Текст книги "Хуррамабад"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

И снова сплюнул.

– Зачем ему тебе платить, – прошамкал Садыков. – А, Махмади? Зачем им платить, если и так можно взять? Они же – власть!

Он отнял тряпицу от носа.

– Во-о-о-о-ой, что делается! – сказал Махмади. Он сел на камень и обхватил руками голову. – Что делается!.. Озверели! Беспредел!

– Даже Махмади говорит: беспредел! – неожиданно насмешливо заметил Садыков, рассматривая сгустки крови на тряпке. Он поднял кверху палец: – Махмади, который заведует кладбищем и имеет дело исключительно с мертвыми! Что уж говорить о живых!

– Разве на кладбище лучше? – обиженно возразил главный инженер. – На могилах баранов стали пасти! Ты понимаешь? Кому приятно, что на могиле баран пасется? Ты траву посадил, да? цветок посадил… а он пришел и все съел! Я сторожа спрашиваю – почему опять баран? почему не гонял? А он мне в ответ: Махмади, ты хочешь, чтобы меня убили? Я, говорит, стал гонять, прибежал человек вон оттуда, из кишлака… вынул из кармана пистолет: будешь гонять моих баранов, я тебя убью! Это, кричит, все равно русские могилы, они тут никому не нужны!.. А? Что, не беспредел?

– Да, конечно! – рассмеялся Саня и закашлялся. – Конечно! Кому нужны?! Никому не нужны!

– Не-е-ет, так не надо говорить! – Махмади покачал головой. – Кто бы раньше мог так сказать?! Язык бы не повернулся! Как это не нужна могила, если ты сам в такой будешь лежать?! Русский не русский, таджик не таджик – все в одну землю ложатся! – он в сердцах нахлобучил на лысину тюбетейку. – Ну им самим-то все равно ведь хоть какой-нибудь порядок нужен будет, а? Сами когда-нибудь в могилы лягут! Ну что ж они делают!..

– Порядок… – сказал Саня. – Какой порядок?.. Скажешь тоже – порядок… Раньше мы тут в три смены работали… камень нам из Нурека возили… шестьдесят человек пахало… а теперь я да Садыков, вот и весь цех. А!.. Пилить-то все равно нечего. Ты иди, ищи… – он махнул рукой Платонову, – может, найдешь чего. Тут черта можно найти, если покопаться…

Платонов поднялся и стал бродить вокруг руин цеха, разглядывая обломки в надежде выискать подходящий. Ничего подходящего не попадалось. Заглянул в ангар. Там стояли огромные станки – величиной с одноэтажный дом. Насосы не работали, но все-таки где-то журчала вода. Он прошел гулкое помещение насквозь. После полумрака ангара солнце казалось гораздо ярче. Тут тоже валялись камни – большие, величиной с грузовик… поменьше… мелкие обломки… Он разглядывал каждый, пытаясь представить, что из него можно сделать. Все не то, не то…

Его не торопили. Когда Платонов подходил ближе, до него доносились голоса – мягкий Махмади, скрипучий Садыкова, хриплый – Санин. Слов он не разбирал. Махмади сидел, подперев голову. На разбитом лице Садыкова застыло выражение угрюмой решимости. Саня курил, и табачный дым задерживался в его щетине. Саня был похож на истощенного бронзового Будду.

– Я нашел, – сдержанно сказал Платонов. – Вон там.

– Да ну? – удивился Махмади.

– Лабрадорит!

– Лаблабурит? Э-э-э-э, – Саня безнадежно махнул рукой. – Да ты чего! Это ж не мрамор! Лаблабурит!.. Не-е-е-е, лаблабурит не упилишь.

Садыков с сожалением кивнул.

– Нечем, – подтвердил он. – Не можем.

– Его не надо пилить, – сказал Платонов, ликуя. – Он готовый!

6

Они сидели на косогоре.

Солнце клонилось к закату. Когда оно выпутывалось из тонких пелен розовых облаков, кудрявые разнородные деревья кладбища (стекавшего все ниже к долине – туда, где мутнела бурая туча угрюмого Хуррамабада) просвечивались насквозь и казались вызолоченными. Над головой шелестела ярко-зеленая листва молодой акации; сиреневые соцветия иудина дерева, облепившие голые безлистые ветви, казались неправдоподобно яркими на фоне пенистого кружевного неба.

