-ка, как там этюд наш поживает?
Саю стало легче.
Хоть что-то из ее умений оказалось полезным.
Она великолепно отыграла этюд, и пьесу, и с легким сердцем поблагодарила мудрую Ашиду за урок.
А когда Мара вернул ей Ланерье, она смогла искренне ему улыбнуться, и сказать, что все в порядке.
И это значило и «я справлюсь» и «я обо всем позабочусь» одновременно.
А Мара сказал, что с Ланерье все будет хорошо. Они нашли и ребенка, и похитителя, и вообще на него такое находит не чаще раза в пару месяцев. Нужно только кормить и заботиться.
И что суп у Саю вкусный вышел.
Саю не знала, насколько Мара разбирается в супах, но Ланерье и правда позволил себе поесть, впервые за пять дней, и Саю поверила, что Мара – специалист по Ланерье.
И стало легче.
Хотя она немного жалела, что не видела, как все случилось там, у водохранилища, и не знала подробностей.
Но это уже было не ее дело.
20.
Мудрая Лелле часто ловила себя на том, что больше всего на свете жаждет придушить собеседника.
Например, когда Онрен беззастенчиво врал, что деньги спущены не на карты, а на благотворительность. Или грузовик у него взорвался, на котором якобы развозилось вино для праздника урожая, срочно надо новый купить. И вина тоже нового купить, а то при взрыве расплескалось. И абы какое не пойдет – прихожане обидятся. Или вот на реставрацию фресок пятого века в маленьком храме в далеком-далеком селе Рыбоводье тоже срочно! Нужны! Деньги!
И мудрая Лелле проглатывала это со стоическим терпением. Кивала. Улыбалась. Поддерживала. Да, сердце мое, конечно, сердце мое, надо поднимать экономику в далеком селе Рыбоводье, туристы – это важно, и прихожан надо поить исключительно вином Занских виноградников семьдесят седьмого года, как иначе?
На деньги, которые он просадил, Лелле могла бы учредить целую лабораторию, в которой ей бы изобрели машину времени, и нанять роту спецагентов. Половина из них бы крала из пятого века мастера-художника, нарисовавшего эту алмазную, Окос ее побери, фреску, а вторая – удерживала бы старика Шуна подальше от алкоголя, раз уж напившись он так жаждет взорвать пару-тройку грузовиков.
Но муж ее куда раньше превратил эти деньги в дым – и уже Лелле приходилось делать из дыма деньги.
Она мало-помалу прибрала к рукам всех мастеров и все производства, где так или иначе использовали символику Храма Многогранной Богини. От кружек до артефактов – да в Орехене футболку с храмовым шрифтом не могли распечатать без ее ведома и разрешения.
И когда Онрен в очередной раз врал, как бедный двоюродный брат влез в долги и надо выручить – и да, это он не совета спрашивает, а уведомляет, женщина! Лелле, мысленно сворачивая мужу шею, отдавала последние крохи с их общего счета.
И каждый раз благодарила всех богов и Многогранную в частности, что ни одна собака в этом Окосовом городе не знает о ее собственном счете в Тьенском банке.
Заклевали бы.
То, что официально Орехен подчиняется законам Кетта, вовсе не значило, что ей бы простили преступление против локальных законов. Жена ничего не должна утаивать от мужа.
Лелле же успешно утаивала не только деньги, но и ненависть.
Она вкладывала свои деньги в детей – в те мелочи, на которые муж никогда не обращал внимания. Образование – дети ходили в элитные частные школы, и для Онрена их держали исключительно меценаты и святые. Для него и старшие сыновья поступили на бюджетные места ОГТУ на экономический без репетиторов, и вот совпадение – Шелека на свой журфак тоже. Одежда – муж, всю жизнь проходивший в жреческом одеянии, не понял бы, что Саю носит брендовые платья, даже если бы увидел бы где-нибудь этикетку. Полезные хобби. Подарки, взятки – связи Лелле станут в будущем связями ее сыновей.
Невеста для Гаяна тоже встала в большие откупные семье Улы Орехенского истока, не говоря уж о том, что Лелле пришлось потрудиться, чтобы сын совершенно случайно очаровался прекрасной Бэи, когда судьба столкнула юные сердца в туре по Валлоу.
Лелле приходилось прикладывать немало усилий, чтобы муж считал ее ограниченной женщиной, способной думать только о ведении дома и детях. Да, Онрен по уши зарылся в карты и жреческие обязанности, но иногда он все-таки пытался сделать вид, что ему интересно, как же все-таки Лелле назвала дочь и сколько у него вообще детей.
