Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

1. Вторник, 00.00 – 10.45

Ночь прокатилась бесформенным комом истерик, суеты, телефонных звонков, бешеных проездов по раздражающему обилием ярких огней городу.

Степан сбежал еще до приезда милиции. Жаров живой, – прохрипел он. – Я его осмотрел. Голова сильно разбита, но живой. Мы с тобой – тем более. Так что мне лучше исчезнуть, у меня в семь утра самолет в Челябинск, и вообще… Ты же врач, – возразил банкир, – останься. Какой я, к черту, врач, у меня два завода… Не услышав возражений, уполз в кусты этаким партизаном.

Электроторговца увезли на «Скорой». Знаев совершил глупость: остался давать объяснения, оформлять протоколы. Потом, когда надоело непослушными губами диктовать фразы, сообразил, что мог бы тоже исчезнуть, под предлогом нужды во врачебной помощи. Впрочем, менты не упорствовали. Он разу отдал все имеющиеся деньги, чтоб служивые потеряли, хотя бы временно, интерес к фальшивым номерным знакам, сомнительного вида документам и прочим подозрительным штукам. То есть теоретически Знаева должны были задержать до выяснения – на деле отпустили под честное слово.

Поймал такси, вернулся к оставленной возле тайного гаража машине, но сразу понял, что манипулировать педалями и рычагами не способен. По крайней мере, в ближайшие часы. Внешние повреждения банкировой оболочки свелись к ссадине на колене – ободрался, вылезая из-под мятого железа, нескольким мелким порезам на лице, плюс контузия, плюс шейные позвонки требовали проверки; однако пережитый шок осел дурнотой и дрожанием всех мускулов, включая мельчайшие: мизинцы на ногах и те омерзительно подергивались, словно жили отдельно. Вызвал шофера. Примчавшийся Василий обнаружил босса скорчившимся в салоне среди окровавленных бумажных салфеток. Вопросов не задавал.

Добрались до дома, финансист обтер окривевшую морду перекисью водорода, вкатил сам себе пять кубов димедрола, сгреб в пакет наличность – деньги Солодюка, – переоделся и велел гнать в Склиф.

Там почти три часа проторчал, не рискуя присесть на липкие кушетки, окруженный пьяными, смердящими, перекошенными, нечесаными, матерно мычащими, обмотанными грязными тряпками и серыми бинтами гражданами обоих полов, двадцать девять из тридцати принадлежали к наименее благополучному слою населения, именно этот слой бесперебойно обеспечивает работой травматологов; чем еще заниматься, если денег нет и взять негде? – только водяру хлестать, а потом резать друг друга, ломать руки, ноги, головы и другие полезные части тела. Наконец вышел доктор, средних лет татарин, держащий руки, как все хирурги, несколько на отлете. Вашему другу, сказал он, сделали трепанацию. Он в тяжелом состоянии. Что будет дальше – неизвестно. Банкир многословно заговорил про отдельную палату, втолкнул в карман зеленой робы пачку купюр – доктор отреагировал вежливо, с достоинством и легким презрением, обращенным, однако, в большей степени на самые деньги, нежели на просителя. Разумеется, сделаем все возможное. Удалился – крепкая спина, хорошей формы затылок. Ощутив себя человеком, полностью выполнившим долг, Знаев сразу сильно ослаб, еле доковылял до автомобиля. С удивлением обнаружил, что на дворе уже утро. Позвонил Камилле, бессвязно наврал что-то, велел разыскать жену Жарова. Бывшая супруга по голосу мгновенно поняла, что сам банкир тоже далеко не в форме, проявила озабоченность, или что там полагается проявлять женщине, если отец ее ребенка попал в беду, – Знаев коротко поклялся, что чувствует себя как никогда прекрасно, и поспешил вырубить связь.

Навостривший уши Василий тут же решил поделиться опытом.

