Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Вы очень гордый, – сказала рыжая. – Почему вы не пьете вино?

– Я за рулем. Я хотел предложить вам подвезти вас домой.

Алиса отрицательно покачала головой.

– Это абсолютно лишнее, – принужденно сказала она, и ее лицо сделалось надменным. – Кроме того, я живу далеко. В Подмосковье.

– Я тоже.

– Тем не менее спасибо, но я как-нибудь сама.

– Вы тоже гордая.

– Это не гордость.

Да, подумал Знаев. Разумеется. Это не гордость. Она всего лишь не желает спешить. Она ничего не решила. Она удивлена. Сорокалетний миллионер навязывает себя в бойфренды – разумеется, тут надо проявить максимальную осторожность. Тут можно сорвать джек-пот.

Или круто обломаться.

– Прошу пардона! – воскликнул подошедший Шуйский. Он был уже прилично пьян (а может, даже неприлично пьян) и пожирал Алису глазами. – Серега, хоть ты мне посочувствуй! Я попросил этих козлов позвать сигарного сомелье, а они, оказывается, вчера его уволили…

Знаев улыбнулся спутнице и встал.

– Отойдем, Гена, – предложил он, обнял нетрезвого приятеля за плечи и увлек на три шага прочь. Прошептал: – Слушай, на кой черт тебе сигары? Тут продают очень дорогие сорта. Ручной работы. Я был на Кубе. Я видел, как их делают. Сидит старуха в одних трусах, широко расставив ноги, и раскатывает табачные листья на внутренней стороне жирного целлюлитного бедра, в пяти сантиметрах от…

– Хватит. – Шуйский гнусно изогнулся. – Я сейчас блевану! Пусти, мне надо в туалет…

– Ты не дослушал.

– Ну тебя с твоими сигарами!

Знаев вернулся за стол и вежливо сказал рыжей:

– Прошу прощения. Тут его терпеть не могут.

– По-моему, веселый дядька.

– Ага. Я знал его, когда он был существенно беднее, чем сейчас. Тогда он не был веселым, а был тихим и всегда вел себя культурно…

Тут банкир понял, что вечер сам собой заканчивается. Сначала пришел дурак Шуйский, потом зазвонил телефон.

– Это я, – сказал Лихорылов. – Когда тебя ждать, господин хороший?

– Не сегодня.

– Вроде договаривались – сегодня.

– Прошу прощения, но у меня форс-мажор, – тяжелым голосом произнес Знаев и подмигнул подслушивающей Алисе. – У меня тут такое… Биржу лихорадит! Спасаю активы! Счет идет на минуты! – Алиса закрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. – Так что извините. Перенесем на завтра.

– У меня, – сказал Лихорылов, – тоже время поджимает. Вопрос надо решать срочно.

– Решим, – сказал Знаев. – Завтра и решим. Еще раз извините.

– Извините – оно конечно, – сказал Лихорылов. – Ладно, проехали. Сам позвонишь и скажешь, где и когда.

…Покончив с напитками – рыжая выпила-таки бокал сухого, банкир же употреблял воду, он уже много лет не пил ничего, кроме воды (разве что рюмку коньяку раз в месяц, под настроение), – вышли на крыльцо. Постояли. Прекрасный вечер, подумал Знаев. Мимо прошла группа совсем молодых девчонок, ярко накрашенных, щебечущих о своем, одетых нелепо, вызывающе – бросили быстрые внимательные взгляды на рыжую Алису, на банкира рядом с ней, примолкли, пренебрежительно зачавкали жевательными резинками.

– Еще раз предлагаю подвезти вас до дома, – сказал Знаев.

– Спасибо. Я на метро.

– Тогда я хотя бы провожу вас. До метро.

– Ладно.

Едва банкир сделал десяток шагов, как его спутница остановилась и негромко рассмеялась.

– Вы куда-то спешите?

– Нет. А что?

– Вы идете слишком быстро.

– Простите, – сокрушенно сказал Знаев. – Это привычка. Я уже много лет не провожал девушек к метро.

– Может, не нужно и начинать?

– Нужно, – твердо ответил банкир. – Пойдемте.

Через несколько мгновений рыжая опять отстала. Знаев обернулся и развел руками.

