355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Волос » Хуррамабад » Текст книги (страница 10)
Хуррамабад
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 21:26

Текст книги "Хуррамабад"


Автор книги: Андрей Волос



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Глава 7. Ужик
1

Дом стоял возле самой дороги, ведущей от аэропорта к центру Хуррамабада. В середине февраля мимо дома прошла колонна танков, прибывших накануне большими транспортными самолетами. Анна Валентиновна была убеждена, что земля не вынесла того тяжкого грохота, что сопровождал их воинственное движение, и не то просела… не то подалась… короче говоря, что-то в ней сдвинулось – благодаря чему напуганный Ужик смог пробраться из подвала, где, видимо, жил прежде, под ее кухню, под самый пол… и однажды высунул голову из небольшой дырки в углу между неплотно сходившимися плинтусами.

Земля определенно могла треснуть. Сначала ни с того ни с сего задребезжали стекла. Анна Валентиновна машинально встала в дверной проем, под притолоку, как еще в детстве учила мать: самое безопасное место, когда рушатся стены. Стекла дребезжали сильнее… возник низкий гул, от которого стали шевелиться волосы; она знала, что гул – предвестник сильнейших подвижек земной коры, таких, что могут превратить зеленый Хуррамабад в дымящиеся развалины; у нее сжалось сердце… она колебалась: не выбежать ли все-таки из дома?.. Обычно этого никто не делал: в Хуррамабаде относились к землетрясениям фаталистично – мол, бог не выдаст, свинья не съест… да и не набегаешься из квартиры, если люстры и мебель начинают подчас приплясывать раза по три на дню… Но скоро она услышала визг и крики – оторопело решив сначала, что это звуки человеческого испуга перед стихией, – затем гул начал превращаться в грохот… еще через несколько секунд в этом грохоте уже можно было различить составляющие – лязганье гусениц… скрежет… прерывистый выхлоп дизелей… Она в ужасе подбежала к подоконнику и увидела танковую колонну, проминавшую пеструю толпу. Эта картина мгновенно впечаталась в ее зрачки – так же несмываемо, как за три года художественного училища впечатались когда-то античные гипсы – до последних шероховатостей, до сколов, до случайных царапин на шее Антиноя…

Зеленые туши лоснились под февральским дождем. Ворочая хоботами, словно боевые слоны, они с ревом перли на яростно кричащих людей. Люди толпились перед ними в бесплодной попытке преградить дорогу. В железо летели камни и бутылки; камни отскакивали, бутылки бились, оставляя маслянистые потеки. Обреченно воющей толпе приходилось отступать и расступаться – бугристые дымные звери выглядели безжалостными и наводили ужас. Тех же, кто в своем бессильном пьяном неистовстве заходил слишком далеко и лез под самые гусеницы, оскаленные солдаты с матюками втаскивали на броню, – и мотающиеся головы в тюбетейках тут и там торчали между касками.

Это было в середине февраля, а Ужик появился в последних числах… то есть по времени все сходилось.

До сих пор Анна Валентиновна ужей никогда не встречала. Она только слышала от матери, что под Мариуполем, где семья жила до войны, мальчишки ловили их в зарослях крапивы, чтобы пугать девчонок. Если б она родилась именно там, под Мариуполем, то наверняка со временем встретился бы мальчик, желающий обратить на себя ее внимание, и тогда она еще в детстве узнала бы, что это за существо такое – уж. Однако осенью тридцатого года к ее будущим родителям тайком заглянул один знакомый и шепнул отцу, что тому было бы лучше всего прямо сейчас выйти из дома и шагать прямиком к станции: мол, ордер подписан, и времени у него нет совсем. Семью спасло то, что у отца были припасены деньги на покупку дома, – ведь без денег вообще никуда двинуться было невозможно и оставалось бы только ждать ареста… Через два дня они уже пересели в Москве на ташкентский поезд. В поезде с отцом разговорился шумный и энергичный человек по фамилии Никулин – много лет отец звал его не иначе, как «мой ангел Никулин», – пламеневший идеей скорейшего освоения Вахшской долины и как клещ впившийся в случайного попутчика, когда выяснил, что тот агроном по специальности. Должно быть, его предложение поработать в глубинке как нельзя лучше соответствовало планам отца. Анна Валентиновна родилась в местечке, удаленном от Хуррамабада на сто с лишним километров, и то еще ей повезло – по словам матери, в сравнении с тем кишлаком, где они прожили три предшествующих ее рождению года, этот пыльный городок выглядел Парижем…