– А вот был случай, – сказал он. – У моего приятеля сын однажды вытащил ключи от машины, поехал кататься и разбился. Ударился головой. Черепушку ему врачи залатали. но потом говорят родителю: так и так, сынок ваш в коме, на месте удара образовалась опухоль, она давит на мозг. Надо протыкать кость и откачивать жидкость. Можем проткнуть советской иглой, она стоит пятьсот долларов, вероятность успеха – пятьдесят на пятьдесят. А хотите – проткнем американской иглой, вероятность успеха девяносто пять процентов, но иголка стоит десять тысяч…

– Деньги, Вася, как раз для таких случаев и нужны, – проскрипел банкир. – Они, в общем, нужны только для этого… Чтоб спасти близкого человека, если с ним беда… И больше ни для чего… – вздохнул, примеряя на себя эту идею, не для всех очевидную, и хрипло повторил: – И больше ни для чего, понял? А теперь давай домой. Очень быстро. И – молча, а то хуево мне…

Василий регулярно брал у босса ссуды, много тратился на лечение престарелых родителей, – он примолк, суровый. Знаев же затеял в гудящей голове прикидку: что делать дальше. Ему срочно требовался отдых, сон, хотя бы час-полтора, перед тем как отправиться на работу и объясняться насчет украинского газа с незваными гостями в погонах. Шофер подождет в машине, или в гостевом домике, или на кухне особняка, а хозяин ляжет спать, потом поедет в город, как реальный папа: на заднем сиденье. Таков был план – оптимальный, но не лучший. Лучший состоял в том, чтоб вообще не принимать горизонтального положения. Не позволять расклеиться этому капризному слабаку, самому себе. Новое июньское утро – второго такого никогда не будет – нужно потратить на подготовку к тяжелому дню; уединиться, абсолютно, чтоб на двести метров вокруг – ни одного прямоходящего, хватит с меня прямоходящих, достали, никого не хочу видеть, шофера – к черту, сам – под душ, потом еще один укол, потом прогулка – и в девять с копейками на старт, за руль, я Серега Знаев, я железный, я всегда готов к войне, меня можно уничтожить, но нельзя победить…

Вид массивных ворот собственной латифундии несколько успокоил. Хорошие ворота. Сразу видно – человек поселился здесь всерьез и надолго. Попрощался с Василием, приказал ему двигаться в банк на такси, скороговоркой пробормотал извинения. Ерунда, шеф, – великодушно ответил водитель. – И не такое бывает. Был вот случай… Потом расскажешь, – перебил банкир. Только шеф, не гоняйте, – попросил Вася. Не забывайте про «черную копейку». Никогда не забуду, – серьезно пообещал Знаев; на том и расстались. Если по-людски, надо было хоть чашку чаю предложить мужику, выдернутому из постели в два часа ночи. Однако банкиру столь сильно хотелось остаться в тишине, наедине с землей и небом, что мысли о соблюдении элементарных приличий легко отодвигались на задворки сознания.

Стоял в душе. Бормотал ругательства. Шепотом постанывал. Говорил с медленными. Медленные обступили со всех сторон, внимали, имя им было – легион, лица выражали вялое любопытство, поскольку не умели выражать ничего другого.

…Повторяю: я – Знайка. Меня бьют. Подставляют. Обманывают. Мне мешают, меня не понимают, меня тормозят, из меня вытаскивают силы и деньги. Мои нервы губят. Мое время крадут. А мне это все по хую. Слышите, вы?! Мне по хую!

Может, я сгину, может – выживу. Но мне известно, как будет. Со мной или без меня, при мне или после меня, но будет так: люди очнутся. Не сразу, постепенно, в течение длительного промежутка времени – возможно, потребуются десятки лет – но отрезвеют. Не потому, что их кто-то научит, глаза откроет, нет; они очнутся сами, единственно оттого, что не смогут отыскать другого выхода.

Слюнопускание прекратится. Разноцветные картинки для превращения потенциальных гениев в олигофренов, и другие картинки, для вытаскивания из олигофренов их денег в обмен на портянки с логотипами, будут осмеяны. Рухнет вся система. Дьявольская молотилка разлетится в куски. Все поймут, что достаточно протянуть руку и убрать болтающуюся перед глазами картинку, – за ней откроется горизонт, стократ ярче любой картинки. Кто видел горизонт, тому картинки неинтересны.

Так он бормотал себе под нос, гипнотизировал пустоту. Кое-как обтерся шершавым полотенцем, потом ковылял сквозь лес по самой длиной дорожке, ведущей от дома в глубь рощи. Триста шагов до стены, до того места, где кончается его земля, сытая, облагороженная, и начинается, сразу за оградой, земля ничья, когда-то колхозная, общая, теперь залуговевшая, одичавшая без присмотра; потом триста обратно – туда, где стоит, прочно вросший в планету, его дом, лично им придуманный, в точности такой, какой обязан быть у всякого нормального мужчины, изловчившегося не потерять достоинства в нынешние времена; простой, крепкий дом, где легко дышится, где утром солнечные лучи гладят лицо, а вечером горит живой огонь.