Вчера провозились до самого вечера. Саня и Махмади, обследовав камень, готовность его единодушно признали недостаточной. Дернули тельфером в ангар, в полировальный цех. Платонову Саня вручил большое ведро – чтобы лил воду тонкой струйкой на жужжащий диск. Сам стоял за рукоятями, щурился, налегая то вправо, то влево, чтобы диск елозил по всей поверхности. Крохи зеленой полировальной пасты он время от времени с матюками выскребал палочкой из пустой банки – со стеночек. Жужжали часа три, пока Саня, морщась, не признал, что вот так уже боль-мень зурно.

Снова тельфер – теперь к закрепленному горизонтально на полозьях перфоратору: высверливать в основании камня гнездо под арматуру.

– Готовый! – хрипел Саня, налегая на вибрирующий перфоратор. – Готовый! Его еще готовить и готовить! Это ж лаблабурит! Хуже него – только габбро! Это тебе не мрамор! Мрамор бы уже насквозь прошли!.. Не, ну ты гляди, а! Конечно, у него по шкале Мооса твердость шесть! Лей воду-то, лей!..

И опять тельфер, опять скрежет, опять опасное раскачивание на цепях…

В гравировальной Саня выкладывал латунные плашки с буквами, часто переспрашивая Платонова: «Так, что ли? Так? Ты смотри! Порежем – потом не заполируешь! Вечная история! То имя перепутают, то фамилию!.. Так, что ли?» Платонов, нервно поглядывая на блестящую, черную, без единой царапинки поверхность, под которой блуждали сочные фиолетовые огни, без конца повторял про себя: «Платонов Юрий Александрович… Платонов Юрий Александрович…»; шевеля губами, букву за буквой раз за разом проверял набранный текст. «Смотри! – напрягал Саня. – В случае чего – не поправим! Это намертво!» Наконец заработал станок, и шарошка пошла по камню, повторяя очертания латунных букв…

Рано утром Махмади погнал туда трактор. Платонов ждал у ворот кладбища. Часам к десяти привезли блистающую на солнце глыбу. Кое-как, едва не поуродовавшись, спустили ее с «Беларуси», положили на землю возле переплетения оград и ветвей. Потом, орудуя черенками от лопат, хрипя и мешая друг другу, вздымали по бесконечному, крутому, скользкому склону, по узким проходам между тесно стоящими оградами. Камень вырывался из рук, кренился, норовя обо что-нибудь ушибиться полированным боком. Позволять ему это – боже сохрани! – было никак нельзя, но однажды он по вине Платонова все-таки почти упал на острый угол стальной ограды – и тогда Саня подставил ногу и долго затем шипел и матерился, растирая ладонями голень. В конце концов они доволокли камень до нужного места… потом таскали песок, цемент, кирпичи… Возились с раствором, стяжкой… прилаживали арматуру…

Теперь солнце садилось, камень крепко стоял, а к утру цемент должен был схватиться вмертвую, и Махмади утверждал, что после этого памятник уже никакими силами не своротить с могилы.

Они сидели на косогоре, и все, что Платонов предусмотрительно захватил с собой утром из дому, было разложено и расставлено на вчерашней газете.

– Нет, хороший камень, хороший… Вообще, черный камень больше любят, – толковал Саня. От водки он как-то расправился, даже глубокие морщины справа и слева от носа чуть сгладились. – Черный камень есть черный камень. Черный камень, он тверже. Его работать приятней. Мрамор-то ведь что? Мрамор-то ведь чуть что не так, он крак – и готово, волоки на свалку! Потому что трещины в нем бывают. Так-то вроде не видно, а распилил – и развалилось. Особенно если просят тонкий… у-у-у-у, это вообще! Не напилишься! – твердил он свое, и пепел с чадящей сигареты падал куда попало.

Махмади тоже был доволен и расслаблен. Когда камень встал на свое место, Махмади вдруг утратил говорливость – может быть, признавая тем самым, что Платонову больше не нужны слова.

– Как я его заметил… – Платонов блаженно улыбался и преданно смотрел то на Саню, то на Махмади. – Не, я просто иду вот так… Гляжу – вроде как лабрадорит! Грязь смахнул – точно!.. Здорово мы его поставили, а! Здорово! Я вот так именно и хотел! Вот именно так!.. Именно так!.. Так что спасибо вам, – сказал он, вздохнув. – Спасибо. Давайте помянем отца напоследок… чего уж… И всех.

