Текст книги "Перепутья Александры (СИ)"

Автор книги: Анна Бахтиярова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

   А потом появился лебедь, и мое сердце затрепыхалось, словно попало в ловушку. Величественная птица умирала на сцене и, исполняя последний танец, прощалась с миром. Я не увидела в ней страха перед неизбежным концом. Напротив, лебедь наслаждался возможностью продлить момент прекрасного, вкладывая в танец всё мастерство, все светлые воспоминания и лишь толику несбывшихся надежд. Я поняла. Это был коронный Варин танец. Последний. С умирающим лебедем, прощавшимся с жизнью, балерина ассоциировала себя.

   Когда птица застыла на полу, а зал встал, взорвавшись аплодисментами и криками "Браво", у меня по щекам текли слезы, а в душе зрел очередной протест. Да как она смеет смиряться? Не позволю! Мы непременно найдем выход из Потока, и Варя сможет танцевать в реальном мире! Люди должны увидеть, как она прекрасна и талантлива!

   Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем зрители разошлись, но думаю, часы. Потому что они снова и снова обсуждали увиденное, поочередно подходили к балерине, благодарили за чудесный вечер. Варя в костюме лебедя вежливо слушала каждого, дарила улыбки, а я, нервно поджидая ее в сторонке, все больше мрачнела. Не знаю, что именно я собиралась ей сказать, какие аргументы привести. Возможно, разговор свелся бы исключительно к моим крикам и деликатным просьбам Вари оставить все как есть, если бы он все-таки состоялся.

   Но все случилось иначе. Когда возле Варвары осталась лишь горстка поклонников, меня вдруг окликнул Василий Петрович. Кажется, он пропустил спектакль и появился только что. Причем, явно не ради хозяйки праздника.

   – Вы готовы вернуться домой, Александра? – спросил он в лоб.

   – Что?! – я резко подалась вперед, засомневавшись, правильно ли его расслышала. Как это домой? Он что способен открыть двери из Потока?

   Продолжая бестолково хлопать глазами, я вопросительно взирала на старика, медленно осознавая, что тот изменился. Исчезли теплота и мягкость. Лицо превратилось в маску, а в глазах светился один лишь безграничный всепоглощающий лед.

   Вместо ответа старик поднял руку ладонью вверх и легонько дунул на нее. Из пальцев полетела переливающаяся серебром лента. Ударившись о потолок, на мгновение погасла, а затем разгорелась с новой силой, превращаясь в массу чего-то белого, витиеватого – аккурат рядом со мной.

   – Белый Дым! – ахнула Света, но ее возглас потонул в восторженных криках остальных обителей Потока, задержавшихся в Варином театре.

   – Можете идти, Саша, – холодно заметил Василий Петрович. – В вашем присутствии здесь нет необходимости.

   – Кто ты такой, паразит? Это ВСЁ твоих рук дело, пакостник ты этакий?! – обрушилась на старика Злата, грозно уперев руки в бока, но дед даже бровью не повел, по-прежнему, не отрывая цепкого взгляда от моего шокированного лица.

   – А остальные? – спросила я, чувствуя, что ноги холодеют, а сердце готовится отплясывать чечетку. В сторону выхода старалась не смотреть.

   – Увы, – безразлично бросил старик. – Эта дверь открыта лишь для вас, юная леди.

   – Не верю! – истошно закричал один из зрителей – парень лед двадцати – и со всех ног кинулся к Дыму. Так разогнался, что, казалось, был способен столкнуть в пропасть тяжелый локомотив. Однако в полуметре от заветного выхода, налетел на невидимую преграду и рухнул, как подкошенный. Над бедолагой склонилась сердобольная Света.

   Надо же! Значит, Пелене безразлично, кого поглощать, а Дым действует избирательно...

   – Саша не сможет никого забрать! – назидательно объявил дед.

   "Он ошибается!" – созрела в голове мысль. Она не являлась моей собственной, а появилась извне. Кто-то впечатал ее в мой мозг. – "Ты можешь увести их".

   В нос ударил знакомый запах лилий, призывая к действию, и я повиновалась импульсу.