История чудесного избавления была, разумеется, тайной. Уже когда родителей не было в живых, Анна Валентиновна однажды грустно отметила про себя, что, в сущности, отец мог бы и не суетиться: ведь убегая от тюрьмы и ссылки, он оказался именно в тех местах, куда уже тянулись эшелоны вагонзаков: идеи пламенного Никулина требовали множества рабочих рук, и поэтому каналы рыли заключенные, а египетский тонковолокнистый в междуречье Вахша и Пянджа окучивали спецпереселенцы…

Казалось бы, слово «уж» – холодное, скользкое, неприятное… даже длинное, несмотря на свою буквенную краткость… а в ее сознании оно было крепко связано с детством, с теплом маминого шерстяного платка, с тем ощущением уюта и покоя, что окружал ее, когда она слушала неторопливые рассказы: тревоги, голод и скудость жизни отступали, возникал далекий сказочный город Мариуполь… множество диковинок… в частности, безобидные ужи – символ ухаживания и таинственной любви… Поэтому Анна Валентиновна совершенно не была испугана, когда впервые заметила глянцевую ромбовидную головку.

– Вот тебе раз! – приветливо сказала она, присаживаясь возле и собираясь поговорить с нежданным гостем, как всегда разговаривала с двумя невозмутимыми глазастыми гекконами, таинственно возникавшими на потолке кухни в июльскую жару.

Однако при первом же ее движении серая головка исчезла.

– Надо же! – сказала Анна Валентиновна, качая головой. – Дожили! Ужи в доме завелись! Да и не мудрено!

Но тем не менее налила в блюдце молока и поставила в угол.

2

– Не зна-а-аю… – говорила Марина, кутаясь в пальто. – Я бы давным-давно забила эту щель, и дело с концом!

– Да как же! – протестовала Анна Валентиновна. – Живой же! Он уже почти год у меня живет!

– Что ж теперь, что живой! – дочь поморщилась. – Гадость всякую в доме разводить!

– Во-первых, они охотятся на мышей, – заметила Анна Валентиновна. – Во-вторых, он очень симпатичный… если б ты его увидела, он бы тебе очень понравился. Только он при чужих не выползает.

Дочь с горечью махнула рукой.

– Господи! – сказала затем она, беря ложечкой из розетки прозрачный ломтик просахаренной айвы. – Есть же где-то нормальные места! Ну, мыши могут завестись… ну – тараканы… А тут вон чего – ужи! гекконы! термиты!.. Честное слово, только крокодилов не хватает!

– Да ладно тебе! Разве крысы лучше?

Они помолчали.

– Лобачевы тоже собираются, – сообщила дочь, отхлебнув из пиалы. – И нас зовут. Какое-то общество организовали… деньги собирают. – Она вздохнула. – В России дома будут строить.

Анна Валентиновна тоже вздохнула и покачала головой.

Раньше они с мужем тоже время от времени заговаривали об этом. Русские едут из Хуррамабада… Надо бы и нам… Конечно, надо… Только вот куда?.. Главное – найти работу… Дело, впрочем, было не в работе, а в жилье. Поэтому работа нужна была не простая, а золотая – чтобы сразу с квартирой. Бывало, они сидели вечером за чаем вчетвером и рассуждали – если не будут давать квартиру, купим дом… Можно ведь купить дом? Никто из них не знал, сколько стоит дом. Дети резко возражали по существу: на фиг нам эта Россия! школу менять! друзья во дворе!.. Все вместе было легковесно, туманно, необязательно и, покрутившись на языках день или два, забывалось затем на несколько месяцев или лет.