Первым входящим звонком – в девять часов одиннадцать минут – отметился Лихорылов. Он рычал, как тигр. Банкир даже заслушался. Настоящий русский бас, как настоящий итальянский тенор, встречается редко.

– Сергей Витальевич!! Как же так?! Что происходит?! Мы ж с тобой договаривались!!

Смотри– ка, -подумал Знаев, – вчера полмиллиона взял, а сегодня я у него опять Сергей Витальевич.

– О чем? – спросил он елейным голосом.

– Убирай свой плакат!!

– Щит.

– Что??

– Я говорю, не плакат, а щит.

– Убирай, говорю, все!! И щит, и плакат!! Чтоб сегодня же!! Немедленно!! Это безобразие!! Оскандалимся на всю страну!! Два часа сроку тебе, иначе…

Банкир с интересом приготовился выслушать расшифровку «иначе», но тут коммунар-ветеран громко, по-стариковски, закашлялся. Связки не выдержали. Уже совсем другим тоном, подсвистывая бронхами, почти плаксиво, продолжил:

– Убери, Христом-богом прошу… иначе погубишь и меня, и себя… убери эту… мы ж вчера все обсудили…

– Я перезвоню, – сказал Знаев и нажал кнопку.

Нога болела все сильнее. Болело все. Но не настолько, чтобы тормозить на полпути. Хорошо, что не лег спать. Через два часа никак бы не проснулся. И через шесть часов – тоже. А если бы и проснулся – не смог бы встать.

Медленно, по частям погрузил себя в машину. Поехал. Дуб, добрый друг, поскреб веткой по стеклу. Поддержал морально. Спасибо, чувак. Ты такой же, как я. Растешь без выходных, днем и ночью. Мы с тобой знаем великую тайну: человек – вовсе никакой не венец творения, не царь природы. Какой из него царь, смешно даже. Девяносто девять процентов совокупного живого вещества на Земле составляют растения. Они и есть истинные хозяева пяти материков. Что человек? Так, незначительный вирус. Забившись в душные комнатки, испускает углекислый газ. Завтра прилетит из космоса камешек размером с башню «Федерация» – и нет человека.

Набрал номер собственной приемной. Заставил себя говорить властно, очень спокойно. Поинтересовался у Любы, что происходит.

– Масса событий, – тихо ответила секретарша.

– Гости приехали?

– Да. Четверо. Злые. Заперлись с Алексом в его кабинете.

– Принеси им кофе.

– С какой стати? Они мне нахамили, а я им буду кофе носить?

– Прости им это.

– Как скажете.

– Простим угрюмство.

– Не поняла.

– Простим угрюмство! – процитировал Знаев. – Разве это – сокрытый двигатель его? Он весь – дитя добра и света, он весь – свободы торжество.

– Опять не поняла.

– Ничего страшного, Люба. Потом поймешь. Когда принесешь гостям кофе – скажи, что я уже еду.

Женщина помедлила.

– А вы… правда едете?

– Правда.

– Алекс сказал, что вас сегодня не будет.

– Алекс ошибся. Меня сегодня будет, Люба. И меня сегодня будет очень много. Меня будет так много, как никогда раньше. Причем с каждым новым днем меня будет все больше и больше. Личная экспансия, понимаешь?

– Нет.

Знаев испытал легкое раздражение, но потом вспомнил, что он платит своей секретарше именно за это: чтоб она почти ничего не понимала.

– Иди к гостям, – велел он. – Вари кофе.

Ехал долго. Выбрал хитрый маршрут, в объезд. По широкой дуге обогнул Москву – с северо-запада на север, потом на северо-восток. Дороги здесь были плохие, узкие, пыльные, со множеством поворотов и знаков, то ограничивающих скорость, то отменяющих ограничения, то отменяющих предыдущие отмены; да и сам банкир был плохой, в голове шумело, шея не поворачивалась, однако справлялся, обгонял вереницы грузовиков, везущих кирпич, доски, шифер, – ничего не поделаешь, разгар дачного сезона, ты построился – теперь пусть другие строятся, не одному тебе жить в удобном доме и кислородом дышать…

Когда прибыл и вытащил телефон, почувствовал себя идиотом. А вдруг не застал? Вдруг зря потерял время?