– Не получается, – признался он. – Дайте мне немного времени. Я вспомню, как это делается.

Алиса откровенно забавлялась. Смотреть на нее было приятно. Поразительная естественность ее поведения, ненарочитость жестов и мимическая раскованность напоминали о лучших временах человечества, когда всякая попытка набить себе цену считалась опасной глупостью.

– Послушайте, – сказал Знаев. – Это неправильно. Давайте я посажу вас в такси. После такого ужина возвращаться домой на метро – грех.

– Сергей… Витальевич, – медленно произнесла рыжая. – Договоримся так вы предлагаете – я либо соглашаюсь, либо отказываюсь. И в том, и в другом случае – сразу и окончательно. Есть много женщин, которые говорят «нет», когда хотят сказать «да». Но я не из таких. Если я говорю «нет» – это значит «нет», и все. Вам не нужно тренировать на мне свою настойчивость и силу убеждения.

Знаев кивнул и решил ответить колкостью.

– Моя настойчивость, – сухо заявил он, – давным-давно натренирована. Донельзя.

– Охотно верю.

Банкир произвел глубокий вдох.

– Все. Я готов. Я расслаблен. Пойдемте дальше.

Двинулись. Рыжая молчала. Шагала твердо, размеренно.

Смотрела прямо перед собой. Ей надо перестроиться, сообразил банкир. Она бедна. Это видно по ее туфлям. Провела вечер в пафосном кабаке, в компании миллионера – теперь возвращается обратно к своим. К бедным. Туда, где никому не нужны советы сигарного сомелье. Разумеется, ей необходимо время, чтобы переход оттуда сюда прошел безболезненно.

– Наверное, – осторожно сказал он, – сегодняшний ужин вас сильно смутил.

– В общем, да.

– Надеюсь, вы не передумали насчет театра?

– Если честно, я об этом вообще не думала.

Она остановилась. Подняла глаза. Их выражение понравилось Знаеву. Женщина всматривалась в него. Честно, прямо, без стеснения. Искала что-то важное. Понятно, что именно. Доказательства искренности. Серьезности намерений.

С удовольствием он выдержал ее взгляд и отважился дотронуться до ее предплечья.

– Я ни на чем не настаиваю, Алиса, – вежливо сообщил он. – Подумайте. А я позвоню вам. Сегодня. Часа через два. Можно?

– Вы знаете номер моего телефона?

– Конечно. Я ведь ваш работодатель. Моя фамилия – Знаев. Разумеется, я знаю ваши номера. И домашний, и мобильный. – Банкир задействовал все свое наличное обаяние и еще раз отважился коснуться. – Спасибо вам, Алиса. Вы хороший человек Вы гордая, умная и интересная. Быть рядом с вами – одно удовольствие.

– И вам спасибо. – Рыжая отшагнула назад и слабо помахала рукой. – До свидания.

Легко, по-девчоночьи застучала каблуками по каменным ступеням входа в метро.

Он смотрел, как золотые волосы исчезают, заслоняемые чужими, мерно колеблющимися спинами, головами, плечами, – и вдруг задрожал. Она молода и легкомысленна, она быстро перестроится. А сам-то, сам-то ты – забыл! Не перестроился! Она ушла, она теперь только завтра вернется, а ты вновь остался один на один с миром. Вот, он уже подступил, уплотнился вокруг. Заплеванный асфальт, окурки; дымят мусорные урны; медленные люди лениво сосут пиво; а сквозь видимое, сквозь картинки вечерней столичной улицы проявляется остальное, основное, главное: обязательства, планы, намерения, обещания; нити, цепи, тросы, канаты; паутина связей с реальностью.

Что я наделал, подумал банкир. Какой ужин, какой, бля, театр? Сейчас ты должен пить водку с Лихорыловым, который хоть и дурак, жлоб и сволочь, но в данный момент времени – самый главный для тебя человек. Сейчас ты должен мчаться к своей бывшей жене, потому что ты обещал это ее брату, своему другу Жарову, а он тоже важен. Тебя ждет твое дело, тебя ждут люди, все хотят с тобой сотрудничать, все тебя ценят, потому что ты тратишь свое время только на самое главное. А чем занят ты? Прохлаждаешься с девочкой? Выслушиваешь лекции про этот, как его… бесперспективняк? Про «хочу» и «не хочу»?