   – А это мы еще посмотрим! – крикнула я Василию Петровичу, ловко схватила за плечи Свету, находящуюся ближе всех ко мне, и толкнула девочку прямиком в Дым. Никакого барьера на ее пути не встретилось, и белая "дверь" приняла ребенка без труда.

   – Ах ты! – выругался старик, сжимая кулаки.

   – Скорее! Ко мне! – призвала я остальных, чувствуя, что сейчас мне под силу помочь им, а дед, напротив, не сможет нам помешать. Я откуда-то знала, что могущественнее его. Возможно от того, кто впечатывал в мою голову мысли.

   Повторять дважды не требовалось. Все бросились к выходу. Чтобы люди миновали препятствие, мне лишь требовалось касаться их и подталкивать в Дым. Когда все желающие покинули Поток, мы с Михаилом привели в чувство оглушенного парня и, поддерживая под руки, выпроводили прочь.

   – Варя! – изумленно воскликнул Михаил, увидев, что балерина, как и Злата, не сдвинулась с места. – Идем же!

   – Скорее! – вторила парню я, заметив что Дым начинает бледнеть.

   Но Варвара не шевелилась. Только сказала тихо:

   – Не уводи его, Саша. Он пожалеет, что не остался.

   – Варвара, не говори глупости! – возмутился парень. – Торопись!

   А я молчала, четко осознав, что никакие слова на свете не переубедят Варю. Она приняла решение. Окончательное и бесповоротное.

   "Уходи! Немедленно!" – приказал некто в голове, и я, схватив за руку Михаила, бросилась в объятия Белого Дыма. Последнее, что я увидела – грустную улыбку на лице балерины.

   – Не возвращайся в Поток, девочка! – оглушил крик Златы. – Никогда!

   ****

   2010 год

   Бушуя от гнева, как забытый на плите чайник, я поехала к Володе на работу. Сейчас мне было все равно, на кого выплескивать раздражение. Поэтому достаться могло любому, кто попадется под руку.

   Первой свое получила кондукторша – лохматая тетка с грязными ногтями. Пока я второй раз за день перерывала сумку (теперь в поисках проездного), от души выплеснула годами накопленные претензии к представителям ее профессии. Красочное перечисление обид растянулось остановок на пять. В конце концов, билет нашелся в кармане, однако мой пыл не охладился, ибо к перепалке успела присоединиться бабулька, поставившая тележку посреди прохода. Кондукторша попыталась выместить на бабке зло, в итоге нарвалась на новую порцию ругательств. Досталось от божьего одуванчика и мне, мол, приличная на вид девица, а ведет себя, как торговка на рынке. Хотела, было, высказать, что думаю о представителях и этой профессии, а заодно о пожилых дамах, таскающихся по городу с авоськами на скрипучих колесах, да поняла, что проехала свою остановку.

   Пока плелась обратно к Вовиному офису, мысленно костерила уже тех, кого следовало – Семеныча и Светку. Пакостница! Кто бы мог подумать, что подставит? Неужели, настолько изменилась за последние семь лет? А шеф?! Поверил! Без суда и следствия! Решил, что способна навредить ребенку в Потоке! Да я за каждого застрявшего там маленького человечка кого угодно растерзать могу. За некоторых взрослых тоже – тех, кому есть ради чего возвращаться.

   Вова, как назло, по-прежнему, торчал на совещании, и меня в вестибюле встретил Вадим. Глядя на точеный профиль и русые пряди, падающие на голубые проницательные глаза, я продолжила кипение. Знала, он пытается быть вежливым и не желает досаждать, но ничего поделать не могла. Сказывались извечные накачки Аллы, которая, как и отец, симпатизировала Вадиму. Не случайно же парень работал вместе с Вовой в нашей семейной компании.

   – Общественный транспорт, – бросила я, объясняя взвинченное состояние.

   – С этой проблемой легко покончить, достаточно лишь... – Вадим осекся, заметив, как вытянулось мое лицо. – Извини...

   Я не отреагировала, давая понять, что тема закрыта.

   Вадим хотел сказать: достаточно снова сесть за руль. Но раз я не сделала этого за столько лет, значит, и теперь не стану. Психологический барьер не исчез, я это четко понимала.

