Текст книги "Игнатий Лойола"

Автор книги: Анна Ветлугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Шёл Великий пост. В замке курфюрста его соблюдали нестрого, Альбрехт испытывал от этого двойственное чувство – свободы и разочарования. Он хорошо знал, каким вкусным бывает мясо, когда ждёшь его сорок дней.

С Альмой теперь приходилось видеться часто. Он немного привык к ней и заметил, наконец, «дрожащие глаза», о которых говорил Людвиг. Действительно, зрачки время от времени делали неуловимое движение туда-сюда. Поначалу ему сделалось жутковато, но уже через пару дней он перестал замечать эту странность.

Как только они начали работать вместе над летучими листками, страстная влюблённость студиозуса прошла, уступив место товарищеской привязанности. Кстати, приносило это куда более приятные ощущения, чем мечтательные воздыхания. Дни теперь стали однообразно чудесны. Утром Альбрехт с Людвигом приходили к профессору, забирали новые наброски, появившиеся за ночь, оставляя взамен плоды своего труда – расшифрованные и аккуратно переписанные фрагменты. Профессор бегло просматривал и, если не находил очевидных ошибок, – забирал листы. Он передавал их для окончательной проверки ещё одному своему помощнику, немолодому и жилистому, всегда мрачно глядящему исподлобья.

Студенты же с пачкой черновиков удалялись в свою каморку. Там Людвиг садился за стол спиной к двери, с глубокомысленным видом подпирал кулаками подбородок и немедленно засыпал. В случае, если Лютер неожиданно заявлялся к ним за какими-нибудь уточнениями (а так происходило нередко), Альбрехт незаметно наступал под столом на ногу товарища, и тот успевал проснуться.

Людвиг обладал способностью ловко встраиваться в любой разговор, почти не слушая предыстории, поэтому профессор, похоже, не догадывался о дневном отдыхе своего переписчика. Сидение за столом стало для него единственной возможностью выспаться. Ночами он теперь постоянно пропадал в городе. Альбрехт знал, что Людвиг помогает своему кумиру, Томасу Мюнцеру, отождествившему себя с Гедеоном – сокрушителем идолов. Лютера Мюнцер презирал, называя «бездушной изнеженной плотью из Виттенберга». Ради Мюнцера и его идей Людвиг еженощно пробегал много миль, чтобы встретиться с членами какого-то тайного общества, развешивал листки, изготовленные Фромбергером и Альмой. Вероятно, совершал и другие дела, о которых не рассказывал товарищу.

Разумеется, на лютеровские переводы у него сил уже не хватало, но профессор был доволен и качеством работы, и объёмом. Почему так получалось? Людвиговскую часть редактуры тайно делала Альма, получившая с помощью своего дяди-капеллана хорошее образование. Дядю, однако, она ненавидела страстно и самозабвенно, а вместе с ним и всё духовное сословие. Альбрехт как-то раз попытался выяснить причину, но девушка оскорбилась, будто он спросил нечто крайне неприличное.

Альма занималась вычиткой всю первую половину дня, когда Людвиг честно отсыпался за столом. После обеда, по десять раз перепроверив свою, а зачастую и Альбрехтову работу, она брала свой неизменный поднос с кружками и приходила к студиозусам.

Кстати, им так и не удалось выяснить её статус. Одевалась она, как горожанка средней зажиточности, и никакой работы в замке, кроме подачи еды Лютеру и студиозусам, не совершала. В то же время опеку над ними она явно считала своей обязанностью. Рисовать ей нравилось больше всего. Говоря о рисунках, она оживала, переставала напоминать куклу и напускать на себя надменный вид.

На её подносе под кружками и салфеткой скрывались листы бумаги, украденные у Лютера. В комнате студентов имелась неучтённая бумага, но обокрасть человека, имеющего отношение к духовенству, было для Альмы делом чести. Девушка ставила поднос на стол, дабы у профессора, вздумай он заглянуть, не возникло вопросов по поводу её присутствия. Сама же брала тушь с кисточкой, которую хранила у студентов, садилась за стол и застывала, покусывая снежную прядку и ожидая заданий Людвига.

