Текст книги "Боги, дороги и рыжие неприятности (СИ)"

Автор книги: Анна Князева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Боги, дороги и рыжие неприятности
Анна Князева

Глава 1

Об Исходе вы сейчас правды не найдете – даже Старшую Летопись переписали. Там теперь и про Великий Рубеж Времен есть, и про Десять Знамений с Семью Пророчествами, которые, якобы, этот день предвещали. Ну да, кто же признается, что величайшее событие, перевернувшее всю Империю, никто даже не заметил. Впрочем, иногда выдумки лучше правды. Уж поверьте той, кто этой правды на три жизни вперед наелся.

Поганый год был, с самого начала не задался: все Приболотье по весне под воду ушло да так, что до середины лета в огородах лужи стояли. Тут и до осени не надо ждать и так понятно – урожая не будет, а значит зиму наш поселок не переживет и пора искать себе местечко получше.

Этого селения и на старых-то картах не было, что уж о новых говорить, да и в имперских реестрах не числится: я потом специально проверяла. Между собой мы звали его Красильным Уделом. Земля в тех местах дрянная, дичи сроду не водилось, зато среди трясин попадались заросли красильной травы из которой, если все как следует сделать, можно сварить какую-нибудь «небесную лазурь» или там «изысканный багрянец», что по пять золотых за флакон идут. В хороший год мы везли на осеннюю ярмарку по семь бочек сырца – вонючей буро-зеленой жижи, которой до краски еще, как яйцу до курицы, – и этого хватало на сытую жизнь до следующего урожая. В плохие годы бочек получалось ровно вполовину меньше – только-только до весны перебиться. А бывали совсем ужасные годы и тогда в Удел приходил голод.

То недоброй памяти утро я встретила в блаженной полудреме на куче мешков в самом дальнем углу сушильни. Если бы кто меня тогда застал, то решил бы, что я просто отлыниваю от работы, но на самом деле пользы от меня тогда было, пожалуй, побольше, чем от целой толпы работников, дружно ворочающих тяжелые вязанки красильной травы. От них еще при развеске мокрой псиной слегка попахивало, а через каких-то два дня уже разило на пол-лиги против ветра. Тут и последний дурак сообразил бы: сопрел урожай. Из такой травы уже сырца не получится и лучше бы все это богатство сжечь, пока весь поселок не провонял, а сушильню перекрыть заново да побелить в три слоя, но на общем сборе решили – досушиваем и продаем как есть. Каково, а? Значит, сначала будем до последнего ворошить эту гниль, срывая спины, и ради чего? Если даже, милостью предков, найдется кто слепой, безносый да слабоумный, чтоб эдакий товарец ему втюхать, так ведь за сено больше шести серебрух все равно не дадут, а из них еще надо две на ярмарочный сбор отдать ну и страже столько же, чтоб не принюхивались лишний раз. Остатка не хватит и десятую долю того, что обычно закупаем для зимовки. И ладно бы работа легкая была, тогда можно было бы и рискнуть – две серебрухи все-таки лучше, чем ничего, но эти вязанки еще и тяжеленные, как я не знаю что. Когда-то в сушильню впятером ходили и то кто-нибудь непременно спину срывал, а в тот год как-то так вышло, что больше одного отрядить не могли никак. Очень уж мало нас осталось.

Если б я на эту работу не вызвалась, послали бы Хейнрика или Ярни, а они бы уж точно отлынивать не стали и, конечно, надорвались бы. Денег на лекаря у нас не было, а значит лечили бы их потом каленым кизяком и крапивой. Оно-то дешево и “предками проверено”, но ведь не помогает ни на мушиный клюв. Значит, все – готовь костер. Голодную зимовку и здоровые-то не все переживут, где уж больному... Вот так и получается, что я не просто так спала в сушильне – я жизнь человеческую спасала.

