Текст книги "Игнатий Лойола"

Автор книги: Анна Ветлугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   – Я говорил тебе: этот искатель истины предаст нас, как только запахнет жареным! Смотри! – Людвиг швырнул на стол какие-то листы. «О мятежном духе» – гласило заглавие. Он полистал. Там говорилось о большой опасности, исходящей от Мюнцера.

   – Нет, ты понимаешь?! – продолжал кипятиться Людвиг. – Он тут, видите ли, открывает глаза князьям! Предостерегает!.. Какая подлость! А ведь они когда-то начинали вместе!

   – Не думаю, будто это как-то особенно повредит Мюнцеру. Курфюрст посетил его проповедь и даже предложил напечатать её... к моему великому изумлению. Что ещё нового может сказать Лютер?

   – Фром-бер-гер! Ты ещё не понял? – теперь Людвиг возбуждённо мерил шагами пространство печатни. – Курфюрст не вдаётся в философские тонкости. Он доверяет этому виттенбергскому предателю! Теперь на нас выпустят войска, помяни моё слово!

   – Странно... Идея свободы, насколько я помню, вовсе не безразлична профессору, – принялся размышлять вслух Альбрехт, перелистывая труд, – но, пожалуй, то, что предлагает Мюнцер... Можно ли это вообще называть свободой, ты как думаешь? Людвиг, ты где?

Товарища не было ни в комнате, где стояли печатные станки, ни в коридоре за дверью. Студиозус даже выглянул в окно – никого. Махнув рукой, он продолжил чтение.

Появился Людвиг так же внезапно.

   – Быстрый ты, аки олень, – заметил Альбрехт, – разве можно исчезать без предупреждения?

   – Да встретил тут одного... с курса...

   – Из Виттенберга? – заинтересовался Фромбергер. – Правильно, откуда же ещё. Ты нигде больше не учился. И кого?

   – Этого... – Людвиг замялся, – ну... Ганса рыжего.

   – Рыжего? – удивился Альбрехт. – Не было у нас такого Ганса.

   – Ты забыл, наверное... ну, давай свои вирши.

   – У нас на курсе не было рыжего Ганса! – упёрся тот. – Зачем ты врёшь?

Людвиг вздохнул виновато:

   – Да не вру я, Фромбергер! Ну забыл я, как его зовут. Вижу – из Витттенберга. Бросился спросить, вдруг про моих скажет...

   – Ну и как?

   – Не знает он их. Но в городе, по его словам, всё спокойно... давай работать.

Альбрехт посмотрел на товарища недоверчиво. Хотя зачем тому врать?

Они принялись за работу. Сегодняшней задачей оказалось «разъяснение» так называемой Гейльброннской программы, вынашиваемой в бюргерских кругах. Она представляла собой проект многочисленных реформ. Все они сводились к разработке общеимперского законодательства. Предлагалось чеканить единую монету, утвердить единую систему мер и весов, отменить пошлины внутри Германии. Одним из пунктов стояла конфискация церковных земель.

   – Какие нам нужны вирши сегодня? – спросил Альбрехт, берясь за перо. – Любим мы эту бумагу или нет?

Людвиг задумался.

   – Сочини какие-нибудь осторожно-ироничные вирши, – наконец сказал он, – такие вещи ругать опасно.

   – А зачем это вообще ругать? Я не понимаю. – Фромбергер перечитал ещё раз. – Тут же всё правильно написано. Даже про церковные земли.

   – Затем, что крестьянам с этих правильностей ни жарко, ни холодно. Ты видишь здесь хоть слово про чинши? А про «посмертный» побор? У меня вот дед умер, так отец отдал хозяину треть наследства, да ещё и заплатил за «допуск к наследованию».

   – Хорошо-хорошо, не пыхти, сейчас напишу в мягкоуничижительном тоне, – согласился Альбрехт. – Ты прав, я всегда забываю про крестьян. А ведь у моей матери тоже родственники в деревне!