Он побежал обратно к ресторану. Его мутило. Встречные прохожие задерживали взгляд. Убить два часа на бессмысленную болтовню с малолеткой. Зачем? Тебе мало баб? Захотелось сладкого – позвони вон, например, Марусе. Она быстро приведет тебя в чувство. Заодно и сама удовольствие получит…

…Что может быть хуже ненависти к себе?

Что может быть лучше ее?

Когда тебе сорок лет, ты уже все про себя знаешь. Ты давно понял этого странного, несколько придурковатого, импульсивного парня – самого себя. Ты давным-давно с ним договорился. Ты понял основное: ему ни в коем случае нельзя давать волю.

С ним нужно построже. Чем строже, тем лучше. Его надо хорошо кормить, ему следует предоставлять отдых. Периодически подкладывать под него изобретательную женщину. Тешить его самолюбие платиновыми запонками и поездками на Маврикий. Тогда он будет подчиняться. Идеально функционировать по восемнадцать часов в сутки. Планомерно и хладнокровно действовать. Выдавать блестящие идеи. Отыскивать элегантные решения сложнейших проблем. Заколачивать деньги. Он не болван. Он, если смотреть объективно, хороший человек. Он все для тебя сделает.

Но как только ты ослабишь хватку, отпустишь вожжи – этот резвый малый мгновенно выйдет из-под контроля. И в середине рабочей недели, за пять суток до самого важного события последних лет твоей жизни, он, наглец, зачем-то потащит в кабак первую попавшуюся девчонку, станет кидать перед ней красивые понты, обещать ей походы по театрам и прочую заманчивую развлекуху.

Нельзя позволять ему расслабляться. Он ленив и вял. Он все время хочет спать. Одновременно он хитер и упорен, он постоянно уговаривает тебя все бросить и начать наконец жить в свое удовольствие. А это – гибель.

В дверях ресторана банкир столкнулся с кем-то, прорычал бессвязные извинения; бросился в туалет. Слава богу, там было пусто.

Он наклонился. Его вывернуло.

Нельзя тратить время. Тратить можно деньги, нервы, силы. Все восстановимо. Кроме времени.

Оно жестоко мстит тому, кто его не бережет. Оно наказывает того, кто его не ценит. Оно убивает того, кто его тратит.

Отплевывающегося над унитазом миллионера обступили, излучая укоризну, призраки несделанных дел. Всего того, на что можно было израсходовать последние два часа. Важнейшие переговоры по важнейшему поводу. Анализ истекшего рабочего дня. Составление легального плана дня завтрашнего. Обязательные звонки коллегам-конкурентам. Разработка сценария разрыва отношений с фирмой «Альянс», возглавляемой господином Солодюком – старым аферюгой, приятелем молодых лет. И так далее.

Два часа – целая вечность. За два часа, бывало, банкир трижды переходил из разряда нищих в разряд богатых и обратно. Когда играл на бирже…

А за спинами призраков проступило из мглы, налилось красками, заполнило собою мысленный горизонт самое главное: сверкающий фасад высотой до небес, увенчанный, как короной, алыми пятиконечными звездами и чередой букв, исполненных шрифтом простым и четким:

ГОТОВЬСЯ К ВОЙНЕ

3. Четверг, 21.30

– 22.30

Вслед за наиболее рассудительной частью человечества Знаев считал, что лучшая пора для женитьбы – бедная молодость. Однако не сложилось. Главным образом оттого, что молодость пролетела незамеченной. Гитарист Сережа целеустремленно работал, начиная с пятнадцати лет. Деньги откладывал. Копил. Он любил копить. В молодецких кутежах участия не принимал, принципиально. Друзей имел мало; тех, что были, держал на расстоянии.

Женщины появлялись, но мгновенно исчезали при первой же попытке потребовать к себе повышенного внимания. Женщины не имели над ним никакой власти. Сколько себя помнил, он всегда уставал и имел пониженную потребность в сексе. За исключением небольшого отрезка времени, с двадцати двух до двадцати трех лет, – но и тогда желание физической любви было (как он потом понял) всего-навсего производным от успеха, от восхождения на вершину благополучия.