К тому же, тогда меня и посетила замечательная мысль. Свисающие с потолка вязанки травы вдруг напомнили мне картинку в одной старой книге, которую я как-то листала на ярмарке в Южном Порту. Сама по себе картинка была дрянная: горе-рисовальщик изобразил удивительный подземный лес так, что сразу видно было: он и в обычном-то лесу ни разу не бывал. И баллада под картинкой была не лучше – скучнейшее повествование о юноше бедном, но всячески прекрасном, благородном и премного талантливом, скромном, щедром и таком благородном, а к тому же еще не по годам мудром, безупречно воспитанном, музыкальном и... я уже упоминала, что он был невероятно благородным? Вот и сочинитель упомянул не меньше двух десятков раз – как видно, по числу золотых, которые славный Тидранди отвалил ему за труды. Так вот, возле картинки с лесом-из-сушильни было что-то такое: «Открылся изумленному герою, лес потаенный, что ветвями вниз стремился, корнями же пещеры свод оплел. И был сокрыт в лесу том удивительный колодец, что дать ответ мог на вопрос любой, но то неведомо герою было. Во тьму, однако, смело он шагнул...». Дальше без малого три сотни строк герой блуждает в потемках, рыдая о потерянном мече, потом натыкается случайно на тот самый колодец и занудно пытает его, верна ли брачным обетам оставленная дома юная жена. Дальше я тогда дочитать не успела, но и этого оказалось достаточно, чтобы заметить прилюбопытнейшую штуку: тот, кто все это написал, ухитрился вплести в поток стенаний и славословий описание пути героя, да такое подробное, что хоть сейчас на карту наноси и этот путь на самом деле существовал – я сама тот кусок, что от Старой Реки до Недоимок, раз семь прошла, когда мать подрядилась на весь сезон караваны с рыбой водить. А вот куда он дальше ведет – это я и собиралась проверить, как только случай подвернется. Вот это было бы приключение!

И вот тут-то мне и пришла в голову та самая Мысль и она была очень простая: да вот же он, случай этот, только что пониже спины не кусает! Еще одна голодная зима по колено в трясине мне не нужна, так не все ли равно, куда идти? Этот путь не хуже других, да и ведет на юг. Если и не найду ничего интересного, так хоть перезимую в тепле.

Следом за первой Мыслью пришла и вторая: раз всерьез надумала уходить, так и нечего время терять. До паромной переправы на Седой реке дней шесть идти, если, конечно, дороги не поменялись – как раз до сильных морозов проскочить успею. Пара монет у меня припрятана, на первое время хватит, а нет, так всегда можно в трактир наняться на день-другой. Котлы скрести я наловчилась так, хоть в гильдию котлоскребов вступай, самым главным Мастером. А за переправой, уже и до Южного побережья недалеко. Помнится, снега там вообще не бывает и можно хоть всю зиму ночевать в шалаше из веток, и всего за три медяка можно купить здоровенную рыбину, запеченную на углях и к ней...

Мысленно я была уже на полпути к океану, и тут меня ухватили за подол и чуть не сдернули на пол. Я заорала дурниной и рванула к двери под треск раздираемой ткани. С перепугу разглядела только желтые когти с пол-ладони длиной. И вот я уже снаружи, что есть сил дергаю разбухшую от влаги тяжелую створку и ору уже от радости, когд она, наконец, поддается, с маху впечатывается в косяк,отрезая от опасности – и только потом вспоминаю, что засов-то зимой сняли, когда от мороза скоба треснула. А на место его никто так и не приделал...

И тогда вместо того, чтобы бежать со всех ног к поселку, я подперла двери собственной спиной, покрепче уцепилась руками за косяк и зачем-то зажмурилась. До сих пор стыдно. Будь эта тварь чуть тяжелее – снесло бы меня первым же ударом, да еще и о стену приложило бы так, что и добивать не надо – с бревен соскребай да ешь. Но мне, вроде как, повезло: руки чуть из плеч не выскочили, но я устояла. Ну, почти... Лапу высунуть этот гад все-таки сумел и когтищи проскребли по доскам в каком-то волосе от моего виска. От ужаса я взревела раненным ящером и с такой силой налегла на дверь, что чуть не перерубила эту мерзость пополам, а тварь хоть бы пикнула! Вот тогда-то я и сообразила, кто пытается меня сожрать. Ну и заодно, как этой пакости удалось ко мне подобраться и не раскашляться от вони. Это ведь очень просто, если не дышишь.

