Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Анна Архипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Тонкая линия-5. Война

Архипова Анна Александровна

* ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!! Этот текст содержит гомосексуальную тематику. Также в этой части присутствует чен-слэш. Если вам нет 18 лет – покиньте эту страницу.

* РЕЙТИНГ: NC-17

* Размещение текста где-либо, кроме моей странички, запрещено.

* В печатном варианте “Акутагава” заменен на “Сакиа”.

* Автор коллажа – Эммануэль Сантини.

* Огромное спасибо Насте Шляймер, чьи советы, критика и пинки помогли мне написать вторую трилогию ТЛ =)

____________________________

–1–

Августовское солнце, похожее на круглый и разрумянившийся хлеб, клонилось уже к закатной стороне, коснувшись одним своим краем мохнатой вершины векового леса. Бледные вечерние тени затаились кустарных гущах и под кронами деревьев, в низинах и небольших овражках, терпеливо выжидая, когда солнце, опалив последними заходящими лучами лес, утонет за горизонтом. И вот тогда тени нальются наконец-то темным ночным соком, отбросят смущение и, окутав собою древесную чащобу, станут ее хозяевами! А пока…

Ковер из мягкой травы и мха, стелившийся в густом лесу, заглушал потоп бегущих детских ног – только сушняк на земле хрустел то тут, то там, и ветки кустарника, случайно задетые, тревожно шелестели листьями. Задорный детский смех, звеневший серебряными колокольчиками среди ягодных зарослей, дополнялся веселыми криками:

– Иврам! Я нашла много-много ягод!

– Где?

– Не скажу! Я сейчас сама все съем.

– Оставь мне!

– Нет, не оставлю! Все-все съем! Мням-мням-мням!

– Я тебя найду!

– Наста, Иврам, не убегайте далеко! Держитесь рядом! – к детским голосам прибавился звучный грудной голос женщины, мягкими шагами шедшей по едва заметной тропке, вихляющей меж благоухающих смолой сосен и тонкостанных осин. Ее имя было Марьям. Высокая и стройная, она двигалась с грацией хищницы, царицы лесов. Ее шелковистые черные волосы были убраны платком, уши украшали большие круглые серьги, плечи покрывала шаль с бахромой, а рубашка и несколько юбок, одетых одна поверх другой, цвели разнообразными красками и оттенками. В руках, отличающимися отнюдь не крестьянской изящностью, Марьям держала бидон.

Наконец, лес расступился перед женщиной и она вышла на поляну, в центре которой возвышалось несколько бурых валунов, изъеденных ветром, дождем и временем. Из-под одного такого валуны выбивался кристально чистый ключ – тихо журча, вода текла по выточенным ложбинкам в почве, обрамленная ресницами густо-зеленой травы, ожерельями крохотных желтых цветов и порослью горького шиповника. По старому поверью, вода эта была целебной, и сюда часто приходили жители из райцентра и окрестных деревень, дабы набрать живительной влаги. С тех пор, как цыганский табор остановился на постой в небольшом городке у Волги, Марьям ежевечерне приходила к ключу за водой, на которой готовила бокморо – особый цыганский хлеб.

Подставив бидон под струю воды и подперев его камнем, женщина опустилась на землю, поднимая лицо к небу и прикрывая глаза. Она слушала… Ее слух улавливал трель детских голосов, резвящимся неподалеку, а так же шепот ключа и ветра, играющего с макушками деревьев. Упав на траву и примяв ее, Марьям вдохнула полной грудью воздух и зашептала чуть слышно:

– Отчего так тоскливо мне на сердце?.. О чем душа моя плачет? Неужели беда какая-то приближается? Грезится мне что-то, но увидеть не могу этого, взор мутится в смятении… Что за беда? Когда и где?..

На поляну, продравшись сквозь кустарник, выскочили двое детей – мальчик и девочка – с перепачканными ягодным соком ртами. Черноволосые и зеленоглазые, они, хихикая, подбежали к матери и упали на землю рядом с ней.

– Мама, Иврам меня щекочет! – воскликнула Наста, отпихивая рукой брата в сторону. – Скажи ему, чтобы перестал!