Долгое время Знаев всерьез думал о себе, как о сублиманте. Ежедневное созидание, воплощение в жизнь планов, определение цели, движение к ней и достижение ее – вот что его возбуждало, заставляло кипеть кровь; тогда как женщины – даже самые лучшие из них – мешали, раздражали, отвлекали и оставались существами с другой планеты.

Ближе к двадцати пяти годам он обнаружил, что ему грозит сделаться женоненавистником, и забеспокоился. Он не хотел быть женоненавистником.

Меж тем Москва безудержно богатела, граждане хотели красиво жить, танцевать, посещать показы мод и художественные галереи. В город, пятнадцать лет назад считавшийся высокоморальной столицей коммунистического движения, проникла гей-культура. Однажды Знаев, уже ставший к тому времени банкиром, банально испугался, что в нем заподозрят гомосексуалиста. А что еще может подумать обыватель (в среде, где вращаются банкиры, тоже есть обыватели) о мрачном молодом мужчине, который сторонится противоположного пола?

Он решился и женился.

Бывшая супруга, сейчас открывшая ему дверь, мало походила на вежливую тихую девочку, восемь лет назад после непродолжительных колебаний пошедшую с ним под венец. Годы абсолютного комфорта превратили ее в шикарную, холеную, плавную в движениях самку, мучимую крайней формой снобизма – такой, когда меняется не только социальная или частная жизнь человека, но даже и его физиология. Когда-то очень здоровое существо, посвятившее детство балету, а юность – художественной гимнастике, теперь при малейшей перемене погоды страдало мигренями, к наступлению полнолуния готовилось заблаговременно, а по возвращении с Майорки или Сицилии тратило на акклиматизацию не менее месяца.

Винить было некого.

Камилла изучила гостя с ног до головы особенным взглядом. Поискала приметы мужской запущенности: плохо выбритую щеку, оторванную пуговицу, несвежий манжет рубахи. Свидетельства того, что бывший супруг лишен ухода. Видимо, нашла. Некрасиво ухмыльнулась:

– В чем дело?

Банкир сделал жест миролюбия.

– Заехал узнать, как дела.

Из дальней комнаты, громко топая, вихрем выскочил семилетний Виталик. С разбега прыгнул в отцовские колени.

– Ура! Папа!

– Привет, пацан, – сказал Знаев. – Ты в порядке?

– Конечно.

– Маму не обижаешь?

– Обижает, – грубо сказала Камилла. – Еще как.

– Это плохо. Нельзя обижать маму.

– Он такой же, как и ты, – с вызовом заявила бывшая жена. – Не обращает на мать никакого внимания. Я начинаю с ним беседовать, а он разворачивается и уходит заниматься своими делами. Как будто я – пустое место…

Значит, он так тебя воспринимает, хотел ответить бывший муж, но промолчал; последние два года в этом доме говорила в основном хозяйка – много, громко и не стесняясь в выражениях, хозяин же помалкивал, возражать было бессмысленно, всякое выяснение отношений превращалось в диалог слепого с глухим.

Разумеется, он взял ее в жены вовсе не потому, что побаивался прослыть педиком. Это был взвешенный поступок, настоящий брачный союз в старых традициях. Когда жених – в начале зрелых лет, серьезен, солиден и в кармане у него ни много ни мало – собственный банк, а невеста мила, отменно воспитана, обучена фортепьянам, и папаша дает за ней двухкомнатные хоромы на Ордынке. Какой-то особенной страсти к высокой тонкой брюнетке с небогатой грудью и почти идеальными длинными ногами Знаев не испытывал, но так, может, оно и лучше. Молодых все друг в друге устраивало. Новобрачная энергично свила семейное гнездо, оборудованное по последнему слову дизайнерской мысли, и родила наследника.

Он ее не любил, нет. Вместо любви ощущал нечто вроде глубокой симпатии.