Зато чтобы Рео ее такой воспринял, ей достаточно было с ним заговорить женским голосом.
К сожалению, мудрая Олле отказалась сотрудничать, когда случилось несчастье. Она просто заявила, что все договоренности разорваны, сделки не состоится, а старый Мерн оскорблен до глубины души и даже отказался от утренней каши. И после этого все попытки нанести визит в дом Олле заканчивались рассказами, что у хозяйки очень болит голова, мигрени разгулялись на нервной почве, и она никак не может принять мудрую и несомненно очень уважаемую Лелле.
Общение с Рео во время его посещений дома мудрого Вио – если можно назвать общением попытки поговорить со стенкой, которая все равно не собирается тебя слушать, – было единственным шансом хоть о чем-то с этой семейкой договориться.
– Рео, я умоляю, как только может умолять мать недостойной дочери, – привычно затянула Лелле, поравнявшись с ним в коридоре, – дайте мне шанс объясниться! Возможно, я найду ее; я вразумлю ее, клянусь...
И Рео вдруг остановился.
И хорошо – еще немного, и Лелле бы разъярилась достаточно, чтобы вморозить его в лед. Она уже начинала подумывать, что ей искренне жаль, что Шелека направил агрессию на себя, а не на этого идиота.
Шелека, конечно, тоже разочаровал Лелле – до своей выходки с переводом в Тьен младший сын не давал матери поводов усомниться в своем благоразумии, – но по крайней мере он всегда слушал, что она ему говорит. Да, он разрушил свою жизнь и жизнь своей сестры – но он хотя бы передал от Саю записку с извинениями и честно признал, что виновен.
Вот чего не хватало ее младшему сыну: уверенности в собственной непогрешимости и чувства собственного превосходства, от которого Рео просто разрывало. Этот мужчина был из тех, кто скорее поверит, что Окос лично выбрался из своей дыры на землю ему подгадить, чем увидит в своих несчастьях хоть каплю своей же вины. Вместо того, чтобы договориться о чем-то с Шелекой, раз уж с Лелле он разговаривать не пожелал, он довел единственного свидетеля побега до срыва, и теперь Шелеку вообще никто и ничто не разговорит.
Вместо того, чтобы договориться с эмпатом, способным разморозить Шелеку, он умудрился с ним поссориться – так, что слугам несколько дней пришлось его вином отпаивать. Лелле бы позлорадствовала, слушая рассказ подкупленной садовницы, но Рео смешивал ее карты, не давая при этом ей толком самой заняться поисками.
И Селия позвонила, разъяренная. Говорила, что Рео на похоронах вел себя просто по-свински.
Вот уж кого обижать не стоит. Селия – змеища еще та. Лелле видела ее в деле.
– Вы ей помогаете. – сказал вдруг Рео, и Лелле споткнулась на полумысли.
– Что?..
– Вы помогаете Саю.
– Простите, но я ведь самолично договаривалась об этом браке, – напомнила Лелле, надеясь, что Рео поймет свою ошибку.
– Тогда объясните мне: как выживает девушка, едва-едва закончившая школу?
И попытался триумфально удалиться. Но Лелле и не таких догоняла.
Лелле с ходу придумала два варианта. Ее дочь отлично играла на фортепьяно, пела и шила приданое сама, как и положено девушке из хорошей семьи. А значит, теперь могла заниматься этим за деньги. Она окончила школу с отличными оценками – вот и третий, можно подработать репетиторством. Энтан, помнится, на втором курсе развлекался преподаванием математики школьникам.
Захотелось мальчику пожить отдельно – Лелле не перечила. Жаль, Онрен запретил. И снимать квартиру, и подрабатывать...
Не говоря уж о всяких профессиях, для которых вообще ничего знать не надо. Уборщица, например. Или официантка.
Саю-то не будущий жрец Ялы. Саю не переломится лишний раз тряпкой протереть и легко выживет на овсянке и воде. Лелле в свое время самолично позаботилась о том, чтобы ее дочь могла сделать из овсяной крупы и воды как минимум блюд пять.
– Шелека мог связаться с каким-нибудь другом, который приютил бы Саю, – дипломатично предложила Лелле, поравнявшись с Рео.
Она понимала, что вряд ли сможет быстро объяснить, что юной скромной девушке для выживания требуется куда меньше денег, чем Рео обычно тратил на содержание своих любовниц. Или что девушка может пойти работать.