– Ты старше его, Наста, поэтому должна быть для Иврама примером для подражания, – ответила Марьям, приподнимаясь и с любовью оглядывая своих детей. Их лица были абсолютно одинаковыми, похожими друг на друга настолько, что, казалось, будто и две капли воды не могут быть более одинаковыми. Различались близнецы благодаря одежде и длине волос, в остальном два этих пятилетних бесенка могли запутать кого угодно… Заметив чумазые лица детей, Марьям строго прибавила: – А ну, скорее умойтесь! Чертенята!

Близнецы вскочили и, держась за руки, упорхнули к ручью, который начинался у ключа. Наклонившись к воде, они, зачерпывая ее ладонями, начали умывать лицо. Наста закончила умываться первой и, взглянув на брата, увидела, что на лице у того остались следы сока.

– Ты еще грязный! – сказала она, и, набрав воды, стала умывать брата сама. Тот не сопротивлялся, однако изо всех сил корчил рожи, стараясь рассмешить Насту. Когда она закончила, то он вдруг захватил ее лицо в плен своих рук и, заглянув в зеленые глаза сестры, рассмеялся какой-то своей мысли.

– Иврам, Наста, вы умылись? Надо идти, а то уже темнеет, – прикрикнула на них Марьям, накрывая бидон крышкой и поднимая его. Посмотрев в сторону близнецов, она снова позвала их по имени.

– Пойдем, мама зовет! – прошептала Наста.

– Ты моя, а я ты твой, да? – спросил Иврам ее, а когда она с улыбкой кивнула, он отпустил ее. Вприпрыжку они направились след за матерью.

Цыганское стойбище было устроено на окраине городка, где им удалось за бесценок арендовать несколько ветхих деревянных домов, покосившихся и просевших в землю от времени. Сараи и надворные постройки, прилегающие к домам, прогнили и, казалось, едва стояли, однако это не смущало неприхотливых кочевых людей. Встав на постой, они загнали во дворы три стареньких грузовика – служивших им средством передвижения и чьи кузова были превращены в дома, снабженные деревянными стенами и крышей, а так же буржуйками, трубы от которых торчали наружу. Тут же, во дворах дети играли с друг другом и были развернуты кухни, где женщины табора вечерами готовили еду. Днем на стойбище обычно оставались только совсем немощные старики и несколько выбранных жребием зорчих – мужчин, владеющих огнестрельным оружием, в обязанности которым вменялось стеречь имущество табора и дома. Остальные цыгане ранним утром отправлялись на заработки в городок и близлежащие к нему селения, в том числе и в Ярославль – большой город, в котором всегда было чем поживиться – и возвращались только вечером.

Зарабатывали цыгане по-разному, но участвовали в их делах табора даже младенцы: на улицах Ярославля часть цыганок вместе с детьми занимались предсказанием судьбы и попрошайничеством, а молодые парни, устроившись подле рынков, предлагали прохожим сыграть в азартные игры и выманивали таким образом у простофиль деньги. Прочие мужчины и женщины табора занимались разъездными мошенничествами: закупаясь различными товарами крайне низкого качества, они отправлялись продавать их жадным до дешевизны дуракам. Цыгане надували покупателей, продавая им ковры – якобы привезенными из персидских краев, шерстяные изделия – связанных на самом деле из ацетата, ткани – из которых нельзя были ничего сшить, мелкую бытовую технику – ломающуюся после первой использования… Возвращаясь вечерами на стойбище, женщины принимались готовить еду для своих мужчин – а те, собравшись во главе с вожаком табора, обсуждали насущные дела.

Вот и этим вечером все выглядело в цыганском стойбище привычным: гомон веселых детских голосов, женские пересуды, мелодичные брызги цыганской гитары в потемках заросших сорняками огородов. Марьям зашла в дом проведать отца – у того пару недель назад отнялись ноги и он не вставал с постели. Старик попросил у нее воды. Дав отцу напиться, она вернулась на улицу и принялась замешивать тесто, то и дело поглядывая в сторону другого дома. В нем совещались мужчины табора, среди которых был и ее муж Рамир.

