Текст книги "Пьяная Паучиха (СИ)"
Автор книги: Аноним Эйта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Подожди, я найду плато...
Но Майя просто подхватила ее за руку и вытащила из дома, не дав Саю даже причесаться, не то что платок накинуть.
– Здесь даже водяницы в платке не ходят, – подмигнула она, когда они уже неслись куда-то по улице, – вольная столица, о! Не парься, хватит макушку трогать.
И дальнейший день стал для Саю одним из самых ярких в жизни. Солнце жарило так, как будто и не конец осени вовсе – или просто так тепло было в квартале огневиков; от некоторых буквально валил пар. Лица людей светились лихорадочным счастьем, тела приплясывали, ладони прихлопывали; Майю здесь больше не казалась эксцентричной, она сливалась с толпой, и толпа эта выхлестнулась на площадь. Короткие рыжие волосы Майи топорщились во все стороны, футболка кое-где обуглилась, иногда она пускала изо рта столб огня – то ли для забавы, то ли чтобы как-то выплеснуть чувства. На улицах стояли бесчисленные палатки, где продавали все больше горячительное, теплую хрустящую курочку, острые кусочки теста и маленькие вкусные колбаски. Саю попробовала все, кроме алкоголя – она боялась, что так она совсем потеряется в этой толпе, и непонятно, куда же ее потом вынесет. Она хотела держать себя в руках, и очень старалась не отставать от Майи, но Майя ввязалась в бои на мешках, а Саю отошла на секундочку пострелять из лука, и парень, который показывал, как держать руки, был такой красивый, и позвал ее танцевать под барабаны, и они танцевали, и когда Саю обнаружила, что целуется под гремящим фейерверком, была уже поздняя ночь, и она совершенно потерялась в новых чувствах – и новом городе.
Находиться совершенно не хотелось, но, к сожалению, у любой сказки однажды случается конец.
– Ярек, твою ж ты налево! – донесся сварливый голос Майи, – Ну ты даешь!
Парень отстранился, не убрав горячей руки с талии Саю, и насмешливо прищурился.
– Ревнуешь, что ли?
– Да какое ревную, ты куда ей засосов наставил, гад? А если мамка увидит? Не видишь, волосы зеленые, водяница? Головой не думаем, головка зовет? Вот же ж... Я ж скажу ее старшему брату твой адрес, посмотришь, чем кончится. У нее три старших брата, всем скажу.
Она сунула три оттопыренных пальца Яреку под нос, иллюстрируя аргумент.
– Боюсь-боюсь, – хмыкнул Ярек.
Саю хихикнула. Она не пила, но ее совершенно опьянили новые эмоции.
– Я платком прикрою.
– Ох ты ж горе... – вздохнула Майя, подхватывая ее за локоть, – пошли уж. Телефон принципиально не берешь? Лека обзвонился.
Саю схватилась за карман юбки и поспешно достала старенькую раскладушку.
– Ой...
– Вот тебе и «ой». Ох и размажет меня Лека... Ярек, скотина, придумай что-нибудь!
Ярек почесал в затылке и начал разматывать широкий алый пояс – часть традиционного костюма. Протянул Саю. Он был еще теплый, из тонкой, приятной на ощупь ткани. Почти как шарф, только слишком уж длинный.
– Вот. На память.
– Спасибо, – сказала Саю, опустив ресницы, – я не забуду...
– Бла-бла-бла, пойдем уже, а то у меня сейчас диабет с вас случится, – закатила глаза Майя, – быстрее-быстрее, а то мамка хватится, и задаст жару.
Позже они шли по темным улицам домой, и Саю куталась в подаренный шарф – было довольно зябко, – Майя спросила, явно преодолевая неловкость:
– Что, Ярек так понравился? Говорить про тебя, если спросит?
Саю покачала головой, а потом, осознав, что Майя не сможет различить ответ в темноте, ответила:
– Нет. Это... Это я только сегодня. Я вообще-то не такая...
– Какая «такая»? – удивилась Майя, – Ярек – парень красивый, целуется отлично, я почти завидую, где мои шестнадцать... Почему нет?
– Нельзя.
– Мама запрещает или самой не по душе?
Саю подумала.
– Если мама узнает, расстроится. Будет... разочарована.