Когда муж защищал кандидатскую, Анна Валентиновна поехала с ним в Москву. Защита прошла, оставалось несколько свободных дней, и они решили вдруг съездить в подмосковную Апрелевку – а вдруг там продают дома? Стоял снежный январь. Они вышли из электрички и оказались на голой платформе, по которой ледяные вихри бойко гоняли линялую этикетку портвейна «Агдам». Анна Валентиновна была в легком пальто. Они бродили по заметенному поселку и читали все, что было написано на заборах. Писали здесь много всякого, однако объявлений о продаже не попадалось. По идее, нужно было самим повесить объявление – куплю, мол, дом. И телефон. Или адрес. Но раньше они об этом не подумали, а теперь не было под рукой ни бумаги, ни клея. Отчаянно стуча зубами, Анна Валентиновна спросила у какой-то старухи, нет ли тут поблизости какого дома на продажу. «А если подальше, так уже и не дойдешь, что ли, закалемши?» – сварливо ответила старуха. В конце концов они набрели на забегаловку при автобазе, муж выпил сто пятьдесят граммов грузинского коньяку, а она – два стакана горячего чаю. Вслед за чем и отбыли в белокаменную…

– Ох, не знаю, – вздохнула Анна Валентиновна. – Холодно там!.. Нет уж, куда я на старости лет… лучше здесь сидеть…

– Ага, сидеть, – устало согласилась дочь. – Ждать, когда и тебе по башке дадут… Ты посмотри, что вокруг делается-то!

– А что делается? – удивилась Анна Валентиновна. – Все утихло! Побезобразничали и успокоились.

– Как же, успокоились! – дочь насмешливо смотрела на нее. – Ты, мам, вообще… А знаешь, что говорит Валера? Вон в газетах все пишут и пишут: этих парней и подростков кишлачных сажали в машины и привозили в Хуррамабад! Всё в один день! Целая воинская операция была спланирована! Представляешь? Транспорт был подготовлен! И камни, и палки были заготовлены, и прутья!.. Мальчишек везли прямо из школ: учителя приказывали, и они лезли в грузовики. А здесь поили водкой! И объясняли, что нужно громить!.. Это тебе шутки? Ты прикинь – сколько денег нужно было, чтобы все это устроить?.. – Она перевела дыхание и закончила: – Валера говорит, что, если бы эти зверьки что-нибудь другое здесь могли так же организовать, мы бы уже давно жили в раю!

– Ну зачем ты так – зверьки! – поморщилась Анна Валентиновна.

– Неужели ты думаешь, что если у них были силы поставить город на рога, то теперь они обо всем забудут? Ха-ха! Просто смешно! Валера говорит, что это только начало! И кто тебя защитит?! Ты вспомни, вспомни – когда началось, правительство предложило создавать отряды самообороны! Пра-ви-тель-ство! Оно, видите ли, не может помочь – защищайтесь сами!.. Валера четыре ночи дежурил! Вечером белую повязку на рукав, черенок от лопаты в руку, нож… – голос ее повлажнел от волнения, – нож за голенище! И вперед, к подъезду, погромщиков встречать! А я свет гасила в квартире и ждала – ворвутся? не ворвутся?.. Милиция! Где была милиция?!

– Ужасно, ужасно!.. – согласилась Анна Валентиновна. – Ужасно, ужасно! Но в конце концов ввели же войска! Все ведь уже кончилось!

– Ах, мама, что говорить! – дочь звякнула ложечкой о розетку. – Ничего не кончилось… все только начинается. Вспомни, что в феврале сказал этот гад Юсупов: русские в Хуррамабаде – заложники!..