   Когда я вела машину в последний раз, погиб человек. Меня никто не обвинил. Следствие установило, что он был сильно пьян и сам спровоцировал ДТП. Однако я-то знала, насколько виновата. В тот день я потеряла любимого, и, садясь за руль в шоковом состоянии, в сотни раз повышала вероятность, что стану убийцей на дороге.

   – Может, прогуляемся? – предложил Вадим. – Если хочешь, буду боксерской грушей.

   Я хмыкнула. Идея, конечно, была заманчивой, но оттачивать навыки ближнего боя на лучшем друге брата не слишком по-родственному. А если серьезно, о чем нам говорить? Но и отказываться неудобно. Как кисейная барышня, ей-богу!

   Из неприятной ситуации выручил мобильник, призывно завибрировав на дне сумки. Мысленно надеясь, что звонок от Вовы (сводный брат являлся единственным человеком на свете, с которым я сейчас хотела разговаривать), я вросла в пол, глядя на надпись на экране телефона. "Шеф" – скромно гласила она. Я даже глаза закрыла, а потом снова открыла, не поверив, что не мерещиться. Что же такое стряслось, что после утреннего разговора Семеныч решил набрать мой номер? Наверное, второе пришествие. Событие меньшего масштаба вряд ли бы сподвигло начальника на звонок.

   – Саша, можешь приехать? – без предисловий спросил шеф.

   – Сейчас? – я не смогла удержаться от колючего тона.

   – Да. Мне нужна твоя помощь. Один мой близкий друг... – Семеныч запнулся. – Возможно, он в Потоке. Я должен знать наверняка.

   Я едва не предложила обратиться к Свете, но обошлась без показательного выступления. Знала, наша общая знакомая не поможет. По крайней мере, быстро. Она уже заходила сегодня в Поток, а сделать это второй раз подряд – нереально. И раз шеф нашел силы позвонить и попросить об одолжении, значит, готов к диалогу.

   Обратно я ехала окрыленная. Я объяснюсь с Семенычем, и все непременно вернется на круги своя. Однако радужное настроение продлилось недолго, ибо оказавшись на работе, я быстро осознала, что мне нечем порадовать начальника. Его друг не попал в Поток. Ситуация была печальной, но донельзя банальной.

   – Мне жаль, – констатировала я, поднимая взгляд на бледного, как смерть, Семеныча.

   – Я это предполагал, – сухо кивнул он, силясь сдержать эмоции. – Но все равно спасибо.

   – Света уехала? – поинтересовалась я, понимая, что о большем сейчас спрашивать не в праве. Не время. И не место.

   – Нет. Она в моем кабинете. Если готова, у тебя есть шанс ее застать и расставить точки над "I". Думаю, она не станет скрывать от тебя, ЧТО увидела в Потоке.

   Глава 8. Прощай и снова здравствуй

   1997 год

   Дождь гулко барабанил по подоконнику, капли наперегонки бежали вниз по стеклу, время от времени сливаясь в небольшие ручейки. Сыро и пакостно за окном. Поздняя осень давно вступила в законные права. Лишила деревья золотистой одежды, покидала ее на ледяную землю, а, потеряв к листве интерес, оставила медленно умирать.

   Как же хочется увидеть солнце! Но нет, мрачные серые тучи уже три с половиной недели висят, как проклятие, над городом, не давая ни единому лучику пробиться вниз.

   Такое уныние вокруг. И такая безнадега на душе.

   – Саша, ты сегодня хорошо спала?

   – Да, бабушка.

   – Завтракать ходила?

   – Да.

   Она догадывается, что я вру. Соглашаюсь на всё, что они мне говорят, лишь бы отстали, перестали терзать бесконечными вопросами. Они все это понимают: и бабушка, и папа, и врачи. Не могут не замечать моей апатии, потери интереса к жизни, и жаждут получить ответы. Но мне нечего им сказать. Я не могу дать объяснений даже себе. Потому что до сих пор не понимаю, как бред оказался ярче самой жизни?