– А. Тогда перерастешь еще, и правда, чего торопиться. Обломается Ярек, значит. Не жалко. Сколько их еще будет...
– Я замуж выйду...
– Когда? Завтра, что ли?
– Вообще.
– А оно тебе надо?
Саю задумалась.
Она не знала ответа.
6.
Она нашла ответ позже.
Когда отгремела свадьба Нии, а потом и скандал из-за перевода Шеля, благодаря которому мама ненадолго оставила хлопоты о дочери и переключилась на сына. Когда засосы благополучно сошли, пояс превратился в «подаренный братом шарфик», и сама память о Проводах Солнца стала чем-то зыбким и туманным, как утренняя весенняя дымка.
Когда гостеприимная Айла, мать Нии, начала прозрачно намекать, что любому гостеприимству есть пределы.
Тогда мудрая Лелле взяла Саю с собой в дом Олле рода Улы, давней ее старшей подруги. Сначала они просто чаевничали в оранжерее мудрой Олле. Холодные лучи осеннего солнца освещали сад, пронизывая стекло настолько прозрачное, что почти можно было поверить, что над ними не потолок, а небо, и Саю любовалась диковинными растениями, которые вырастила Олле, пропуская мимо ушей разговор старших. Она привыкла к такого рода визитам, и уже давно не пыталась принять участия в беседах, как не пытается поразить окружающих остроумными замечаниями драгоценная брошка, призванная украшать платье почтенной матроны. Иногда, впрочем, приходилось отвечать на дежурные вопросы: умеет ли Саю играть на музыкальных инструментах? Да, Саю неплохо импровизирует на фортепьяно и арфе. А что насчет готовки? Мама научила Саю всему, что должна уметь хорошая хозяйка... Ухаживала ли Саю за больными?
И тут Саю наконец отвлеклась от пестрого листа тропического дерева, который рассматривала.
– Я... Не доводилось, мудрая Олле.
– О, дело нехитрое, – поспешно добавила мать, – Саю очень быстро учится.
«Чему?» – всплыло в голове паническое.
Она уже очень давно жила в ожидании... чего-то, и сердце в ее груди вдруг забилось бешено и неровно, будто лопнула какая-то сдерживающая пружина.
– Такая приятная и красивая дочь у вас выросла, милая Лелле, – сладко улыбнулась Олле и взяла руку Саю в свои, – такая вежливая, такая воспитанная... Ты же не против встретиться с Мерном, милая?
– Мерном?
Руки у Олле были холодные, ухоженные, едва тронутые морщинами, несмотря на возраст.
У Саю дрогнули пальцы, но с голосом она справилась и задала вопрос светским тоном. И, кажется, Олле это понравилось.
– Это мой отец, – пояснила она.
Еще секунду назад Саю могла бы поклясться, что человеческий рот не способен растягиваться так широко, но улыбка Олле становилась все слаще и слаще, и уголки рта вот-вот должны были встретиться с ушами.
– Мой несчастный, больной отец.
Олле бросила взгляд на стоящую рядом горничную. Та хлопнула в ладоши, и в оранжерею выкатили... коляску...
Саю не хотела смотреть, кто или что там сидело. Оно говорило скрипучим, жутким голосом, и на острые колени был накинут клетчатый плед. Никогда еще тугой воротник изящного платья так не врезался Саю в шею, никогда еще ей не было так тяжело дышать.
Оно что-то спрашивало.
Саю бросила все свои силы на то, чтобы сохранять пристойно-участливое выражение лица. Отвечать ей не пришлось: мама отлично справлялась с вопросами за нее.
Никогда еще она не встречалась воочию с такой древностью. Да, она частенько сидела с бабушками – но это были живые, активные старушки, а не эта... развалина...
Рот у Мерна рода Улы не закрывался до конца, и ниточка слюны стекала на подбородок, и сиделка иногда брала платок и оттирала ему воротник. Зубов не хватало, и говорил он невнятно: иногда Олле приходилось вмешиваться и пояснять, что же именно он имел в виду.
Блеклые глаза смотрели куда-то мимо Саю, куда-то за ее плечо, и Саю боялась, что старый Мерн видит там ее мертвых предков, с которыми скоро породни...
Породнится?
Породнится?!
Разве она недостаточно красива, воспитана и талантлива, чтобы мама нашла ей кого-нибудь помоложе?
Она бросила взгляд на Лелле. Лелле улыбалась и кивала словам Олле, совершенно не обращая внимания на панику дочери.
– Здравствуй, мама! – прервал очередное старческое бульканье молодой – а по сравнению с голосом Мерна и вообще мальчишеский, – голос.
Саю посмотрела на мужчину, легкой походкой спешащего к столику по дорожке оранжереи. Свет, ложившийся на его темные, почти черные, волосы, по-жречески убранные в длинную, до пояса, косу, придавал им синеватый оттенок. Никакой седины! Ярко-синие глаза под густыми бровями смотрели осмысленно и внимательно, никакого старческого моргания. Да ему и тридцати, наверное, еще не было – этому сильному, здоровому, молодому мужчине.
Саю поспешно допила чай, смачивая пересохшее горло.
Слава Богине! Слава Богине...
Ей стало стыдно за свои страхи. Молодой жене надлежит заботиться о престарелых родственниках мужа, разве может быть иначе?
– Здравствуй, сынок, как служба? – светски поинтересовалась мудрая Олле, – Все ли хорошо?
– Все отлично, мам, – мужчина поклонился Мерну, – здравствуй, деда.
Он легко подвинул себе тяжелый дубовый стул и сел, откинувшись на спинку. Саю поежилась под его оценивающим взглядом. Лицо у него некрасивое, надменное, нос крючковатый, как у ворона. Неприятно. Но... все лучше, чем старик.
– Здравствуйте, мудрая Лелле. А это?..
– Моя дочь, мудрый Рео. Ее зовут Саю. Саю, поздоровайся.
– Здравствуйте.
– Какое сокровище! – Рео хлопнул в ладоши, и нефритовые жреческие четки на его широком запястье щелкнули в такт. – Какое сокровище достанется моему дедушке!
Все оставшееся время все силы Саю уходили на то, чтобы не разреветься. Она кивала, когда ее что-то спрашивали, и даже улыбалась в ответ на улыбки, но в горле стоял горький ком и в глазах так щипало, что она совершенно не следила, на что соглашается и кому же улыбается.
Только когда они с Лелле сели на такси до дома, у нее хватило духу, чтобы спросить у мамы:
– И за сколько ты меня продала?
– Не волнуйся, Саю. Это очень хороший дом.
– Что я сделала не так?
– Очень знатный род, хорошая семья. Ты будешь жить, как принцесса, Саю.
– Я не понимаю...
– Вырастешь – поймешь, – отрезала мудрая Лелле.
Но Саю не понимала.
Лишь одно она знала ясно: она не хочет этого брака.
Может, не знай она, как бывает иначе, она бы и согласилась. Но она видела ту нежность, с которой смотрели друг на друга Ния и Анген; она помнила, как беззаботно пляшут огневики, и сильные руки на своей талии; она вдруг ярко представила, как мудрая Олле сажает ее в огромный горшок в оранжерее, и засыпает землей, пахнущей пылью и старческой мочой.
«Вырастешь – поймешь».
Лучше она повесится, чем будет так расти! Что угодно – лучше!
– Шель, – заплакала она дома, уткнувшись брату в плечо, в первый раз в жизни перед ним разревелась, – Шель! Я лучше умру, Шель! Лучше умру! Пожалуйста... пожалуйста, сделай что-нибудь, что угодно, пожалуйста, Шель!
И Шель сделал.
7.
Ланерье рода Ферре и правда был слеп, как и говорила Майю. Обычно он держал веки сомкнутыми, но, когда Жаннэй привела Саю на порог его квартиры, он зачем-то открыл глаза.
Саю бы испугалась, если бы до того не устала до полусмерти: у него не было радужки, и зрачков не было. Будто кто-то вынул у него глазные яблоки и вложил вместо них белые блестящие бусины.
– Ладно, – сказал Ланерье, не дождавшись от Саю реакции, – я согласен.
Жаннэй кивнула.
Как будто все было уже давным-давно обговорено.
– Ты уже решила, что будешь делать дальше? – спросил Ланерье, когда за Жаннэй закрылась дверь.
– Я не знаю. Может, посплю?
– А потом?
Он неожиданно уверенно пошел вглубь квартиры, и Саю последовала за ним.
– Поем?
– Вижу, ты знаешь, чего хочешь, милая Саю рода...
– Нет.
– Что «нет»?
– Думаю, у меня больше нет рода.
– И почему же?
Ланерье замер в полуобороте. Нечеловечески худой, высокий, гибкий и изящный. Жидковатые волосы спутанной белой паклей свисали до пояса, подчеркивая желтизну старого, когда-то тоже белого халата. Длиннющие пальцы правой руки легонько касались двери. Если бы Саю смотрела только на руки, она бы решила, что Ланерье Жаннэй брат.
Но он не был.
Видимо, Лапкам Лаллей была присуща эта воздушная легкость и тонкость черт. Если бы Саю попросили выбрать для Ланерье паука, она бы не сомневаясь указала на сенокосца.
– Род от меня откажется.
– Вот как? Но это только будет; сейчас же...
Она поняла это, еще когда ехала с мамой домой после встречи с... женихом. Она решилась на это, когда просила брата о помощи. Она сбежала бы, даже если бы Шель отказал. Даже если бы она знала, что ее тут же поймают. Даже будь она привязана к реке, как ее старшие братья.
Но сказать это вслух... было тяжело. Как будто до того ее соединяла с домом тонкая нить, дававшая силы, поддержку, опору...
– И я отказалась от рода.
Щелк.
И нет никакой нити. Лишь она одна – и странный парень рядом.
Ланерье вдруг рассмеялся – чистым, высоким, почти девичьим смехом. У него вообще был очень высокий и мягкий голос.
– Главное, не спеши отказываться от брата: ему еще красть твои документы. Было бы грубо с твоей стороны, верно?
И Саю благодарно ему кивнула. Да, как она могла забыть?
Шель ведь от нее не отказался.
8.
Последние полчаса Шелека решил смотреть на жизнь как на захватывающий аттракцион. Когда еще большой сильный мужик вроде Рео подхватит тебя на ручки и потрясет за грудки? Ви-и-и-иу! Развлечение!
Он был пьян?
Совсем чуть-чуть. Для храбрости. Это был подарок.
– Би-бик, – сказал он, – опасно.
И тут Рео поставил его обратно.
– Да ты просто с ума сошел, – как-то чересчур спокойно сказал он, отступая на шаг, – просто... крышей поехал. Надо было сразу понять, еще когда ты начал эти свои бредни про кошек, надо было...
Шелека почесал щеку, которая до сих пор горела после крепкой материнской оплеухи.
– А твоя невероятно разумная, вся такая твердо стоящая на ногах, абсолютно адекватная семейка никогда не задумывалась, насколько проще нанять старику сиделку? – поинтересовался он, стараясь не выдавать того отчаянного веселья, которое бежало по его жилам вместо крови. – И это я здесь безумен, приятель?
Да, Шелека нарывался. Он знал, что Рео связаны руки, пока он, Шелека, и его мать считаются гостями Вио рода Улы. Нападение на гостя дома – ужасное оскорбление. Кишка у этого недоучки тонка, чтобы пойти против воли Верховного Жреца, да еще и старшего родственника в придачу.
Рео вынудили разговаривать с Шелекой в кабинете Вио. Верховный Жрец Многогранной в Тьене не любил лишних конфликтов и опасался кровопролития – именно поэтому он не лишил Шелеку покровительства, когда узнал о произошедшем.
Хотя Шелека на такую удачу не рассчитывал. Если бы решала мать, то его по первому же слову и замуж отдали бы вместо сестры.
– Разве не ты говорил, что это женские дела? – хмыкнул Шелека. – Так что же тут происходит? Ты считаешь, что раз уж я родился мужчиной, то твоя мать не имеет права призвать меня к ответу? Все ли жрецы так прочно застряли в позапрошлом веке, мудрый Рео рода Улы?
Рео легко побарабанил пальцами по блестящей черной столешнице.
– Ты прав, это не стоит моего времени, юный Шелека. Думаю, я просто обращусь к Ведомству и запрошу мнемониста...
– Памятника. Память людей способны считывать два человека, – Шелека прищурился, – одна из них еще учится, ее пока нельзя привлекать к частным конфликтам. Вторая живет в Хаше и может обойтись вам еще дороже, чем моя сестра. Чего ты смотришь? Я подготовился. Или я похож на идиота?
Рео поморщился.
– И кто же их так обозвал, бедных? – вздохнул он, – Кто бы не составлял эти классификации, он мало что смыслит в родном языке.
– Да, у чиновников есть свои слабости. Они могут забыть законы родного языка, но их можно призвать к ответу по людским законам. – Шелека отодвинул себе стул и сел, адреналин кончился, и ноги начали подкашиваться, – ты и сам понимаешь. Ты ведь и допросу меня официально подвергнуть не сможешь. Даже проверить, лгу ли я... – он сложил руки на коленях, выпрямил спину, как примерный ученик, – Я ведь ничего плохого не сделал, Рео. Никого не похищал. Любой некромант скажет тебе, что на мне нет тени чужой смерти, и, пожалуй, если ты найдешь в этом городе толкового эмпата, тот подтвердит, что во мне нет вины. Веришь мне? Я даже не знаю, где она. Любой, способный распознавать ложь, тебе подтвердит, что это правда.
– Ты прав, – как-то очень легко согласился Рео, – но наивен. Законы пишутся так, чтобы их можно было обойти, а у моего рода достаточно влияния. И мне не нужно, чтобы ты знал, где она. Мне хватит того, что ты скажешь, кто ее спрятал. – он соединил руки и хрустнул костяшками пальцев. – Пока речь шла о замужестве и прочих женских глупостях, это и правда было дело моей и твоей матери. Но Саю рода Ялы опозорила род Улы своим побегом... а ты ей в этом помог. А дело чести – мужское дело.
Кабинет Вио рода Улы был обставлен в синих тонах, точно так же как кабинет отца Шелеки – в зеленых. А в остальном они были похожи, как две капли воды: те же монументальные книжные шкафы, то же кресло с отделкой из змеиной кожи, – только у отца змеи на отделку пошли все больше морские, – в углу статуя Богини с покрытой темной тканью головой, папки с бумагами, которых не стоит касаться, тяжелые шторы, не пропускающие лучей солнца, из-за чего не понять, день сейчас или ночь, и приглушенный свет настольной лампы, отраженный в темной поверхности стола. Как луна отражается в озере... да, у отца такой же, разве что защитная резьба немного иная.
И Рео в своих многослойных жреческих одеждах как нельзя лучше гармонировал и с кабинетом Вио, и с кабинетом Онрена. Он будто тут родился.
Чем-то он походил на его старших братьев. Наверное, уверенностью в собственной... принадлежности? Значимости?
Непогрешимости?
Он точно знал, зачем он здесь. Или хотя бы научился делать вид, что знает.
А вот Шелека всегда чувствовал себя в таких кабинетах так, будто занимал чье-то чужое место.
– Ну что же, – вздохнул Шелека, – попробуй. Я думал об этом всю неделю, и, по правде, понял, что не смогу долго толочь воду в ступе. Так или иначе проговорюсь. А ты, я вижу, настроен серьезно, приятель...
– Очень серьезно. Так что хватит? Мы еще сможем все замять. – лицо Рео как-то сразу подобрело, он расправил напряженные плечи. – Давай решим дело полюбовно? Девушки нервничают перед свадьбой, а ты хороший брат и привык ее баловать; я все могу понять. Этот союз так выгоден нашим семьям... Я правда не хочу доводить все... до плохого конца.
Шелека огорченно поцокал языком. Он отвел глаза, предпочтя озаренному лучом надежды лицу Рео дурацкую клепсидру девчачьего розового цвета, настолько же неуместную в кабинете серьезного человека, как и возня Вио со свахами для единственной дочери.
Может ли быть, что Вио дал ему защиту не только потому, что не мог допустить лишнего конфликта между родами Улы и Ялы?
В любом случае, у этой защиты есть пределы. Вио может сочувствовать, но не может позволить кому-то заподозрить себя в этой слабости.
Капли подкрашенной розовым воды падали в колбу, отмеряя время.
– Так серьезно... один задушевный разговор, и все узнаешь. Только тут, понимаешь, какое дело... – Шелека скривился, всем своим видом символизируя расстроенные чувства, – мне недавно пришла доставка. Такая глупость, приятель: свежая вишня в кусочке льда. Я нашел его, когда допил то виски, понимаешь? У моей сестренки есть крупица силы Олы... И этой крупицы хватило на такую вкусную штуку! А моя сила вне категорий. И с моей сестренкой все хорошо. Есть и будет.
– Конечно же будет! – торопливо перебил Рео, – Никто не хочет ей зла!
Этот гад относился к чувствам его сестры как к досадной неприятности. Он просто хотел отделаться от всего этого геморроя. Наверное, на него тоже давила мать.
Но Шелека не собирался входить в его положение.
Рео до сих пор не воспринимал Шелеку всерьез.
К такому обращению Шелека привык. Он мог бы простить... но сестра такого не заслужила.
Он вспомнил, как вздрагивали ее худые плечи... Испуганные карие глаза, огромные, полные слез. А еще горы, горы, горы хлама, созданные руками его сестры, пока он пинал балду в школе и универе.
Никому, на самом деле не нужные. Созданные просто чтобы существовать. Чтобы в списке достоинств юной невесты появилась еще одна воображаемая галочка, увеличивая ее ценность на брачном рынке.
На рынке никого не интересует чья-то там личность. Рынок – это про товарооборот.
– И тут такое дело: я взял академ. Я не вылечу с журфака, даже если меня там не будет в этом году. Серьезное решение? После перевода так вообще. – Шелеку несло: он говорил и говорил, и сам понимал, что лишнее, но никак не мог остановиться, – не уверен, что хочу этим заниматься. Думаю, мне все-таки нужно время на самоопределение. Да и сестренка за годик обживется, поймет, чего хочет-то, а? Безо всяких надоедливых вопросов... Хотя есть во мне что-то от журналиста, зачатки какие-то... Так и тянет спросить тебя, приятель: если твоей семье так нужен этот союз, что ж ты не торганешь своей писечкой?
Рео побагровел и рванул вперед.
Да уж, для этого и правда нужна смертельная опасность, эмоциональное выгорание, и... немного алкоголя. Вот, значит, как приходит кризис... Время растягивается, как резина, перехватывает горло, сводит пальцы, сердце стучит все тише и реже и стремительно холодеет тело. А потом тянет в сон – там так тепло, так спокойно, и никто не тронет. Никто ничего не узнает, если некому говорить.
А он успел забыть. В прошлый раз его накрыло лет в двенадцать. Тогда ему хватило проваленного певческого конкурса, а ведь сейчас он даже может фальшиво посмеяться, вспоминая ту обиду... Подростки и правда хрупче.
А, верно... Тогда же он в первый раз влюбился.
Шелека закрыл глаза.
Вокруг столько воды...
Хватит, чтобы заковать себя в лед. Жаль, Вио придется перекладывать трубы... Потом придется извиняться. Когда-нибудь... потом.
Вишенка в кусочке льда...
Решено.
В этом году он хорошенько выспится.
9.
Ланерье хватило пары дней, чтобы стать для Саю кем-то вроде друга детства. Несмотря на его жутковатый внешний вид и приступы раздражающей манеры говорить то ли афоризмами, то ли цитатами из глупых романов, он вызывал доверие. Да, она познакомилась с ним позавчера, но будто знала всю жизнь.
И всю жизнь он преподносил ей сюрпризы.
Вот сегодня он, например, неожиданно встал, прервав Саю на полуслове, вышел в коридор и резко распахнул дверь.
– Скажи мне, Саюшка, – проворковал он, что это с таким грохотом упало?
Саю отложила книгу, которую до этого читала Ланерье вслух и последовала за ним.
– Курьер. – констатировала она.
Ланерье, похоже, крепко приложил паренька дверью.
– Вы совсем окосели, а? – возмутился пострадавший, прижимая руку к намечающейся на лбу шишке, – Окос вас...
– Не-не, – покачал головой Ланерье, – не Окос, Окосу в пятиэтажках не поклоняются, а Лаллей. Прости, парень... Мне нужно то, что ты несешь. Давай-давай. Заказчик не будет возмущаться, не волнуйся. – он протянул длиннющую руку и разомкнул веки, и даже привыкшей к нему Саю вдруг стало жутковато, – давай.
– Я не...
– Саюшка, дай ему денег.
– Но...
– Все умерли, не парься, – Ланерье сделал лицо... то ли одухотворенное, то ли утомленное, – ничего им уже не надо. То есть то, что ты несешь им не надо, а нам надо. Саюшка, чем ты там занимаешься?
Саю пыталась понять, много ли денег она нашла в кармане куртки Ланерье, или мало. Так уж вышло, что последний раз она что-то себе покупала еще в детстве, и, похоже, с тех пор деньги как-то... изменились, что ли?
– Дай мне, – Ланерье отобрал бумажки и, будто зрячий, не ощупывая, сунул пареньку три из них, – этого хватит, так что отдай.
Тот их автоматически принял, и медленно полез в рюкзак. Последовательно вытащил оттуда пачку краски для волос, бутылку виски и пакетик вишни, который вручил Ланерье прямо в руки.
– Благодарю, – кивнул Ланерье, – Саюшка, чего стоишь? Забирай.
Он выглядел совершенно нелепо – этот худой парень в старом халате, мосластые ноги в разных тапках покрыты гусиной кожей, волос тысячу лет не касалась расческа, и лицо странное, несуразно-правильное, на первый взгляд и вовсе безбровое... но ему почему-то невозможно было не подчиниться. Саю показалось, что парнишка-курьер тоже это почувствовал, и отдал бы затребованное безо всяких денег.
Саю поспешно подобрала краску и бутылку, пока не рассеялось наваждение.
– Что это было? – одними губами спросил парнишка.
Саю пожала плечами.
Ланерье нагнулся, пошарил по полу рукой и протянул парнишке упавшую кепку.
– Интуита в первый раз видишь, что ли? – ворчливо спросил он. – Радуйся, никто не умер.
– А что случилось? – спросил парнишка почему-то шепотом.
– Понятия не имею. Мне просто была нужна эта э-э-э... коробка, бутылка и ягоды. Ягоды же? – он понюхал пакет, – И я их достал. Тебя что, не предупредили, когда на маршрут выпускали, что тут вожусь я? Увольняйся. Они тебя ненавидят... – Ланерье вдруг замер, будто к чему-то прислушиваясь. – Да, и правда, лучше тебе уволиться.
И захлопнул дверь.
– Почему? – спросила Саю, прижимая к груди бутылку.
– Что почему?
– Почему ему лучше уволиться?
– Откуда мне знать? – искренне изумился Ланерье, – ты мне лучше скажи, что в коробке.
– Краска для волос.
– А зачем... а, точно, ты же скрываешься! Пресная вода или морская?
Саю вопрос поставил в тупик, но потом она, кажется, поняла, о чем он.
– Я молюсь лику Ялы.
– Я всегда путаю лики вашей Многогранной, – отмахнулся Ланерье, – синий или зеленый?
– Пресная вода, зеленые волосы, Яла, – на всякий случай Саю перечислила все.
И едва удержалась, чтобы спросить, как Ланерье отличает синий от зеленого.
– А краска какая?
– «Злокозненное дыхание слуги Окоса», – прочитала Саю название, – ну, вроде бы... черная?
– Это хорошо, зеленцу можно списать на плохую краску, – улыбнулся Ланерье, – так же? Постой-ка, «злокозненное дыхание слуги Окоса»? Не выбрасывай потом пачку, я другу покажу, он будет в восторге.
Он прошел на кухню и положил пакет с вишнями на стол. Саю, поколебавшись, сгрузила туда же и свою ношу.
– Достань из холодильника форму для льда. Ага... Воды налей... – он нащупал бутылку и с усилием вскрыл крышку.
Понюхал.
– Ага, вискарь, ясненько. Или нет. В общем, вишню в воду, воду заморозить, кубик в бутылку. Ты справишься с тем, чтобы продержалось дольше суток?
– У меня совсем немного силы Олы... но я постараюсь.
– Давай, – Ланерье потрепал Саю по волосам. – Это что! Коса из четырех прядей?!
– Да? – Саю его решительно не понимала.
Будто в его голове несколько мыслей сразу бежали, как лошади на ипподроме, и соревновались, которая первая выскочит на язык.
И ни одна там долго не задерживалась.
– Тоже такую хочу.
– Да хоть восемь, – улыбнулась Саю, – я очень благодарна за кров. Но сначала я твою гриву отмою и расчешу, идет?
– Хочу восемь, ловлю на слове. Ты закончила с бутылкой? Ну и молодец. Ох, что-то я устал... Завтра Майя зайдет, наверное, скажи, чтобы как-нибудь передала это тому мальчишке с белыми волосами... Ледяному... Лед ко льду...
– Шелеке. Это мой брат.
– А, точно. Ты поняла.
– А не вычислят?
– С чего бы? На ней же не написано, что она от тебя.
– И спрашивать, зачем такие сложности...
Ланерье устало вздохнул.
– Пригодится... наверное. Саюшка, ты же знаешь, кто такая Лаллей, верно?
– Дочь Живицы?
– Знаешь, если я вдруг решу называть тебя дочерью Лелле, ты, наверное, очень скоро начнешь чувствовать себя неуютно... Было бы проще, не будь ты с ней в ссоре... Лаллей тоже не в ладах с матерью, это если кратко.
– Прости. Эм... Она паучиха? Я плохо разбираюсь в чужих культах, мне жаль... – Саю опустила глаза.
Это было совершенно неприличное невежество. Ей стоило знать. Ее отец Верховный жрец Орехена, а она так глупо опростоволосилась... И она ждала заслуженной выволочки.
– Великая... Паучиха? – бросила она пробный камешек.
Среди богов было много «Великих».
Кажется, и тут ошиблась: на лице Ланерье явственно читалось непонимание. Но вместо того, чтобы оскорбиться, он вдруг рассмеялся.
– Великая! Скажешь тоже. Ну, ну, не куксись, никто не в обиде. У нас учат, что в ходе служения каждый для себя понимает, кто есть Лаллей. Она частенько изображается в виде паучихи – ведь, подражая матери, она пытается плести судьбы. Но делает это по наитию, и... – Ланерье почесал затылок, – как бы это сказать... Я имею в виду, что у нормальных пауков паутина упорядочена. Круги такие ровные – я ведь в детстве еще видел, я помню. Паутина обычного паука имеет смысл, имеет цель, имеет назначение... Но я никогда не встречал жизненных мух, понимаешь? Другие Лапки, возможно, смогли найти какой-то особенный смысл в той череде случайностей, с которыми столкнулись за годы своего служения, но лично я... Лично я считаю, что она просто пьяная. Пьяная Паучиха. Она плетет, как придется, и не в состоянии пройти по прямой. Ее сети – это скорее дыры.
– Но тогда... прости, что я спрашиваю, – Саю сглотнула, – я понимаю, мне бы со своей жизнью разобраться... Но... В общем... Что значит быть Лапкой?
– Лапки завязывают узелки, когда это нужно.
– И ты...
– Иногда я могу завязать такой узелок, который приведет к чему-то хорошему, – Ланерье улыбнулся снова, но на этот раз как-то странно, обнажив и верхний ряд зубов тоже, – как сейчас. И, как видишь, большие возможности – большая цена. Большую часть своей жизни я просто... делаю то, что должен. Но я всегда рад помочь кому-то с выбором. Долг – это выбор. Служение – это выбор. Я когда-то согласился... но я понимаю тех, кто отказывается, и это так же священно.
– Жаннэй говорила, что принимать служение за дружбу – оскорбительно, – вспомнила Саю.
– Для нее – да. Для нее сама идея служения всегда была врагом, с которым она боролась... на уничтожение, – Ланерье грустно покачал головой, – и от которого ей так просто не избавиться. Но для меня Лаллей – подруга, слишком невинная, чтобы понимать, что творит. Она – брошенный ребенок, и никто не учил ее плести судьбы, и вместо рук у нее Лапки со свободной волей, которые тянут в разные стороны. Поэтому я всегда говорил и говорю – да, случайности случаются, хорошие, плохие, разные. Лаллей плетет нити и от всего сердца дарит людям, неуклюже, бестолково, невпопад, но искренне – и только от тебя зависит, сможешь ли ты поймать себе муху с тем, что есть, или запутаешься сам. Ох... Сразу видно, что ты из жреческой семьи: не прерываешь, хотя я начал занудствовать...
– Мне правда интересно.
– Да ладно, никто еще столько не выдерживал. Давай разберемся с твоими волосами, да? Если ты дашь мне ножницы, обещаю тебе по-настоящему кошмарную стрижку.