Солнце скрылось, и розовые лучи разбежались из-за горизонта веером по сиреневому небу.

Они неторопливо спускались по дорожке вниз, к выходу.

Платонов шагал молча. Он испытывал сладостное успокоение. Ему хотелось без конца повторять про себя: и как это я его углядел? как я его углядел? Вот ведь знал, что должно повезти – и повезло! Камень лежал плашмя, оперевшись краем о какой-то обломок. Видимая его сторона была бугристой, грязной… Платонов прошел бы мимо, да вдруг упал на камень луч – как будто расчетливо направленный чьей-то заботливой волей, – и сверкнула фиолетовая вспышка!

– Что? – переспросил Платонов, невольно оборачиваясь.

Нет, никого не было за спиной.

Глава 9. Первый из пяти

1

Низом-постник толкнул дверь, и она скрипнула. В углу горел масляный светильник, едва рассеивая темноту красноватым огнем. В другом… но нет, Черный Мирзо уже не спал: полулежал, опершись на локоть, и пистолет, выхваченный из-под подушки, смотрел Низому прямо в лоб.

– Свои, командир! – негромко сказал Низом. – Без пяти шесть. Связь с Негматуллаевым…

– Слышу, слышу, – Мирзо сел, сунул оружие в кобуру, потер ладонями лицо. – Чай есть?

– Сейчас закипит.

– С Ибрагимом связывался? – хмуро спросил Мирзо, обуваясь. – Что там?

– Тихо, – ответил Низом.

Он мог бы добавить, что по такой погоде через Санги-Сиёх не проберется ни пеший, ни конный, ни черт, ни дьявол и поэтому нет нужды морозить людей на водоразделе. Однако он давно знал Мирзо – с тех еще пор, когда тот был не полковником, а владельцем автомастерской, которую через подставных лиц выкупил в Рухсоре у одного отъезжавшего армянина, – и привык к тому, что тот просчитывает свои действия на три хода вперед; потому и не совался не только с советами, но даже и с вопросами.

– Пошли туда двух ребят на смену.

– Есть.

– А что невесел?

Мирзо сделал вдруг пружинистое боксерское движение и неожиданно толкнул Низома плотным плечом.

– Что невесел? – повторил он, целя кулаком в подбородок. Низом увернулся. – Подожди, еще разберемся со всеми. А?

– Точно, командир, – кивнул и не удержался, расплылся в улыбке. – Разберемся, командир!

– Давай, давай чаю! – поторопил его Мирзо. – Я сейчас вернусь.

Свежий снег влажно хрупал под ногами. В темноте облака безмолвно текли с перевала. Ветер гудел, шумно ворочался в зарослях мокрой арчи, гнул деревья, рокотал, – и можно было подумать, что это шум вертолетных двигателей: вот-вот машина вынырнет из-за водораздела и накренится на вираже…

Ровно в шесть Низом-постник поставил перед ним чайник. Мирзо перелил чай, выждал, чтобы настоялся.

Когда раздался звонок, он придвинул к себе кейс спутникового телефона.

– Слушаю. Это ты, Шариф?

– Я, – ответил Негматуллаев. – Кому еще быть в такое время? Или от какой-нибудь красавицы звонка ждешь?

Голос у него был насмешливый, интонация необязательная. На самом-то деле наверняка всю ночь совещался, то и дело трезвонил в Хуррамабад: каялся, что не уберег журналистов, грозил кому-нибудь расстрелом, получал указания, снова рапортовал… Сейчас сидит на командном пункте как на иголках, а туда же: бодрится. Бодрись, бодрись… Это правильно. Ветер удачи переменчив. Сегодня другому повезло, а завтра – тебе…

Три дня назад Негматуллаеву удалось-таки серьезно прижать Мирзо в районе завода. Тот едва вывернулся: вывел кое-как человек пятнадцать из-под огня и ушел в горы. Казалось, что Шариф обыграл его вчистую: большая часть отряда, неся потери и беспорядочно отступая, свалилась к реке и была плотно блокирована. Но словно козырный туз из прикупа, подвернулись эти шалые корреспонденты, – и теперь уже Мирзо диктовал Негматуллаеву правила игры.