Он никого никогда не любил. Маму с папой любил, как сын. Сына любил, как отец. Очень любил, до слез, до боли в сердце, – но любил, получалось, текущую в чужих артериях собственную кровь, то есть в конечном счете себя. А вот жену, мать собственного сына, любил только как мать собственного сына. Да, переживал – главным образом в первые, наверное, полтора или два года – некие теплые чувства: умилялся, заботился, берег. Дарил подарки, приносил цветы. Наедине, под одеялом, бывал нежным и неистовым. Но не любил. Утром уходил из дома – и забывал напрочь. Когда Камилла отваживалась позвонить в контору – разговаривал сухо, заканчивал беседу при первой возможности. Бывало, что секретарша входила с виноватым видом: «Сергей Витальевич, на третьей линии жена…» – а он в ответ рычал: «Я же просил ни с кем не соединять!» – «Но жена же…» – «Ни с кем!! Ни с кем!!» И натыкался на ужас в глазах референтки. А ужасаться было нечему. Большой труд требует большой концентрации. Семья – отдельно, бизнес – отдельно.

Со стороны молодой супруги флюиды тоже не приходили. Может, приходили, но он не чувствовал. Или чувствовал, но принимал за проявления благодарности. С первых дней совместной жизни на банкиршу обрушился золотой дождь. Шубы и камни вызывали восторг, визг, далее следовали подпрыгивания на мысочках и игривые предложения немедленно отплатить натурой; масса приятных моментов содержалось в таком способе построения семейных отношений, однако любовь, стремление души к душе и тела к телу… Нет, насчет любви Знаев сомневался.

Правда и то, что сам он не выглядел героем девичьих грез. Лицом смахивал на Буратино, рано истрепавшегося в передрягах. Телом был тощ. Движения – точные, но необычайно резкие – раздражали окружающих (сидит дядя в кафе, спокойно пьет чай, завис, размышляет, глаза прикрыл даже – вдруг залпом допивает, вскакивает, швыряет купюру, исчезает бегом, что-то себе под нос бормоча, – про таких говорят «не в себе» и сторонятся).

Комплиментов говорить не умел. Двусмысленные беседы «с подтекстом» презирал. В одежде ценил удобство, и только его. Предпочитал просторные пиджаки с безразмерными накладными карманами, куда можно без церемоний сгружать связки ключей и пачки денег.

Ногти обкусывал. Волосы много лет стриг у одного и того же парикмахера, умевшего работать очень быстро. В первый год супружества Камилла потратила немало сил, пытаясь приохотить мужа к статусным прикидам и косметическим процедурам, но в итоге отступилась; единственной, необходимой и достаточной, косметической процедурой Знаев считал умывание и твердо стоял на своем.

В какой– то момент обнаружил, что с женой ему скучно. Как правило, семейные вечера проходили в обсуждениях планов увеселений. Жаровы летят в Рио, а мы куда полетим? Я вчера была в клубе «Зима», там так интересно, давай пойдем туда вместе? К тому, что супруга понемногу превращается в рафинированную мещанку, Знаев поначалу отнесся спокойно -не пьет, не курит, не нюхает, родила прекрасного ребенка, и на том спасибо, – но его стало удивлять то, что сама Камилла себя таковой не считала и очень обижалась, когда он говорил ей об этом прямо. А он говорил все чаще и чаще.

Банкир не считал мещанство проблемой. Мещане, как правило, существа безвредные. Однако выяснилось, что мещанин цельный, неглупый, продвинутый, сытый, выспавшийся и имеющий поэтому силы для отстаивания собственной точки зрения, – страшен. Невыносим для уха и сознания его элементарный новояз: «не грузись», «не парься», «не заморачивайся», «забей» (везде звонкие согласные, для вящей весомости), что переводилось на правильный русский язык так не трать себя, пусть это делают другие.

Не расходуй энергию, держи ее при себе.

Знаев считал, что мозг, как мышцу, следует упражнять. Нельзя выстроить свою жизнь так, чтобы «не грузиться». Нельзя переместить груз, не нагрузив телегу. Нельзя набраться ума, не заставив голову работать. Чтобы разум действовал, надо предлагать ему задачи.

Муж пытался втолковать жене свои идеи. Однако дара убеждения не хватило, поскольку всякому дару убеждения должен соответствовать дар понимания.