И так я тогда на себя рассердилась, что прямо сама бы себя придушила с превеликим удовольствием. Столько визгу из-за какого-то упыря! Да если б не вонь от травы проклятущей, я б эту дрянь за пол-лиги учуяла. Теперь ведь не отстанет, если не упокоить как полагается, а для этого надо ему череп разбить. Было бы чем.

Я завертела головой, высматривая что-нибудь потяжелее. Засов сгодился бы, да уж очень неудачно лежал – самую малость не дотянуться. А дверь отпустить – так тварь тут же в меня вцепится. Убить, конечно, не успеет, но потреплет изрядно, а пасть у нее грязнее столичной помойки, любая царапина гнить будет полгода и шрамы останутся такие, что...

И только я успела подумать, что пес бы с теми шрамами – все равно не первые и не последние, – как дверь снова толкнули. Не сильно, будто примериваясь, но даже от этой малости плечи прошила такая боль, что ясно стало: не удержу. Резко выдохнув, я бросилась к засову, как пьяница к первой утренней чарке. Целую вечность проклятая железка не поддавалась, будто корнями в землю вросла – только скользила бесполезно в руках да рвала ладони щербатой кромкой.

Поминая добрыми словами кузнеца, сотворившего это орудие пыток, и всю кузнецову родню до седьмого колена, я едва успела развернуться туда, где под визг петель в дверном проеме уже поднималась во весь немаленький рост голодная тварь. Неловкий замах – и засов врезался прямо в жадно разинутую пасть, отбросив чудище назад, в темноту.

Настоящий герой тут же бросился бы добивать поверженного врага, или хоть убедился бы, что тот и правда издох, да только из меня герой, как из ящера вышивальщица. Меня тогда и на то, чтоб дверь прикрыть не хватило – так и замерла где стояла, прислушиваясь. Сердце грохотало так, что и конный отряд на марше заглушило бы, не то, что шорох мертвых ступней по земляному полу. А ведь эти твари часто в стаи сбиваются, особенно под зиму. Остальные давно в окошко выскочили и сейчас подбираются со спины?

Между лопатками тут же зачесалось, как от чужого недоброго взгляда. Терпела я долго, целую вечность. Или это только показалось? Не важно, главное, что все-таки не выдержала и обернулась. И сразу пожалела, что вместо упыря в сушильню не пришло умертвие. Или шайка людоедов, или костная гниль во плоти, или... да что угодно, только бы не видеть перед собой тонкую, почти детскую фигурку, укутанную в плащ нестерпимой белизны. Слабая надежда, что это все чья-то злая шутка, скорчилась и сдохла в жемчужном сиянии под нежный перезвон тысячи серебряных колокольчиков.

Божественная Госпожа, Величайшая и Светозарная, явила мне свой блистательный лик. Предки милостивые, да за что же мне такое?

Мысленно возблагодарив так вовремя подогнувшиеся колени, я почтительно склонила голову и приготовилась внимать. Если хоть что-то из россказней о Божественной правда, то внимать мне придется долго. Очень, очень долго.

– Приветствую тебя, дитя! Услышь слова мои и возрадуйся, – поплыл в морозном воздухе божественный голос, флейтой вплетаясь в ту причудливую мелодию, что вызванивали колокольцы. В моей бедной голове тут же загудело, как в дырявой бочке на ветру. Цветочный аромат накатывал тяжелыми волнами и смешивался с «ароматом» из сушильни в нечто непередаваемое. Разорванная юбка мало спасала от холода и колени уже потихоньку примерзали к земле. Но что Светлейшей до моих печалей?

– Время близится! – вещала она, простирая тонкую руку в сторону реки: – Грядет та, что изменит судьбу этого мира, сполна испившего горькую чащу страданий и молящего о милосердии. Сказано было: на исходе восьмой луны явится Избранная, отринувшая все, что знала прежде, чтобы даровать гибнущему миру надежду. И принесет она спасение и процветание, и насытятся голодные, и всякий болящий получит исцеление и скорбный думами утешен будет, и прольется живительный свет на исстрадавшиеся нивы, и золотой стеной поднимутся колосья, и тучные стада...