   С вами бывало такое? Вы возвращаетесь после каникул домой, но чувствуете пустоту. Потому что частичка вас еще осталась там – на море, в лесу, в летнем лагере (список можно продолжить). Там продолжается веселье, события бьют ключом, а дома лишь серые будни, от которых хочется выть волком и бежать без оглядки. Вот и я мысленно бродила по слоям Потока, посмеивалась над Михаилом, смотрела Варин балет, заглядывала в гости к Свете и Злате. Мне до сих пор казалось, что они реальны. Все спутники, которых я встречала.

   Но это неправда. Их никогда не существовало. Как и самого Потока.

   Истина проста и банальна. Я никуда не попадала. Не исчезала из реального мира ни на миг. Я две недели пролежала тут – в больнице. В коме.

   Теперь я четко помнила то утро. Все, что случилось со мной после ссоры с Бастиндой. Я действительно вылетела из дома с желанием рвануть к бабушке или Рите, чтобы от души пожаловаться на ведьму Аллу. Выбор направления должен был определить автобус, который подъедет первым. Так бы непременно и случилось, не нарисуйся передо мной парнишка в желтой куртке с пресловутой рекламой в руках. В листовке я прочла приглашение в новый кинотеатр. До сих пор не понимаю, почему вдруг изменила решение и поехала смотреть кино. Быть может, захотелось отвлечься, переключить мозги. Или же надоело выглядеть занудой в глазах окружающих. Сколько можно жаловаться на мачеху. Пора научиться давать отпор.

   Вот так я и оказалась в 23-м автобусе, фотографии которого в последующие дни обошли едва ли не все газеты страны. Водитель не справился с управлением, и тяжелая машина рухнула с моста, пробив ограждения. Хорошо ещё, что на мелководье...

   Я точно не знала, сколько человек погибло в аварии. Родные старательно обходили острые углы, полагая, что я никак не приду в себя из-за того, что выжила. В отличие от большинства. Поэтому отец поставил на уши всю больницу, заставляя собирать консилиум за консилиумом, и прикрепил ко мне личного психолога, которому я ежедневно скармливаю новую порцию вранья. Поэтому Бастинде запрещено показываться мне на глаза. Нет, папа напрямую не винит ее в ДТП, но отделаться от мысли, что это из-за ссоры с ней я оказалась на злосчастном мосту, не может.

   А ведь я действительно не отправилась на тот свет лишь чудом. Лечащий врач, не смущаясь, зовет меня пациенткой-легендой. Потому что, каких-то три с копейками недели назад мой организм почти не выказывал признаков жизни, и родным было велено готовиться к худшему. Доктора не сомневались – в себя я не приду никогда. Зато теперь я выздоравливала с такой скоростью, будто не было ни травм, ни комы. По крайней мере, физически. Ну а душа... Она пытается смириться с тем, что пережитое в Потоке оказалось бредом коматозника. Не было ни Вари, ни Михаила, ни Дунайского.

   Так и тянулись мои дни в сером девятиэтажном здании крупнейшей в городе больницы. Подъем, анализы, пропущенный завтрак, физиотерапия, вялое ковыряние вилкой в тарелке в обед, встреча с психологом, свидание с родными, ужин, на который мне тошно смотреть и новые ночные кошмары.

   Да, я обманула бабушку. Еще ни разу в клинике я не спала спокойно. Из ночи в ночь мне снятся обитатели Потока. Чаще всего Варвара. Ее последний лебединый танец, а затем стойкое нежелание уходить в Дым. А еще рыжая крылатая лошадь на морском берегу. Она подходит ко мне. Так близко, что я вижу свое отражение в черных глазах. Дует мне в лицо и кивает головой, давая понять, что ждет моего возвращения.

   По утрам я просыпаюсь с красными глазами и подолгу умываюсь ледяной водой, дабы не дать родным еще один повод насесть на меня. Понимаю, пора брать себя в руки и начинать жить, но не знаю, как заставить себя сделать это. Просто жить.

   – Ты веришь в судьбу, Саша? – спросил в один из дней Феликс Юрьевич – тот самый личный психолог.

   – А стоит? – вяло отозвалась я, сидя с ногами на подоконнике и глядя в дождь. Он снова шел сплошной стеной, не заботясь, что земля и так пропитана влагой насквозь. Не сегодня, завтра вселенский потоп наступит.

   – Некоторые люди считают, ничего в жизни не происходит просто так.

   – Знаю, вы хотите сказать, что раз я не умерла, значит, это кому-нибудь нужно. У меня есть важное предназначение, я – избранный герой всея галактики, – произнесла я скороговоркой, совершенно не горя желанием обсуждать известные истины. – Перестаньте носиться со мной как с фарфоровой куклой. Не разобьюсь! Все, мне надо на ужин! – и я пулей вылетела в коридор, не удосужившись поглядеть на реакцию мозгоправа.

   Массовый поход в больничную столовую я, естественно, проигнорировала. Есть мне, по традиции, не хотелось. Вместо этого спустилась на два этажа вниз, прошла по длинному коридору до конца, пока не уперлась в двери самого дальнего блока – местного отделения реанимации и интенсивной терапии. Здесь недавно обитала и я – в виде овоща. Сейчас, понятно, меня перевели в обычную палату. Разумеется, одноместную, повышенной комфортности.

   Я постучала в стеклянную дверь. По ту сторону перегородки вынырнуло овальное лицо в обрамлении жгучего каре. Отлично! Я не ошиблась. Сегодня Любино дежурство.

   С Любой я познакомилась, пока лежала в реанимации, вернее, сначала она узнала меня, являясь моей палатной медсестрой. Не смотря на молодость (ей было всего 23 года) Любаша умело строила всех вокруг. Крепенькая, коренастая, с командирским басом, девушка не повторяла распоряжений дважды. Будь-то необходимость выставить вон многочисленную родню пациентов или собрать нетяжелых больных из других отделений, дабы поднять наверх коробки с медикаментами – Люба была незаменима. Однажды она сказала, что ее закаленный мужской характер – влияние трех старших братьев.

   – Ну что, Сань, бодрячком? – придирчиво окинула она меня с ног до головы, пуская внутрь. – Тогда, пошли чаевничать.

   Это стало традицией. Каждый раз в Любино дежурство мы устраивали чаепитие на полночи. Говорили за жизнь, и однажды я призналась, что видела странные вещи в коме. С тяжелым сердцем ждала ответа, боясь, что это последний вечер в компании добросердечной медсестры. Но нет, Любаша меня поняла.

   – Удивила! – хмыкнула тогда она. – Забыла, где я работаю? Люди, выходя оттуда, иногда такие вещи рассказывают, закачаешься. Я тут на досуге сама умные книжки прочла. Там пишут, с коматозниками разговаривать надо, музыку включать. Мол, они услышать могут и вернутся быстрее. Один дедок у нас лежал, старенький, маразматик совсем. Думали все, не очнется, – Люба понизила голос до шепота. – Но он поднялся, как солдат, да еще и умом прозрел, вспомнил место, где его прадед семейное золото схоронил. Во!

   Я чуть под стол от хохота не сползла. Конечно, в душу закрадывались подозрения, что Люба преувеличивает, однако верить в чудесные истории очень хотелось. Они меня успокаивали и давали надежду...

   Сегодня за чаем я жаловалась на занудливого мозгоправа, упертого отца и остальную родню, а Люба параллельно разбирала карты пациентов, делая в них пометки.

   – Представляешь, Бастинда каждый день сладости через бабушку посылает, но только та их не передает. Свои покупает. Говорит, из принципа.

   – Родственники, – хихикнула Люба, потянувшись за новой стопкой карт. – С ними и в цирк ходить не надо. Стоять! – зашипела она, пытаясь удержать поехавшие на пол медицинские документы. – Ну вот...

   – Сейчас подниму, – отозвалась я, ныряя под стол. – Ух, сколько их у тебя, – округлила я глаза, передавая стопку Любаше. – И все в коме?

   – Нет, многие обычные, после операций. Но несколько коматозников тоже есть. К сожалению, не всем везет, как тебе.

   – Ой, кажется еще одна осталась, – заметила я сиротливо лежащую на полу карту. Она упала дальше остальных – аж под батарею, и теперь виднелся лишь самый ее кончик. За него я и потянула. Легонечко. Но всё равно порвала краешек, пока вызволяла из плена.

   – Ничего, заклеим, – заверила Люба, осматривая повреждение. – Не думаю, что Варвара Дмитриевна Смирнова на тебя обидится. Поверь, ей сейчас не до порванной карты.

   – Кто? – спросила я хриплым чужим голосом, чувствуя, что сердце того гляди остановится. – Как ты сказала? Варвара Смирнова?

   Температура, кажется, резко понизилась, потому что появилось ощущение, что ноги и руки окунули в лед. А в голове громыхало, будто там вбивали сваи. Смирнова! Смирнова! Смирнова!

   – Ну да, – Люба посмотрела исподлобья. – Это наша пациентка. Она ехала в том же автобусе, что и ты. Сань, да что с тобой? Будто с привидением встретилась.

   – Она балерина? Ведь так? – ноги подкосились, и я рухнула на стул. Перепуганная Любаша ринулась ко мне, потрогала лоб.

   – Сань, да ты вся в испарине. Тебе нужно прилечь.

   – Нет, – я остановила Любины руки, пытающиеся поднять меня и куда-то отвести. – Сначала ответь. Варя блондинка? Худая такая, хрупкая? Твоего возраста?

   – Нет, – Люба проверила мой пульс. – Думаю, это не твоя знакомая, Сань. Нашей Варваре Дмитриевне 80 лет.

   – Не может быть!

   – Еще как может. Вон гляди, – Люба сунула под нос карту. – Варвара Дмитриевна Смирнова родилась в 1915 году. Так что она при всем желании не может быть одного со мною возраста. А теперь идем, провожу тебя до палаты. Не спорь, узнает кто, что ты тут у меня в обмороки падать пытаешься, с работы в три шеи выставят.

   Ночью я не сомкнула глаз. Все думала об имени на упавшей карте. Неужели, бывают такие совпадения? Конечно, фамилия Смирнова не редкость. Зато имя Варвара для нашего времени – почти раритет. А тот факт, что пожилая женщина попала в ту же аварию, что и я, вообще навевал мысли, прямо скажем, потусторонние.

   А, может, пока я лежала в коме, слышала, как кто-то говорил о старушке, называл ее имя и фамилию, а подсознание взяло и создало образ юный балерины? Мифический Василий Петрович прав, человеческий мозг – загадка.

   Утро я встретила с твердой решимостью навестить пожилую даму, чтобы лично убедиться, что у нее нет ничегошеньки общего с придуманной мною Варей. Мне необходимо было посмотреть на старушку, чтобы перестать изводить и без того травмированный путешествием по несуществующему миру рассудок.

   – Куда мимо президента? – шикнула Люба, когда я, согнувшись в три погибели, попыталась прошмыгнуть под сестринским постом. Это прозвище девушка получила после шутки завотделением, когда она в очередной раз раздавала указания каждому, кто подвернется под руку. В результате оно, как это часто водится, приклеилось намертво. Впрочем Любаше это, скорее, льстило, нежели доставляло неудобства.

   – В какой палате Смирнова? – ни капельки не смутившись, спросила я.

   – Та-а-ак, – протянула медсестра, скрещивая руки на груди. – Ты что удумала, а?

   – Хочу убедиться, что мне рано переезжать в дурдом, – честно призналась я и грустно вздохнула для пущей убедительности, опустив глаза в пол.

   Как ни странно на Любу сей финт подействовал.

   – Ладно, – нехотя согласилась она, выходя из-за стола. – Но только на минутку. А потом ты исчезнешь отсюда, как шелковая. Поняла?

   Я кивнула. Да и как можно дать отрицательный ответ, когда к носу приставлен плотно сжатый кулак?

   Открывая дверь палаты, я явственно почувствовала, что эта встреча перевернет жизнь. Навсегда. Пути назад не будет. Но четко я знала и другое – что никогда не обрету покоя, если сейчас струшу и уйду.

   Она была очень худая и бледная. Лежала без движения на белой постели. Скромно, словно не хотела занимать много места. Нет, я не увидела в ней сморщенной старушки. Не смотря на печать прожитых лет, в ней все еще чувствовалась прежняя стать и бесконечная грация.

   Как тихо было там. Лишь приборы отсчитывали удары сердца. Машины, иглы, провода – механические проводники жизни, которая еще едва уловимо теплилась в уставшем теле. А я все смотрела и смотрела в лицо старой женщины – такое умиротворенное, как у спящего ребенка, который видит хороший сон.

   – Кто вы? Что вы здесь делаете?

   Пронзительный голос ударил по ушам.

   – Простите, Тамара Даниловна, – поспешно извинилась Люба и быстро выдала спасительную ложь. Хотя почему ложь? Правду. – Это Саша. Она тоже ехала в том автобусе. Бедняжка сама только-только на ноги встала. Саша, это племянница Варвары Дмитриевны.

   – Здравствуйте, – я протянула руку женщине лет пятидесяти с глазами поразительно похожими на Варины. – Я едва знала вашу тетю. Но автобус... Я могу уйти, если это неудобно и больше вас не побеспокою.

   – Ну что ты, милая, какое беспокойство? – она ласково потрепала меня по щеке. Я вздрогнула. Но не от прикосновения. Интонация, с которой женщина произнесла слово "милая" тоже была знакомой до боли...

   Мы с племянницей устроились на диванчике в коридоре. Люба, окинув нас хмурым взглядом, удалилась сдавать смену, велев мне не засиживаться и не забывать про завтрак с процедурами.

   – Вы разговаривали с моей тетей в автобусе? – спросила Тамара Даниловна, разглаживая складочки на темно-синей юбке.

   – Совсем чуть-чуть, – не смея поднять глаз, соврала я. – Понимаете, я помню не все. Многие детали размылись. Но ваша тетя так и стоит перед глазами, – вот здесь я точно не кривила душой. – Кажется, она сказала, что была балериной. Ведь так?

   Естественно, я нарочно приписала себе эпизодическую амнезию, дабы иметь возможность выворачиваться из неловких ситуаций, если ляпну лишнее. Не скажешь же племяннице, что бродила с ее родственницей по странному месту под названием Поток, причем тетка была моложе на пятьдесят с лишним лет. Но расспросить Тамару Даниловну я была просто обязана. Убедиться, что известная мне Варина биография – реальна, и я не окончательно сошла с ума.

   Племянница между тем удивленно вскинула брови.

   – Это Варвара Дмитриевна вам сказала?

   – А что? – насторожилась я, поняв, что все-таки сморозила глупость. – Мне так запомнилось. Кажется...

   – Нет-нет, она действительно танцевала, – энергично закивала дама. – Но я потрясена, что она вам призналась. Эта тема в семье, мягко сказать, под запретом.

   – Почему? – настал мой черед изумляться. Насколько я успела заметить, Варя очень любила рассуждать о своей профессии.

   – Видите ли, – племянница замялась, а потом тряхнула мелированной головой и продолжила с ожесточением в голосе. – Варвара Дмитриевна в юности была очень талантливой, ей предрекали блестящее будущее в балете. В 23 года она получила главную роль, которая должна была стать отправной точкой в подъеме по карьерной лестнице. Но увы. Судьба распорядилась иначе. Главную мужскую партию танцевал ее молодой человек. Не стану называть имени этого индивида, все-таки оно известно в балетном мире, пусть его самого и в живых уже нет, – Тамара Даниловна замолчала, сурово поджав губы.

   – Что случилось? – не выдержала я, поняв, наконец, что именно показала Варе шестая комната. Не возможное будущее, а уже свершившееся прошлое. От которого точно не убежишь...

   – Он ее уронил, – племянница громко шмыгнула носом. – Нет, конечно, не специально. Но то, как этот молодой человек повел в себя в дальнейшем, я считаю самой настоящей подлостью. Варвара Дмитриевна повредила колено. Очень серьезно. И не смогла больше танцевать. Она и сейчас иногда хромает. А он... этот романтический герой сначала чувствовал себя виноватым, приходил, цветы носил. А потом ему опостылело возиться с девушкой-инвалидом. Как раз работу предложили в столичном театре, он и уехал, даже не попрощавшись. Проще говоря, сбежал. Это как раз перед войной было. Их труппу потом эвакуировали в глушь, поездил с гастролями по стране, выступал для солдат, для раненых, для женщин тыла. Ну а после, уже в начале 50-х, уехал работать заграницу, где и остался до конца жизни. А она так замуж и не вышла. Всю жизнь одна прожила. Билеты в детском парке на карусели продавала. Ей сидячая работа требовалась. Из-за больной ноги. Вот такая невеселая история получилась, Сашенька.