– Да уж и Юсупова давно сняли…

– Тебя не переспоришь.

Анна Валентиновна вздохнула.

– Не знаю… – сказала она виновато. – Может быть, и правда… А сколько денег надо?

Дочь безрадостно махнула рукой.

– У меня есть деньги, – заявила Анна Валентиновна. – Марина! Я ведь все равно никуда не поеду! Я вам отдам!

– Ну конечно! Мы поедем, а ты не поедешь… – сказала дочь, морщась. – Тут тебя оставим… на съедение… Что ты глупости говоришь!

– Нет уж, – через минуту ответила Анна Валентиновна, наливая ей свежего чаю. – Дудки. Пусть меня лучше здесь убивают.

3

Первые два или три месяца Анна Валентиновна испытывала смутное беспокойство. Как ни крути, а все же это было существо из иного мира, из иной вселенной, столь же далекое и чуждое, как марсианин. Что таилось в этой похожей на костяное изделие лакированной голове? Почему этот уж приполз и стал жить в пространстве между полом кухни и подвалом? Неужели правда с перепугу? А если нет, то что тогда ему здесь нравится? Если тепло – так летом везде тепло, даже слишком; а зимой везде холодно и сыро, потому что отопление не работает: так же холодно и сыро, как в затхлом подвале…

Но время шло, и она свыклась с ним, как свыкается человек со всем на свете, а более всего – с живыми.

И Ужик с ней мало-помалу свыкался – они притирались друг к другу, прилаживались и переставали бояться.

Происходило это медленно, исподволь.

Поначалу при любой ее попытке приблизиться он так стремительно исчезал в своем укрытии, что Анне Валентиновне чудился легкий щелчок – примерной такой, с каким срабатывает затвор фотоаппарата. Однако мало-помалу он привыкал к ней, и теперь уже прятался не весь: настороженно смотрел на нее из щели и недоверчиво слушал нарочито монотонную воркотню.

Потом однажды вовсе не скрылся, не уполз в нору при ее появлении, а свернулся в углу кухни напряженным полукольцом и стал шипеть, издавая звук, с каким капля воды катается по раскаленной сковороде. Анна Валентиновна решила, что он напуган собственной храбростью, поэтому сделала вид, что не замечает ни его присутствия, ни этого вызывающего шипения: не подошла ближе, а, наоборот, вернулась в комнату, через минуту – назад и так маячила минут десять, а Ужик, постепенно успокаиваясь, следил за ней блестящими немигающими глазами, похожими на отполированные камни.

С течением времени они все меньше обращали друг на друга внимания, обоюдно превращаясь из существ неизвестных, требующих к себе (в силу своей непредсказуемости) особого попечения и настороженности, в соседей… даже в родственников, что ли, которых просто не замечаешь, если они не досаждают тебе стуком или пьяными песнями.

Она часто ставила на пороге кухни этюдник и рисовала Ужика, снова и снова пытаясь передать графитный глянец мелких чешуек и завораживающий узор, заставлявший взгляд перебегать по нему все дальше и дальше: две светлые зигзагообразные полосы по бокам, отороченные снизу неярким темным кантом, а сверху ряд светлых овальных пятен, с обеих сторон поддерживаемых остриями зигзага. Красок давно уже не было – даже акварели, – но оставались обломки соусов и стеллажи старой графики, и оборот каждого листа можно было использовать. Анна Валентиновна черкала жирным карандашом шершавую бумагу, время от времени замирая на несколько секунд с тем выражением лица, что свойственно людям, когда они силятся вспомнить что-то знакомое, известное: крутится на языке, да никак не навернется! – а Ужик недвижно лежал у стены, подняв голову над свернутым в полукольцо телом, и следил за ее движениями, лишь изредка меняя положение приплюснутой головы. На ней тоже был красивый крестообразный рисунок, напоминавший силуэт летящей птицы.

