Текст книги "Летопись 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

  Долговые расписки, именуемые в просторечии деньгами, стали печатать во все возрастающем масштабе. Их стоимость вначале приравняли к золоту. А когда золота перестало хватать, приравняли к нефти. Но золото тоже не пустили на бабские украшения, сложили в хранилища и приказали военным охранять, как зеницу ока. Если в Европе аристократическая элита не позволили евреям захватить финансовую систему, то в США, стране дураков и ковбоев, евреи сделали это с легкостью. Сложили золото в погреб, прикупили печатный станок и наладили выпуск зеленых бумажек, названных по скудости фантазии талерами. Или долларами, если в англосаксонской транскрипции. Так появилась ФРС – федеральная резервная система. Новоявленную страну раздробили на штаты – конечно, для пущей демократии! Типа малограмотные лесорубы и пастухи станут сами решать свою судьбу на общих собраниях, то бишь на выборах. Все так называемые независимые штаты обязали платить дань ФРС, из которой образовывался федеральный бюджет. Вопрос на засыпку – кто верховодил федеральной резервной системой? Ни за что не догадаешься! И это не прикол, кому конкретно принадлежала ФРС США достоверно неизвестно до сих пор. Нет, фамилии называли, но поди проверь, так ли это? Наученные горьким опытом евреи ни за что не признавались, что крупнейшее в мире хранилище золота и драгоценностей принадлежало одному из них. Ибо только ФРС США являлось гарантом жизни и спокойствия выживших после холокоста и веками продолжавшихся еврейских погромов. Разумеется, не всех. Евреи всегда с легкостью жертвовали соплеменниками ради выживания общины. Самыми бедными соплеменниками. Потому что бедность в идеологии иудаизма есть наибольший грех и недостаток. А мерзавцы и подлецы типа Ротшильда почитались едва ли не святыми.»

  Валерий откладывает планшет, кончики пальцев массирую уставшие глаза.

  – Этак мне линзы придется вставлять, – тихо говорит он сам себе. – Или лучше пенсне? А сочинитель сего опуса явный антисемит. Ротшильда того, где надо и не надо сует. Нет уже ни ротшильдов, ни мотшильдов, никого нет, один Розенфельд остался. Впрочем, никто не сделал больше для антисемитизма, чем сами семиты. Всеобщая ненависть к евреям всего лишь следствие, причина в них самих. Вернее, в иудаизме. Все-таки правы были коммунисты, называя религию опиумом для народа. Для всех народов!

  Настенные часы показывают половину первого ночи. Валерий поднимается с кресла, несколько раз потягивается, разминая затекшие мышцы. Итак, он официально зарегистрированный кандидат в президенты. Артемьев сдержал слово, нашлись люди, которые оплатят все расходы на предвыборную кампанию – сбор электронных подписей, рассылка спама, то есть агитационных роликов и прочую хрень-промоушен. От кандидата, то есть генерала Валерия Знаменского требуется делать умное лицо, держать умные паузы в болтовне по телеящику и умничать при встречах с избирателями. Ну вот кому это надо, а? Ведь о человеке судят по его делам, наболтать-то можно что угодно. К счастью, теперь не нужны так называемые поездки по стране для встречи с избирателями. То есть они нужны, но только в проблемных точках. К примеру, на заводе по выпуску автобарахла, где кандидат обещает наладить сбыт и даже расширить производство, то есть создать новые рабочие места для выпуска этого самого автобарахла во все возрастающем количестве. Каждый желающий в режиме реального времени может посмотреть это на смарте. Работяги не виноваты в том, делают барахло. Они делают то, что им говорят. Виноваты те, кто стоит у руля. Те, кому принадлежит этот завод. Им только прибыль важна, те самые деньги, о которых писал автор антисемит.

  – Как будто деньги нужны только евреям! – криво улыбнулся Валерий. – Наши барыги те еще скоты.

  Чуть слышно звенит маленький колокольчик. Это настенный хронометр отмечает четверть часа. Давно уже спать пора, а он, кандидат в президенты, все никак не успокоится.

  – Вот интересно, – крутит головой Валерий. – Почему слова «президент» и «презерватив» одного корня? Наверно, потому, что президент надевается на существующую политическую систему, как и презерватив на имеющийся у мужчины орган. Один гарант конституции, второй гарант нежелательной беременности. То есть – кардинальных изменений в жизни! Аналогия та еще, но по сути верно! Видимо, поэтому шалопаи называют и то, и другое одним словом – презик.

  Ночь осуждающе глядит из незашторенного окна. В комнате темно, горит настольная лампа. Из обстановки только кресло, журнальный столик и аккуратно заправленная солдатская кровать. Несмотря на высокие должности и звания, обзавестись приличной квартирой и мебелью Валерий так и не сумел. Вернее, не хотел. На кой черт хоромы, если дома почти не бываешь. И никто тебя не ждет.

  Утро наступает, когда звенит будильник. Валерий с трудом поднимает голову, недобитая коротким сном усталость тянет обратно к подушке. За окном осенняя тьма, разбавленная сыростью и недовольным ветром. «Книгочей хренов! – подумал Валерий. – Спать надо после отбоя, а не читать заумные рассуждения сочинителей». Уже побрившись и приведя себя в относительный порядок, подумал с удивлением – а чего я вскочил-то? От службы освобожден, в так называемом кадровом резерве сижу, как бабка на лавке. Мозги электорату пудрят наемные пи...доболы политтехнологи, встреч с избирателями на сегодня вроде нет. Или есть? Нет, надо все-таки распорядок дня составить! Подъем, зарядка, уборка, утренний осмотр …

  Плавное течение военной мысли грубо прерывает коммутатор. Государственный гимн вместо традиционной трели вызова Валерий установил сам и вот теперь электронная фича с явной издевкой трындит «славься, Отечество наше свободное!».

  – Вот блин! – обозлился Валерий. – Еще только кандидат, а уже с ранья житья не стало. А если президент? Как можно работать в таких условиях … да!

  – Здравствуйте, Валерий Николаевич! – раздался в динамике голос Артемьева. – Простите за глупый вопрос, но вы уже проснулись?

  – Ответ такой же умный – да.

  – Чудненько! Хочу с утра пораньше сообщить гадость – вас собираются убить. Вернее, уже собрались, но пока не решили где и как.

  – Давно ждал. Чего так долго копаются?

  – Профессионализма не хватает. Толковых сотрудников мало, киллерство тут не исключение, – с притворной грустью вздохнул Артемьев. – Какие-то бывшие уголовники согласились кокнуть вас за бочку варенья и новые паспорта. Но не беспокойтесь, сегодня их возьмут. Если получится. Подозреваю, что это расходный материал, такого сорта публику проще ликвидировать сразу «после того, как», чем прикармливать в расчете на длительное сотрудничество. Гораздо опаснее те, что придут после них. Поэтому я сейчас еду к вам обсудить детали вашей персональной охраны.

  – Ну, жду. Чайник вот ставлю уже, сыр нарезаю … а чего обсуждать-то? Охраняйте да и все. А как именно, вам виднее.

  – Спасибо за комплимент. Проблема в том, что охрана процесс обоюдный. Проще говоря, вам придется считаться с требованиями безопасности и даже подчиняться охране в отдельных случаях. Об этом и поговорим. Так, мы приехали, через минуту будем возле ваших дверей.

  – Мы? А кто «мы»? – запоздало поинтересовался Валерий, но Артемьев уже отключился.

  Не дожидаясь, пока прозвенит звонок, Валерий открывает дверь. Поднимается лифт, раздвижные двери уползают в стороны, из кабины выходит улыбающийся Артемьев, следом идет Линда!

  – Еще раз здравствуйте, товарищ генерал-полковник, – шутливо козыряет Артемьев. – Как видите, я не один.

  – Добрый день, Валерий, – тихо говорит Линда, добавив после короткой паузы, – Николаевич.

  Слегка опешивший Знаменский кивает и глупо мычит:

  – Угу.

  – Видишь, Лидия Васильевна, что большие звезды делают с человеком? – говорит Артемьев, учтиво пропуская женщину вперед. – Головой трясет, мычит ...

  – Да я это …

  – Понимаю, стресс последних дней.

  – Раздевайтесь. Я помогу!

  Валерий снимает слегка промокшее пальто Линды, принимает куртку Артемьева и в растерянности смотрит на стену. Вместо вешалки торчит два гвоздя, которые он самолично вбил сразу после получения квартиры. Несколько лет тому назад. Оба гвоздя заняты, на одном его куртка с генеральскими погонами, на втором хозяйственная сумка, с которой Валерий ходит в магазин за продуктами.

  – Уютненько! – весело произносит Артемьев, входя в комнату и оглядываясь по сторонам. – Вы просто сибарит какой-то!

  – Да как-то вот … – с заминкой отвечает Валерий, глядя на Линду.

  Краска медленно заливает лицо, Валерий глупо мнет в руках пальто, слабый запах духов плывет по воздуху.

  – Хорошо выглядите. И пахнете! – брякает Знаменский. – То есть я имею в виду духи хорошие. Очень приятный и запоминающийся запах.

  – Спасибо, – улыбнулась Линда. – А теперь отдайте мне одежду, я сама разберусь, куда повесить. А вы идите к полковнику, у него серьезное дело к вам.

  Женщина решительно забирает куртку и пальто. Запах духов с новой силой пахнул в лицо, теплые ладони Линды соприкоснулись с сжатыми в кулак ладонями Валерия и словно горячая волна прошла по телу. Он понял, что покраснел как ошпаренный рак. В таком виде предстать перед Артемьевым было решительно невозможно.

  – Да, иду, – сиплым голосом отвечает Валерий и направляется прямиком в ванную. Холодная вода остужает пылающее лицо, несколько капель попадают за шиворот и торопливо бегут по спине, исчезая на ходу. Знаменский несколько раз глубоко вдыхает, трясет головой, аки конь отгоняющий мух. Еще раз смотрит на себя в зеркало, приглаживает торчащие волосы, одергивает футболку и потуже затягивает ремень на джинсах. «Морда лица вернулась в естественное состояние, глаза не вытаращены – я снова в форме! – подумал Валерий. – Пора выходить.»

  – Валерий Николаевич, я попросил подполковника Гаррисон сварганить нам кофе. У вас ведь есть кофе? Если нет, не страшно, я привез с собой, – встретил его длинной фразой Артемьев.

  Он сидит в единственном кресле возле плотно зашторенного окна, с интересом осматривая комнату.

  – Простите, я занял ваше место.

  – Ерунда, сидите. Тут все равно больше не на чем сидеть, – махнул рукой Знаменский. – Надо будет пару стульев купить.

  Входит Линда, в руках кофейник и только одна чашка.

  – Вы сделали кофе только на одного? – удивленно спрашивает Артемьев.

  – Я больше чашек не нашла! – ответила женщина и вопросительно посмотрела на Знаменского.

  – Больше и нет, – ответил Валерий, краснея.

  – Один мужчина, одна чашка – логично! – хмыкнул Артемьев.

  – Линда, налейте кофе гостю, а мы … а вы потом, а я …

  – Схожу в магазин и куплю еще две чашки. И два стула, – с улыбкой закончил фразу полковник. – Ладно, Бог с ним, с кофе. Поставьте куда нибудь. И садитесь вон на кровать.

  Гаррисон послушно ставит кофейник на журнальный столик и присаживается на краешек кровати. Валерий направляется к окну с явным намерением сесть на подоконник, но полковник останавливает:

  – Ни в коем случае, генерал! С этой минуты вообще забудьте о привычке подходить к окнам и самому открывать двери. Садитесь на кровать. Начну с главного – есть достоверные сведения, что вас хотят убить. Как именно, пока неизвестно. Подозреваю, что исполнителям предоставлен карт бланш. Заказчику нужен результат, детали несущественны.

  – И кто же заказал меня? – равнодушно спрашивает Знаменский.

  – Вы не поверите!

  – Отчего же? Я хоть и генерал, но способности выстраивать логические цепочки не утратил. Разумеется, не президент, он всего лишь пешка. Глава администрации может вести свою игру, но только в строго очерченных рамках. Тот самый карт бланш, о котором вы упомянули. В сухом остатке мы получаем Янкеля Мовшевича Розенфельда. Он выжил, до крайности озлоблен утратой последней лаборатории в Техасе и желает отомстить.

  – Все верно, – кивнул Артемьев. – Кроме одного. Лаборатория в зачуханном техасском городишке не была последней. Отлично оснащенной, с подготовленным персоналом, но увы – не последней. Есть еще одна. Не велика по размерам, но возможностей ничуть не меньше. И самое главное – там расположено последнее хранилище клеток. Причем не простых, а самых видных представителей иудаизма. Есть косвенные данные, что даже самого Ротшильда.

  – Их вроде до фига было, ротшильдов этих. Которого именно?

  – Не знаю, – признался полковник. – Да и так ли это важно. Амшель Майер, основатель династии, завещал потомкам два незыблемых принципа – деньги и семья. Иными словами делать деньги на всем, абсолютно не принимая во внимание мораль и совесть. Ротшильды одинаково финансировали фашизм и демократию, войну и мир, медицину и военные разработки. Важна прибыль! Им было совершенно наплевать на создание еврейского государства на территории Палестины до тех пор, пока этот проект не стал прибыльным. Спасать евреев от гитлеровских нацистов они тоже не собирались. Нет, деловых партнеров вытащили, а вот кузин даже не подумали. Две женщины по фамилии Ротшильд погибли в концлагере и родне было все равно. Некоторые из потомков Амшеля даже занимались экологией, презрев ссудный капитал! Но, как только семья приказала вернуться в семейный бизнес, безропотно подчинились. Ибо семья, по завету Амшеля, святое.

  – Вообще-то он прав, – вздохнул Знаменский.

  – И я так считаю, – кивнул полковник. – Но все-таки деньги у него были на первом месте. Поэтому потомки принимали христианство, публично отрекались от веры и народа, женились на христианках или выходили замуж за гоев – они делали все, что приносило хоть какую-то прибыль. Что, впрочем, не уберегло их от вымирания, как и остальных. Ротшильды, как и все ортодоксальные евреи, заботились о чистоте крови, детей от смешанных браков не признавали. Только тех, кто родился от брака между своими. Переженили всех кузенов с кузинами и в итоге род прекратился.

  – Знаете, Владимир Александрович, я не уверен, что Розенфельд так уж сильно переживает за сохранение яйцеклеток майеров, ротшильдов и рабиновичей. Янкель одержим идеей возрождения не просто своего народа – что вообще-то можно только приветствовать! Ну, патриотизм и все такое … Он хочет стать новым Авраамом, родителем иного человечества и никак не меньше.

  – Очень возможно, что вы правы, – согласился Артемьев. – Если суммировать данные, полученные в Австралии и Африке, то получается, что работы по созданию расы избранных и зверолюдей велись параллельно. Причем так называемые «избранные» предназначены всего лишь на роль лакеев истинных хозяев планеты.

  – Место нахождения лаборатории известно?

  – Приблизительно. Где-то в пределах нашей необъятной Родины. Информация собирается с большим трудом и немалой кровью. Мои возможности не так велики, как хотелось бы.

  Знаменский встает, подходит к подоконнику.

  – Ах да! – спохватывается он и начинает неторопливо ходить из угла в угол. – Подытожим: остался последний рассадник чумы и он где-то в России. Розенфельд жив, сохранил обширные связи и очень опасен для всех нас, а не только для меня. И единственный вариант уничтожить Янкеля и его детище – или лучше детищ? – это стать президентом и получить все полномочия для защиты народа и страны.

  – Похоже, вы получили настоящий стимул для борьбы за президентское кресло, Валерий Николаевич! – воскликнул Артемьев с некоторой долей иронии. – Раньше вы были достаточно равнодушны к идее президенства.

  – А я и сейчас не горю желанием стать вождем. Просто надо довести начатое до конца. И если для этого необходимо занять должность главы государства – займу. А потом уйду и пусть другой ворочает глыбу, называемую Россией.

  – Что ж, я рад, что у вас не осталось сомнений, – говорит Артемьев, вставая с кресла. – А теперь о главном на сегодняшний день. Что бы стать президентом надо выжить. Организацией вашей охраны буду заниматься я, непосредственную ответственность возлагается на подполковника Гаррисон.

  Линда с явным облегчением поднимается с кровати, сидеть на которой ей было неудобно.

  – Меня будет охранять женщина? – после заминки произносит Валерий. – Линда, не обижайтесь, я ничего не имею против вас. Но женщина и телохранитель?

  – Вы правы, Валерий Николаевич, – вздохнул Артемьев. – Женщинами рисковать нельзя. Но увы, другого человека нет. Некому доверять.

  – Так не бывает!

  – К сожалению, бывает. Нет, ваша охрана достаточно надежна, можете не опасаться, но вот скажем так, последнюю линию обороны я могу пока доверить только ей.

  – Но я и сам …

  – Нет! – перебил его Артемьев. – С этого момента забудьте слово «сам». Вам будут открывать двери и закрывать за вами. Вы будете жить строго по распорядку дня и никогда не будете оставаться один.

  – Да помилуйте, Владимир Александрович! – растерялся Знаменский. – Двусмысленность какая-то! Это же просто неприлично.

  – Ну, да, – потер лоб Артемьев. – Я немного сгустил краски, конечно. Однако если вы решили стать кандидатом в президенты, вы более не принадлежите себе. Это надо правильно понимать, Валерий Николаевич.

  – Хорошо, – кивнул Знаменский. – Место жительства тоже придется сменить?

  – Да в первую очередь! – воскликнул Артемьев. – Жилой массив, множество разных людей, куча позиций для снайпера – тут минуты находиться нельзя.

  Валерий окидывает взглядом свою квартиру.

  – Что ж, «милым домом» это никогда не было, – криво улыбнулся он. – Буду собирать вещи.

  – А я пока отключу воду и газ, – решил Артемьев. – А то мало ли что. Насчитают вам к концу президентского срока! – говорит он, уходя на кухню.

  – Не буду вам мешать, – говорит Линда. – Подожду в коридоре.

  – Стойте. Я хотел сказать вам … э-э … ну в общем, я рад вас увидеть снова. Конечно, мне самому надо было разыскать вас … если вы не против, – окончательно смутился Знаменский.

  – То есть вы должны были сообщить мне, что ищете меня и попросить на это разрешение? – с улыбкой спросила Линда.

  – Типа того, – вспотел Знаменский. – Артемьев строго запретил высовывать нос, пока не уладит дела с моим трупом. Не разрешал воскреснуть, так сказать.

  – Я знала, что вы живы. И потому вас прощаю. А теперь собирайтесь.

   Глава 3.

  «Избирательная система как средство защиты от некомпетентных правителей существует столько же, сколько существует человечество. Как только приматы научились более-менее внятно изъясняться. Но даже бессловесным животным понятно, что самый сильный не значит самый умный. Поэтому захватить власть силой можно – удержать нельзя. Если вожак волчьей стаи не может организовать охоту и стая начинает слабеть от голода, вожак будет уничтожен или изгнан. Ни клыки, ни сила не помогут ему устоять против натиска озлобленных голодом соплеменников. Люди не волки, они готовы терпеть голод и лишения, если уверены – это необходимо ради будущего детей. Но если власть заставляет терпеть голод и лишения ради будущего только своих детей, терпение истощается быстро. И тогда обезумевшая от злобы и горя толпа уничтожает все на своем пути. Аристократов и чиновников убивают с особой жестокостью, все революции это наглядно показывают. Лютую ненависть вызывают те, кто жрал и пил от горла, кто всегда хорошо и модно одет, кто образован, воспитан и ценит произведения искусства. Не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Когда бунтующие русские крестьяне жгли усадьбы помещиков, они не растаскивали по домам картины, дорогую посуду и мебель. Если и грабили, то одежду, обувь, женские украшения и деньги. То есть брали то, что понимали и чего были лишены. Жгли дорогие картины заморских живописцев, крушили топорами рояли и мозаику из янтаря, били вазы из саксонского фарфора и резали на мясо породистых скакунов, потому что крестьянам нужны рабочие лошади, а скакуны это так, барская забава. И убивали всех без разбора, кого находили в доме. Слуг за то, что служили мерзавцам и подлецам. Помещиков и членов их семей за сытую и привольную жизнь, оплаченную нищетой и голодными смертями крестьянских детей.

  Но чванливые и самонадеянные люди, приходя во власть, забывают, что их жизнь висит на такой же тонкой ниточке, как у всех. Их гипнотизируют и лишают разума атрибуты власти – породистые псы бодигарды, льстивые придворные и чиновники, которые только и умеют держать носы «по ветру». Их опьяняет мираж вседозволенности и безнаказанности. Они думают, что так будет всегда и райская жизнь, которую обещают мордастые попы – да вот же она, надо только протянуть руку и сладкие плоды сами упадут в подставленные ладони!»

  Валерий откладывает планшет в сторону. «А ведь тоже самое относится и к оккупантам. Вообще ко всем, кто так или иначе ограничивает нашу свободу и покушается на жизнь. Ах, Янкель, Янкель – прежде чем возрождать к жизни ушедший в небытие народ, оглянись назад. История твоих соплеменников – сплошная череда предательств, массовых убийств и самого изощренного геноцида против человечества, вся вина которого состояла в том, что люди не хотели быть рабами „богоизбранных“. Кстати, почему бы и мне не заглянуть в историю? Может, врут все или сильно преувеличивают злодеяния иудеев! Конечно, вранья предостаточно, пещерный национализм свойственен многим, равно как образованным особям, так и дебилоидным представителям отряда бреющихся приматов вне зависимости от уровня грамотности и кругозора. Но … но избирательная кампания, черт бы ее побрал! Вот завтра опять надо быть в студии, записывать то ли интервью, то ли видео обращение к гражданам под видом интервью, когда журналист задает подготовленные вопросы, а ты с умным видом отвечаешь заранее подготовленными фразами. Да, еще и фото сессия! Кандидат-боевой-генерал на переднем крае, он же в спортзале, на стрельбище, на заводе, в полях и огородах, пробует суп в доме престарелых и читает сказки ребятишкам в детском саду».

  Валерий поднимается с кресла, прохаживается по комнату от одного окна к другому. Комната просторная, целый зал для бала. И окна, как гаражные ворота, из каждой шторы можно два парашюта сшить и еще останется на половину третьего. Это не вам не однушка в панельной коробке! Загородный дом в лесной чаще, за тремя заборами с круглосуточной охраной и под электронным куполом, сквозь который никакой спутник не увидит. И не наведет ракету.

  Несмотря на кажущуюся тяжесть шторы легко раздвигаются одним движением. На роликах они там с сервомоторами, что ли? Бронестекло толщиной в два пальца прозрачно, словно и нет его. Фонари на столбах освещают двор, металлический забор прячется в тени деревьев, редкие снежинки вперемежку с дождевыми каплями сыплются с черного неба, наводя тоску, грусть и относительный покой – желающие убить кандидата в президенты наверняка отдыхают, ибо только буйнопомешанный станет бродить по лесу в поисках лазейки.

  «Убивают президентов, министров, прокуроров, – задумался Валерий. – Почему так? Почему раньше, при проклятом царизме и феодализме никто не покушался на первых лиц? Ведь демократия у нас, всеобщее среднее и где-то высшее образование, о чистоте ручьев заботимся, собачкам прививки делаем – словом, сплошной гуманизм и сострадание, а убивать стали больше. Русские цари могли гулять по улицам столицы в любое время, без охраны и никому в голову не приходило, что его надо убить. Притом, что бунтов на Руси хватало, нравы были жесткие и человеческая жизнь ценилась меньше, чем щенок породистой гончей. Кто положил начало бойне, в которой не щадят ни взрослых, ни детей? Да те самые борцы за счастье и светлое будущее всего человечества, которые провозгласили свободу, равенство и братство! Убивали миллионами в революциях и гражданских войнах, потом заботились о вдовах и сиротах, строили коммунизм и сажали в лагеря всех несогласных, морили голодом крестьян и расстреливали рабочих – убивали, убивали, убивали … Чудовищное порождение сумеречного сознания – коммунизм, поселялся в разуме людей, словно зародыш инопланетного чудища и пожирал изнутри сердце и душу, превращая носителя в пустоглазое существо, которое одержимо только одним жгучим желанием – уничтожать все живое. Твари в облике человека заставляли людей рыть каналы, ровнять горы и поворачивать реки вспять – уничтожали то, что природа создавала миллионы лет. Они и планету готовы были сжечь в огне ядерного взрыва, будь у них в запасе еще одна. Семьдесят лет господства коммунизма в России – это семьдесят лет власти живых мертвецов. Слабые и малочисленные в начале, они окрепли на крови людей, а вела их лютая ненависть к людям. Ненависть, порожденная одним единственным человеком – Карлом Марксом. Так ненавидеть человечество мог только … иудей! Русский придумал анархизм, то есть неприятие любой власти. И дрался с властью. Но убивать всех подряд ради того, кто „был ничем, а станет всем“ мог только тот, кто считал себя тем самым „всем“, которому обязаны поклоняться и обожествлять презренные людишки. Тот, кого испепеляла жажда власти. Кто страдал жгучим желанием мести людям за то, что они презирали и ненавидели тех, кто считал себя высшими существами.

  Да, империя не самый лучший вид организации общества. Простой народ одинаково страдает от несправедливости и грабежа власть предержащих. Русские, украинцы, казахи, народы Кавказа и Дальнего Востока – все были рабами и имели равные причины ненавидеть эксплуататоров. За редким исключением выходцы из низов могли стать инженерами, учителями и врачами, не говоря уже о чиновниках даже городской администрации. Но вот произошла революция, которая отменила сословные ограничения, все стали равны. И диво дивное, в руководстве республики, еще только создаваемой на развалинах империи большинство должностей занимают иудеи! Притом, что согласно указа еще Екатерины Второй иудеи даже временно не имели права находиться на территории Центральной России, не учились в школах и ни в коем случае не занимали хоть сколько нибудь важных административных должностей. И вдруг – министры, то бишь народные комиссары, командармы и главкомы, руководители разведки и контрразведки – почти вся верхушка новорожденной РСФСР. Откуда столько гениальных управленцев и талантливых организаторов? И почему только они? Что, белорусы или украинцы глупее? Казахи, киргизы, армяне и грузины, прибалты и поляки – словом, все те народы, что входили в состав империи, неужто сплошь дураки да неучи, способны лишь быть исполнителями да мальчиками на побегушках?

  Объяснение только одно – не строили они новую страну, а разрушали то, что веками строилось всеми народами России. Миллионами убивали на фронтах братоубийственной войны, морили голодом в тылу, взрывали храмы всех религий, продавали за бесценок произведения искусства, золото, драгоценности и землю своим зарубежным единоверцам.

  И вот теперь Янкель Мовшевич Розенфельд желает «это» возродить! Нет, если речь идет о людях, то пусть возрождаются. Не в людях дело. Мы все одинаково любим себя, своих близких и Родину. И недолюбливаем других, чужих, а также тех, кто лучше нас. Но Янкель хочет воссоздать человекообразных носителей самой людоедской идеологии, самой древней теории о расовом превосходстве, от которой произошли все остальные, включая фашизм и теорию классовой борьбы».

  Валерий прикасается лбом к холодному стеклу, пальцы сжимаются в кулаки.

  – Найти и уничтожить, – прошептал он. – Начинать прямо сейчас, не дожидаясь результатов выборов. Когда выборный балаган закончится, подключусь и я. Источник заразы выжигают огнем, одного меча в таком случае бывает недостаточно.

   Часть 6.

   Глава 1.

  Ноябрьские небеса укутаны в разжиревшие от влаги тучи, капли дождя стремятся вниз с таким рвением, словно возжелали вечного упокоения, но коварный мороз встречает на полпути, дуновением ветра превращая их в маленькие и красивые кристаллики льда, именуемые снежинками. Переход в иное качество как иллюстрация вечной проблемы жизни и смерти?

  – Чушь какая! – бормочет Денис. – И вообще, почему так тянет примитивную философию, когда случается облом? Попытка обелить собственную глупость как средство успокоения? Видимо, так. Ведь мы так любим себя, что прощаем все любимому своему эго. Все, без исключения.

  Денис торопится на лекцию. Вернувшись домой, он устроился на работу преподавателем в педагогический институт. Самым обыкновенным преподом без претензий на кафедру, руководство научными работами и безделушками для тщеславных дураков в виде званий и титулов. Местное минобрнауки предлагало ему возглавить институт. Тот самый, из которого вышибли в свое время. Не захотел. Опять чиновники, опять склоки ученых рвачей, дележ бюджета и грантов – к черту!

  Посмотрев сочувствующим взглядом, отечески вздохнув и проникновенно сказав «понимаю», минобрнауки (словечко-то какое, а? огры, обры, бобры …) предложило занять вакантную должность преподавателя истории в местном «педуне». Денис согласился сразу, не раздумывая и даже не поинтересовавшись окладом. Институт недалеко от дома, можно пешком или на троллейбусе. Сегодня черт дернул связаться с общественным транспортом. Нашептал, колченогий, что погода испортилась, «пёхом» сыро и скользко, а троллейбусом самое то, тепло и быстро. Ага! Получилось, как в старой советской комедии – у вас ус отклеился. Контактный провод не захотел контактировать со штангой и она шмякнулась на крышу, перепугав пожилых пассажиров и насмешив молодежь.

  Денис мысленно выругался – и так опаздываешь, так еще и бус для перевозки троллей ломается! Дряпайся теперь по раскисшему тротуару. Туфли промокли сразу, едва только стал на асфальт. Ветер швыряет снег в лицо ведрами, ледяные щупальца лезут за воротник, холод и сырость радостно карабкаются под брюками наверх – лепота! Переобуваться на работе будет некогда, да и не во что, разве только взять резиновые тапочки уборщицы. М-да, препод в резиновых тапках и при галстуке – это что-то! Ладно бы парни в аудитории сидели, так ведь почти одни девушки. Перед женщинами всегда стыдно втройне.

  Громада главного здания института приблизилась, широкая лестница блеснула мокрыми ступенями, высоченные двери – так и хочется сказать: из мореного дуба! – из железа и подделки под дерево неохотно сдвинулись с места под напором рук. Холл встречает приятным сухим теплом, пожилая приемщица одежды улыбается и машет пластиковым кругляшком номера – Денис суеверно полагал, что вешать куртку надо всегда на одно и то же место. Типа новее куртка-то станет, что ли?

  Быстро раздевшись, Денис шагает по коридору. Старый паркет чуть слышно поскрипывает, в унисон с ним хлюпает вода в туфлях. Ректор давно собирается сменить паркетную доску на ламинат, ему не раз вежливо напоминали об этом, но сейчас Денис очень благодарен «деду» за беспамятство, так как скрип паркета маскирует мерзкое чваканье сырой обуви.