– Давай о деле, – предложил он. – Аккумуляторы садятся, Шариф. А заряжать мне их не от чего. Кончатся аккумуляторы, кончатся и разговоры. Имей в виду…

– Понял, докладываю, – шутливо-бодрым тоном сказал комбриг. Мирзо представил себе его широкую и плоскую, как сковорода, усатую физиономию: узбек – он и есть узбек. Держит марку. Дорого Шарифу стоит докладывать Черному Мирзо о проделанной за ночь бестолковой работе. – Мы готовы идти на твои условия. Готовы. Дело за погодой. Погода нелетная, Мирзо. Что я могу сделать? В такую погоду вертушку не поднимешь.

– Э, опять начинается про погоду… – разочарованно протянул Мирзо. – Что ты как маленький, Шариф! Ты мне вторые сутки голову морочишь. При чем тут погода? Ты не забыл, наверное, как мы с тобой мотались к Кара-хану? Разве лучше погода была? И ничего – завелись и полетели. Ты сам же пистолетом и махал, помнишь?.. – Он хмыкнул. – А теперь рассказываешь мне о погоде. Зачем мне знать о твоих трудностях? Мне это ни к чему. Неужели ты не понял, что мне нужно? Пожалуйста, я повторю. Мне нужны мои ребята – все двадцать шесть человек. Вооруженные. С боезапасом. Вы должны перебросить их сюда. Сегодня. Это последний срок, Шариф. Зачем мы будем это снова пережевывать? Я получаю своих ребят – ты своих. В полной сохранности. – Он помедлил. – Я имею в виду: тех, что останутся. Ты меня знаешь, Шариф. Я тебя никогда не обманывал.

Негматуллаев молчал.

Это правда, он хорошо знал Черного Мирзо. Слава богу, повоевали вместе. Если начать вспоминать, окажется, что каждый из них не раз и не два был обязан другому жизнью. Тут уж ничего не скажешь: серьезные люди держат слово. Черный Мирзо свое слово держал…

Комбриг вытер платком мокрую от пота шею.

Ах, дьявол, ну если б его самого можно было хоть чем-нибудь зацепить!.. ну хоть чем-нибудь! Сунуть бы сейчас трубку – ну-ка, Мирзо, боевой друг, поговори с женой: может быть, если я не могу, так она тебя убедит! С детишками своими поговори, Мирзо! Послушай их голосочки!.. С отцом побеседуй, с матерью, – пусть они тебя вразумят… Но увы, нет: ничем его не зацепишь, потому что Мирзо уже потерял все, что может потерять человек. Мать умерла молодой, отец второй раз не женился, сам вырастил сына. С самого начала парню не повезло. Говорят, все знали, что он не был виноват. Мол, этот чеченец – не то осетин – сам всю дорогу нарывался. История давняя и темная, а к тому же если один жив, а другой мертв, никому уже не докажешь, что прав не мертвый, а живой… Мирзо получил восемь лет, а когда вышел из тюрьмы, то очень скоро стал известным человеком в Рухсоре. Очень, очень известным. Отец его тоже когда-то был довольно известным человеком в Рухсоре. Но с годами про него стали говорить так: «Файз Хакимов? Кто такой? А, это отец Мирзо Хакимова, что ли? Так бы сразу и сказал!» Прошло лет десять, и весной девяносто второго Мирзо насел на банду Кадыра-птицелова под Кабодиёном. Неизвестно, кто подсказал Кадыру, кто навел: так или иначе, но отец Мирзо оказался у него в руках. Мирзо тут же отвел людей, отдал Кадыру городишко, вообще сделал все, что тот приказал, умоляя взамен только об одном: чтобы ему вернули отца. Кадыр обещал сделать это, а серьезные люди держат слово. Кадыр-птицелов вернул ему отца: старика принесли в мокром от крови каноре – мешке для сбора хлопка. Он еще дышал, но вся кожа со спины была содрана. Тогда-то Мирзо и стали звать Черным – уж больно лютовал… А меньше чем через год его собственный двор был окружен под утро ребятами Камола Веселого, и сам Мирзо только по чистой случайности не угодил в западню. Но он слишком хорошо знал, что ждет жену и детей, если они живыми окажутся у Камола, – и когда стало ясно, что беды не избежать, своей рукой выпустил по дому четыре противотанковых снаряда, мгновенно превративших его в полыхающие развалины…

– Я тебя знаю, – согласился Негматуллаев. – И ты меня знаешь, Мирзо. Я тоже тебя не обманываю. Ты же не слепой, Мирзо! Ты выгляни на улицу, посмотри, что делается! Богом клянусь – у меня все готово, но не поднять сейчас вертолет! Давай ждать! Есть еще вариант, я тебе говорил. Дам грузовик – и пусть катятся куда хотят! Два грузовика дам!

– Снова здорово, – вздохнул Мирзо. – Во-первых, как я узнаю об их судьбе? Ведь они мне дороги, Шариф! Но, допустим, я не стану задаваться этим вопросом, а поверю тебе, потому что ты человек серьезный. Все равно не получается: ребята нужны мне здесь, а на грузовике они сюда не проберутся. За Голубым берегом уже тогда дорогу почти размыло, а что сейчас там делается, и сказать тебе не могу. Ну, положим, если еще пару тракторов подтянуть, можно попробовать. Ну а дальше что? Я же тебе говорю: через Обигуль им пути нет. В Обигуле сидит Ислом Хирс. Мне просто повезло – я дуриком прорвался из Рухсора. Чудом. Думал, людей потеряю… Ну, и скажи мне, куда они поедут на твоем грузовике? С Исломом воевать? У него шестьдесят стволов. Он их перестреляет из-за дувалов как куропаток. Вот и вся экспедиция…

– Может быть, Ислом из Обигуля уже ушел! – безнадежно предположил Негматуллаев.

– Куда он по такой погоде пойдет? Под лавины? Ислом Хирс – разумный человек. Он в Обигуле непогоду пересидит.

– Ну хорошо, – сказал Шариф. – Ладно. Я им подкину своих людей. Я помогу. У меня все готово. Через полчаса выступят. К полудню будут в Обигуле…

– Под Обигулем, – уточнил Мирзо. – Чтобы сидеть там неделю. Или две. Без бомбежки Ислома оттуда не выкурить. А бомбить – опять погоды нет. Да и вообще: ну зачем им попусту под пули лезть? Нет, это не дело. Мне ребята живыми нужны.

Они помолчали.

– Тогда давай ждать, – предложил Негматуллаев.

– Сколько? – спросил Мирзо.

– Я же не управляю облаками! – умоляюще воскликнул комбриг. – Откуда я знаю? Свяжусь с авиацией, получу прогноз…

– Прогноз… – повторил Мирзо. Почему-то именно это слово заставило его заклокотать. – Ты хочешь получить прогноз… Что же, у тебя есть для этого возможности. И время. Это у меня времени нет. Тебе не стоит рисковать. Зачем? А вдруг правда что-нибудь случится с вертолетом? У тебя же могут быть неприятности! Лучше пусть я трачу тут бессмысленно час за часом. День за днем. Понимаю…

Он говорил вкрадчиво, но Негматуллаев почувствовал, как отчего-то стали холодеть щеки.

– Да подожди же, Мирзо…

– Ладно, будь по-твоему, я подожду! – Мирзо повысил голос. – Подожду! И даже скажу тебе, сколько! Четыре часа, Шариф! Ты понял?! Если через четыре часа не будет вертолета, расстреляю первого! Ты меня слышишь?

Негматуллаев молчал.

– Одно из двух, – ровно сказал Мирзо через несколько секунд. Клокотание в груди утихло, осталась только сухость во рту. – Или я получу своих ребят. Или пеняй на себя. А? Тебя по головке не погладят…

Он поморщился – последняя фраза была совершенно лишней.

В трубке слышалось какое-то шуршание.

– Знаешь, что я с тобой сделаю, Мирзо, когда ты попадешь ко мне в руки? – спросил Негматуллаев.

– Что об этом сейчас говорить, Шариф, – примирительно заметил Мирзо. – Аккумуляторы садятся, Шариф, честное слово. Отложим до встречи. Может, я к тебе попаду, может, ты ко мне. А? Вот тогда и потолкуем… Через четыре часа свяжемся. В десять ноль-ноль. Годится?

– Годится, – сказал Негматуллаев сквозь зубы. – Годится, брат. До связи.

Мирзо положил трубку и некоторое время сидел, глядя на колеблющийся огонек светильника. Хороший ученик Шариф, ничего не скажешь. Отжал от хлопкозавода, сбросил к реке, блокировал. Молодец, молодец… Если бы не второй его батальон… а!

Он поднялся, подошел к занавешенному окну, приподнял сюзане. Начинало светать. Ветер, бессонный ветер шумел в ущелье, гудел в заснеженных зарослях… Ветер, только ветер.

Мирзо вынул из нагрудного кармана бумагу. Наклонившись к светильнику, долго читал список. Свет был тусклым, буквы рябили. Ни одна из этих строк ничего ему не говорила. Задумавшись, он смотрел на колеблющееся пламя. При желании можно было бы вообразить людей, которым эти фамилии принадлежали. Но делать этого не стоило. Разумеется, никто из них ни в чем не виноват. Просто невовремя оказались в Рухсоре. Разве это их вина? Нет, это не их вина. А чья вина?.. А разве его отец был в чем-нибудь виноват? Разве его отца спросили, виноват ли он в чем-нибудь?..

Он еще раз пробежал список и жестко подчеркнул ногтем первую фамилию.

2

До поздней ночи не было известно, дадут ли им пропуск и машину. Все нервничали, Кондратьев ждал звонка, Тепперс, корреспондент из Эстонии, прибившийся к ним накануне, жаловался на природную невезучесть. В городе было неспокойно, кое-где постреливали, телефон работал через пень-колоду. Вдобавок зарядил дождь и похолодало. Но в первом часу Кондратьев все же добился своего: машину комендант обещал. Насчет охраны договорились так: дорога спокойная, поедут сами, а при подъезде к Рухсору свяжутся с Негматуллаевым, чтобы их встретили и обеспечили безопасность.

Ивачев, правда, и утром еще не верил, что машина будет, и был даже немного разочарован, когда к гостинице подкатил лобастый УАЗик с эмблемой Министерства обороны. Из кабины выбрался немолодой таджик в гражданском и сообщил, что его зовут Касым и он отдан комендантом вместе с машиной на двое суток в их распоряжение.

Тепперс, благодаря длинным каштановым локонам похожий на рок-музыканта, ликовал, навешивая на себя фотоаппаратуру, переживал и то и дело тыкал пальцем в переносицу, поправляя очки.

– Только бензина нет совсем, – сказал Касым, почесывая лысину. – Комендант бензин не давал. Говорит – сам заправляйся.

– Так вы бы заправились, – удивился Кондратьев.

– А деньги я где возьму? – в свою очередь удивился тот. – Давайте деньги, заправимся.

– Это ошибка! – заволновался Тепперс. – Это неправильно!

– Тихо, тихо! – сказал Саркисов. – Петя, не пыли!

– Как же так! – Кондратьев непонимающе смотрел на Касыма. – Он же обещал бензин! Дело не в деньгах! Времени жалко! Я сейчас позвоню коменданту…

– Э, что толку звонить! – возразил Касым, нахлобучивая тюбетейку. – Не надо звонить… Зачем звонить? Знаю я этот телефон-пелефон! Никто ничего не поймет, потом опять скажут: Касым виноват! Ладно! Мало-мало есть бензин… полбака. Может, доедем… – он разочарованно шмыгнул носом. – А может, и нет.

– Дай ты ему десятку, – буркнул Саркисов. – А то он нас заморочит.

Кое-как разобрались с бензином, с деньгами и в девятом часу выехали, наконец, из Хуррамабада.

Всю дорогу Кондратьев вяло переругивался с Семой Золотаревским насчет того, можно ли в неразберихе хуррамабадских событий вычленить силы, стремящиеся не к самообогащению и власти, а к реализации своих представлений о справедливости и верном устройстве общества.

– О чем говорить… – бурчал Сема в бороду. – Да вот тебе, пожалуйста, последние события. Черный Мирзо схватился в Рухсоре сначала с бандой Ибода, а потом и с подтянувшимися правительственными войсками. Почему? Потому, говорит тебе Черный Мирзо, что правительственные войска установили в Рухсоре полицейский режим, при котором простому человеку, как говорится, ни бзднуть, ни перднуть; он, Черный Мирзо, знаменитый полевой командир, в недавнем прошлом комбриг, в распоряжении которого в настоящий момент находится всего-навсего около сорока стволов, выступает в защиту простого народа, то есть хочет прогнать из Рухсора правительственные войска и установить справедливую демократическую власть. Об этом, как ты знаешь, он вчера сделал заявление представителям западных агентств. Про Ибода он, разумеется, помалкивает. Но всем при этом известно, что на самом деле Черный Мирзо хочет сам вместо Ибода, и единолично, а не вместе с представителями правительства, контролировать деятельность и доходы самого крупного в республике хлопкоперерабатывающего завода, который приносит уж никак не меньше пары миллионов зеленых в год. Так чего стоят его идеи?

Кондратьев возмущался, вспоминал события девяносто второго, прослеживал исламскую компоненту войны, которая, на его взгляд, была (в отношении идеологии) кристально чистой и преследовала сугубо духовные цели.

– Ну конечно, – бухтел Сема. – А о том, что церковь – такая же властная структура, как, положим, Совет Министров, ты склонен не вспоминать. Это не укладывается в схему… конечно, что же!.. давай дурака валять!..

Машина натужно гудела, всползая по серпантинам. Ивачев смотрел по сторонам, а когда задремывал, перед глазами начинали мелькать безобразно яркие картины войны; он встряхивался, зевал и снова смотрел в окно, думая о том, как сложить множество разных впечатлений в давно обещанный большой очерк… На перевале их встретило яркое солнце, но они покатились от него вниз, в долину, всклянь налитую непогодой – и снова все вокруг помрачнело, словно они опускались в сумерки; а временами машина оказывалась в полосе плотного тумана, каким выглядели вблизи облака.

Около двенадцати подъехали к блок-посту при въезде в Рухсор. Касым подогнал машину к бетонным плитам, перегораживающим дорогу, остановился, заглушил двигатель и, словно ставя точку, решительно скрежетнул рычагом ручного тормоза.

– Тамом шуд, – сказал он. – Приехали.

Откуда-то издалека – с северной окраины города, из кварталов, прилегающих к хлопкозаводу, откуда бригада особого назначения генерала Негматуллаева пыталась выбить боевиков Черного Мирзо – доносились отрывистые звуки стрельбы. Татакали автоматы, гулко, с расстановкой били крупнокалиберные пулеметы. Потом что-то несколько раз ухнуло так, что задрожала земля.

– Во дают, – Саркисов спрыгнул вслед за Ивачевым на землю. – Изо всех видов оружия, как говорится. Хороший был завод. И по камушку, по-о-о-о кирпичику…

Здесь тоже недавно был дождь, и низкое облачное небо походило на мятую шляпу, надвинутую на самые брови.

Капитан, выглянувший из вагончика, оказался знакомым Касыма: они трижды приобнялись, потом, протянув друг другу обе ладони, стали жать руки, проговаривая обычные формулы приветствий. Затем капитан принял протянутую Кондратьевым бумагу из канцелярии Президента и стал в нее тяжело вчитываться. Ивачев знал, что это была сильная бумага: не бумага, а бумажища – вон, даже отсюда печати видны. Однако по мере ее чтения круглая обветренная физиономия капитана приобретала почему-то выражение не удовлетворенности, а раздражения.

– Документы! – в конце концов потребовал он и с запинками перечислил, водя по списку пальцем: – Ивачев, Кондратьев, Саркисов, Тепперс… э-э-э… Золотаревский.

Сему вписывали позже, поэтому он нарушал так любимую администраторами алфавитную последовательность.

– Брат! – удивился Касым. – Да все нормально, чего ты!

– Документы! – повторил командир блок-поста.

Ивачев протянул паспорт, редакционное удостоверение и лист аккредитации.

Сопя, капитан положил стопку паспортов и удостоверений на ступеньку вагончика и стал придирчиво их рассматривать. Выкликнув очередную фамилию, долго сличал с фотографией, глядя в лицо с таким прищуром, словно прицеливался.

– Нет, – удовлетворенно сказал он, закончив проверку. – Нельзя.

– Почему? – спросил Кондратьев – он был, по договоренности с пресс-секретарем, назначен старшим группы. – Вы что, товарищ Насруллаев? Вы прочтите еще раз разрешение! Там же написано: командируются в бригаду особого назначения! Честь по чести!

– Нельзя, – равнодушно повторил капитан. – Не положено.

Растерянно обернувшись, Кондратьев пожал плечами.

– Почему не положено? – Саркисов подошел ближе. – Почему не положено, если у нас разрешение есть? Ну хорошо, а позвонить можно?

– Нельзя, – сказал капитан.

– Да какое у вас право! – закричал Саркисов. – Почему вы не слушаетесь распоряжений президента?!

Он сделал еще шаг, и тогда один из солдат как бы невзначай, не глядя на него, приподнял ствол.

Саркисов осекся, отступил и негромко выругался.

Касым, цокая языком и озабоченно качая головой, поднялся вслед за капитаном в вагончик. Через пару минут один из бойцов отнес туда чайник.

– Понятно… – протянул Саркисов. – Господа чай пить изволят. Согласно законам восточного гостеприимства, как говорится. И по камушку, эх д' по-о-о кирпичику-у-у…

И злобно сплюнул.

Ивачев сел на бетонный блок и стал смотреть на дорогу.

– Это самоуправство, – сообщил Тепперс, присаживаясь рядом. – Это нарушение правил. Это нельзя допускать. Действительно, это странно, что не слушаются распоряжений властей… – Он нахмурился и озабоченно покачал головой. – Это безобразие. Сколько нас тут будут держать?…

– Куда ты торопишься, Ян? – спросил Ивачев. – Успеем. На наш век пальбы хватит. И потом: ведь всегда одно и то же: несколько трупов под тряпками… пара сгоревших домов… БТР без гусеницы… А? Ведь правда?

– Произвол, произвол… Безобразие, безобразие…

– Не огорчайся. Тут ведь как: у кого автомат, тот и командует. Был бы у тебя автомат, ты бы тоже мог немного покомандовать. Построил бы нас сейчас в шеренгу по три… А?

– В шеренгу по три? – Ян поджал тонкие губы и тут же рассмеялся. – Может быть. Да. Но мне как-то спокойнее без автомата…

Появилось солнце. Дорога заблестела. Мокрые кусты побуревшего шиповника сверкали. Облака постепенно сползали с хребта, рассеивались, обнажая бурые склоны и верхушки гор, покрытые снегом. С востока надвигался новый фронт – тяжелый, свинцовый.

Касым появился минут через двадцать. Смущенно посмеиваясь, он поманил Кондратьева в сторону и стал ему что-то негромко объяснять. Кондратьев согласно кивал. Выслушав до конца, достал бумажник и передал Касыму несколько радужных банкнот. Касым вернулся в вагончик. Ивачеву показалось, что одну из бумажек он мимоходом сунул в карман. Через минуту они вышли вместе с капитаном. Капитан улыбался.

– Кто старший? – спросил он. – Кондратьев, да? Идите сюда. Вы хотели Негматуллаеву звонить? Сейчас свяжемся с Негматуллаевым.

Еще через десять минут все было организовано: начштаба подтвердил, что в принципе им можно ехать: ждите у магазина, вас встретит майор Алишеров и проводит в расположение. «Дар назди магазин?! Алишеров? Кучаи Дониш? – орал Касым в трубку. – Хоп, майли, дар назди магазин!»

– Счастливого пути, – говорил капитан Насруллаев, пожимая руку Кондратьеву.

– Спасибо, спасибо, – отвечал тот. – Большое спасибо.

Солдат завел трактор, подогнал его к заграждению и ухватил тросом железное ухо одной из бетонных чушек, чтобы освободить дорогу.

– Вот же сволочь, – сказал Саркисов, когда они отъехали.

– А, что хотите… бедный человек, – заметил Касым. – Это тот магазин, что у канала, что ли?

– Ну вот, – огорчился Кондратьев. – Что же вы, Касым! Нужно же было узнать, какой магазин!

– Да знаю я тут все магазины! – ответил Касым. – Это возле канала, точно!..

Они быстро ехали по пустому городу, напуганному стрельбой, по кривым улочкам мимо наглухо закрытых ворот и притихших дворов. Скоро миновали канал, наполненный бурливой водой, торопливо несшей коричневую пену и ветки, свернули и действительно оказались возле магазина. Магазин, как ни странно, был открыт – невзирая на близкую канонаду.

– Во-о-о-от, – сказал Касым, глуша двигатель и оглядываясь. – Нет никакого Алишерова. Ладно… Пойти сигарет посмотреть…

Он вытащил ключи и вылез из машины.

– Никита, открой дверь, – попросил Золотаревский. – Душно.

Ивачев привстал, распахнул дверцу да так и замер.