Летучих листков требовалось много и разных. За них действительно платили деньги, правда, сущие гроши. Альбрехту не удалось бы купить на них ни модный костюм с многочисленными разрезами, из которых бы вылезали складки шёлковой нижней рубашки, ни серебряное колечко Альме. Но им с Альмой не приходило в голову подозревать Людвига в утаивании гонораров. Ведь он объяснял, что платят крестьянские вожаки из собственных, весьма тощих карманов.

Какие темы нужнее в данный момент, Людвиг узнавал во время своих ночных похождений. Они условно подразделялись на три части: предостережения для богачей, чрезмерно угнетающих крестьян, картины радостной жизни, ожидающей бедняков, если они сумеют постоять за себя, и призыв к истреблению духовенства. Последние особенно радовали Альму. На эту тему у неё получалось рисовать выразительнее всего. Альбрехт сочинял стихотворные подписи к рисункам. Людвиг руководил.

Однажды, как обычно, они собрались делать листки. Приближалась весна. В открытое окно долетали запахи распускающихся почек и птичий гомон. Темой листков снова оказались «продажные попы». Альма нарисовала толстого маленького священника, которого держал вниз головой дюжий крестьянин. Изо рта церковного служителя сыпались монеты.

   – Неплохо. – Людвиг, наклонив голову, оглядывал её творение. – Крестьянину лицо подобрее сделай, упырь какой-то вышел.

   – Полагаешь, он с добрым лицом будет деньги вытрясать? – спросила Альма.

   – Разумеется. Он же светел и справедлив. В общем, как мы.

   – Позволю себе возразить: я не крестьянин, в отличие от тебя, – встрял Альбрехт, – и мне тоже не нравится исключительнейшее неправдоподобие твоего предложения.

   – Послушай, Фромбергер, – веско сказал Людвиг, – ты хочешь правды. Но её нет на свете. Каждый делает её под себя. У нас она такая, как я сказал. У нас с тобой, запомни. Потому как по сравнению с курфюрстом ты, дружище, ровно такой же крестьянин, как и я.

   – Так переделывать рисунок или нет? – сердито спросила Альма, щуря глаза. Альбрехт уже знал, что они у неё болят от света. К тому же, стесняясь белёсых ресниц, она их беспощадно красила, накладывая на каждый глаз, наверное, не меньше полфунта сажи.

   – Переделывай, конечно, порадуй народ, – велел Людвиг и добавил, с усмешкой поглядывая на Альбрехта: – Никогда бы не подумал, что простая служанка может так рисовать.

Альма вспыхнула:

   – Я не служанка, а племянница капеллана!

   – А может, ты врёшь? Племянницы обычно любят дядюшек, а не мечтают о виселице для них.

Она, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты. Альбрехт вскочил и грозно навис над товарищем.

   – Ты что сделал?!

   – Да не хотел я плохого! Просто интересно стало. – Людвиг уже жалел о своей маленькой мести за альбрехтовский снобизм.

   – Нет, ты скажи... – Фромбергер схватил товарища за плечи и начал медленно вытаскивать его из-за стола. Студиозусы неминуемо бы подрались, но Альма вернулась и произнесла бодро, хотя глаза её выглядели краснее обычного:

   – Давайте работать. Мы не должны ссориться, иначе вообще ничего не сделаем.

   – Хорошо. – Фромбергер отпустил товарища и послушно уселся за стол. При виде Альмы он становился кротким, как стадо ягнят. – Так что мне писать, Людвиг?

   – Что-нибудь о пиявках. Как попы-пиявки присасываются к честным крестьянам.

   – Присосались, как пиявки, попаситесь-ка на травке! – тут же выпалил Альбрехт.

   – Глуповато, конечно, но, может, и сойдёт, – сказал Людвиг.

Альма взбунтовалась:

   – Не пойдёт. Что мне к этому, корову рисовать? Терпеть не могу коров! Давайте лучше нарисуем виселицу. Это всегда впечатляет умы.