Слова сливались в чарующее журчание и меня несло этим потоком, укачивая на волнах, куда-то далеко-далеко, где вечное лето и нивы, и стада, и нет ни печалей, ни болезней, ни самой смерти.... Умеет Богиня голову заморочить, этого у нее не отнять. Перед глазами уже вздымался частокол колосьев, могучих, будто боевые копья, а между ними чеканили шаг легионы белоснежных барашков, стройным хором распевающие нечто радостное и героическое. До сих пор стыдно, как вспомню: мне еще и приказать-то ничего не успели, а я уже подпрыгивала от нетерпения и желания услужить.

Тут под правую коленку подвернулся острый камешек, и радостное наваждение слетело, будто и не было его. Ветер снова стал холодным, земля твердой, а будущее пугающим и туманным. Зато вернулась способность думать. И первая мысль была такой: бараны – это просто замечательно, но я-то здесь при чем?

– ... ибо лишь чистая сердцем достойна стать проводником Избранной на пути ее Предназначения, дабы в день Перехода достигла она Храма и свершилось предначертанное! Лишь верность слову и... – возвестила Лучезарная, будто в ответ на вопрос, который я, конечно же, не произнесла. И, хоть многое сразу прояснилось, а легче не стало.

Ну да, с богами всегда так.

Значит, какая-то «Избранная» вот-вот объявится неподалеку, а проводников в нашей глуши не так чтобы много. Вот только я и есть. Значит, мне и вести эту «надежду гибнущего мира», да не куда-нибудь, а в Храм, а Храм в столице, а до столицы при самом удачном раскладе не меньше седмицы добираться, но успеть-то надо до начала Перехода, то есть за десять дней, считая и этот. Веселого мало.

С дорогами тогда пес знает что творилось, а толком разузнать что да как мне было неоткуда – в гильдии я к тому времени уж лет семь, как не появлялась. Не до того было. Карту я, конечно, старалась содержать в порядке и на каждой ярмарке доводила пришлых караванщиков до икоты, занудно выспрашивая о новых ориентирах, но...

– ... многие опасности ожидают вас, ибо велики силы тех, кто захочет помешать Избранной завершить предначертанное. Помни же, дитя: тебе доверена надежда нашего мира, столь же хрупкая, сколь и драгоценная и беречь ее предстоит больше жизни, оберегая от всякого зла. Знай же: прислужники тьмы коварны и множество их неисчислимо! Каждый встреченный тобой может таить в сердце недоброе. Храни же в тайне все, что открыто тебе. Ни человеку, ни духу, ни зверю неразумному не открывай ни пути своего, ни цели. Лишь так сумеешь ты...

Она все говорила и говорила, а я уже вовсю строила планы, прикидывала расходы и решала, что из вещей в пути пригодится, а что можно бросить тетке на разграбление. Возвращаться-то я при любом раскладе не собиралась.

Даже удивительно, насколько быстро я тогда примирилась и с предстоящей дорогой, и с навязанной мне ролью, и даже с тем, что ничем хорошим все это все не закончится. Даже азарт разобрал – от безнадеги, не иначе. Подумаешь, полчища врагов! Пусть еще побегают за нами по дорогам. И, собственно, почему «за нами»? Меня-то уж точно искать никто не будет, я же никаким боком не Избранная. Пес с ней, с картой – до Забредней и так доеду, там проверю дорогу до Пристанища, а уж оттуда в караван напрошусь. Кто ж откажется от лишнего проводника, особенно если он денег не просит. А что сундук у проводника непомерно большой, так что ж такого? Может, к родне едет, гостинцы везет. Дырок только надо будет в сундуке наделать, чтоб не задохнулась в пути надежда наша хрупкая. Жаль, конечно, хорошую вещь портить, но что такое сундук по сравнению с целым миром?

– ... слова мои? – недовольно возвысила голос Светлейшая Госпожа и взглянула на меня так, что я который уж раз за это утро почувствовала себя дурой. Совсем уж дремучей, беспросветной и, к тому же, отвратительно воспитанной.