Не своим голосом произнес:

– Привет, это я.

– Привет, – сказала Алиса. Прозвучало приветливо, без тени настороженности. Знаев несколько повеселел.

– Я надеюсь, ты дома?

– А где еще быть безработной девушке?

– Спустись, пожалуйста.

– Боже мой. Ты где?

– Под твоим окном.

– Вообще-то, я еще сплю.

– Я подожду сколько надо.

Она вздохнула. Сейчас скажет: «нет», – придется утереться и уезжать к черту.

– Хорошо. Я сейчас.

Сначала появилась деловитая кошка – помедлила на щербатых ступенях, исчезла в кустах, – несколько облезлая, но вполне самодостаточная миниатюрная пантера, такие водятся только в уютных провинциальных городишках, тогда как ледяные мегаполисы – вотчина бродячих собак, печальных, заискивающих и жалких.

Бывшая сотрудница банка тоже выглядела не идеально: спортивный костюмчик, трогательно дешевенький, волосы забраны в хвост, нелепые шлепанцы – своя в доску, герла «с нашего района», на две минуты выбежала, не хватает только мусорного ведра с торчащими оттуда селедочными хребтами. Лицо серьезное, но не до конца серьезное. Пока обходила машину – смотрела в сторону. Усевшись, не стала полностью закрывать дверь – как будто приготовила путь к бегству. Как будто испугалась, что сейчас банкир рванет с места, украдет, увезет навсегда.

– Как дела? – спросил он, не поворачивая головы.

– Нормально.

– Жаров не звонит?

– Звонит, – четко ответила девушка после паузы. – Каждый день. Вчера вечером звонил… И сегодня утром – тоже.

– Ах вот как, – сказал банкир и ощутил в горле сухость. – Расскажи о нем. Что-нибудь. А то мы с ним давно не виделись.

– У него все отлично. Он наслаждается жизнью.

Банкир помолчал. Опять попробовал повернуть голову – шея не подчинилась.

– Алиса, зачем ты так со мной?

– Как?

– Жаров разбился. Сегодня ночью. Сейчас он в больнице. В тяжелом состоянии. Он не мог звонить тебе сегодня утром. Он, может, вообще никогда тебе не звонил. Или звонил, один раз, для забавы… Зачем ты меня обманывала?

– Чтобы посмотреть, как ты ревнуешь.

– Посмотрела? – Да.

– И что? Интересно было?

– Не в этом дело. Когда ты… ревновал, ты был… самим собой. Настоящим. – Теперь она говорила медленно: подбирала слова. – А не тем… в кого ты себя превратил.

– Тот, в кого я себя превратил, мне нравится. Он хороший малый. Прикольный. Правильный.

– Я рада за вас обоих.

Последняя фраза прозвучала почти враждебно. Как это у них получается, с философским любопытством подумал Знаев. Двадцать семь часов назад эта женщина стонала и покусывала мочки моих ушей, и позволяла делать с собой все, что я хотел, – а сейчас мне боязно даже дотронуться.

– Не вредничай, – попросил он.

– Зачем ты приехал?

– Позвать тебя обратно. Вернись, пожалуйста. Мне без тебя плохо. Вся жизнь к черту летит…

– Из-за меня?

– Не знаю, – искренне сказал Знаев. – Но я чувствую, что, если ты вернешься, все сразу наладится.

– Почему ты на меня не смотришь?

– Шея не крутится.

– Что случилось с Жаровым?

– Авария. Автомобильная.

– И ты, – утвердительно произнесла девушка, – тоже был в этом автомобиле.

– Нет. Меня там не было.

Она вздохнула.

– Вот именно поэтому я к тебе не вернусь. Потому что ты присвоил себе право на обман. А когда тебя обманывают другие – бесишься.

– Я больше никогда тебя не обману. Возвращайся.

– Нет.

– Объясни, почему.

Он все– таки сумел повернуться, всем телом -и тут же увидел ее глаза. Оказывается, пока он сидел к ней в профиль, рыжая сверлила взглядом его висок. А он ничего не почувствовал. Старею, что ли? Или голову отбило?