   Я молчала. Потому что не знала, как ЭТО переварить, как пропустить через себя и принять ТАКУЮ правду. А еще поняла – что именно тогда увидела в изменившихся Вариных глазах. Не обреченность или мудрость. А память о прожитых годах и обо всех несчастьях: крахе балетной карьеры, предательстве любимого, бесконечном одиночестве и горькой старости...

   Ночью у меня случился кризис. Температура подскочила выше сорока градусов. Я бредила, лупила пытающихся помочь мне врачей и медсестер, брыкалась и кусалась. Звала Варю с Михаилом. Меня даже пришлось привязать ремнями к кровати.

   Полностью я пришла в себя лишь через три дня, когда жар окончательно спал.

   – Ты знаешь, где находишься? – спросила бабушка, сидя подле моей постели – бледная, с осунувшимся лицом и кошмарными черными кругами под глазами. Хотя, наверное, и я выглядела не лучше.

   – В больнице, – прошептала я плохо слушающимися шелушащимися кубами. Оказалось, в бреду я искусала их в кровь.

   – Хорошо. А теперь спи.

   И я спала. Много. А просыпаясь, начинала с аппетитом есть. Правда о Варе, пусть еще и не до конца улеглась в голове, но она непостижимым образом пробудила во мне желание жить. И я выздоравливала. Теперь и душой. Я решила не ломать голову над загадками, преподнесенными Потоком или же самой жизнью. А принять случившееся как данность.

   Когда до выписки осталось два дня, я нагрянула к Любаше с просьбой. Заранее предвидя ее бурные протесты, запаслась терпением.

   – Люба, я должна знать, – в десятый раз повторяла я упирающейся рогом медсестре. – Понимаешь, должна! Истерик не будет, обещаю!

   Но президент был непреклонен. Так и пришлось уйти ни с чем.

   А утром я обнаружила на тумбочку записку. С одним единственным словом: "Приходи".

   – Должна будешь всю жизнь, – ворчала Люба, разбирая бумажки на сестринском посту. – Поняла? И только попробуй опять помирать начать! Я тебя, поросенок неблагодарный, с того света достану!

   – Ладно. Хорошо. Достанешь, – я соглашалась на все, пусть только скажет, что хочу услышать.

   – Никакой Тимофеевой Светы я не нашла. Не было тут никогда такой. Никто по имени Егор в последнее время в отделении тоже не лежал. Был один полгода назад – парень молодой, но тот – сын врача из кардиологии, точно не в детдоме рос. Зато! – добавила воодушевления в голос Любаша, когда я совсем скисла. – В автобусе с тобой ехал некий Михаил Гурин. Ему сорок лет. Не знаю уж твой ли это знакомый, фамилию ж ты не знаешь. Но из комы вы вышли в один день. Его, как и тебя, в травму перевели.

   – Какая палата?! – задохнулась я.

   – 512-я. И только попробуй наделать глупости!

   – Ладно-ладно, я поняла, увидимся на том свете, – крикнула я уже набегу.

   Дверь в палату с нужным номером оказалась приоткрытой. Изнутри доносились два громких голоса – женский и мужской, явно выясняющие отношения. Заходить сразу стало неудобно, поэтому я осталась снаружи. Не подумайте, что подслушивала. Они кричали так громко, что отголоски ссоры докатывались даже до соседнего отделения офтальмологии.

   – Не надо мне помогать! – сердился мужчина. Голос, хоть и звучал непривычно хрипло, однако в нем без труда узнавался Михаил. – Никакого толка от тебя!

   – Ты же не справишься сам! – не соглашался женский – усталый и явно обиженный. – Зачем все усложнять?