– Как прикажет Лучезарная, – брякнула я наугад и почтительно поклонилась, коснувшись лбом земли. Ни к чему злить богиню раньше времени.

Успею еще.

Светлейшая, между тем, уже направлялась куда-то в сторону реки, равнодушно бросив через плечо: «Время!». Пришлось догонять.

***

О реке Раннвейг легенд и песен сложено столько, что и за три дня все не перепеть. И шириной-то она морю не уступит, и в глубинах-то ее сокровища несметные таятся, и воды-то ее столь чисты, что стада диких буйволов пробегают сотни лиг, мечтая припасть к живительной влаге. Чушь дикая. И река то уже давно не река, а так – заиленная узкая протока, уныло плутающая в камышах и пропадающая среди болот, и «глубин» там жабе по колено, а таится в них только черная липка грязь, смердящая тухлыми яйцами, а уж припасть к великой и могучей Раннвейг не рискнул бы и дикий кабан, мучимый кожеедами.

Богиню ни вид, ни запах знаменитой реки, как видно, не беспокоил. Стоя рядом со мной на берегу, она вглядывалась в зеленоватую воду так, будто видела перед собой ту самую Раннвейг из легенд, гордую и прекрасную. А может, просто отражением своим божественным любовалась, почем мне знать?

Я тоже посмотрела в воду и досадливо поморщилась. Стылый осенний ветерок с одинаковым бесстыдством задирал и белоснежный плащ богини, и мой оборванный подол, вот только у Светлейшей богато расшитое платье выглядывало, а у меня – рваные чулки и сбитые грязные колени. И в таком вот виде я предстану перед будущей спасительницей мира! Куртка по швам расползается от старости, меховая оторочка капюшона вся в проплешинах, вышивка лохмами висит, а из капюшона косы растрепанные торчат и лицо непонятно чем перепачканное. А сапоги! Мужские, здоровенные, да еще и голенища веревками подвязаны, чтоб не сваливались. Красавица! Хоть портрет пиши, да в столицу его, к Императору. Как раз сгодится вредителей из Храмовых садов гонять.

Не то чтобы меня это так уж сильно заботило, но все же...

– Она близко...– прошелестела Богиня чуть слышно, то ли Великой Раннвейг, то ли хмурому осеннему небу, но уж точно не мне.

Я завертела головой, ожидая увидеть.. ай, да не знаю, что! Хотя бы золотые Врата, что вот-вот распахнутся под завывание труб и грохот барабанов и выйдет оттуда воительница, сильная и прекрасная, как Рагнхильд Разящий Клинок. Нет, лучше пусть едет верхом на огромном белоснежном жеребце... ну, или кобыле, все равно, только чтобы с золотой гривой! А еще, еще...Как там было то? "Сияние ее доспеха солнце затмевает, и алый плащ по ветру реет, будто знамя, и сотни тысяч воинов ее приказа ждут..." Ну а что, вон в легендах у самого захудалого героя есть стотысячное войско, а у тех, кто посильнее, так даже стосотентысячное. Чем наша Избранная хуже? Путь тогда стостостосотентысячное, мне не жалко!

Настоящее явление последней надежды обреченного мира, спасительницы, хранительницы, и прочая и прочая, я чуть было не пропустила. Ай, было бы на что смотреть! Обидно даже стало, как будто обещали праздничное шествие с факелами, а пришел патруль городской стражи. Вместо золоченых врат – еле заметное дрожание воздуха, вместо труб и барабанов – тихий хлопок, будто сушеный рыбий пузырь ножом проткнули. Ну и Избранная не лучше: тощая и бледная, будто травинка, в подполе выросшая. От воительница в ней разве что рост был, а остальное вообще никуда не годилось. Ручки тонкие – такими и ложку-то, наверное, держать тяжело, куда уж за меч хвататься. Ножки как у жеребенка новорожденного. Тельце худенькое, вот-вот посредине переломится... А волосы! Ярко-рыжие с алыми и золотыми прядями, как дикое пламя на закатном ветру. В нашей глуши дитя с эдаким костром на макушке еще в колыбели удавили бы по-тихому, чтоб беды не накликать. Да и в столице, пожалуй, тоже. А наряд! Тут лоскут, там оборочка, а посередке ремешок да тесемочка. Мне даже любопытно стало: из постели бедняжку вытащили мир спасать, или у них это непотребство за одежку сходит?