   – Вот именно, – пробурчал Людвиг. Задумался и прибавил: – Всё-таки сделай два разных стиха: в одном будем обсмеивать, в другом похвалим. Нам самим гроши получить нужно. Я пока не очень понимаю, в каком случае больше заплатят.

   – Не стыдно быть таким продажным? – Альбрехт оглядел товарища и добавил: – Ты по недоразумению затесался в ряды студиозусов, Людвиг. Да и крестьянин из тебя малоубедительный. Торгаш и есть торгаш. Продавец людских упований.

Людвиг собрал со стола лютеровский труд вместе с Гейльброннской программой. Сровнял в аккуратную стопку.

   – Не так всё просто, Фромбергер. Я хорошо знаю тех, кому нужны твои вирши. Там не только Мюнцер, как ты догадался. Все они – достойные люди. Но я всюду бегаю и всё выясняю, а ты только пишешь. Так кто из нас больше продаётся?

   – Ладно, убедил, – махнул рукой Альбрехт, – будет тебе два стиха.

* * *

Вскоре после этого разговора Мюнцер покинул Альтштадт. После выхода в свет лютеровского «Мятежного духа» он всерьёз опасался ареста. «Новый Гедеон» перебрался в имперский город Мюльхаузен и звал с собой Людвига.

Альбрехт не понимал, как его товарищ ухитряется завоёвывать расположение сильных людей. В Виттенберге Лютер выделял его более всех, несмотря на Альбрехтовы отчаянные попытки выслужиться перед любимым профессором. Теперь Людвиг ухитрился стать нужным Мюнцеру. С каким вниманием «Новый Гедеон» выслушивал его советы! Он бы с радостью сделал этого выходца из крестьян своей правой рукой, вместо монаха Пфайфера, да только пронырливый студиозус не соглашался.

   – Свою свободу нельзя продавать даже за идею свободы! – сказал он как-то Фромбергеру в таверне, потягивая пиво.

После ухода Мыюнцера они ещё некоторое время жили в Альтштадте. Держало их маленькое, но довольно важное дело. Один купец заказал стихи на рождение наследника. Счастливый отец желал видеть их выгравированными в окружении вензелей и ангелочков. Плату пообещал солидную, но придирался хуже инквизитора. То вензеля неблагородные, то ангелы глядят глуповато.

   – Это сияние невинности! – убеждал Людвиг, в который раз переделывавший эскизы. – Земные хитрости ангелам чужды.

   – Ты мне зубы не заговаривай, – басил купец, – я сыну над кроватью повешу. Он вырастет и спросит: фатер, о чём думают эти ангелы? А по их глазам видно: думать их не научили.

   – Не следует путать земной рассудок с небесной мыслью, – отбивался Людвиг, но переделывать опять пришлось.

   – Ну не умею я рисовать, как Альма! – жаловался он товарищу. – Везёт тебе: лепишь свои вирши, будто пирожки. То так, то сяк можешь за минуту переделать. А мне полдня размалёвывать.

   – У меня тоже голова пухнет. Одиннадцать раз переделывал. Еле угодил. Вот, послушай:

 
Сберись достойно приумножить
Всё, что соделал твой отец.
Но будет злата пусть дороже
Твой благочестия венец.
 

   – Все хотят благочестия... – вздохнул Людвиг, – да разве ж его купишь! Ладно, гравируем.

С неспокойным сердцем они принесли заказ в купеческий дом. Боялись: хозяин опять придерётся. Тот начал рассматривать гравюру, надувая щёки и заставляя студентов нервно почёсываться. Потом торжественно прокашлялся и вопросил:

   – Лучше, значит, не можете сделать?

   – Позвольте спросить, чем вы недовольны на этот раз? – поинтересовался Альбрехт, чувствуя, как внутри разрастается и крепнет желание убить привередливого заказчика.

   – Да вроде бы всё и нравится... Вроде бы! – со значительностью подчеркнул купец. – Впрочем, если не умеете лучше – оставим так.