Мужчины проговорили допоздна и Марьям, накормив близнецов, уже собралась отправлять их спать, когда Рамир появился. Иврам, завидев отца, бросился к нему и тот, рассмеявшись, подхватил сына на руки и поднял так высоко, насколько позволяли руки.

– Ах ты, баловник! Совсем как стрекоза, ей-ей!

Поцеловав Иврама в лоб, мужчина осторожно опустил его на землю, погладив напоследок того по волосам. Потом присел на грубо сколоченную скамью, не замечая стоящей неподалеку Насты. Та, не видя от отца приглашения к объятиям, не осмелилась приблизиться к нему; в свои пять лет она уже отчетливо понимала, что любимым ребенком у того был именно сын, а не дочь. Иврам был гордостью Рамира, и с тех пор как научился говорить и ходить, непрестанно удивлял окружающих своими талантами – умением танцевать, играть на гитаре, лицедействовать и, что самое поразительное, легко и быстро усваивал языки. Благодаря этому Иврам приносил в табор больше денег, чем некоторые взрослые. Бог щедро наделил его дарами, и рядом с ним Наста была слишком… обыкновенной. И хоть брат не кичился перед нею своей особенностью, она порою чувствовала себя обиженной.

– Ступайте спать! – велела близнецам Марьям. Когда дети ушли в дом, где для них на деревянных полатях была приготовлена постель, она обратилась к супругу: – Что сказал Глава? Что решил?

– Глава решил, что мы останемся, – ответил тот, скручивая самокрутку с терпким табаком и закуривая ее.

– Остаемся? – на лице Марьям появилось смятение. – Несмотря на то, что вчера сюда приезжали городские бандиты и угрожали всем нам расправой? Они сказали, что убьют всех, если мы не покинем этих мест в течении дня.

– Ну и что? Мало ли, что эти брехуны сказали! Мы вольные люди, где хотим, там и останавливаемся на постой.

– Если б им только наше присутствие мешало, Рамир! Им не нравится, что мы делаем свои дела на их землях, отнимаем у них часть их добычи и не платим за это. Неужели этого мало, чтобы схватиться за оружие и исполнить угрозу? О чем вы, мужчины, думаете, скажи мне?!

– Глава решил, что мы не должны показывать своего страха перед этими городскими собаками. Что же, нам придется уезжать ото всюду, где будут грозить расправой? Тогда где мы найдем себе пристанище? Нигде!.. – Рамир замолк, увидев, что на глазах жены заблестели слезинки, потом заговорил вновь, но очень ласково: – В любом случае, скоро сезон закончится, придет осень и мы откочуем на юг, в теплые края. Немного осталось, ласточка моя.

Он подошел к ней и, обняв за плечи, притянул к себе.

– Мне страшно, Рамир, – ответила та, и мужчина почувствовал, как она дрожит. – Тревога меня гнетет, я чувствую, что нужно уходить отсюда, бежать, иначе случится что-то непоправимое! Мать всегда мне говорила: «Не чурайся предчувствий! Слушай, что тебе нашептывает твоя душа!»

– Ты женщина, а всем женщинам свойственно бояться. Я говорю тебе, все будет в порядке!

Марьям, прильнув к его груди, устало прикрыла глаза – тревога, мучавшая ее, не ушла, но она решила смириться. Она жена своего мужа и должна смириться несмотря ни на что. Объятия любимого мужчины грели ее, обещая покой, в который она не верила.

В затхлой темноте ветхого дома раздавалось мерное дыхание дюжины спящих людей, устроившихся на полатях и матрасах, постеленных на пол. От стен пахло трухлявым деревом и гнильцой, к чему прибавлялся запах терпкого людского пота. Недалеко от полатей, где лежали Наста и Иврам, хрипло и вязко кашлял и без конца протяжно кряхтел во сне старый отец Марьям.

– Что нам приснится сегодня? – спросил Иврам сестру. Они лежали под одним одеялом, тесно прижавшись друг к дружке.

– Качели, – сонно проговорила Наста, не открывая глаз. – Мы будем качаться на качелях.

– Я не хочу качелей. Давай нам приснится слон.