Ужик любил молоко, но скоро пришли времена, когда ни за какие деньги молока в городе купить стало невозможно. Впрочем, Ужик легко переносил продуктовый кризис – должно быть, мышей в подвале по-прежнему хватало. Люди же в ту пору были вынуждены безнадежно толочься у пустых магазинов… Зима тянулась бесконечно, и постепенно Хуррамабад погружался в такую же вялую апатию, в такое же состояние тлеющей полужизни, в каком пребывал в зимние месяцы Ужик. Чтобы купить хлеб, Анна Валентиновна вставала в четыре часа ночи и шла по темным улицам к хлебозаводу. В слабосильном свете фонаря у ворот молчаливая толпа казалась безжизненной, как груда могильных камней. Долгое ожидание искупалось тем, что буханки были тяжелыми и горячими; она возвращалась домой, не чувствуя усталости. Но однажды ворота не открылись ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать… День был мутный, влажный. Она плелась с пустой сумкой, казавшейся необыкновенно тяжелой, не замечая ничего вокруг. Отперев дверь, она села на стул и заплакала. Ужик бесшумно скользнул к ней, и, когда Анна Валентиновна, улыбаясь сквозь слезы, приблизила руку к полу, он обвил ладонь и предплечье, словно широкий узорчатый браслет.

4

Весной выяснилось, что Анне Валентиновне предстоит ехать в Россию – сначала под Белгород, где уже начал строиться переселенческий поселок, а затем в Калужскую область, в район Тарусы. Она должна была все внимательно осмотреть, войти во все тонкости, выяснить соотношение плюсов и минусов и, вернувшись, толком доложить. По итогам этого обследования Марина с Валерой предполагали решить, куда именно следует двигаться. Сами они ехать сейчас не могли – Валерий был единственным человеком в семье, который кое-как зарабатывал деньги (ни зарплат, ни пенсий полгода уж как не платили), и его не пускали дела, а Марина боялась оставить детей.

Честно говоря, ехать Анне Валентиновне не больно-то хотелось. Весной жить стало легче – во-первых, потеплело; во-вторых, после долгого перерыва снова пустили газ и почти всегда можно было, как встарь, вскипятить чайник на плите, а не мызгаться в лоджии возле примитивного очага; в-третьих, ожил базар – теперь стреляли только по ночам, и торговцы, осмелев, мало-помалу стали появляться в рядах, предлагая баснословно дешевую по этому времени зелень; дешевизна объяснялась просто – денежный оборот в Хуррамабаде свелся практически к нулю из-за отсутствия наличности.

Однако деваться было некуда.

Накануне отъезда она поднялась этажом выше и позвонила в дверь Алексея Васильевича.

– О! – сказал он, отпирая. – Анна Валентиновна!

– Алексей Васильич, – сказала она. – Хочу вас об одолжении попросить… Я уезжаю ненадолго… То есть, я не знаю, надолго ли…

– Да что ж мы тут в дверях! – спохватился вдруг Алексей Васильевич. – Проходите!

– Нет, лучше тогда ко мне пойдемте, – предложила она. – Я вам как раз все и покажу.

Ужик, заслышав чужие шаги и голос, скользнул в свое убежище. Позже он мог и показаться на глаза пришельцу, но для начала предпочитал вести скрытое наблюдение.

– Совсем собираются, совсем… – говорила Анна Валентиновна, наливая в чайник свежую воду. – Все, уже и покупатели на обе квартиры есть, и мебель Валерий пристроил… а у меня вон чего, – она со смехом махнула рукой, – это и мебелью-то не назовешь – доски да бумага. Вам пианино-то не нужно? Или тоже собираетесь?

– Я? – удивился Алексей Васильевич. – Куда? Туда? Да вы что, Анна Валентиновна! Что я там забыл! Не-е-е-ет, это уж вы поезжайте сами… письма будем друг другу писать! – и засмеялся, довольный шуткой.