Взяв работу, он выразительно посмотрел на студиозусов, явно побуждая их уйти.

   – А где наша плата? – напомнил Людвиг.

   – Плата... Ай-ай-ай! Чуть не забыл сказать. Нету сейчас свободных денег, подождите месячишко.

   – Знаешь что?! – Альбрехт подошёл к торговцу вплотную. Тот был большой, но грузный. Студиозус с огромными кулаками и разъярённым лицом выглядел намного опаснее.

Купец заморгал, якобы непонимающе:

   – Зачем руками размахался? Всё будет через месяц. Может, даже через три недельки.

   – Нам сейчас нужно, – сказал Людвиг спокойно, но твёрдо.

   – Нет у меня сейчас! – развёл руками заказчик. – Хотя подождите.

Он удалился за перегородку и вернулся с большим свёртком.

   – Вот вещички новомодные есть на вас, почти не ношеные.

Альбрехт увидел одежду своей мечты – куртку с многочисленными разрезами и цветными заплатами. Он мечтал о такой ещё в Виттенберге.

   – Вот, гляди какие! – купец с неожиданной ласковостью в голосе демонстрировал сборчатые рукава. Курток оказалось две. – Будете ходить франтами, а не захотите, всегда можно продать.

   – Такое старье никто не купит, – поморщился Людвиг. – Фромбергер! Они ветхие! Разве не видишь?

   – Где же ветхие? Совсем немножко, – Альбрехт не хотел расставаться с мечтой.

Они взяли куртки и покинули дом купца. Едва выйдя на улицу, Фромбергер тут же облачился в обнову.

   – Смотри, будто по мне шили, – сказал он, безуспешно пытаясь оглядеть себя со всех сторон.

Людвиг пробормотал нечто маловразумительное.

Они двинулись в путь. Почти сразу купеческая куртка попыталась развалиться, как предрекал Людвиг. Но на постоялом дворе нашлась одна проворная вдовая «кумушка». Статный голубоглазый студиозус очаровал её. Полночи она чинила ему модную одежду, с нежной улыбкой слушая его воинственный храп. Даже разрезала одну из своих юбок на заплатки.

Через несколько дней достигли Мюльхаузена.

Фромбергера, давно не бывавшего в больших городах, охватило пьянящее чувство свободы. Они с Людвигом шагали по аккуратно мощённым улицам, а те не кончались. Дома и соборы выглядели величественнее, чем в Альтштадте или в Айзенахе, а людей на улицах встречалось совсем мало, хотя стоял день. В воздухе висела таинственная значительность. Казалось: сейчас сам император выедет из-за угла и закажет хвалебную оду с вензелями. Звенящая безлюдная тишина будто подготавливала его торжественный выезд. Но вместо фанфар откуда-то из переулка послышался отчаянный крик.

   – Что это? – в ужасе спросил Альбрехт. Людвиг рванул его за локоть, подтащив к крыльцу, оплетённому хмелем.

   – Прижмись, не вылезай, – велел он. – Время теперь неспокойное.

Будто иллюстрируя его слова, послышался топот. Мимо них, затравленно оглядываясь, промчался ландскнехт в штанах и куртке с разрезами и складками. За ним мчались преследователи. Человек пять, вооружённых кто чем. Один размахивал палкой, с прикованным к ней цепью железным шиповатым шариком. Альбрехт видел такие в сарае у материной родни, но так и не удосужился запомнить название. Кто-то бежал с рогатиной наперевес, кто-то – с кинжалом, а последний, чуть отставший, тащил огромную ржавую косу. От свирепого вида этого косоносца Фромбергеру немедленно захотелось дать стрекача.

Людвиг разделял мнение товарища. Не сговариваясь, они попятились, давя спинами листья хмеля, в спасительный переулок. Не самый правильный поступок, как выяснилось. Их крадущиеся движения привлекли внимание. Мрачный косоносец внезапно остановился и крикнул:

   – Тут ещё один из них! Ловите!