– Как на картинках?

– Ага.

– Хорошо. Слон… – девочка окончательно погрузилась в дрему, но брат-близнец ее растормошил.

– Ты любишь меня?

– Да, – пробормотала она и снова провалилась в сон. Иврам, зарывшись носом в ее черные волосы, тоже заснул, успокоенный ее ответом.

В прохладный предрассветный час в их сон ворвался устрашающий шум: громкие и отрывистые выстрелы, крики, грохот. Едва проснувшись, цыгане вскакивали, в потемках отыскивая оружие и ножи. Наста и Иврам, не решаясь спуститься полатей, вжались в стену, испуганно прислушиваясь к звукам на улице. Стекла в одном из окон рассыпались на осколки: в дом влетела граната и тут же, едва коснувшись пола, с оглушающим хлопком взорвалась. Несколько женщин истощенно завизжали, зовя на помощь.

– Больно! – охнула Наста, когда один из осколков полоснул ее по плечу.

В следующий миг другое окно тоже оказалось разбитым, но на сей раз в него бросили не гранату, а бутыль с зажигательной смесью. Жидкость, выплеснувшись на матрасы и одеяла, немедленно воспламенилась. Окончательно впавшие в панику люди, на которых упали языки пламени, начали метаться, пытаясь пробраться к выходу. Огонь распространялся по дому быстро, жадно пожирая все и вся.

– Мы горим! Горим! – кричал кто-то среди удушливого дыма и жара.

– Бежим отсюда, – Иврам дернул сестру за руку, понукая ее следовать за ним. Та колебалась, охваченная цепенящим ужасом перед огнем, который вот-вот должен был подобраться к их полатям.

– Я боюсь!

– Держись за меня!

Они спрыгнули на пол и, прижимаясь к стене, прокрались к ближайшему окну – то выходило на старый кособокий сарай, который примыкал к дому чуть ли не в плотную, и поэтому никто из нападавших на цыганское стойбище не увидел его. Жмуря слезящиеся от дыма глаза, Иврам начал дергать оконную задвижку, пытаясь открыть его. Наста, кашляя, простонала за его спиной:

– Мне нечем дышать…

Нижняя задвижка поддалась напору мальчика и поползла вверх, затем он дернул верхнюю, а затем что есть силы толкнул окно. Створки провалились наружу, распахиваясь. Поддерживая сестру, Иврам помог ей спрыгнуть на землю, потом последовал за ней. Они угодили прямо в крапиву, густо проросшую у сарая, однако благодаря испугу даже не почувствовали ожогов. Он потянул Насту за собой – они, пригибаясь, обошли сарай, перелезли через низкий полуразвалившийся забор и оказались в узком проулке. Иврам не останавливался, не отпуская руки сестры, он побежал по проулку, удаляясь от очага перестрелки. Только добравшись до леса и укрывшись там, он остановился. Наста, задыхаясь от быстрого бега, осела на землю, прижимая ладонь к кровоточащей ране на плече.

– Где мама? Отец? – ее голос был надрывным, всхлипывающим.

– Не знаю… – Иврам посмотрел в сторону, откуда они прибежали; выстрелов уже не было слышно, однако над горящими домами багровел и плавился воздух.

– Я хочу к маме! – сестра жалобно захныкала. – Где мама?

Брат опустился на землю рядом с ней и обхватил ее руками.

– Мы посидим тут чуть-чуть, а потом вернемся, – прошептал он, укачивая плачущую Насту, доверчиво прильнувшую к нему. – Вернемся, и найдем отца с матерью.

– А если не найдем? Что тогда будет?

– Не бойся ничего! Я весь с тобой. И мы всегда будем вместе. Всегда…

Бандиты, напавшие на цыганское стойбище, отступили; погрузившись в несколько автомобилей, они поспешно уносили ноги с места преступления. Стойбище пылало огнем. Повсюду – во дворах и огородах – лежали трупы убитых в перестрелке. Те, кто уцелел, в тщетной попытке побороть огонь, поглотившее старые строения, носились с ведрами, набирая воду у ближайшей колонки. В охваченных пламенем домах остались люди – раненые, задохнувшиеся и старики, не сумевшие выбраться самостоятельно. Дед Насты и Иврама, отец Марьям, сгорел заживо в этом огне.

Но Марьям уже не могла горевать об этом – она была мертва. Половина черепа женщины была снесена выстрелом, произведенным в упор, и кровавое месиво из мозгов, вытекшее наружу, перепачкало ее длинные черные волосы. Рамир рыдал над телом жены, с мучительным страданием заглядывая в ее навеки застывшие глаза, которые она не успела закрыть перед смертью. Он прижимал лицо к ее груди, больше не вздымающейся вместе с живительным дыханием, и никак не мог поверить, что жизнь любимой оборвалась.

– Марьям! Как же так? Как?… – и он завыл, как раненый зверь. Завыл тяжко, отчаянно и безумно, забыв обо всем и утонув в своем горе.

Октябрьский промозглый дождь омывал серо-голубую обшивку автобуса, который миновал ворота, снабженные предупреждающей табличкой: «Государственный объект. Въезд только по пропускам». За воротами располагались обширные территории, скрытые от глаз пассажиров пышными елями, высаженными ровными рядами. Автобус остановился у низкого бетонного крыльца, дополняющего своей безыскусностью унылый вид трехэтажного здания советской застройки – какие можно было увидеть на улицах любого российского города.

– На улице дождик, так что не задерживаемся на улице, а сразу проходим в помещение, хорошо? – профессионально-приветливым тоном проговорила женщина средних лет, первой покидая комфортабельный салон автобуса.

Следом за ней из автобуса начали выходить дети, накидывая на головы водонепроницаемые капюшоны курток и дождевиков. Все они были разного возраста и пола, но держались одинаково тихо и отчасти даже настороженно. Те, что были постарше – им было около десяти лет – окидывали подозрительным взглядами фасад здания, прежде чем зайти в распахнутые двери. Сопровождающая детей женщина пересчитала их и, обнаружив отсутствие одного ребенка, вновь вернулась в автобус. Пропажу она обнаружила в самом конце салона: пятилетний мальчик с зелеными глазами, забившись в угловое сидение, неподвижным взором уставившись в пол. Он никак не прореагировал на появление взрослого.

– Иврам! Все уже вышли, а ты почему сидишь? – она попробовала заглянуть ему в лицо, но тот отвернулся. – Вставай! Пойдем, там всех вас ждет угощение и веселые игры. Пойдем, поиграешь!

Женщина взяла мальчика за руку, но тот вдруг зарычал и что есть силы вцепился в ее ладонь зубами, прокусив кожу до крови. Она вскрикнула и инстинктивно отступила, ошеломленная реакцией ребенка – а тот, воспользовавшись замешательством, выскочил в проход между сиденьями и побежал к выходу. Он не успел выскочить из салона, его поймал водитель.

– Куда собрался? Отсюда не сбежишь!

Иврам упрямо сопротивлялся, но справиться со взрослым мужчиной, конечно, не мог. Тот, удерживая мальчика за шкирку как нашкодившего кота, завел его в здание. Женщина, на ходу обматывая руку носовым платком, семенила за ними следом. Силой Иврама втолкнули в помещение, отделенную от большого и мрачного коридора бронированной дверью, за ней обнаружился светлый зал, похожий на игровые комнаты в детских домах, откуда и были доставлены все дети. Здесь было много игрушек и детских аттракционов, большой телевизор транслирующий мультфильмы, а так же накрытые столы, где были расставлены различные лакомства. Мальчики и девочки, увидев редкие угощения, тут же бросились к ним, позабыв обо всем на свете – и только Иврам, вместо того, чтобы заинтересоваться сладостями или игрушками, схватил детский стул и швырнул его в укушенную женщину. Однако у него не хватило сил, чтобы бросить его высоко и стульчик лишь ударил ее по ногам.

– Иврам, прекрати! – воскликнула она.

– Где моя сестра? – закричал мальчик в ответ. – Где Наста? Где она?

– Тебе уже объяснили, что вас распределили по разным детским домам. Успокойся, пожалуйста.

– Я не хочу быть здесь! – Иврам смотрел на женщину не мигая, его взгляд был не по-детски серьезным и… угрожающим. – Верните меня к сестре! Верните к сестре!

– Кто здесь так кричит? Есть проблемы, Любовь Анатольевна? – в комнате появился темноволосый мужчина невысокого роста, лет тридцати пяти, одетый в помятые брюки и рубашку на размер больше, чем следовало. Природа наградила его широколобым и скуластым лицом со слишком глубоко посаженными глазами, коротким носом и большим ртом, делающим его похожим на лягушку. Однако его голос – глубокий и гипнотический – компенсировал посредственность его внешнего вида.

– Нет, никаких проблем, товарищ Панов, – поспешно ответила женщина, с раздосадованным видом поднимая стул и отставляя его в сторону.

– Это тот самый мальчик, о котором мне докладывали? – мужчина внимательно посмотрел на пышущего яростью Иврама.

– Да. Он самый.

– Я хочу вернуться к сестре! – тот топнул ногой. – Мне не нравится здесь!

– Ясно, – мужчина выудил из карманов брюк рацию, нажал на кнопку и проговорил в динамик: – Нужно немедленно изолировать одного из учеников.

В комнату вошли еще двое мужчин облаченных в военную униформу, на поясах у них красовались кобуры с оружием. Молча они взяли Иврама под руки и вывели из комнаты.

– Оставьте его в комнате дознания, я с ним чуть позже побеседую, – сказал Панов им вслед. Дождавшись, когда бронированная дверь закроется, он повернулся к прочим детям в комнате и, слегка повысив голос, заговорил: – Добрый день, дети. Прошу минуту внимания.

Его голос возымел магическое действие – все дети тут же перестали болтать и суетиться, обернувшись в его сторону и замерев. Мягко улыбаясь своими лягушачьими губами, Панов прошел в центр комнаты, не переставая гипнотизировать их взглядом.

– Моя имя Владлен Георгиевич Панов, – представился он. – Я куратор этой спецшколы, где отныне все вы будете получать образование. С этого момента все вы являетесь моими подопечными и обязаны подчиняться моим приказам. Если вы захотите ко мне обратиться, вы должны будете обращаться не по имени-отчеству, а просто – Учитель.

Указав на женщину, которая сопровождала детей в поездке, Панов прибавил:

– С Любовью Анатольевной вы уже знакомы. Она будет вашей воспитательницей, вы обязаны во всем прислушиваться к ней и в точности выполнять все ее указания. Сейчас, когда вы закончите с едой, вам покажут ваши комнаты, а так же выдадут белье, одежду и все необходимые гигиенические принадлежности, дабы вы чувствовали себя как дома.

– У каждого будет своя комната? – переспросила девятилетняя девочка с русыми косами.

– Да. Учитывая, что попали вы в особенную школу, то каждому из вас понадобится личное пространство.

– Классно! – лица детей осветилось незамысловатой ребячьей радостью. Все они были воспитанниками детских домов, и до этого момента им приходилось жить в палатах, рассчитанных на дюжину и больше детей, где ни на миг нельзя было побыть в одиночестве. Отдельные комнаты для каждого ребенка – это казалось им невиданной удачей! Наконец, у каждого из них будет что-то свое…

– В общем, не стесняйтесь, угощайтесь и отдыхайте, – Панов взглянул на свою коллегу. – Оставляю их на вас, Любовь Анатольевна. Пусть дети расслабятся сегодня.

– Хорошо, товарищ Панов.

Покинув детскую комнату, мужчина направился к лифтам, находящимся в сердце здания – за многочисленными коридорами, напоминающими кротовьи норы. На пути ему с завидной регулярностью попадались посты службы безопасности, где дежурили вооруженные охранники, дополнявшие тягучую и мрачную атмосферу своими безразличными физиономиями. Панов вошел в лифт и потянулся к панели управления: на ней было семь кнопок: три для наземных этажей, а так же четыре – для подземных. Он надавил на кнопку второго подземного уровня и двери лифта мягко закрылись, когда у него ожила рация.

– Товарищ Панов? У нас проблемы с новоприбывшим учеником, – доложил сухой, потрескивающий голос в динамике.

– Я уже иду, – ответил Панов.

Иврам был заперт в комнате кубической формы, оснащенной сверхпрочными каркасами и дверью, а так же бронированными зеркальными стеклами – которые позволяли тем, кто находился в окружающей комнату лаборатории наблюдать за происходящим в комнате. Войдя в лабораторию, Панов приветственно кивнул двум коллегам, поджидающим его.

– Итак?

– Сами смотрите, – иронично проговорил полноватый мужчина в клетчатой рубашке с пятнами пота под мышками и указал на кубическую комнату. – Он орал как резанный, когда мы пристегивали его к креслу. И сейчас орет и никак не заткнется.

– Включи звук, – велел Панов, не сводя с Иврама задумчивого прищура. Когда звук, доселе заглушаемый специальными поглотителями шума, прорвался из комнаты в лабораторию, то воздух буквально сотрясся от детского крика: мальчик, чье тело было намертво зафиксировано ремнями, надрывал глотку изо всех сил, словно лишился разума. Панов несколько минут прислушивался к нему с исследовательским интересом. – Что он такое кричит? Чье-то имя?

– Да. Он зовет сестру-близнеца, – подтвердил второй сотрудник. – В досье написано, что ее зовут Наста.

Панов протянул руку и на ладонь ему легла папка с документами. Он дал знак выключить звук и устроился за одним из столов, неторопливо принявшись изучать собранную информацию. С удовольствием покуривая крепкие сигареты без фильтра, он прочитал все имеющиеся документы, затем поднял взгляд на Иврама, уже не скрывая своего интереса.

– Любопытно, любопытно… – Панов начал постукивать кончиками пальцев по лакированной поверхности стола.

– Судя по всему, у него очень крепкая психологическая связь с сестрой, – рассудительно заметил мужчина в клетчатой рубашке. – И не удивительно, ведь после того как их мать убили, а отца отправили в тюрьму, им пришлось туго. Поведение, которое он сейчас нам демонстрирует, реакция на стресс.

– Я не думаю, что потеря родителей могла вызвать столь сильную зависимость от близнеца, – Панов перестал стучать по столу, поднял палец и отрицательно покачал им в воздухе. – Нет-нет! Тут другое – и это весьма любопытно.

– Вы думаете, он сумасшедший?

– Нет, не думаю. Судя по предварительным тестам, которые провели наши рекрутеры, нервная система и психика у него очень крепкие. А если учесть его физиологические данные и уровень интеллекта, то, скажу я вам, природа не создает подобные экземпляры со склонностью к сумасшествию. Впрочем, я это еще проверю в будущем.

– А что делать с ним сейчас?

– Вколите ему успокоительного, пусть отдохнет пока, – Панов захлопнул папку и небрежно отодвинул от себя. – Я тем временем распоряжусь, чтобы сюда привезли его сестру.

– Но зачем? – удивился его коллега. – Судя по тестам, она весьма заурядна, обыкновенный ребенок. Она недостаточно хороша для нашей системы обучения.

– Она мне нужна, чтобы проверить мою догадку.

___________

____2____

– Тебе нравится здесь, Наста?

– Нет, – проговорила девочка, вяло водя расческой по волосам куклы, и не глядя на мужчину.

Они были одни в большой комнате, полной игрушек и детских аттракционов. Наста сидела на пушистом ковре, окруженная красивыми куклами – большими и маленькими – одетыми в великолепные наряды. Она с аккуратно заплетенными волосами и в бледно-зеленом платьице с кружевной оторочкой, сама походила на очаровательную куколку. Владлен Панов, скрестив руки на груди, стоял у подоконника и наблюдал за нею. Рассеянный дневной свет, ударяя ему в спину, обвевал его фигуру собою и тек дальше, вглубь комнаты

– Почему не нравится?

– Здесь скучно.

– А как же все эти игрушки и конфеты?

– Я не хочу их. Я хочу к Ивраму.

– Скоро ты его увидишь, я ведь тебе обещал, – он сделал несколько шагов и присел на ковер рядом с девочкой. Коснувшись указательным пальцем ее подбородка, он приподнял ее лицо, заставив посмотреть на себя. В водянистых глазах Панова появилась нежно-отеческое выражение: – Я обязательно отведу тебя к нему, только потерпи немного. Хорошо?

Наста согласно кивнула головой, доверчиво глядя на него. Панов заботился о ней и опекал, и ее сердце, тоскующее по ласке, потянулось к этому человеку, казавшемуся ей невероятно добрым и безобидным. Она находилась уже три дня в этой странной школе, где ее всюду окружали сладости, игрушки и никто не ругал за шалости. Каждый день к ней приходил Панов, которого она, по его просьбе, называла «дядя Владлен» – и каждый день она надеялась, что увидит своего брата…

– Возможно, ты увидишь Иврама уже сегодня, – словно бы по секрету добавил он, прежде чем подняться на ноги.

– Да?! – Наста встрепенулась, в уголках ее губ затеплилась улыбка.

Панов заговорщицки подмигнул ей и приложил палец ко рту, как бы давая обет молчания; потом, помахав рукой на прощание, он оставил девочку одну, скрывшись за бронированной дверью. Наста, еще немного поиграв с куклой, отложила ту в сторону – ей было неинтересно. До этой поры она росла без кукол, ее игрушками были вещи, попадавшиеся в руки во время бесконечного кочевья, она привыкла совсем к другой жизни… Пододвинув стул к подоконнику, Наста забралась на него и выглянула через стекло, забранное решеткой, на улицу; там светило пасмурное солнце, желтели деревья и ветер гнал опавшие листья по асфальтированным дорожкам. Прижавшись к стеклу щекой и испытывая надсадную грусть, она прошептала:

– Иврам…

Иврам сидел в звуконепроницаемой комнате с зеркальными стеклами, стянутый ремнями на специальном кресле, чем-то напоминающем стоматологическое. Он даже не мог оторвать головы от дерматина, коим было оббито кресло, этому препятствовали два ремня – один из них фиксировал шею, а другой обхватывал голову в районе лба. Мальчик дышал часто, по его коже ползли капли пота, смачивая хлопчатобумажную майку и шорты, в которые он был одет. К вискам и груди у него были приклеены датчики, записывающие на приборы его пульс и сердцебиение. На его запястьях и лодыжках виднелись кровавые синяки, он натер их за последние четыре дня, пытаясь освободиться всякий раз, когда его привязывали к креслу. За эти дни он ужасно похудел – кожа стала прозрачной и облепила кости, щеки Иврама ввалились, а под глазами появились фиолетовые тени. Теперь он не кричал, теперь он хранил молчание, упрямо кусая истончившуюся нижнюю губу.

– Как он? – поинтересовался Панов, входя в лабораторию.

Сейчас тут находилась старший врач спецшколы: Татьяна Богомольцева и ее помощник, а так же штатный психолог Давид Брумберг – тот самый потливый и слегка полноватый мужчина, который привязывал Иврама к креслу в первый раз.

– Как и прежде. Бунтует, – ответила Богомольцева, сминая бумагу папиросы и закуривая от спички. – Сегодня он тоже отказывается от еды, а если мы кормим его силой, то вызывает у себя рефлекторную рвоту. Общий физиологический тонус значительно снизился, его организм истощен. Еще немного – и он может впасть в кому или умереть.

– Впервые сталкиваюсь с подобным упрямством, проявляющимся в таком юном возрасте, – пожал плечами Брумберг, грязным платком полируя стекла своих очков. – Все эти дни его пытались сломать, накачивали успокоительным и подвергали гипнозу, но он по-прежнему сопротивляется. Его нервная система настолько крепка, что лично я не вижу способа ее сломить и при этом не покалечить мальчика фатально.

– И это замечательно, – улыбнулся холодной улыбкой Панов, – такие, как он, огромная редкость. Поразительная удача, что он попался на глаза рекрутерам. Когда он закончит эту школу, ему не будет равных.

– У него большой потенциал, это да, – промолвила Богомольцева с философской ноткой, – но он не сможет порадовать нас успехами, если не согласится подчиниться нам и умрет на этом кресле.