– Да я и сама бы никуда не ехала, – призналась она. – Куда черт несет на старости лет? Ну, дочь – это понятно: она молодая, ей надо, у нее дети; а я зачем?.. А с другой стороны – куда я без них? Внуки… нет, придется, что поделаешь… Сейчас вот на разведку меня посылают, – усмехнулась она. – Доверили.

– Ага, – кивнул Алексей Васильевич. – Рекогносцировка, значит… Понимаю.

– Кладите варенье, Алексей Васильич… вот айвовое… это я еще до войны варила… и видите – совсем не засахарилось! А вот клубничное… И сколько времени я буду там болтаться – один бог знает. Хочу еще к сестре в Самару заехать… посмотреть, что там… вот какое дело…

– Да-а-а, – вздохнул Алексей Васильевич, накладывая в розетку айвовое. Он облизал ложку и почмокал.

– А у меня тут живет уж… – сказала Анна Валентиновна.

– Кто уж тут живет? – не понял Алексей Васильевич.

– Да не кто уж, а просто уж! – рассмеялась она. – Уж! Ну земноводное такое! Или кто они там?

– Уж? – удивился тот. – Где?

– А вон! Видите? Дырочка между плинтусами… он там прячется… но вообще-то он прямо здесь и живет, в кухне… Мы с ним сдружились. Да он ручной совсем, я его Ужиком зову.

– Интересно, – сказал Алексей Васильевич. – Первый раз слышу, чтоб в квартире жили ужи!.. Я ведь старый полевой волк, Анна Валентиновна! Я полжизни в горах провел… нечисти этой навидался! Бр-р-р-р! – Он поморщился и зачерпнул еще варенья.

– Да какой же нечисти! – возразила она. – Уж! Безвредное существо!

– Ну, уж – это еще куда ни шло, – с сомнением сказал Алексей Васильевич. – Да ведь если б только ужи попадались! Уж этот – ерунда, действительно… одно слово – желтопузик… («Почему желтопузик?» – удивилась Анна Валентиновна, но промолчала.) А там ведь кроме них чего только нет! Гюрза! Кобра! У-у-у-ужас! Я однажды…

Алексей Васильевич вдруг расхохотался.

– Случай такой был… где-то под Ляхшем мы стояли… ну, все как обычно – маршрут за маршрутом, каждый день по жарище… И вот в одном из маршрутов убил я гюрзу… Огромная! Я на лошади – а она поперек тропы переползает! Как шланг! Во! Во какая! И так медленно – нет ей конца! Я ни головы не вижу, ни хвоста! Из одних кустов – через тропу – в другие! Сорвал ружье – трах! Ее дробью буквально пополам!.. Потом измерили – чуть ли не два метра чудище!

– Кошмар! – сказала Анна Валентиновна, зябко передернувшись.

– Вот… И, разумеется, весь день я под впечатлением – все мне мерещится, что еще одна… Вечером вернулись в лагерь, поужинали, легли спать… Просыпаемся утром… солнце! Камералка! В маршрут не идти! Река шумит! Благодать!.. Вылезаю я из спального мешка… потягиваюсь… позевываю… прохладой от реки тянет!.. Солнце еще только-только пики осветило… Сую ногу в сапог – так прямо, босую… умыться пойти… сую вторую – и вдруг под пяткой!..

Анна Валентиновна негромко вскрикнула и закрыла рот ладонью.

– Чувствую – ледяное что-то! Змея!.. Что делать? Ногу вытаскивать – так ведь успеет ужалить! успеет, сволочь!.. И тогда я изо всей силы пяткой вниз, вниз! раздавить! опередить мне ее надо было!..

Алексей Васильевич снова захохотал.

– Часы-ы-ы! – выговорил он в конце концов. – Часы я случайно туда опустил перед сном! Хорошие были часы – «Слава»!.. И я их пяткой-то – не поверите! – с перепугу всмя-я-я-тку!.. Стекло растрескалось, осколки – в механизм… все к черту развалилось!