Камилла деградировала на глазах. Полистывала перед сном Милорада Павича, щебетала по-английски, досконально разбиралась в ценах на одежду и обувь, ловко в уме переводила доллары в фунты и евро, помнила пин-коды шести своих кредитных карточек, – и при всем этом стремительно теряла способность к объективной оценке происходящего. Если домработница портила тефлоновую сковородку – виноватой объявлялась домработница (тихое существо с восемью классами образования), а никак не хозяйка, хотя предупреждать наемный персонал о ценности барахла есть обязанность именно хозяйки. Если муж забывал про день рождения тещи – виноватым считался муж, хотя он и без того, по роду профессии, держал в голове сотни цифр и дат. Все были виноваты, все были не правы, все были обязаны проявлять предусмотрительность, предупредительность, непрерывную вежливость, благоговение и обожание, – и только банкирова жена ничего никому не была должна, ни за что не отвечала, не имела обязательств.

В конце концов отношение Камиллы к супругу превратилось в иллюстрацию к поговорке «сытый голодного не разумеет» (вариант: «пеший конному не товарищ»). По молодости банкирша еще пыталась обозначать какую-то полезную деятельность, почти полгода преподавала в частной музыкальной школе и даже аккомпанировала подруге при записи альбома унылых романсов (неловкий гибрид Жанны Бичевской и Сезарии Эворы). Потом появился ребенок; с тех пор, как он превратился из младенчика в маленького, но полноценного человека, умеющего ходить и разговаривать, его мама занималась уже только собой. Массаж, фитнес, танцы – ежедневно. Такая жизнь всем хороша, кроме одного: она предполагает отсутствие всякой ответственности за что бы то ни было. Камилла мастерски научилась «не грузиться» и «не париться». Когда супруг бывал раздражен, она называла его «психом». Когда он не проявлял бурного сострадания к ее недугам, она обвиняла его в черствости. Когда он жаловался на усталость, она предлагала ему съездить в Альпы. На месяцок.

Этот «месяцок» его особенно бесил, главнейшее слово в лексиконе бездельников, кому «месяцок», а кому целый месяц.

Грустно банкир наблюдал, как отсутствие полезных стрессов разрушает человека. Собственно, первая серьезная ссора, с воплями, оскорблениями и рыданиями, началась с того, что жена пригласила в гости подруг, в воскресенье, в три часа, хотя прекрасно знала, что муж именно в выходной, с двух до пяти вечера, спит. Отдохнешь в другое время, беззаботно посоветовала Камилла в ответ на упрек; подумаешь. Знаев стал объяснять, что другое время отведено для других занятий – и вдруг понял, что ничего не сможет объяснить.

Сытый конному не пеший.

Страшно прожить с человеком – добрым и неглупым – многие годы, родить ребенка, построить семью – и вдруг перестать его уважать.

Когда Знаев это понял, четко для себя сформулировал, поискал и нашел доказательства, он поговорил с братом Камиллы – и ужаснулся, когда Герман Жаров не только не попытался его переубедить, но подтвердил худшее сразу, просто, коротко, с ошеломляющей легкомысленностью.

– Моя сестренка, – сказал он, – всем хороша. Одна беда: ей по жизни нехуй делать.

– Но так нельзя… – промямлил печальный банкир и выслушал короткий монолог:

– Они все одинаковые. Твоя хоть не курит и в спортзал ходит. А моя целыми днями – какой там днями, годами! – смотрит фэшен-ти-ви и фильмы с молодым Аленом Делоном. Нас ждет распад, Знайка. Закат цивилизации. Общество всегда гниет. Но гниет оно с одного боку – с мужского. Потому что мужики слабее и более подвержены гниению, вся гадость и грязь – от нас. Но когда распад касается женщин – это уже настоящая беда… Только ты ко мне претензии не предъявляй. Я тебе ее не сватал. Вы все сами организовали. Мое дело – сторона. Разбирайтесь, как хотите. Лучше – помиритесь. И живите. Повторяю: они все одинаковые. А ты, Серега, дурак наивный. Останешься один – тебя сразу поймает какая-нибудь профессионалка… Стерва натренированная… Сейчас их много. Я таких видел, ты не поверишь… У некоторых свои бригады, юристы, адвокаты, частные детективы, крыша из ФСО… Не успеешь оглянуться, как твои деньги отполовинят… Или все заберут… Плохая или хорошая семья – это твоя семья…

Уговоры Жарова не помогли. Все развалилось в три месяца. Банкир ушел малой кровью: отдал квартиру и оформил шестизначный депозит. Банк, разумеется, никак не пострадал, не зря Знаев сделал его акционерным; совладельцы, числом восемь рыл, все до единого – подставные, официально не имели никакого отношения к семейной драме председателя правления. Впрочем, Камилла и не пыталась – дала понять, что удовлетворена. Помимо бывшего мужа, ей и брат подкидывал.