– Почему… – задумчиво повторила Алиса. – Потому что в это невозможно поверить. В нас с тобой. Ты богат, я нищая. Ты банкир, я никто. Ты поиграешь мной – потом выбросишь. Будь реалистом.

Дожил, – подумал Знаев, не сумев удержаться от горькой усмешки. – Девочка годится мне в дочери – и велит быть реалистом. Ребенок рекомендует взрослому повзрослеть.

– По-твоему, я не реалист?

– Конечно, нет! Ты не принимаешь мир таким, какой он есть. Ты не принимаешь себя таким, какой ты есть. Ты и меня не примешь… А я так не хочу…

Она протянула руку, мягким пальцем провела по царапине на его лбу. По-особенному, без намека на нежность: уважительная, но все-таки дежурная забота женщины, которая вчера с тобой спала, а сегодня решила, что хорошего – понемножку.

– Ты умная, – выдавил банкир.

– Спасибо.

– Ты должна понять, – продолжил он. – Я могу принять тебя такой, какая ты есть. Но… я не могу принять мир таким, какой он есть. Тебя принимаю… а все остальное – нет.

– А твои друзья? Твой ребенок? Твой банк? Твои родители? Их ты тоже не принимаешь?

– Друзья, банк, ребенок, родители – это я сам. А все остальное надо переделать.

– Зачем?

– Улучшить.

– А если у тебя не получится?

– Это неважно.

Она опустила глаза. Нелепый костюм ее не портил.

– Я верю тебе. Но я не верю в нас с тобой.

Она ничего не понимает, с обидой подумал Знаев. Она не понимает, что значит для взрослого серьезного мужчины – мягко сказать, занятого, – вот так приехать к той, которая только вчера сказала «нет», – чтобы попробовать отговорить.

– А в любовь ты веришь? – спросил он.

– Хороший вопрос.

– Знаю.

Алиса невесело вздохнула.

– Да. Верю. Но я не верю, что ее можно найти там… – она показала рукой куда-то вдаль, а лицом изобразила непонимание и пренебрежение. – На твоей территории. Между подвалом с золотом и магазином для войны…

Не трогай мой магазин, хотел крикнуть Знаев, однако промолчал, стиснул зубы. Снова стало его подминать самолюбие, как прошлой ночью на обочине, возле искореженного, готового полыхнуть чудо-автомобиля. Девочка хотела, теперь не хочет – с какой стати я ее уговариваю? Что это за сцена в стиле «богатые тоже плачут»? Дрянь, пошлятина, я теряю время…

Но декорации вокруг банкира неожиданно поколебались, подсвеченные набирающим силу солнцем: и дом с щербатыми стенами, и пыльный дворик, обезображенный кучами глины, и медленные аборигены, бредущие по мелким надобностям, – все стремительно приобрело положительный знак, повинуясь загадочным внутренним законам. Любовь проступила, как пот на лбу бога вечером шестого дня. Она была везде. Каждый бутылочный осколок, каждое пыльное оконное стекло, каждая кучка затвердевшего собачьего дерьмеца, каждая выцветшая тряпка, сохнущая на обвисшей веревке, каждая морщина на лицах, каждый взгляд, вроде бы скользкий и подозрительный, – содержал в себе бесконечные объемы любви.

Это можно было переделать, а можно было оставить как есть; с этим можно было воевать – либо, наоборот, капитулировать; те или иные поступки ничего бы не добавили и не убавили.

Нельзя ощутить любовь острее, нежели летним утром, в России, чуть в стороне от большого города, в тихом месте, заселенном людьми, лишенными амбиций.

– Зря я приехал, – сказал Знаев.

– Нет, – ответила рыжая. – Не зря. Но все равно уезжай.

– Я приеду еще раз.

Он придал фразе утвердительный тон. Поставил перед фактом.

– Приезжай, если хочешь, – сказала Алиса, мирно, но отстраненно. И вопросительно улыбнулась: – Я пойду?

Банкир промолчал, специально. Девушка издала трудноопределяемый звук, гибрид печального вздоха и усмешки, чуть ли не снисходительной. Выбралась из миллионерского экипажа и зашагала к дому. Обернулась, махнула рукой. Прощально, однако и ободряюще.