   – Альма, не усугубляй! – взмолился художественный руководитель. – Ты хочешь запугать людей? Все останутся дома, громить попов пойдёшь одна.

   – Проклятых пиявок мы скинем ярмо. В мир светлый грядущий откроем окно! – выдал Фромбергер.

   – Нет! – схватился за голову Людвиг. – Фром-бер-гер-р! Ты же занимался изящными искусствами! Что за жуткий стиль? И вообще эти пиявки мне уже надоели. Может, задать риторический вопрос? И упомянуть церковных иерархов. Простые священники всё же не враги своему народу. Кстати, к Господу можно воззвать, чтоб стало понятно: Бог и Римская курия – разные материи.

   – Ну ты и задал задачу! – Альбрехт почесал в затылке. – Это же не совместить никаким образом... хотя... а вот гекзаметр, хочешь?

«Боже, ответствуй, молю, для чего Ты создал епископа»?

Альма прыснула. Строгий цензор, однако, отклонил и этот вариант.

   – Ты что, Фромбергер? Ты для народа пишешь или для университетского диспута?

   – А по-моему, хорошо, – вмешалась Альма.

   – Вот! – торжествовал Альбрехт. – Девушке нравится! Чем она тебе не народ?

   – Всем! – отрезал Людвиг. – Она племянница капеллана.

После споров, чуть не дошедших до драки, очередной выпуск листка утвердили с таким текстом:

 
Зря ты, друг, вязал снопы
И трудился много.
Отобрали всё попы:
И зерно, и Бога.
 

Альма нарисовала тощего плачущего крестьянина с вывернутыми карманами. Монахи и священники со зверскими лицами тянулись к нему со всех сторон. Людвиг ещё раз оглядел творение.

   – Сойдёт.

   – Неправда это, – заметил Альбрехт, – разве они всё отбирают? Только десятину ведь.

   – Значит, будет поэтическое преувеличение, – отмахнулся Людвиг, – Фром-бер-гер-р! Чтоб поднять людей, нужны сильные выражения, а правда-неправда, поймут одни умники, вроде тебя. Всё равно соки из крестьянина выпиты до дна, не попами, так хозяевами. Ты забыл, сколько чиншей нужно платить ежегодно? Да ты и не знал, ты из ремесленников. А крестьян доят все, кому не лень, и постоянно. Захотел продать что-то – плати хозяину, женишься – плати, даже помрёшь – дети за тебя платят. Я вот ещё думаю... Альма! Пусть монахи реют над бедным крестьянином, аки коршуны.

   – Плохая идея, – возразила девушка, – люди с крыльями напоминают ангелов. Разве нам это нужно?

Людвиг посмотрел на неё уважительно.

   – Умная! Хоть и племянница капеллана.

   – А ты думал! – буркнула Альма, снова берясь за тушь.

Закончив работу, они не спешили расходиться. За окном уже смеркалось, но птицы продолжали щебетать, чуя близкую весну.

   – Ласточки уже прилетели, – задумчиво сказала Альма, накручивая на палец прядку, – лето будет жарким...

   – Это уж точно! – проворчал Людвиг, подразумевая грядущие беспорядки. Альбрехт смотрел на Альму не отрываясь. Сумерки притушили чрезмерную белизну волос и розовость лица. Теперь ничего не мешало её совершенству.

Посидев немного, она встала, собрала кружки на поднос и, кивнув студиозусам, ушла.

Людвиг аккуратно завернул пять экземпляров листков в чистую бумагу. Его снова ожидала неспокойная ночь. Альбрехт вышел в коридор проводить товарища, вернулся и, ёжась, залез иод одеяло. Всё-таки сыро было в замке курфюрста.

Он свёртывался калачиком, чуть ли не прижимал колени к подбородку – всё тщетно. Согреться не удавалось. Конечно, они ведь провозились над листками до темноты, и Альма забыла принести подогретого вина. Альбрехт задумался – не пойти ли к ней под этим благовидным предлогом? А если вина не будет – может, она сама согреет его? Со вдовушками так происходило всегда. С девицами, правда, дело обстояло сложнее, но... Тут он представил себе Альму, вдохновенно рисующую и рискующую собой ради крестьянской свободы. Ведь если их поймают – ей тоже придётся несладко. Ему стало стыдно.

Всё же Фромбергер вышел в коридор – вдруг встретит её? Там царил полумрак, чуть разбавленный чахлым фонарём, светившим откуда-то из-за угла. Студиозус сделал пару шагов и услышал усиливающееся бормотание, даже уговаривание. Потом раздался страшный грохот. Хлопнула дверь. Кто-то бежал по коридору. Фромбергер вжался в стену. «Дьявол! Дьявол!» – послышался крик. Альбрехт с трудом узнал голос своего профессора. Тот пронёсся мимо, не заметив студента. Затопотал по лестнице, ведущей на чердак.

   – Вот они, эти попы! – раздался злой шёпот за спиной студиозуса. Обернувшись, он еле различил в полумраке Альму. Она тяжело дышала, будто ей пришлось бежать.

   – Какой он поп? – также шёпотом возразил Альбрехт. – Он ведь борется с церковью. И всё же очень странно ненавидеть священников тебе, племяннице капеллана.

   – Совсем не странно, – отсветы факела жутковато плясали в её глазах, – хочешь, я скажу тебе... всё скажу? Никто здесь не знает... на самом деле я не племянница капеллана... не только племянница... В общем, он мне отец и дядя одновременно...

Фромбергер молчал, точно оглушённый.

   – Теперь ты понимаешь? – прошептала она. Альбрехт, сглотнув, кивнул и на негнущихся ногах пошёл в свою комнату. Потом сообразил: нужно бежать к девушке, быть рядом. Плохо ей, раз осмелилась сказать такое.

Её дверь оказалась заперта. Ни на шёпот, ни на деликатные постукивания никто не отозвался.

Альбрехт вернулся в комнату и не смыкал глаз до рассвета, хотя уже не помнил про холод. Он представлял себе разговор с Альмой. Она то казалась нестерпимо родной, то пугала до дрожи.

Наутро появился Людвиг – с рассечённой кожей под глазом, бледный и злой.

   – Что это? – спросил Альбрехт.

Тот поморщился:

   – Да сучок, чёрт его возьми!

   – Он, видимо, вырос на каком-нибудь столе в таверне или вообще на чьём-нибудь кулаке?

   – Не до шуток, Фромбергер, – отрезал тот. – Заметили меня. Пришлось убегать через лес. Теперь мне нельзя туда ходить, пойдёшь ты.

   – Куда... ходить? – опешил Альбрехт.

   – Куда-куда... Ты что, дурак совсем, не видишь, чем мы занимаемся?

   – Вижу, – упавшим голосом ответил несчастный студиозус. – Так куда мне идти?

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   – Придёшь к оружейнику на Вартбургскую аллею. Скажешь, что от Башмака, – хмуро напутствовал товарища Людвиг, – возьмёшь свёрток и отнесёшь на Домштрассе. У пятого номера есть таверна в подвальчике, там будет сидеть дед в зелёной шляпе. Ему скажешь: «Что-то кукушки в лесу раскуковались», он ответит: «Видать, лето будет жарким». Отдашь ему, посидишь немного после того, как он уйдёт, и возвращайся. Где дом оружейника, надеюсь, помнишь. Я тебе два раза показывал.

   – А листки брать? – спросил Альбрехт.

   – Не до листков теперь, – Людвиг совсем помрачнел. Хотел что-то добавить, но передумал.

Чувствуя в животе неприятный холодок, Фромбергер бодрым шагом вышел за ворота замка и начал спускаться по короткой тропе в город. Он торопился выполнить поручение товарища, стремясь как можно скорее объясниться с Альмой. Теперь ему казалось: он не сможет жить без неё.

Раннее весеннее утро встретило его знобкой сыростью. Вот и толстые липы Вартбургской аллеи. Молодые листики окутывали чёрные витиеватые стволы, подобно облачкам. Птичий щебет немного поутих. Видно, некоторые пернатые уже начали вить гнезда. Альбрехт впервые задумался о собственном доме. С Альмой. Она бы рисовала, он бы... а что бы он делал помимо Лютера? Даже хлеб печь, как отец, не научился. Вся эта чудесная жизнь у курфюрста призрачна, как роскошные дворцы фата-морганы. Ведь Лютер вне закона. Император Карл приговорил его к смерти, а курфюрст... насколько хватит его могущества противостоять верховной власти, если профессора всё же найдут?

Вартбургская аллея оказалась нескончаемой. Интересно, почему Альбрехт считал её короткой? И в какой её части, хоть примерно, искать дом оружейника? В их редкие прогулки по Айзенаху Людвиг столько всего показывал!

Побродив туда-сюда без всякого успеха, Фромбергер спросил прохожего: где на аллее находится дом оружейника?

   – Какого из них? – тот оказался словоохотлив. – Если Конрад, ружейный мастер, то ещё шагать и шагать. Если Ганс-доспешник – вон за спиной у тебя дом с пристройками. Ну а если Иоганн Михель, ложевщик, нужен – иди в сторону герцогского замка. Там слева увидишь забор с диковинной ковкой – то ли ветки, то ли змеи. Он самый и есть.

Ситуация выходила нелепейшая. Имени в памяти не всплывало. То ли студиозус забыл его, то ли ему действительно не говорили. Не желая выглядеть глупцом, он вернулся в замок курфюрста и сказал товарищу:

   – Не было дома твоего оружейника.

Тот выпучил глаза:

   – Как не было? Что тебе сказали?

   – Сказали: его нету.

Людвиг подозрительно прищурился:

   – Вот как? И кто же сказал?

   – Ну... женщина какая-то...

Лицо Людвига потемнело.

   – Женщина, говоришь? И как же она выглядела?

   – Такая... как это сказать... – Альбрехт запутался.

   – Фромбергер, – устало сказал Людвиг, – там не могло быть бабы. Даже если бы она забрела в оружейную мастерскую, ей никто бы не позволил отвечать посетителям. Зачем ты врёшь? Ты решил нас выдать? Думаешь, курфюрст тебе дворянство пожалует? Не надейся. А вот жизнь спокойная для тебя закончится. Я уж позабочусь! У меня, знаешь ли...

   – Нет, нет! – перебил Альбрехт. – Ты не то подумал... я адрес забыл и хотел...

Товарищ, всплеснув руками, покатился со смеху:

   – Ха-ха-ха! Ну и осёл ты, Фромбергер! Хорошо, что признался, – добавил он, резко становясь серьёзным, – а то несдобровать бы тебе.

   – Хватит пугать, – поморщился Альбрехт, – говори имя мастера и адрес.

Уходя, он снова подошёл к Альминой двери и поскрёбся. Ответом была тишина.

Второй раз он шагал по Вартбургской аллее с ещё более неприятным холодком в животе. Теперь он точно знал не только куда идти, но и зачем нужен его визит. Радости это не доставляло. Три седельных пистолета, которые он заберёт у оружейника и передаст деду в зелёной шляпе, должны сыграть важную роль в готовящемся восстании. Где оно готовится – Людвиг умолчал, зато подробно расписал сигнальные огни, с помощью которых крестьяне узнают о начале сборов. После того как они зажгутся – ничего уже не остановишь, и в одном, стратегически важном месте, отряд останется с вилами и серпами, без нормального оружия.

Он торопился. Уже много времени пропало из-за его оплошности. Деду, который ждёт в таверне на Домштрассе, нужно успеть довезти пистолеты.

Никакой мастерской по указанному адресу и в помине не было. Просто оружейная лавка, правда, странная. В ней продавались не только пистолеты, но и женские украшения. Студиозусу безумно захотелось купить что-нибудь для Альмы, но денег, как назло, совсем не было.

   – Значит, от Башмака? – седобородый продавец оглядел покупателя поверх очков. – А он-то сам почему не пришёл?

   – Заметили его, как он листки вешал, – объяснил Фромбергер.