«Почему один? Нас ведь двое», – вспыхнуло в голове у Фромбергера, пока он перепрыгивал через забор вокруг цветника.

«Зачем я бегу? Разве я вор?» – подумал он, мчась по переулку.

Но останавливаться было нельзя. Рядом, тяжело дыша, топотал Людвиг. Сзади настигали товарищи косоносца. Студиозусы изо всех сил ускорились. Погоня вроде бы отстала.

Они стояли в начале узкой улочки, криво взбирающейся на небольшой холм.

   – Не понимаю, что за наваждение? – задыхаясь, спросил Альбрехт товарища. – Зачем они бросились на нас?

   – Не на нас, а на тебя, модник, – зло ответил Людвиг. – Одеваться скромнее нужно. Люди революцию делают, а ты в бахроме разгуливаешь. Они тебя явно за какого-нибудь... сенатора приняли.

   – Меня? Да навряд ли. Видишь ли, сенаторы...

   – Тихо! – Людвиг сдавил ему руку. – Слышишь?

Переулок наполнился шумом погони. Появился несчастный ландскнехт. Как он здесь оказался – одному Богу известно. Видимо, кривые улочки сообщались самым причудливым образом.

Преследователи показались в переулке. Ландскнехт заметался и упал, споткнувшись о булыжник. Студиозусы рванулись было вверх, но остановились и попятились. С холма навстречу им мчался всадник.

   – Это его коняга! – выкрикнул незнакомец на скаку. Альбрехт почувствовал руки на своих плечах, и тут же его туго обмотали верёвкой. Безуспешно подёргавшись, он оглянулся и увидел связанного Людвига. Ландскнехт лежал на мостовой лицом вниз. Один из преследователей поставил ногу на его спину.

   – Он... на этой лошади... Пытался моих детей затоптать! – задыхаясь, прокричал незнакомый всадник. – Сейчас сам сдохнет под копытами. Отойди от него, Конрад! Но! Но! Вперёд, тварь!

Лошадь стояла, не желая топтать лежащего. Тот, не удерживаемый больше ничьими ногами, начал осторожно отползать.

   – Сахарным овсом он кормил тебя, шкура? – сидящий на лошади изо всей силы взгрел её кнутом. Животина покорно двинулась вперёд и аккуратно переступила через ландскнехта.

   – Конь не будет топтать лежащего, – заметил Конрад, покручивая в руках кинжал.

Вышел косоносец:

   – Не надо давить, не по-людски это всё же. Дайте я.

   – Нет, я! – заорал всадник. В руках у него оказался пистолет, которого Альбрехт ранее не заметил, испугавшись лошади.

Глаза ландскнехта расширились от ужаса. Он вскочил и бросился бежать, но Конрад прицелился и метнул оружие точно между лопаток беглеца.

Тот снова упал.

   – Подожди! Не лишай меня! – завопил всадник и выстрелил, но, судя по всему, напрасно.

Закончив расправу, бунтовщики вспомнили о связанных студиозусах.

   – А вы кто? – грозно вопросил всадник. – Всех честных горожан предупредили сегодня не соваться на улицу.

   – Мы странствующие студенты, – смиренно ответил Людвиг, – пришли в Мюльхаузен только утром. Откуда нам знать?

   – Мы приняли их за ландскнехтов или за людей бургомистра, – объяснил Конрад. – Куртка у него – сами видите. А главное, они увидели нас и – ну бежать.

   – Всё это подозрительно, – всадник оглядел пленников. – Киньте их пока в какой-нибудь подвал. Вечный совет с ними разберётся.

Людвиг произнёс спокойно:

   – Вы понимаете, кого хватаете? Мы гнём спины ради свободы для работающих и получаем такую благодарность...

   – Это где ж вы спины-то гнёте? – недоверчиво поинтересовался косоносец.

   – В печатнях, главным образом. Летучие листки читаете? Вот мы их и делаем.

   – Да листки и магистрат делает, и даже торговцы, какие побогаче. Удивили тоже!

   – Спросите кого-нибудь в печатне Вечного совета, – твёрдо сказал Людвиг, – я уверен: они слышали о нас и о наших трудах.

   – Смотри, про печатню знает, – шепелявя, пробормотал бунтовщик, вооружённый палкой с шариком. Альбрехт вспомнил: кажется, это была молотилка, только хитро усовершенствованная шипами. – Может, их бургомистр подослал.

   – Вот ещё! Ходить спрашивать! – раздался голос всадника. – В подвал, и дело с концом. Есть люди, которые быстро разберутся.

   – Слушай, а печатня-то здесь, за углом, на Клостерштрассе, – вмешался Конрад, – пойдём спросим.

Студиозусов поволокли вниз по улице. Всадник уехал в другую сторону. Труп ландскнехта так и остался лежать на дороге.

«Зачем Людвигу отсрочка? – думал Альбрехт. – Эти страшные люди быстро поймут, что их водили за нос, и разозлятся ещё больше».

Улица за углом вся заросла деревьями и кустами. Связанных пленников дотащили до неприметного дома песчаного цвета и втолкнули внутрь.

Там царил полумрак – из-за разросшихся веток, закрывших окна.

   – Вольдемар здесь? – спросил Конрад.

   – Я, – ответил немолодой человек в фартуке и очках. Согнувшись над столом, он сортировал литеры.

   – Знаешь этих? – Конрад показал на пленников. Тот покачал головой.

   – В первый раз вижу.

   – Наврали, стало быть, – мрачно сказал косоносец, снова берясь за косу.

   – А вы у художницы нашей спросите, может, она знает, – предложил печатник. – Альма, пойди сюда!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   – Хватит делать из меня дурака! – возмущался Альбрехт. – Я не верю в такие совпадения!

   – Не веришь и не верь. При чём тут я? – утомлённо, уже в который раз говорил Людвиг. – Я вообще тебя не понимаю. Так мечтал её найти и теперь недоволен?

   – Чему радоваться? Ты всё это время знал, где она, и молчал!

   – А вдруг нет?

Они пререкались при Альме, невозмутимо рисующей иллюстрации к календарю. Наконец она не выдержала:

   – Господа студенты, если вы дурно воспитаны – это ваше дело. Я спрашиваю другое. Вы собираетесь работать? Нам задали восставшего крестьянина. Его нужно восславить.

   – До вашего крестьянина я должен набрать «Защитительную речь» – напомнил печатник Вольдемар. – Мюнцеру не терпится обрушить её на голову профессору Мартинусу.

   – Он там осыпает Лютера всеми мыслимыми проклятьями. Называет: василиском, драконом, аспидом, архиязычником, архидьяволом и стыдливой вавилонской блудницей. Говорит: дьявол сварит его в его же собственном соку, – поспешно затараторил Людвиг, стремясь уйти от выяснения отношений.

   – Ладно, не дрожи! – примирительно сказал Альбрехт. – Пока мне здесь работы нет, пойду себя немного прогуляю, взгляну на башни стройные Мюльхаузена.

Альма возмутилась:

   – Почему это работы нет? Ты у нас сегодня вроде как за поэта, а не за наборщика. Гулять он собрался!

   – Не ходи, – предостерёг печатник, – сегодня опять будут погромы. Наши говорят – бургомистру не жить.

   – Зачем ты сказал ему, Вольдемар? – Альма пожала плечами. – Теперь он точно пойдёт. Будет храбреца из себя корчить.

   – Что значит «корчить»? – вскричал студиозус.

Разумеется, он пошёл бродить по улицам, причём всё в той же куртке с разрезами. Всюду стояла тишина, только со стороны ратуши долетали звуки молотов – видно, кто-то работал. Потом ветер донёс отголоски хорового пения.

«Вот и, слава богу, обошлось без погромов», – подумал Альбрехт. После того как на его глазах убили ландскнехта, идея свободы уже не вызывала в душе студиозуса бурного энтузиазма.

С чувством выполненного долга он вернулся в печатню.

   – Поздравляю, – встретил его Вольдемар, – у нас революционное правительство. Бургомистр бежал.

   – А чем там гремели у ратуши? – осторожно спросил Фромбергер. – Я не дошёл, ногу подвернул случайно, – добавил он, как бы между прочим.

   – И хорошо, что не дошёл, – печатник вытер руки о фартук, почерневший от краски. – Там опять убили кого-то. Людвиг забегал, рассказывал.

Фромбергер представил себе, как людей били молотами, и передёрнулся. Вольдемар, не заметив этого, продолжал:

   – Ещё статуи святых расколотили. Людвиг говорит: повсюду руки да головы каменные валяются. Жуткая картина. Теперь Томас, наверное, бургомистром станет.

Альбрехт молча кивнул.

Томас Мюнцер, однако, не занял пост градоправителя. Он исчез на несколько месяцев, оставив в Мюльхаузене свою жену Оттилию и помощника Пфайфера.

В городе воцарилась анархия. Горожане добились отмены всех налогов и поборов. Изгнали священников, опустошили дарохранительницы. Все кузнецы и ювелиры стали оружейниками, а жители заимели оружие и спешно учились пользоваться им. Крестьяне из близлежащих деревень, ездившие раньше на базар по воскресеньям, теперь снаряжали телеги для разбойничьих набегов на монастыри.

В холодном феврале 1525 года Мюнцер вернулся в Мюльхаузен и тут же занялся установлением нового порядка. «Вечный совет», бывший ранее названием небольшого тайного общества, стал официальным органом управления в городе. Сам «Гедеон» отказался от должностей, но посещал все заседания совета и объявлял, насколько то или иное решение соответствует «Божиему Промыслу» – то есть оставлял последнее слово за собой. На заседания он входил торжественно, нарядившись в длинную красную одежду из дорогого сукна. Это одеяние вкупе с отросшей бородой и нарочито плавными движениями придавало ему странный вид: где-то между ветхозаветным патриархом и сказочным волшебником.

Альбрехт, наконец, разобрался в мировоззрении своего... Кем был Мюнцер для студиозуса? Идейным вождём? Выгодным заказчиком? Ни то ни другое. Этот человек привлекал своей мрачной опасной силой. Он казался живым воплощением той самой идеи свободы, которая когда-то вырвала сына пекаря из семейного уклада честных Фромбергеров.

Верования «Нового Гедеона» не предполагали никакой церкви – ни плохой, ни хорошей. Не предполагали они и Христа. Этот пункт душа Альбрехта упорно не принимала. Студиозус мог сколько угодно смеяться над «жирными сковородками адовыми», но в минуты опасности его губы сами шептали: «Христе, помилуй». Мюнцер же призывал искать Бога в красоте природы и в человеческом разуме. Альбрехт считал подобное язычеством. А к самому язычеству относился как к устаревшей дикости.

Своими размышлениями он поделился с Альмой.

   – Не нравится мне ваш Мюнцер. Слишком похож на сову, – хрипло проговорила она, штрихуя углём на листе лодыжку очередного «Восставшего крестьянина».

   – При чём тут внешний вид! Ты не поняла меня, – Альбрехт даже опечалился. Неужели она такая же, как «кумушки» и «овечки»? Альма рассердилась:

   – Если не умеешь читать на лицах людей – зачем вообще заводить разговор о характерах?

   – Я и говорю: ты не поняла. Меня ведь интересует его мировоззрение, а вовсе не характер.

   – Фромбергер! – сказала она с интонацией Людвига. – Как-то ты ловко делишь человека. Тут у тебя характер, тут – мировоззрение. Не бывает. Человек един. У Мюнцера душа во мраке.

   – Странно слышать такое от девушки, которая... – он запнулся.

   – Которая не спит ночами и рисует виселицы, – хмуро закончила Альма. – Вовсе не странно, если подумать хорошенько. Ладно, Фромбергер, если про мюнцеровское ми-ро-воз-зре-ни-е, как ты говоришь, то оно мне тоже не нравится. Людям нельзя без церкви.

   – Я не понимаю, – пожал плечами Альбрехт, – ты внезапно прониклась нежными чувствами к попам? Ты человек или флюгер? Определись уж, племянница капеллана!

Она низко опустила голову, пряча вмиг покрасневшие глаза:

   – Я, кажется, ни слова не сказала о попах. Если бы некоторых из них казнили – я бы только обрадовалась. Но церковь – совсем другое дело. Людей нельзя распускать.

Отложив рисунок, она резко встала и выглянула в окно:

   – Ха! Лёгок на помине. Выйдем, Фромбергер, не хочу его видеть.

Из комнаты, где они находились, выйти можно было только в небольшой чуланчик без окон. Там хранились мешки с углём. Девушка скользнула в полумрак, студиозус последовал за ней.

Мюнцер вошёл не один, а с Людвигом. Их голоса слышались из прихожей, затем переместились в комнату.

Сидеть на мешках оказалось не очень-то удобно, но Альбрехт не замечал этого. Снова, как когда-то в замке курфюрста, он смотрел на Альму в сумерках, делающих её красоту неотразимой. Руки его сами оказались на талии девушки, он почувствовал головокружение. Оттолкнёт или нет? Она сидела неподвижно, будто статуя, и вслушивалась в разговор Мюнцера с Людвигом, происходивший за дверью. Похоже, он занимал её сильнее, чем объятья студиозуса.

   – Телеги... да, – говорил Мюнцер. Его голос звучал непривычно без фанатичного надрыва и подвывания, которым он в последнее время сопровождал свои речи. – Только смотря чем палить будут.

   – Тут важен образ, – услужливо прошелестел Людвиг, – гуситов они, помнится, не подвели.

   – Меня сравнивают с Яном Гусом. Это почётно, да-да.

   – Вот ваш «Восставший крестьянин», – Людвиг продолжал говорить тихо и с крайним почтением, – мы старались, как могли.

   – Кто рисовал? Ты или девочка? – спросил «Новый Гедеон». Альма напряглась, но Людвиг ответил совсем нечленораздельно.

Зашуршала бумага. Теперь Мюнцер тоже стал говорить тише:

   – Они собирают против меня какие-то силы. Я ничего не понимаю в этом. Но Бог будет с нами! Должен быть...

Уже и студиозус, увлёкшись подслушиванием, забыл обнимать девушку.

   – ...придётся, конечно, строить вагенбург – голос Мюнцера зазвучал удаляясь, – ты в этом разбираешься, ты ведь...

Хлопнула входная дверь. Они ушли.

   – Интересно, что это за вагенбург, и почему в нём разбирается Людвиг? – прошептал Альбрехт. Вместо ответа он вдруг почувствовал на своих губах дыхание Альмы, и все размышления мгновенно утонули в потоке страсти.

   – Тут есть кто живой?

Ах, как не вовремя послышался голос вернувшегося Вольдемара! Альма опрометью выскочила из чулана, на бегу схватив листок бумаги и кусок угля. Секунда – и девушка уже сидела за столом, сосредоточенно рисуя. Альбрехт посмотрел на неё через дверь чулана. Она ответила спокойным взглядом, с лёгким оттенком разыгранного удивления: мол, зачем ты туда забрался?

Студиозус посидел немного в печатне, послушал опасливые рассуждения Вольдемара. Печатника сильно испугало происходящее в городе.

   – Не сегодня – завтра князья придут в себя и пожгут всех. А кого не пожгут – тех вздёрнут, – бормотал он, протирая очки дрожащими руками.

   – Кого не надо, не пожгут и не вздёрнут, – уверенно сказала Альма, продолжая рисовать углём. Альбрехт скосил глаза и разглядел на бумаге чьё-то лицо, страшно знакомое, только он не мог вспомнить имя...