Умница, – подумал Знаев. – Все-таки оставила мне шанс. Полуфразой, полужестом.

Если бы я был ею, я поступил бы так же.

Выезжая со двора, едва не задавил кошку – ту самую, лохматую и гордую соседку своей бывшей подруги. Кошка не обиделась.

2. Вторник, 10.45 – 11.30

Без четверти одиннадцать позвонил Шуйский. Банкир едва справился с собой, до того хотелось ему поприветствовать арендодателя фразой «Доброе утро, господин Резинкин». Впрочем, далее рассудил Знаев, этому дураку далеко до господина. Странно именовать господином каждого бездельника. Двадцать лет жизни при капитализме не сделали людей господами, они до сих пор норовят стеснительно захихикать, услышав церемонное «господин» или «госпожа».

– Сережа! – просипел Шуйский, безусловно мучимый похмельем. – Ты вроде вчера мне деньги обещал…

– Извини. Закрутился. Биржу лихорадило. Пришлось спасать активы.

– А как насчет сегодня?

– Не вопрос, – бодро ответил банкир, подумав, что модная фраза иногда бывает очень к месту. – Ты можешь все взять прямо сейчас. Зайди в офис и найди Горохова. Он у себя в кабинете. Он там не один, у него гости… Но ты на них не обращай внимания. Прямо ногой двери открывай – и говори, чтоб тебе срочно отдали твои деньги. Напомни, чтоб обязательно – наличными! Иначе попадешь на налоги! Так и скажи, слово в слово. Иди и сделай.

– Ладно, – ответил господин Резинкин, слегка озадаченный, и отключился.

Вот так, – подумал банкир. – Будешь знать, жлоб, как платить в кабаке за мою девочку.

…Очень быстро проехав вдоль внушительной очереди, метко загнал машину в ворота. Подмигнул мальчишке-мойщику. Тот узнал, кивнул с достоинством, нередко встречаемым среди подобных – грубых и простых – мальчишек.

Вышел на воздух. Хотел обойти здание, прищуриться хозяйским прищуром – передумал. Надоело прищуриваться. Незачем прищуриваться – и так видно, что все в порядке.

Стараясь не хромать, прогулялся взад-вперед. Заметил знакомую женскую фигуру. Чувиха курила тонкую сигарету, часто стряхивала пепел. Стояла в живописной позе, немного слишком живописной – опытному наблюдателю было понятно, что дама пребывает в поиске спутника жизни, хотя бы временного.

Он подошел.

– Смотрите-ка, – произнесла Маруся, – Знайка!

– Рад тебя видеть, – ответил банкир, подумав, что именно сейчас, именно ее он действительно рад видеть. Оставалось понять, почему, но не хотелось напрягать голову, внутри которой мысли шевелились с трудом, словно песок сыпался из емкости в емкость.

– Хорошо выглядишь, – сказал он.

– Вчера тебя видели, – сообщила старая подруга, изящно игнорируя комплимент. – Одновременно в двух местах. В яхт-клубе на Истре и в здании «Мегион-нефтегаза».

– Врут, – ответил Знаев. – Вчера я весь день просидел в «Джи-кью-баре». Что ты тут делаешь?

– Заехала помыть машину. Ты же сам обещал мне скидку.

Действительно, – вспомнил Знаев. – Мойка же моя. Собственная. Вот и обещал. Зачем обещал? Может, эта женщина мне до сих пор интересна? Или не интересна, а нужна? Или сейчас не нужна, но на всякий случай переведена в запас? Я никогда ее не любил, снисходительно использовал, держал за дежурную сопостельницу, вел себя как скотина; однако вот удивительная штука: всякий раз, когда я ее встречаю, мы рады друг другу.

– Жаров разбился, – сообщил он.

Маруся ахнула. Банкир тут же пожалел, что расстроил женщину. Она в это утро была свежа, соблазнительна, шикарно и замысловато одета, в некие лиловато-розоватые, плотно облегающие тряпочки, беспредельное декольте и спереди, и сзади, и везде, где можно и нельзя, – таким изящным существам в начале приятного летнего дня нельзя сообщать дурные новости. Впрочем – сейчас или чуть позже, но она все равно спросила бы про электроторговца.

Знаев поспешил добавить, что пока все не так страшно, уклончиво и коротко ответил на неизбежные вопросы – как, почему, не нужна ли помощь. Удовлетворив любопытство, Маруся вдруг сверкнула глазами.

– Это ты виноват.

– Почему – я?

– Это ведь ты придумал ваше идиотское развлечение. Гонять по ночам на переделанных «Жигулях» и искать приключений па свою жопу.

– Откуда тебе…

– Брось. Какая разница, откуда…

– Маруся, – спросил всерьез озадаченный банкир, – может, я не все про тебя знаю?

– Ты вообще ничего не знаешь, Знайка. Ты вот кто, – старая подруга (ее лицо стало серьезным) поднесла кулачок ко лбу, потом выставила вперед мизинец и указательный. – Ты смотришь только на то, на что хочешь. А ведь иногда полезно и по сторонам поглядывать.

– Спасибо, что учишь меня жизни.

– Дурак, – с большим чувством ответила женщина. – Сходи в храм, свечку поставь! Мог бы сейчас рядом с Жаровым лежать. В соседней палате…

– Насчет храма – это ты правильно сказала.

– Я тебе плохого не посоветую.

– Ценю.

– Пошел ты! – запальчиво воскликнула Маруся и поудобнее подхватила сумочку, имитируя готовность врезать по физиономии финансиста. – Ничего ты не ценишь. Если бы ценил – давно бы женился, Кстати, как твоя рыжая малолетка?

– Отлично.

– Еще не сбежала?

– Нет. Мы друг от друга в восторге.

– Врешь. По глазам вижу.

Знаев вздохнул.

– Смотрела бы ты… на что-нибудь другое.

– А мне нравится в твои глаза смотреть… – Маруся сделала полшага в его сторону. – Не хочешь, кстати, продолжить разговор в другом месте? Например, у меня дома?

– Прости, дорогая. Хочу, конечно… Но не могу. У меня в конторе сидит милиция. У меня стройка под угрозой. У меня друг в реанимации.

– Именно в такие моменты и нужна женщина настоящему мужчине.

– Много ты понимаешь в настоящих мужчинах.

– Побольше твоего.

Вдруг опять, второй раз за утро, мир со всей его жестокой любовью разом вошел в Знаева, как входит армия в захваченный город: небо приобрело твердость, налегло на темя, звуки стали грубее, запахи – отчетливее и больше числом, прилетели даже самые слабые: вот собачка описала столбик на детской площадке, вот мясо пригорает в доме напротив, вот в том же доме, этажом выше, запалили косяк с марихуаной, а в стороне, у крайнего подъезда, тлеет в мусорном баке какая-то гадость, тряпки лежалые; потом вдруг порыв ветра снес в сторону скучные человеческие смрады, и от Москвы-реки явился дух большой воды. Знаев вздохнул, обрадованный тем, что его тело освобождается от последствий контузии. Даже шею как будто ослабило.

– Послушай, Маруся, – сказал он, – почему правильным людям так тяжело живется?

– Ты имеешь в виду себя? – иронично осведомилась бывшая подруга.

– Ну… Да. И себя тоже.

– Спроси у него, – Маруся быстро показала пальцем на грязного парнишку, выбежавшего из клубов пара, чтоб затянуться сигаретой. – Расскажи ему, как тяжело тебе живется.

– Я серьезно.

– Я тоже. Не расстраивайся, Знайка. От тебя ушла девочка – подумаешь, беда… Ты слишком гордый, это тебя губит. Твоя гордость ужасна, она не имеет пределов. Конечно, бабы любят гордецов… Но жить с ними не умеют. Потому что это тяжело. Поедем ко мне, я тебя успокою…

– Извини. Как-нибудь в другой раз. Мне не до удовольствий.

– А кто говорит об удовольствии? – тихо возразила Маруся. – Я, может быть, от тебя ребенка хочу.

Знаев очень удивился.

– Ребенка? Ты не похожа на охотницу за алиментами.

Женщина некрасиво усмехнулась.

– Как это ужасно. Мир катится к черту. Богатые мужики не хотят делать детей, потому что боятся, что их разведут на деньги.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Уже обидел. У меня есть деньги, Знаев. Может, я теперь богаче тебя. Мой бывший собрался эмигрировать. Куда – не говорит. Видимо, натворил делов и теперь – ноги в руки… Оставляет мне квартиру на Остоженке. Кстати, с высокими потолками…

– Поздравляю, – бесстрастно сказал финансист. – Но ребенка ты лучше роди от Жарова. Усиленно рекомендую. Красивый, умный, здоровья – вагон… А я – тощий, нервный и злой. Нелегко будет новому человеку с моим генетическим набором.