– Приветствую тебя, Избранная! – поплыл меж тем над водой божественный голос и невыразимая скорбь звучала в нем. Плавным жестом Богиня обвела неприглядный серый берег, стылую воду и затянутое низкими тучами небо: – Узри же, что стало с некогда щедрым и прекрасным миром! Тоска и агония овладели им, и...

– Вижу, не слепая, – перебила вдруг наша будущая спасительница. – Не Монте-Карло и даже не Геленджик. И че?

– ... и лишь одно вселяло надежду в измученные сердца обреченных его обитателей, – как ни в чем ни бывало продолжала Светлейшая: – Предначертано было: в час величайшей скорби явится та единственная, чья сила и чистота вернет надежду гибнущему миру...

И как тут не поразиться ее терпению? Вот это я понимаю, Божественное Чудо!

– А покороче никак нельзя? – снова влезла единственная надежда, капризно надув и без того пухлые губы, – Я тут, как бы, замерзла уже! Бла-бла, мир в опасности, бла-бла, я Избранная и должна его спасать. Стандартный набор, короче. Ты можешь нормально по пунктам мне сейчас разложить, чего делать надо и что мне за это будет? Дальше я как-нибудь сама разберусь, не дура.

– ... и предсказано было, что в день Перехода отворятся Врата Богов и зло будет исторгнуто из этого мира навеки, – Лучезарная и не подумала прервать речь: – Знай же, Избранная, что лишь тебе под силу отворить эти врата. Дорога твоя будет полна опасностей, но не страшись, дитя, ибо милость моя пребудет с то...

– И чего, и это все, что ли? – фыркнула будущая спасительница мира, – Миссия-шмиссия, какую-то дверку открыть. Ай, ладно, по фигу. Раньше сядешь раньше слезешь. Веди, Мак-Дак! Или как там? Ну, в смысле, показывай уже, чего там открывать надо.

Чтобы не расхохотаться в голос, мне пришлось пребольно ущипнуть себя за руку. Что за прелесть эта Избранная! Сразу видно – воспитана как следует. А уж внимательная какая, просто чудо. Сокровище! Так и просится в сундук...

Богиня недовольно скривила рот, будто пива прокисшего хлебнула, но окорачивать нахалку не стала. Вместо этого сделала мне знак приблизиться:

– Узри же, Избранная, вот проводник твой на пути Предназначения, – божественная рука невесомо коснулась моего рукава, будто пылинку смахнула. Я едва удержалась, чтобы не отпрыгнуть с воплем – таким холодом от божественной руки повеяло. Куртка насквозь промерзла в момент. Избранная как раз успела оглядеть меня с головы до ног и недовольно поджать губы, но сказать ничего не успела – Сиятельная Госпожа уже махнула рукой, словно муху прогоняла:

– Все дела здесь ты должна завершить до полудня. Иди же!

И я бегом припустила по петляющей между камней тропе, очень уж хотелось поскорее оказаться подальше от богини и ее дурно воспитанной Избранной. Тянуть с отъездом аж до полудня? Ха, нашли дурочку! И так время упущено, а еще помедлить, так последний караван уйдет за перевал и будем мы с деликатнейшей из смертных вдвоем карабкаться в горы наперегонки с метелью.

Интересно, почему мир никогда не спасают на юге, где теплое море, сладкие фрукты и восхитительно готовят рыбу на углях?

Глава 2

Спроси любого проводника, с чего начинается путешествие и он ответит: с ритуала единения. Я тоже отвечаю именно так, хоть и считаю этот ритуал глупостью. Ничего трудного в нем нет, но и приятного тоже мало: отправляясь в путь, проводник «дарит дорогам частицу себя» и взамен дороги «принимают его». Ну да, подарить частицу себя значит отрезать что-нибудь не слишком нужное и бросить на дорогу, тогда, якобы, ничего плохого с тобой в пути не случится. Чушь собачья.

Не бывало еще проводника, ступившего на дорогу без этого ритуала, и при этом хорошо если трое из пяти до цели дойдут. Не потому, что кто-то там пожадничал и маловато отрезал, уж поверьте: сама видела, как Вемунд Быстрый Шаг правую руку себе отрубил. Ну, не всю, конечно, а только кисть, но все равно зрелище было то еще. Ух и орал же он! И все равно не дошел куда хотел, да и вообще никуда он не дошел. А вот моя мать, «дарившая» пару капель крови из надрезанного пальца, всегда приходила куда надо, точно в срок и редкого кого теряла в пути. Вот так то.

Как бы то ни было, отлынивать от ритуала я не собиралась. Если и судьба на дороге пропасть, то хоть упрекать себя напоследок не буду, что не все сделала, что могла. И вообще, зря что ли столько лет с теткой из-за дедова ножа воевала?

Откуда в нашей семье взялся этот нож дед толком и не помнил, зато любил рассказывать, как еще мальчишкой стащил его у прадеда, чтобы принести в жертву предкам соседскую бодливую козу, а потом добрых две седьмицы спал только на животе. Вещица и впрямь любопытная: на костяной рукояти еще угадывается резной узор, а лезвие из отличной стали, хоть и сточено изрядно. Да и ножны необычные – не поясные и не засапожные, а с ремешком длинным, чтобы на шею вешать.

Такие вещи, вроде как, старшему внуку передавать принято, но достался нож почему-то мне, в обход старшей сестрицы и многочисленных теткиных сыновей. Ох, что было! Милые родственники крик подняли такой, что до сих пор эхо гуляет. Особенно тетка старалась. И подлая-то я, и беспутная, и к немощному старику в доверие втерлась, и сокровище семейное без спросу украла, и как меня еще земля носит, гадюку. Мне только и оставалось, что громко шипеть тетке в лицо при встрече, да нож прятать, хоть и нужен он мне был, как той гадюке перчатки. До этого самого дня.

Забрав нож из тайника под крыльцом, я зашагала к воротам, на ходу расплетая косы и костеря во все корки ритуал треклятый, чтоб его собаки драли. Бегом я бы до ворот быстрее добралась, но в наших краях просто так никто не бегает. Так уж повелось: малышня может носиться хоть целыми днями, но если бежит кто из взрослых, то хватай в одну руку топор, а в другую ведро с водой и беги следом. Вот это хороший обычай и жизней он спас немало.

В каждом Доме Гильдии описание Ритуала Единения над входом выбито, чтоб чаще перед глазами мелькало и крепче в памяти засело. Начинается оно так: «Спиной к дороге обратись, ты голос сердца терпеливо слушай. Лишь только он дорог границу обозначит – немедля с нею линию средины тела совмести». Мать говорила проще: «каблуки на дороге – мыски еще дома». Она вообще никаких голосов сердечных не слушала, но и так всегда знала, где эта граница проходит. Ну а я, чтобы ее не расстраивать, тоже ничего не слушала – просто становилась точно под перекладиной ворот. Только в тот единственный раз решила сделать все, как полагается: закрыла глаза, очистила голову от мыслей и терпеливо отсчитывала удары сердца, прислушиваясь к тому, что в гильдийском описании именуется «голосом сердца», а мать называла нутром. Якобы на сотом ударе нутро должно заговорить, или что-то вроде того.

Мне понадобилось триста двадцать семь, чтобы понять, что никаких голосов я не услышу. И еще, что неплохо бы отойти на полшага назад и будет в самый раз.я вдохнула поглубже, намотала волосы на кулак и... чуть не разревелась, так вдруг жалко стало. Они, конечно, не правая рука, не ухо и даже не палец, но очень уж крепко бабка вбила в голову, что лучшее украшение девушки – косы длинные и кроткий нрав. Кротости во мне на троих хватит, вон сколько лет теткины пакости терплю, да и косы все эти годы защищала: не дала остричь ни «чтоб гуще росли», ни «чтобы в работе не мешались» и даже когда милая сестрица меня головой в собачий репейник сунула – пальцы в кровь исколола, наревелась, но все до последней прядки распутала. А потом раздобыла смолы, смешала с зеленой краской и... впрочем, это не важно. Но, хоть косы было жаль невыносимо, а пальцы все-таки жальче. Можно было бы как капнуть крови, да перед такой-то дорогой, вроде, и неприлично получится. Как-никак мир спасать идем.

Видно, слишком я долго медлила и руки от холода совсем слушаться перестали. Когда я все-таки решилась и, посильнее натянув намотанные на кулак пряди, попыталась отхватить их одним махом, нож соскользнул вниз и подло прошелся по костяшкам левой руки. Рану тут же нестерпимо защипало, а в рукав поползла щекотная струйка. Проглотив ругательство, я сжала зубы и попробовала еще раз, на этот раз снизу вверх. И все получилось. Не открывая глаз, я повернулась к дороге лицом, сделала шаг и, не без труда, стряхнула с ладоней липкие от крови волосы. Когда я открыла глаза, то обнаружила, что мой «дар» уже исчез. Хороший знак, сулящий удачу в пути, всяческое процветание в будущем и все такое. Лучшего и желать нельзя, и уж тем более не стоит искать «исчезнувшее» на ближайших кустах с подветренной стороны. Да и времени оставалось совсем мало, а нужно бы еще переодеться во что-нибудь теплое и не рваное, еды собрать хоть сколько и для Избранной какую-нибудь одежку раздобыть, чтоб наша последняя надежда не околела от холода в своих тряпочках.

Обратно к дому я пробиралась огородами и даже успела на ходу перетянуть порезанную руку куском подола – все равно эту юбку только выбросить осталось,– а остатки волос спрятать под капюшоном. Зря старалась, конечно. Все равно кто-нибудь да видел меня у ворот и не так уж сложно догадаться, чем я там занималась. Скоро обо всем узнает и моя милая тетушка и тогда уж весь поселок сбежится поглядеть, не подеремся ли мы напоследок. Сами понимаете, жизнь на болотах развлечениями не балует, а тут хоть какое-никакое, а зрелище.

Дом встретил меня накрепко запертой дверью, причем запрета она была изнутри. Значит, восхитительная моя родственница вместо поднадоевших скандалов или долгожданной драки решила побаловать соседей чем-то новеньким. Угу, вот прямо сейчас и начну дверь высаживать, а она, наверняка, еще и сундуком изнутри подперта. Ничего-то у меня, слабосильной, не получится и стану я тогда плакать, и умолять, и просить прощения, и тут-то появится добрейшая из родственниц, швырнет мне недостойной в лицо что-нибудь не слишком ценное, плюнет под ноги и велит убираться, откуда пришла. Ха! Да будь я хоть на треть тем чудовищем, каким родня славит меня на всех углах – заложила бы засов снаружи да подпалила дурацкую хибару к песьей матери. Правда, карта моя все еще в доме была, а без нее до столицы не добраться. Да и мыслишка одна появилась интересная.

Беззаботно напевая глупую песенку о любви и козах, я спустилась с крыльца, обогнула дом и принялась шарить в высокой траве у задней стены. Сухие стебли противно кололись, но нельзя же пускаться в путь, не проверив колеса. Добраться до колес можно только через люк, который за давностью лет так зарос, что найти его можно было, только точно зная, где он. Я знала не точно, так что поползать пришлось изрядно.

Из лаза тянуло сыростью и застарелыми страхами. Когда мы только приехали сюда, мне чуть ни каждую ночь снилось, как дом проваливается в эту дыру целиком, а там внизу огромная сырая пещера и живут в ней светящиеся слизни, изголодавшиеся по человечине. Потом милая сестрица забросила вниз мою любимую и единственную книгу, а когда я полезла ее доставать... понятно, да? Просидела я там, правда, недолго – орала так, что все соседи сбежались, но яму эту больше любить не стала.