Качая головой, Анна Валентиновна подлила ему чаю.

– А вы говорите – уж! – назидательно заметил Алексей Васильевич. – Разные ужи-то бывают.

– Мой совершенно смирный, – успокоила она его. – Я, собственно, о чем хотела попросить… Там вон у него блюдечко стоит с водой. Я оставлю вам ключ. Вы раз в три, в четыре дня подливайте ему водички… хорошо?

– Да какой разговор! – ответил Алексей Васильевич, переводя взгляд туда, куда показывала Анна Валентиновна.

Ужик спокойно лежал возле своей щели, свернувшись, как всегда, полукольцом.

– Ё-е-е-е-е-е-о-о-о-о-о-о! – завопил вдруг геолог, прыжком срываясь со стула и увлекая за собой Анну Валентиновну.

Напуганный шумом, Ужик, словно струя переливающейся узорчатой ртути, стремительно скользнул в щель.

– Эфа! – кричал Алексей Васильевич, выталкивая ее в коридор. – Это же эфа, дура! Эфа! Это эфа, а не уж!..

5

Геолог требовал, чтобы ему дали возможность немедленно заколотить фанеркой ту прореху в плинтусах, куда ускользнула ядовитая гадина.

– А лучше всего ее выманить и убить! – громко объяснял он, возмущенно глядя на Анну Валентиновну. – Вы что! А если кто-нибудь пойдет в подвал! И его цапнет эфа! Это же не шутки! Это же за двадцать минут перекинуться можно!..

– Нечего в подвале делать, – отвечала она. – Что делать в подвале? Совершенно нечего! И не мотайте мне нервы, Алексей Васильич! Во-первых, вы могли перепутать!

– Я? Перепутать? – сардонически хохотал Алексей Васильевич. – Вы смеетесь? Я эту гадость за километр узнаю! Я однажды иду по склону – склон такой неприятный, осыпной… жарища!..

– Ах, да надоели мне ваши жуткие истории! – восклицала Анна Валентиновна, хватаясь за виски. – Прекратите! И не позволю я там ничего заколачивать!.. И ключа я вам не дам!

Но билет был, поезд не ждал, и в конце концов она уехала в совершенно расстроенных чувствах, уповая лишь на то, что еду себе Ужик в подвале найдет всегда, а если будет нужно, отыщет и воду, которая в том же подвале вечно сочится из проржавевших труб.

Поезд тащился по зеленым, еще не выгорелым степям, грязный вагон мотало на рельсах так, словно он вот-вот должен был пойти под откос. Стекла были по преимуществу выбиты, а окна в купе кое-как заткнуты вонючими матрасами. Огромная рябая земля летела из-под колес, мельком показывая всю свою нищету и тяготу; безумолчно плакал простуженный ребенок, тянуло вонью из туалета, и тяжело, с мрачным уханьем налетали встречные составы… С ней ехала семья татар, перебиравшихся в Бугульму к родственникам. Сама-то она путешествовала налегке, с одним чемоданом, а купе было битком набито татарскими тюками. Поезд пыхтел от границы к границе, и тюки то и дело приходилось распаковывать, чтобы предъявить эвакуируемые пожитки таможенникам сопредельных государств. А государств, да границ, да таможен на их пути оказалось столько, что Анна Валентиновна, вынужденная следить за этой утомительной деятельностью, в конце концов сбилась со счету…

Поезд стучал и стучал, гремел, катился все дальше и дальше, словно разматывая клубок, она сидела в своем углу, закутавшись, погрузившись в зыбкое состояние между болезненным ознобом и дремой, и тоже разматывала какие-то давние клубки – вспоминала, вспоминала, вспоминала. Стоило дернуть за одну нитку, как за ней тянулась другая, третья… их было столько, что она напрасно силилась увидеть все сразу, всю свою жизнь от начала до конца, и понять, наконец, почему – Хуррамабад… почему – танки… почему – война… почему – поезд… почему – не Ужик, а эфа… почему – ледяной ветер?..