– Так! – выкрикнула она, дергая сына за плечо. – Девять часов! Немедленно иди спать.

– Еще пять минут.

– Мама права, – сказал Знаев, подмигивая мальчику. – Иди ложись и жди меня. Перед сном поболтаем.

– Здорово.

Заметно приободренный, Виталик исчез. Банкир снял туфли и прошел в кухню, чувствуя, что его бывший дом изменил свой запах, а значит, стал совсем чужим.

– Ну и? – плоским голосом спросила Камилла, складывая руки на груди. – Зачем пришел?

– Герман попросил. Он считает, что мы должны помириться.

– Ах, Герман. Значит, это его инициатива.

– И моя тоже.

– Хочешь вернуться? -Да.

– А я не хочу. – Камилла бросила на бывшего мужа холодный взгляд. – Незачем. Если бы я была художником, я написала бы картину. Под названием «Проводы на войну». Изобразила бы мужчину, сидящего за столом. Он чистит ружье. Такой весь мрачный, сосредоточенный… Натирает, смазывает… А напротив – стоит его жена, смотрит на него и плачет. Она вроде как еще жена, но в мыслях – уже вдова. Причем, понимаешь, она не знает: жена все-таки или вдова… Муж вроде бы есть – но его вроде бы уже и нет. Война вроде бы еще не началась, а муж уже мысленно там. Готовит себя. Естественно, в такой важный момент ему не до жены…

– Я понял, – начал Знаев, но Камилла перебила:

– Эта картина – про нас. Ты считался мужем – но тебя не было. Ты всегда думал не обо мне, а о своей войне. – На ее лице появилось отвращение. – О том, как победить время. О том, как сделать деньги. Как поднять банк. Как построить магазин…

– Такова моя профессия.

– Это не твоя профессия! Это твоя природа. Зачем тебе возвращаться, Знаев? Что изменится? Ты по-прежнему будешь приходить только для того, чтобы переночевать. Прекратим это. Иди поговори с ребенком – и уезжай. Когда ты рядом, мне неприятно. Ты стоишь в метре от меня – но тебя нет. Ты фантом, призрак. Я боюсь, что протяну руку – и она пройдет насквозь… Уходи.

– Хорошо, – тихо сказал банкир и подумал, что у нее наверняка есть мужчина. Потом он подумал, что это его никак не трогает. Допустим, такой мужчина есть. Он, может быть, приходит прямо сюда. Хранит здесь свою зубную щетку. Почему надо придавать значение существованию такого мужчины? И его зубной щетки?

– Иди, – повторила бывшая супруга. – Виталик тебя ждет. Он каждый день про тебя спрашивает.

– И что ты ему отвечаешь?

– Что ты очень занят.

– Нормальный ответ.

– Кстати, вчера я послала его в магазин. За хлебом. В воспитательных целях. Чтоб знал, откуда берется хлеб. Он принес хлеб, но не вернул сдачу. Сказал, что все деньги дал в долг каким-то знакомым мальчишкам… Что тут смешного?

– Дал в долг? – переспросил улыбающийся Знаев. – Этот день я обведу в календаре кружочком. Теперь я точно знаю, кому достанется мой банк, когда я состарюсь.

– Прекрати. – Камилла сверкнула глазами. – Его же просто развели. Хулиганье.

– Разберемся, – весело ответил банкир.

Стараясь не наступать на разбросанные игрушки, вошел в комнату сына. С удовлетворением подумал, какая все-таки просторная и уютная эта комната. Он бы и сам не отказался пожить в такой. Повесить на стены постеры с Гэри Муром и Робертом Плантом, залезть под одеяло с журнальчиком и пакетиком чипсов – и неделю не вылезать.

Нет – две недели.

– Ты что, помирился с мамой? – тихо спросил сын.

Банкир присел на край кровати и ответил:

– Почти.

– А когда насовсем помиришься?

– Трудно сказать. Как у тебя дела в школе?

– Папа, – грустно сказал Виталик, – какая школа? Сейчас лето.