Он замолчал. Почувствовал, что прозвучало неискренне.

– Звучит неискренне, – сказала Маруся. – Ты за свой генетический набор горло перегрызешь. Я же вижу, как ты собой гордишься. Ты ведь у нас самый быстрый.

– Это плохо?

– Для тебя – хорошо. А других это пугает. Идешь себе спокойно, вдруг раз! – мимо со свистом что-то проносится. Вздрагиваешь. Что такое? А это знаменитый Знайка. Самый быстрый человек. Промчался на пятой скорости… Вот и рыжая твоя так же испугалась. Ты ее за руку схватил – давай, малыш! помчимся вместе! прямо вдаль! – а она пальчики выдергивает и головой мотает: нет, мне страшно, я лучше тут посижу… Ведь так было, да?

– Как у нас было – это тебя не касается.

Чтоб не видеть стремительно багровеющего лица Маруси, он опустил глаза. На асфальте валялась пятирублевая монета; нагнулся, подобрал, дунул. Положил в карман. Тоже деньги.

– Ах, не касается? – грубо переспросила женщина и уперла ладонь в выставленное бедро. – Тогда иди к черту, понял?

Из стоявших неподалеку машин на нее посматривали. Судя по всему, она это давно заметила. Сейчас начнется, подумал Знаев.

– Что, не понял?! Уйди с глаз моих! Не желаю тебя видеть, никогда, ясно?

Мальчишка-мойщик, тощий азиат в насквозь мокрой фуфайке, возмущенно поднял густые брови. Человеку ислама трудно понять московских баб, способных громко бранить мужчину на людях.

– И больше у меня не появляйся! – азартно продолжала Маруся. – А появишься – пинками выгоню! Ты сам себя проклял! Помрешь один, никому не нужный! Дикарь, животное, урод пещерный, от тебя никому никакой пользы нет! Лучше б ты разбился вместо друга своего! И чтоб год провалялся без движения! В гипсе, с ног до головы! Чтоб время появилось о жизни подумать! Всем вокруг себя голову заморочил! То у него война, то у него магазин, то у него потолки низкие! Все ты, дурак, знаешь – а самого главного не знаешь! МЕРУ надо знать, ясно?! Вот главное знание! Самое важное…

Положить это на музыку – получится хороший нервный блюз, подумал банкир. В миноре. С аскетическими барабанами и мягкой, мудрой басовой партией. А между короткими куплетами – два или три мелодраматических фортепианных аккорда.

– Я тоже был рад тебя видеть, Маруся, – сказал он, кивнул прощально и двинулся к воротам.

Нырнул в сырой полумрак. Из глубины слышался рык Фокина – витиеватый мат, переложенный уголовным жаргоном рубежа восьмидесятых-девяностых. Утопающую в хлопьях пены машину обрабатывали в восемь рук. Банкир засмотрелся. Физический труд, выполняемый споро, со знанием всех мелких, экономящих силы хитростей (а их достаточно даже в профессии землекопа) не может не завораживать. Особенно если наблюдатель – сам не бездельник.

– Быстрее! – гремел толстяк, жестикулируя экономно, но предельно выразительно.

– Не надо, – сказал банкир. – Не торопитесь, пацаны.

– Привет, – Фокин обтер о живот ладонь и протянул. – Как ты сказал? «Не торопитесь»?

– Да.

– Заболел, что ли?

– Вроде нет.

– Тогда не ломай мне трудовой процесс.

Толстяк невзначай посмотрел на исцарапанный лоб Знаева.

– Как дела?

– Отлично, – грустно сказал банкир. – Живу на всю катушку. Вчера побывал в аварии, сегодня – менты в офисе…

– Справишься или помочь чем?

– Справлюсь. Но деньги потеряю. Скажи, чтоб салон пылесосом почистили.

– Много денег?

– Неважно. И пусть полировку сделают.

– Когда деньги теряешь – это плохо.

– Мне все равно. Потерял, приобрел – неважно. Главное, чтобы машина была чистая. Очень чистая.