   – Ай! Неужто в тюрьме? – всполошился лавочник.

   – Да нет, слава богу, в зам... – Альбрехт осёкся. Про курфюрста говорить не следовало, – в безопасном месте.

Продавец вроде бы ничего не заподозрил. Отдал студиозусу тяжеленный свёрток, прибавив:

   – Всё, как надо, с клеймом.

   – В смысле каком? – не понял тот. – Не фальшивое, что ли?

   – В смысле «оружие испытано». С клеймом отстрела. Никогда не слышал про такое? Эх ты, молодо-зелено!

В другое время Альбрехт обиделся бы и начал возмущаться. Сейчас ему больше всего хотелось поскорее завершить своё сомнительное похождение. Сухо кивнув, он покинул оружейную лавку.

Повышенное любопытство городской стражи к своей персоне он почувствовал спиной. Непроизвольно прибавил шагу. Напрасно. Его тут же окликнули.

Эй! Покажи, что несёшь?

Подавив мучительное желание броситься бежать, он подошёл к стражникам и развернул тряпку.

   – Дай сюда. Зачем тебе сразу три ствола?

   – Для братьев, – соврал Альбрехт, – разве я не могу купить подарки своим братьям?

   – И где живут твои братья?

Мысли студиозуса бешено завертелись. Выдумывать айзенахский адрес опасно. Названия близлежащих деревень он не помнил, да и стражники могли оказаться именно оттуда.

Он решил не выдумывать больше, чтобы не запутаться окончательно. Таланта к вранью у него не наблюдалось.

   – Из Виттенберга. Студент я.

   – Сту-у-дент? – они вроде бы удивились. Или заподозрили?

«Опять лишнего сболтнул», – понял Фромбергер и напустил на себя обиженно-рассерженный вид:

   – Да. Студент. Насколько мне известно, сие состояние не является противозаконным, равно как и ношение оружия, которое некоторое время назад стало дозволенным для людей моего сословия. «Зачем-то я с ними, будто с кумушками, разговариваю», – мелькнуло у него в голове.

Похоже, подобный тон действовал и на стражников. Они сразу начали говорить уважительней. Вернули пистолеты.

   – Обстрелянные, – одобрительно сказал один из них, указывая на клеймо.

   – Ладно, – позволил другой, – езжай к своим братьям. Как поедешь-то?

   – Да есть тут одна... оказия, – Альбрехт почувствовал, как краснеет. «Не умеешь – не ври! – зло подумал он. – Сейчас начнут выяснять про оказию!» Однако стражники потеряли к нему интерес. Заспорили о чём-то своём и свернули в переулок.

Подождав, пока они уйдут подальше, Альбрехт отправился на поиски Домштрассе. Здесь он уже не путался, таверну нашёл сразу. Но пустят ли без денег? Что за несчастливый день! Сначала забыть адрес, потом деньги! «Выкручусь как-нибудь, или я не студент?» – думал Альбрехт, спускаясь в подвал по скрипучим ступенькам.

Пивная оказалась из самых дешёвых, с неуютной обшарпанной залой. Ближе к вечеру в такие набивается столько народу, что обстановку уже не разглядишь. Сейчас только трое каких-то ремесленников сидели за самым дальним столом. Ни один из них не походил на деда в зелёной шляпе.

Студиозус попросил разрешения у хозяина подождать друзей за одним из столиков. Они придут и вместе закажут пива. Держатель таверны не возражал, и Альбрехт присел на краешек скамьи, за одним из столов, внимательно следя за происходящим.

Дед не появлялся. Уже и ремесленники, поев, ушли. Хозяин начал прогуливаться по пустой зале, неодобрительно поглядывая на студиозуса. К счастью, новые посетители отвлекли его, но ожидаемого старика среди них тоже не нашлось.

Видимо, что-то случилось, и дед уже не придёт. Может, его схватили? Людвиг ведь говорил: нужно принести пистолеты в таверну как можно быстрее, деду нельзя ждать. Без Людвига не понять, как действовать дальше. Альбрехт решил поспешить в замок за советом. Если идти достаточно быстро – есть шанс успеть ещё раз сходить в город до вечера.

В третий раз за сегодняшний день он появился на Вартбургской аллее. Теперь ему встречалось гораздо больше народу. Близился вечер, многие горожане уже закончили работу.

Он с трудом поднялся по крутой тропинке, запыхавшись от тяжёлого груза. Встал перед воротами замка, раздумывая, как лучше рассказать обо всём Людвигу.

   – Вот, значит, где живут твои братья! – послышался голос за спиной. Словно пружина щёлкнула внутри у студиозуса. Не оборачиваясь и не раздумывая ни секунды, он отпрыгнул в кусты и съехал по склону, изо всех сил прижимая к себе драгоценный свёрток. Судя по хрусту веток, его преследовали. Он заметался, выронил один пистолет. Поднимать не было времени. Перепрыгнув ручей, он бросился бежать через лес. На пути лежало огромное дерево, вывороченное бурей. Под его корнями, наполовину вытащенными из земли, образовалась пещерка, куда студиозус втиснулся с оставшимися двумя пистолетами и замер. Кусты хрустнули где-то в отдалении, потом затихли. Рядом запела птица. Альбрехт осторожно пошевелил затёкшей ногой. Пятясь задом, вылез из своего укрытия. Стал вспоминать, где выронил оружие. Обшарил в том районе все кусты, но ничего не нашёл.

Постоянно оглядываясь, он начал подниматься к воротам. Неподалёку от них рос огромный бук с раздвоенным стволом. Прячась за ним, он высунул голову – посмотреть, нет ли опасности.

Как хорошо, что он не вылез сразу! На дороге показались трое тех самых стражников, шедших из замка. Оживлённо переговариваясь, они двинулись вниз. Напуганный студиозус продолжал стоять за деревом. Прошло немало времени, прежде чем он снова нерешительно подошёл к воротам и столкнулся с выходящим оттуда Людвигом.

   – Идём, идём, Фромбергер! – быстро проговорил он сквозь зубы, хватая товарища за складку шаубе и таща с собой.

   – Куда ты? – не понял тот. – Уже смеркается. Не успеем вернуться.

   – Нам больше не надо сюда успевать, – утешил Людвиг. – Выгнали нас. С великим треском. Скажи спасибо, в тюрьму не посадили. Кстати, что это у тебя в руках? Почему не отдал пистолеты?

Альбрехт, не таясь, рассказал всё.

   – Я так и подумал, что ты к этому причастен, – мрачно сказал Людвиг, выслушав печальную повесть товарища. – Видимо, стражники доложились курфюрсту о подозрительном студиозусе, и хозяин лично пожаловал в нашу каморку. Не знаю, о чём он собирался говорить с нами, но я как раз разбирал эти наши несчастные листки, когда они с Лютером открыли дверь. Не повезло. Меня, собственно, ни о чём и не спрашивали. Magister noster за нас здорово вступился. Курфюрст сказал: не надо звать стражу, чёрт с ними, пусть идут на все четыре стороны. Вот так, друг мой.

   – А... Альма? – голос Фромбергера дрогнул.

   – А что? Её ни в чём не подозревают.

   – Да... – сказал Альбрехт. – Да.

«Она смертельно оскорбилась, – думал он, – а я так и не объяснился. И чем дальше, тем труднее будет разбить эту стену...» Людвиг тряхнул его за рукав:

   – Не куксись. Если суждено – обязательно встретишь её снова. А пока тебе нужно думать, как потерянный пистолет отрабатывать. Дорогая вещица-то. Думаешь, попросил прощения – и все забыли?

Они уже подходили к Айзенаху. В домах зажигались огни.

   – Не знаю даже, как мне отработать... – озабоченно признался Альбрехт. Людвиг посмотрел на него и ухмыльнулся:

   – Зато я знаю. Нашему «Новому Гедеону» очень нужны помощники, умеющие драться. Впереди большая война. Не только с попами, но и с курфюрстами.

В животе у студиозуса стало совсем холодно, но делать было нечего. Он храбро кивнул в знак согласия.