Черт, подумал Знаев. Вот, оказывается, как у меня далеко зашло.

– Мама говорила, – продолжил мальчик, – что ты сейчас живешь один. В большом доме.

– Когда она разрешит, я возьму тебя к себе. Ты сам все увидишь.

– А тебе не страшно? Одному жить в большом доме?

– Нет. Не страшно. Когда ты вырастешь, я подарю этот дом тебе.

– Здорово! А он очень большой?

– Не очень. Но большой.

– А мама? И маме подаришь?

– Маме не нравится этот дом.

– Почему?

– Он стоит в лесу. Рядом нет магазинов. Хлеба и то негде купить… Кстати, а что у тебя произошло с твоими друзьями? Которым ты дал деньги?

– Они мне не друзья, – терпеливо ответил Виталик. – Просто знакомые пацаны. Из нашей школы. Я после магазина на минуточку зашел в компьютерный клуб… Ну, в соседнем доме… Посмотреть, как там играют в «Сталкера». И встретил этих пацанов…

– И они попросили у тебя денег?

– Да. Сказали – скоро отдадут.

– Понятно.

– Ты не подумай, папа, – это не какие-нибудь… Это свои пацаны. Знакомые. Они всегда там стоят. Возле клуба.

Знаев кивнул и спросил:

– И что они там делают? Возле клуба?

– Ничего. Просто стоят. Болтают. Общаются.

– Понятно. Слушай, сын… Когда я был как ты – у меня тоже были такие знакомые пацаны. Конечно, они стояли не возле компьютерного клуба. Не было у нас такого клуба. Но пацаны, которые просто стоят и болтают, были. Всегда. Я ходил на стадион, я ходил в музыкальную школу – а они просто стояли и болтали. Я занимался делом – а они стояли и болтали. Я вырос, стал бизнесменом, создал банк – а они все это время просто стояли и болтали. Они до сих пор стоят и болтают…

Виталик заливисто засмеялся.

– Я не говорю, что это плохие пацаны, – продолжал Знаев. – Я не говорю, что с ними не нужно общаться. Остановись, поговори две минуты – и иди дальше. По своим делам. Привет, пацаны – пока, пацаны. Спешу, пацаны.

Очень занят. Делай так, чтоб они видели тебя пробегающим мимо. И думали: вот крутой чувак…

– Какой же я крутой, – с сомнением сказал Виталик, – если я еще маленький.

– Ошибаешься. Маленькие бывают еще круче больших. Самые крутые – это знаешь кто? Это те, кто не тратят зря времени. Учись беречь свое время. Не трать его на то, чтобы просто стоять и болтать. Никогда не стой. И никогда не болтай. Время – это такая штука… Его нельзя одолжить, но можно украсть. Его нельзя купить, но можно потратить. Его нельзя остановить. Твое время – это самое дорогое, что у тебя есть.

Сын подумал и ответил:

– Нет, папа. Самое дорогое, что у меня есть, – это мама. И ты.

Знаев провел ладонью по теплой голове ребенка.

– Ты прав. Но и я тоже прав.

– А разве так бывает?

– Бывает. И очень часто. Спи. Спокойной ночи.

Он посмотрел на форточку – открыта ли, не задохнется ли мальчишка ночью, – вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Бывшей жене – она до сих пор стояла в кухне у окна, демонстративно ждала, пока незваный гость очистит помещение, – тихо попенял:

– У вас душно.

– Тебе надо срочно сходить к нотариусу, – игнорируя упрек, сказала Камилла деловым тоном. – Оформить справку. О том, что ты не возражаешь против выезда ребенка. Мы едем в Австрию. В Тироль. За горным воздухом.

– Это правильно. В Москве летом вам делать нечего.

Помолчав, бывшая банкирша осторожно сказала:

– У меня подруга вернулась из Штатов. Отдыхала. В Аспене. Там сейчас в моде слоу-лайф.

– Что?

– Слоу-лайф, – с вызовом повторила бывшая. – Новый стиль. Медленная жизнь. Полная противоположность твоей. Люди никуда не спешат. Вообще никуда. Никогда. Наслаждаются простыми вещами. Едят. Спят. Дышат. Растят детей. Не нервничают. Так живут, чтоб прочувствовать каждую минуту…