Через четверо суток – Москва… Понемногу отогреваясь, она жила в просторной теплой квартире у Нины – школьной подруги, которую родители увезли из Хуррамабада лет сорок пять назад. День шел за днем, и ей было стыдно признаться, но она не хотела уезжать: здесь всегда горел свет… и тек газ по трубам… и в магазине можно было купить масло… и даже пенсию приносили на дом. На книжной полке в кабинете Анна Валентиновна обнаружила подробный зоологический семитомник, и в нем-то нашла подтверждение правоты Алексея Васильевича – да, увы, Ужик смотрел на нее с красочной иллюстрации… Ужик был эфой… только вот она так и не поняла – песчаной эфой или пестрой. Расстроившись, она кое-как засунула том между другими и села в кресло. Боже! боже! ну как же так!.. Разве можно жить в одном доме с ядовитой змеей?.. Правда, Ужик за все это время никак не проявил своей змеиной сущности! Он любил ее… он грелся от ее тепла… он появлялся на звук ее шагов… Нет, глупо, глупо – змея есть змея! кто знает, что у нее в голове? И потом: ведь змея – не кошка, не собака! Это к преданной собаке человек может привязаться… к пушистой ласковой кошке. А разве можно привязаться к змее?.. Но выходило, что – да, можно привязаться и к змее, и поэтому она беспокоилась, раздумывая о том, как Ужику живется без нее, дождется ли он ее возвращения… В конце концов решила – нет, не дождется: ведь не кошка, не собака: отвыкнет, забудет, переберется в подвал… И хорошо, и ладно: ведь как ни крути, а змея есть змея! Пускай, так лучше… что ж делать, если так вышло. Можно взять котенка.

Потом был Белгород… несколько дней в гостинице… Она приглядывалась к тому, как живут переселенцы, примеряла – каково-то скоро будет ей самой на их месте?.. Вернувшись в Москву, внимательно посмотрела на себя в зеркало: хоть и переезды, хоть и не дома, а все равно – немного поправилась, кожа стала глаже… Через несколько дней Нинин сын Володя посадил их в машину и повез по хорошему шоссе куда-то далеко – за Тарусу, под Калугу, в деревню Завражье.

Снег почти всюду сошел, было тепло. Анна Валентиновна жмурилась на солнце. Здесь ей нравилось больше – воздух, лес… Не то что в Белгороде – там кругом строительство, грязь… вагончики, вагончики… Они гуляли по лесу, прошли по тихой деревне, поговорили с двумя симпатичными пожилыми женщинами – где магазин, как снабжение… вышли к полю, по которому прокладывалась бетонная дорога. Возле автокрана, сгрузившего плиты, стояли мужики.

– Тут места-то – во! – сказал тот из них, что более всех был под хмельком. – Ты, хозяйка, не сомневайся! Тут жить – ого-го! Дорога будет! Вода! Что не жить! Вон, смотри, на буграх-то сколько земляники! Пока-то листики, а летом – ягода!..

Возвращалась она самолетом. Шагнула на трап – и в лицо наконец-то пахнуло родным: зноем, пылью… В Хуррамабаде уже стояла жара, с юга тянул афганец, желтое небо мутнело… и было странно представлять себе, что скоро все это навсегда останется за спиной.

Она подходила к дому, размышляя о том, что щель, разумеется, нужно забить фанеркой. Ушел – и ушел, и все, и конец на этом.

Анна Валентиновна отперла дверь и, вздрогнув, остановилась.

В первую секунду ей показалось, что Ужик ее все-таки дождался.

Безжизненно вытянувшись, Ужик лежал у порога. Должно быть, труп выели муравьи. От него осталась только узорчатая шкура, и когда Анна Валентиновна тронула ее рукой, в ней зашуршали, перекатываясь, позвонки – словно семечки в высохшем стручке горького перца.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю