Текст книги "Госпожа президент"

Автор книги: Анне Хольт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Среда, 18 мая 2005 года

1

Проснувшись, Уоррен Сиффорд не мог понять, почему чувствует себя так паршиво – то ли всему виной долгий перелет, то ли недосып, то ли начинающийся грипп. Некоторое время он лежал и смотрел в потолок. Легкие небесно-голубые гардины пропускали солнечный свет. Кровать купалась в утренних лучах. Сделав над собой усилие, он наконец поднял голову, взглянул на электронные часы на телевизоре – и недоверчиво нахмурился. Половина пятого.

Только теперь до него дошло, зачем нужны некрасивые, как бы резиновые шторы, которыми он пренебрег, когда около часу ночи лег в постель. Он вылез из-под одеяла и подковылял к окну, чтобы затемнить комнату. Не сразу, но все-таки отыскал механизм. Шторы сдвинулись, комната погрузилась в глубокий сумрак, лишь тоненькие полоски света, проникавшие в щелку между шторами, мало-мальски позволяли что-то разглядеть.

Включив ночник. Уоррен снова лег в постель, но укрываться одеялом не стал. Обнаженное тело покрылось гусиной кожей от прохладного воздуха из кондиционера. Затылок онемел, где-то под переносицей дремала слабая головная боль.

Он был совершенно вымотан, но сна ни в одном глазу, больше наверняка поспать не удастся. Через несколько минут он опять встал, надел ярко-синий шелковый халат. На полке рядом с телевизором стоял электрический чайник, и три минуты спустя, приготовив чашку до горечи крепкого растворимого кофе, он поспешно заглотал это пойло. Помогло, хотя усталость не исчезла, что в иных обстоятельствах вызвало бы у него тревогу.

Он быстро прикинул, что в Вашингтоне сейчас вечер, без двадцати одиннадцать. Настроение слегка поднялось. Если понадобится с кем-нибудь связаться, то в ближайшие часы это не составит труда. С привычной сноровкой он разложил свою портативную контору на письменном столе, который по его просьбе поставили в номере. Прежний столик в стиле рококо с изящной вазой, стоявший в номере изначально, для работы совершенно не годился. Этот был простой, без финтифлюшек, зато огромных размеров. Из металлического кейса, который держал возле кровати, Уоррен извлек большущий ноутбук, четыре сотовых телефона и пачку чуть подцвеченной бумаги. Разложил все по порядку, с педантичной аккуратностью. Поверх бумаги, на равном расстоянии друг от друга, поместил три ручки. Черную, красную и синюю. Четыре телефона – все разного производства и разной формы – лежали как на выставке слева от ноутбука. Под конец из трех деталей, тоже извлеченных из кейса, он собрал маленький принтер и, соединив его с компьютером, подключил свое оборудование к штепселю под окном. Ноутбук загрузился мгновенно. Гостиница предлагала complementary wireless connection, но он набрал американский номер и уже через несколько секунд получил доступ к тому из своих почтовых ящиков, адрес которого знали всего четыре человека. Кодировка, по обыкновению, на миг подвисла, на экране замелькал хаос знаков, затем все успокоилось и возникла знакомая картинка.

Уоррен Сиффорд зевнул и поморгал глазами, смахивая набежавшие слезы. Он получил ответ на запрос, отправленный перед сном. Кликнул мышкой, открыл письмо.

Медленно прочел. Раз и другой. Затем кликнул по иконке «печать» и дождался скрипучего сигнала, который известил его, что документ поступил в память принтера и сейчас будет распечатан. Он быстро вышел из почтового ящика и выключил ноутбук. Потом проверил секретный замок на двери. Все в порядке – никто к нему не прикасался.

Надо срочно принять душ.

Несколько минут он стоял под струями горяченной воды. Поначалу кожу обожгло, потом по спине растеклось приятное онемение. Затылок уже не такой деревянный, лобные пазухи прочистились. Он тщательно намылился, вымыл волосы. Напоследок отключил горячую воду и едва не задохнулся, когда сверху обрушился ледяной каскад.

Теперь он хотя бы совсем проснулся. Быстро обсушился, достал из чемодана чистую одежду, прежде выглянув в окно и лишний раз убедившись, что день обещает быть солнечным. Оделся, выдернул из принтера распечатку и улегся на кровать, сунув под голову три подушки.

След «Трои» был не просто горячим, а прямо-таки раскаленным.

Шесть недель назад один из спецагентов пришел к нему в кабинет, с небольшой пачкой бумаг в руке и озабоченной складкой на лбу. Полчаса спустя он удалился, а Уоррен Сиффорд поставил локти на стол, заложил руки за голову и долго-долго смотрел на столешницу, безмолвно проклиная собственное тщеславие.

Он вполне мог бы остаться там, где чувствовал себя как рыба в воде. Первоклассный знаток своего дела, Уоррен Сиффорд, тридцать с лишним лет проработав в ФБР, стал поистине блестящим экспертом в области психологии человеческого поведения и мог бы по-прежнему жить супергероем в собственной вселенной. Как ни парадоксально, охоте за серийными убийцами-изуверами и извращенцами-насильниками присуща некая надежность и даже предсказуемость. Уоррен Сиффорд работал в этой сфере так давно и видел так много, что злодеяния уже особо его не потрясали. Чувства не мешали ему оттачивать наблюдательность и чутье.

Он был необычайно удачливым охотником.

А потом поддался соблазну.

Еще в ноябре, вскоре после выборов и задолго до вступления в должность, президент Бентли лично позвонила ему, уговаривая принять ее предложение. Уоррен до сих пор помнил, с каким упоением слушал ее. Сладость успеха пьянила, он размяк, а когда разговор закончился, громко рассмеялся и поднял над головой сжатые кулаки. Commander in Chief[17]17
  Верховный главнокомандующий (англ.).


[Закрыть] не просто предложила ему важный пост, но и просила дать согласие. Хотя вот уже более шести лет его и Хелен Бентли связывала близкая дружба, он знал, что это не дает ему ни малейшего преимущества в большой интриге, которую она начала плести, когда Джордж У. Буш в конце концов против воли выступил с concession speach.[18]18
  Прощальная речь (англ.).


[Закрыть]

Скорее наоборот. Комментаторы весьма одобрительно встретили распределение постов в новой администрации, восхищаясь тем, что госпожа президент предпочитала друзьям и верным сторонникам людей бесспорно компетентных и независимых.

Уоррен стал одним из них и ежедневно бывал в западном крыле.

Группа, которую он возглавил, входила в состав ФБР. Однако отчитываться Уоррен должен был непосредственно президенту, что вызвало серьезный конфликт с директором ФБР еще до того, как группа была полностью укомплектована. Такая процедура шла вразрез с традициями Бюро. В конце концов директор, разумеется, уступил, но радость Уоррена по поводу престижной миссии поостыла, когда он осознал, что его уже не считают целиком и полностью человеком Бюро. Какое-то время он даже подумывал об уходе. Но очень быстро понял, что это невозможно.

После 11 сентября 2001 года в ФБР произошли огромные перемены. Из полицейской структуры, сосредоточенной главным образом на борьбе с обычной преступностью внутри страны, Бюро стремительно превратилось в самый передовой отряд борьбы с терроризмом. Перестройка, на которую раньше ушли бы годы, была осуществлена за считаные недели. Буря патриотического энтузиазма захлестнула все государственные организации, ведомства и учреждения, мало-мальски связанные с национальной безопасностью. Этому процессу изрядно способствовали почти неограниченное финансирование и законодательная власть, оказавшаяся куда более гибкой, чем представлялось американцам до утренней сентябрьской катастрофы.

Образ врага изменился.

По-прежнему существовали страны, грозившие опасностью для самой могучей нации на свете. После упадка, а затем и развала Советского Союза страх перед традиционной военной агрессией практически сошел на нет. Но поскольку Америка блюла свои интересы по всему земному шару, было все так же важно пристально следить за недружественными народами и враждебными государствами, которые по идеологическим, экономическим или территориальным причинам могли бы выступить против США.

Такое слежение велось постоянно, и раньше и сейчас.

Однако 11 сентября атаку на США совершило вовсе не какое-то государство, так что и мишени для ответного удара фактически не имелось. Те, что захватили четыре самолета и превратили их в орудия убийства, были просто люди, одиночки. Разного происхождения, выросшие в разных условиях. И меж тем как политический аппарат президента Буша конструировал классического врага, связанного с пресловутой осью зла, и винил в случившемся страны и народы, Хелен Лардал Бентли не сомневалась, что люди, совершившие атаку, куда опаснее.

Именно потому, что они обычные люди, одиночки.

Не солдаты, мобилизованные в армию и, как во все времена, со страхом шедшие на смерть под знаменами отчизны, которую никогда уже не увидят. И место удара назначили не генералы, в сущности преследовавшие одни и те же цели, по какую бы сторону фронта ни находились: разбить противника, одержать победу, захватить территорию.

Новые враги Америки были одиночки – с сугубо индивидуальным опытом, силой и слабостями. Жили они не в каком-то одном месте, не в какой-то одной системе и политических заявлений о своих намерениях не делали. И воевать шли не по приказу, а по убеждению. Их объединяли не гражданство и не национальная принадлежность, но вера и неверие, ненависть и любовь.

Новые враги Америки были повсюду, и Хелен Лардал Бентли не сомневалась, что разоблачить их и обезвредить можно, только узнав поближе. Поэтому сразу после инаугурации она первым делом создала Behavioral Science Counter Terror Unit,[19]19
  Поведенческо-психологический антитеррористический отдел (англ.).


[Закрыть] поставив перед ним задачу претворить сухие факты и разрозненные сведения в живые образы. Психологи видят людей там, где вся остальная гигантская система национальной безопасности видит возможные атаки и потенциальные теракты, бомбы и высокотехнологичные устройства. Анализируя, вникая в суть и выясняя, что заставило людей разного происхождения и разных национальностей выбрать мученическую смерть в коллективной ненависти к США, Америка сумеет эффективнее предупреждать их акции.

Уоррен Сиффорд смог набрать в штат первоклассных профессионалов. Среди почти четырех десятков спецагентов, зачисленных в отдел, были лучшие profilers[20]20
  Профилисты (англ.).


[Закрыть] ФБР. Все они охотно согласились, все без исключения.

Однако сам Уоррен Сиффорд начал сомневаться.

Полтора месяца назад, когда к нему зашел тот спецагент с четырьмя листами бумаги в руке и поделился своими соображениями, Уоррен Сиффорд по-настоящему испугался, впервые за все пятьдесят шесть лет своей жизни.

Троянская атака никуда не вписывалась.

Ни с чем не согласовывалась. Не была ни броской, ни символичной. Она не создаст наводящих ужас, неизгладимых картин вроде тех, когда самолеты врезались в башни Центра международной торговли. Не будет людских толп, бегущих в слезах, в панике и отчаянии и запечатленных в незабываемых кадрах телехроники. «Троя» не окажет врагу услуги; и славы, хотя бы и извращенной, отсюда не извлечешь.

Остальная система изо всех сил старалась соединить с «Троей» «Аль-Каиду» или какую-либо из подобных ей организаций. Уоррен Сиффорд и его сотрудники резко протестовали. Это ошибка, упрямо твердили они. «Аль-Каида» действует не так. И мыслит не так. И наказать США желает вовсе не так. Поскольку же все, кроме президента, уже с самого начала косо смотрели на новый отдел, их, по сути, никто не слушал. После нескольких недель энергичных и целенаправленных, но совершенно бесплодных поисков связи с существующей террористической сетью всем волей-неволей пришлось признать, что группа Уоррена Сиффорда была права. «Аль-Каида» тут ни при чем. Поэтому разрозненные, скудные сведения перестали возбуждать интерес. Гигантская информационная система США получала тьму-тьмущую данных, требующих обработки и внимания. Вдобавок ежедневно в любое время суток поступала необозримая и беспорядочная информация о более конкретных атаках, и «Троя» отошла как бы на задний план.

Но Уоррен Сиффорд по-прежнему тревожился.

Как и госпожа президент.

И вот сейчас Уоррен лежал на кровати в номере норвежской гостиницы, чувствуя неприятное посасывание под ложечкой. В четвертый раз перечитал распечатку. Встал, прошел в ванную. Достал из кармана зажигалку и, держа бумагу над унитазом, поджег.

В первую очередь его тревожило ощущение, что ему втирают очки.

Смутное подозрение, что информация подброшена нарочно, мучило Уоррена уже не одну неделю. И сейчас, изучив документ, свидетельствующий, что сведения о структуре, которую он назвал «Троей», в течение последних суток шли потоком и были столь противоречивы, что уже вообще не поддавались трактовке, он вконец растерялся.

Огонь лизал бумагу. Черные хлопья падали на белый фаянс.

Если все подброшено, то речь идет об отвлекающем маневре. А в таком случае вполне возможно, что подлинной целью действительно была президент. И тогда они имеют дело с безликим врагом, о котором абсолютно ничего не известно. Это не Усама бен Ладен, не множество террористических организаций, базирующихся в…

– Быть такого не может, – громко сказал Уоррен, чтобы прервать собственные размышления. – Никто не располагает аппаратом, способным подбросить фальшивку такого масштаба. Вряд ли это деза.

От листка остался лишь маленький уголок, он бросил его в унитаз и спустил воду. Хлопья пепла все еще чернели на фаянсе, пришлось пустить в ход туалетную щетку.

Потом он вернулся к письменному столу, взял копию записки, найденной в президентском номере.

– We'll be in touch, – пробормотал он. – But when?[21]21
  Но когда? (англ.)


[Закрыть]

Он отбросил листок, словно обжегшись. Надо бы поесть.

Часы на телевизоре сообщали, что в ресторане вот-вот сервируют завтрак. За три минуты он свернул свою контору и запер кейс в шкаф. На столе остались лишь пачка цветной бумаги да три ручки поверх нее, как стойкие оловянные солдатики.

Один телефон он перед уходом сунул в карман. Хотя звонить, собственно, некому. Честно говоря, он толком не знал, кому вообще мог бы позвонить в таком случае.

2

Таможенник ословского аэропорта Гардермуэн прямо-таки глазам своим не верил. Оно конечно, эта орда американцев прибыла сюда спецрейсом, и тем не менее он отказывался понимать, как можно столь нагло пренебрегать безопасностью полетов и законами чужой страны.

– Прошу прощения! – Таможенник вскинул руку и вышел в коридор из-за стойки, где вот уж часа полтора умирал со скуки. – Что у вас здесь? – спросил он по-английски, с акцентом, вызвавшим у американца невольную усмешку.

– Это? – Под распахнутым пиджаком виднелся табельный револьвер.

Таможенник устало покачал головой. Вон их сколько, и у всех пиджаки под мышкой стоят бугром. Американцы напирали, намереваясь пройти мимо, однако таможенник растопырил руки и крикнул:

– Стоп! Минутку!

Новоприбывшие зашумели, а было их пятнадцать-шестнадцать мужчин и несколько женщин.

– No guns,[22]22
  Здесь: с оружием нельзя (англ.).


[Закрыть] – решительно сказал таможенник и кивком показал на низкую широкую стойку. – Положите оружие вот сюда. Станьте в очередь. Каждый получит квитанцию.

– Послушайте, – начал подошедший первым американец лет пятидесяти, ростом на голову выше маленького упитанного таможенника. – Наш прилет сюда согласован с норвежскими властями, и вам об этом наверняка известно. Насколько я знаю, нас должен встречать официальный представитель и…

– Это не имеет значения, – сказал таможенник и на всякий случай нажал под стойкой на кнопку, которая автоматически закрывала дверь четырьмя метрами дальше по коридору. – Здесь распоряжаюсь я. У вас есть документы на оружие?

– Документы? Послушайте…

– Нет документов, нет оружия. Становитесь в очередь, и я…

– Думаю, мне лучше поговорить с вашим начальником, – перебил американец.

– Его здесь нет, – ответил таможенник, глядя на него большими голубыми глазами и приветливо улыбаясь. – Давайте-ка побыстрее покончим с этой процедурой.

Американец повернулся к коллегам, которые уже явно сгорали от нетерпения, и что-то негромко сказал. Одна из женщин достала мобильник, быстро набрала какой-то номер.

– Мобильная связь тут не работает, – радостно сообщил таможенник. – Зря стараетесь.

Женщина тем не менее подождала, рассчитывая, что телефон оживет. Потом пожала плечами и безнадежно посмотрела на коллегу, который, видимо, был у них главным.

– Прошу прощения, но я должен заявить протест, – сказал американец, метнув на коротышку-таможенника такой свирепый взгляд, что тот не рискнул снова перебить его. – Судя по всему, тут произошел целый ряд нестыковок. Во-первых, норвежские коллеги не встретили нас у самолета, вместо этого нас привели сюда… в этот лабиринт, без сопровождения, не предупредив, куда, собственно, нужно идти.

– Вам нужно вон туда. – Таможенник кивнул на закрытую дверь.

– В таком случае будьте добры открыть. Предлагаю сделать это прямо сейчас. По вашей вине возникло досадное недоразумение, и мне это надоело.

– А я предлагаю… – сказал таможенник и с неожиданным проворством вскочил на стойку. – Я предлагаю вам выполнить мое распоряжение. Там, – он резко возвысил голос и показал рукой в сторону зала прилетов, – там командуют другие. Но здесь, в этом коридоре, у этой стойки, возле которой вы стоите, распоряжаюсь я. А мои инструкции гласят, что ввоз оружия в нашу страну, – он уже почти кричал, – без соответствующих документов строго воспрещен. Так что становитесь в очередь, черт побери!

Последние два слова он произнес по-норвежски. Лицо побагровело, он вспотел. Американцы переглянулись. Некоторые возмущенно заворчали. Женщина с мобильником снова – опять-таки безуспешно – попыталась вызвать подмогу. Прошло секунд тридцать. Таможенник слез со стойки, скрестил руки на груди. Минуло еще тридцать секунд.

– Ладно, – вдруг сказал главный из американцев и положил оружие на стойку. – Но будьте уверены, эта история не останется без последствий.

– Я лишь выполняю свою работу, сэр!

Таможенник широко улыбнулся. Без малого полчаса он выписывал квитанции, укладывал револьверы в пластиковые коробки и ставил их на стеллаж в глубине помещения. Закончив, лихо бросил два пальца к виску, нажал на кнопку и открыл дверь.

– Желаю приятно провести время, – сказал он и, не услышав ответа, засмеялся.

Он просто выполнял свою работу. Неужели непонятно.

3

Ингер Юханна проснулась с мыслью о работе. Лежала не шевелясь, щурилась от утреннего света. Может, все-таки не стоило брать еще год отпуска. Перед родами она как раз успела закончить научный проект, а нового не начала, поэтому ни университет, ни сама Ингер Юханна в общем-то ничего не потеряют, если она полностью использует законный двухгодичный отпуск. Так они с Ингваром и решили, поскольку их опасения оправдались и место в детском саду для Рагнхильд получить не удалось. Впрочем, еще когда только познакомились, оба они были вполне хорошо устроены и ипотеку могли выплачивать, даже имея только один источник дохода. Жили без затей, спокойно и хорошо. Кристиана делала успехи. Все было в порядке.

Она любила повседневную домашнюю рутину. Жизнь при детях шла в другом темпе. Готовить ей всегда нравилось, а за долгие утренние часы удавалось переделать массу дел. От услуг приходящей домработницы они отказались, но даже уборка стала частью задумчивого однообразия, которое Ингер Юханна научилась ценить. Днем Рагнхильд час-другой спала, и порой Ингер Юханне казалось, будто впервые за много лет у нее есть возможность по-настоящему подумать.

Замечательная жизнь. На некоторое время.

Хотя, похоже, оно уже кончилось.

При мысли о по-утреннему тихом доме Ингер Юханну вдруг охватило раздражение. Она прислушалась, рассчитывая услышать лепет Рагнхильд, но вспомнила, что малышка осталась у деда с бабушкой. Во всем теле какая-то непривычная вялость. Она медленно закинула руки за голову, перевернулась. Ингвара рядом не было.

Как правило, она спала не так крепко. Вечно просыпалась по нескольку раз за ночь, а малейший звук из детской в один миг поднимал ее на ноги.

Она быстро села. Тряхнула головой, затаила дыхание, чтобы лучше слышать. Но уловила только далекий рев автомобильного мотора, работающего на холостом ходу, да по-весеннему шальной гомон птиц на дереве под окном спальни.

– Ингвар?

Она встала, накинула халат и побрела на кухню. Часы на электроплите показывали 8.13. Кругом по-прежнему тишина. На столе недопитая чашка кофе. Еще теплая. Значит, Ингвар ушел недавно. Рядом с чашкой записка:

Милая!

Как ты понимаешь, я вынужден делать свою работу. Поскольку же ты не в состоянии подсказать мне уважительную причину для отказа, я должен выполнить приказ. Трудно сказать, когда я буду дома, ведь мне вообще пока неизвестно, в чем заключается эта работа. Позвоню, как только смогу.

Твой И.

Ингер Юханна допила остывший кофе. Ингвар будет у Уоррена связным. Она просила его отказаться. Пригрозила тем, что, как ей казалось, было для него сущим кошмаром. И все-таки он встал, пока она спала, тихонько выпил кофе и перед уходом черкнул простенькую холодную записку.

Она долго стояла с запиской в одной руке и чашкой в другой.

К родителям не переедешь. Мать впадет в истерику, а отец схватится за сердце, как всегда, если что не по нем. Ингер Юханна часто ловила себя на мысли, что родители любят Ингвара больше, чем ее. Во всяком случае, мать именно им хвасталась перед всеми, кто ее слушал. Тесть с тещей щедро дарили зятя вниманием, и ему, а не ей доставались похвалы, стоило Рагнхильд блеснуть новыми словечками и умениями.

«Вообще-то дома с ней занимаюсь я», – вздыхала Ингер Юханна, пряча досаду под улыбкой.

Сестра тоже отпадает. Мариина безупречность с годами разделила их, стала непреодолимой стеной. Сестра была хороша собой, прекрасно одета, бездетна. Уже при одной мысли о том, чтобы нагрянуть в квартиру на Акер-Брюгге с детской кашей и закаканными памперсами, у Ингер Юханны дух захватывало.

Она снова перечитала записку. Буквы расплывались перед глазами. Она смигнула слезинки, которые тихонько скатились по щекам, и утерла рукавом нос.

Вчера вечером, когда они пошли спать, она не сомневалась, что Ингвар все понял. Он молча лег рядом, и руки у него были горячие, сильные, какими она их любила. Ингвар догадался, что ей нужна защита и что Уоррена Сиффорда ни в коем случае и близко нельзя подпускать к надежной, привычной жизни здесь, на Хёугес-вей. Наверняка Ингвар понимал все это, когда гладил ее по волосам; в его глазах она словно бы прочитала, что он с нею согласен: присутствие Уоррена – угроза всему доброму, правдивому, настоящему. Потому и уснула так крепко.

А Ингвар взял и смылся.

Не принял угрозу всерьез. Не принял всерьез ее, Ингер Юханну. Ну что ж, она ему покажет, насколько все это серьезно.

Ингер Юханна собрала самое необходимое. Уложила в чемоданчик белье и кое-что из одежды для себя и младшей дочки на несколько дней.

– Кристиана побудет у Исака, – прошептала она, стараясь подавить слезы. Надо ехать за Рагнхильд, а мать мигом заметит, что у нее красные глаза, она всегда замечала малейшее душевное волнение. – Держись! – скомандовала себе Ингер Юханна и всхлипнула.

Она не знала, куда податься. И все-таки продолжала собирать вещи. В конце концов их набралось столько, что чемодан никак не хотел закрываться. Чертыхнувшись, она поднажала на крышку и сумела затянуть молнию.

Приют нужно искать у того, кто не полезет с расспросами, оставит ее в покое. Не у родных и не у близких друзей. Не может она поехать к людям, которые будут твердить, что она сущий ребенок и поступила крайне безответственно. Нет у нее ни малейшего желания и выслушивать прописные истины: мол, через день-другой страсти улягутся и Ингвара она не бросит, а потому можно хоть сию минуту вернуться домой. К болтушке Лине, лучшей ее подруге, ехать нельзя ни под каким видом: та немедля организует пирушку, свято веря, что вкусная еда, добрые друзья и обильная выпивка в два счета разрешат любую проблему.

Запирая входную дверь и чувствуя, что ветер по-прежнему холодный, хотя весь сад залит солнцем, она вдруг сообразила: есть одно место, куда можно поехать.

Она утерла слезы и через силу улыбнулась соседу, приветственно помахавшему ей рукой. Глубоко вздохнула, села в машину. Первым делом надо забрать Рагнхильд. А что соврать матери, придумается по дороге.

На душе у Ингер Юханны не то чтобы полегчало, но теперь она хотя бы знала, куда отправится.