Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– У ребенка все есть.

– Нет, не все. У него нет отца. Ему нужен отец. Чтоб был рядом. Каждый день.

– Чепуха какая! У ребенка никогда не было отца! Когда мы жили вместе, Знаев уходил в шесть утра! И приходил в полночь! Он неделями видел сына только спящим!

За год спокойной одинокой жизни, когда вечера состоят в основном из медитаций и неторопливых прогулок по собственному лесу, банкир совершенно отвык от дамских воплей. Сейчас ему хотелось уйти.

– Не кричи! – басом приказал Жаров. – Зачем ты кричишь? Знайка правильно сказал. У тебя с детства – все удобства. С пеленок Мне доставались подзатыльники, а тебе – конфеты. Ты что, не понимаешь, что он для вас же старался!

– Я молодая женщина, – с глубокой тоской сказала Камилла. – Я хочу быть счастлива! В том числе и конфеты есть! Иногда! А мне тут предлагают, значит, все время только и делать, что думать о том, сколько я всем должна?

Госпожа Знаева подняла руку.

– Об этом не надо думать. Это нужно внутри иметь. Глубоко. И жить с этим. Кстати, мне был обещан чай.

– Я сделаю, – сказал Жаров и встал.

– Нет. Я бы хотела, чтоб сделала она.

Бывшая банкирша вскочила с пылающим лицом. Пока громко звенела посудой, Знаев припомнил рыжую, ее изумительную выдержку. Видит бог, не хотел сравнивать, нельзя это, не по-джентльменски – само собой вышло.

– Черный или зеленый? – тихо спросила Камилла.

– Черный, пожалуйста.

Чашка со стуком утвердилась на столе. Едва хозяйка села, как мама, не сводя с нее взгляда, вежливо добавила:

– Еще один кусочек сахара, будь так добра. И салфеточку.

Знаев наизусть изучил методы своей матери, и ему стало жаль сначала свою бывшую жену, потом – себя, присутствующего при изощренном издевательстве старухи над молодухой. Он шепотом помянул черта и выбежал в туалет. Заперся, наклонился, но ничего не получилось. Постоял. Подышал, опершись рукой о стену. Полегчало.

Он строил туалетную комнату в период начала своего увлечения всевозможными водными процедурами, тогда они еще не назывались СПА, – установил просторную ванну с гидромассажем, дорогую душевую кабину и правильный, мягкий свет. Предполагалось, что именно здесь глава семьи будет релаксировать после тяжелого рабочего дня. Теперь он тут, среди кафеля цвета «экру» и мраморных ваз для живых цветов, спасался от кошмара.

Хуже всего было понимать, что мама хочет не помирить поссорившихся детей, а надавить на сноху. Она считает ее виноватой. Для госпожи Знаевой всегда виновата женщина. Потому что именно женщина – сильный пол. Попробуйте родить – поймете. Мама, печально подумал банкир, человек другого времени, она полжизни простояла в километровых очередях за суповыми наборами и прочими с краев подгнившими эрзацами эпохи развитого социализма. Мама все понимает, но никогда не поймет одного: на современных избалованных женщин давить бессмысленно. Эти согласны стоять только в очереди на таможню, с безразмерными «Самсонайтами» и «Делсеями», перед вылетом в Милан или Париж

Бессмысленно, зря, без толку. Как там говорила рыжая? Бесперспективняк. Мальчишка спасен, все в порядке, от сердца отлегло – надо было сразу сваливать…

Вернулся в кухню. Застал Жарова переводящим мутный взгляд с молодой женщины на старую и обратно, бубнящим некий монолог.

– …согласен, правильно. Но они не поэтому помирятся. Они помирятся, потому что им деваться некуда. У Знайки бизнес, большие деньги. Надо, чтобы кто-то прикрывал тыл! Серьезному человеку обязательно нужна надежная, умная баба…

– Я тебе не баба, – вставила Камилла.

– Молчи и слушай! – заревел ее брат. – Лучше быть бабой, чем девкой! Он твой муж. Он мне говорил, что это ты его прогнала. Я ему, кстати, верю. Неужели ты не понимаешь, что мужика прогонять нельзя? Мужик, если его прогнать, сразу с ума сходит. С мужиком можно все что угодно сделать. По морде дать. Заставить спать на коврике возле двери. Ему даже изменить можно – он поймет… Но взять и самой за порог выставить – это большая ошибка. У меня работает парень, менеджер по продажам, один из лучших… У него тридцать тысяч рублей оклада, плюс он около восьмидесяти тысяч в месяц имеет премиальных. Зарабатывает то есть очень прилично. В день обзванивает по семьдесят человек. Трудяга, умница. Все до копейки отдает своей жене. Но если он вечером лишнюю рюмку выпьет – эта самая жена его за дверь гонит, и он в подъезде спит. На газетах! Имея пятьдесят тысяч долларов в год – на газетах спит!… Так нельзя. Я, например, тоже совсем не ангел. Моя любимая супруга однажды мне сноуборд об голову сломала. Пополам развалился, на две части. Но на дверь никогда не указывала. Попробовала бы указать! Выгнать мужика из дому – все равно что в задницу его трахнуть, простите за прямоту. Это все, что я хотел сказать.

Дальше разбирайтесь без меня. А я пошел. Выйдем, Знайка. Покурим на лестнице…

– Нет, Герман, – произнесла госпожа Знаева. – Ты пока не уйдешь. И ты, Сергей, тоже. Мы очень вовремя сюда все пришли. Не случись такого неприятного повода – мы бы не собрались. Неужели вы не поняли, что всех нас собрал маленький мальчик?! Что это он, Виталик, сделал так, чтоб взрослые наконец сошлись и договорились?

Камилла разразилась рыданиями.

– Мама, – взмолился Знаев. – Давай закончим, а? Это жестоко.

– Жестоко? Ломать своему сыну жизнь – вот где жестокость. Не говори мне про жестокость, Сережа. Я тебя родила и воспитала. Я не знаю более жестокого человека, чем ты. Только ты, при всей твоей жестокости, очень добрый. Поэтому вся твоя жестокость направлена на себя самого. А внешняя жестокость, от других людей исходящая, – тебе как с гуся вода… Ты сейчас меня слушаешь, а сам думаешь, как бы тебе на часы поглядеть и понять, сколько ты времени потерял…

– Мне трудно, мама. Я не могу. Воевать и на работе, и дома. Глупо воевать с собственной женой.

– При чем здесь дом и жена? Ты воюешь сам с собой.

– Вот! – крикнула Камилла. – Вот оно, слово главное! Ему все – война! Он сделал меня вдовой! Он воюет на войне, которую сам себе придумал! Почему нельзя жить как все, мирно?

– Он очень гордый, – вздохнула госпожа Знаева. – Быть как все – ему неинтересно.

Что за туфли у нее, подумал Знаев. Старые, потрескавшиеся, каблуки сбиты. Подарить новые или деньгами дать – не возьмет. Еще и отругает. За всю жизнь ни копейки не взяла…

– И что мне делать? – устало спросила Камилла.

– Понять, – улыбнулась мама. – И привыкнуть.

– К такому нельзя привыкнуть! Как можно привыкнуть к человеку, которому интересно только с самим собой? Которого собственная жена – отвлекает? Который банком руководит, самосовершенствуется, спортом занимается, языки иностранные учит, книжку пишет…

– Книгу, – поправила мама.

– Что?

– Не «книжку», а «книгу».

– Боже мой, какая разница?

– Разница есть.

Камилла вскочила.

– Это издевательство! Надо мной! В моем же доме! Это разговор слепого с глухим!

– Вот именно, – мстительно вставил Знаев.

– Я бы, между прочим, – госпожа Знаева еще больше выпрямила и без того прямую спину, – таким мужем гордилась. Разносторонне развитый, обеспеченный, не пьет, не курит, спортсмен…

– Я б тоже гордилась, – всхлипнула бывшая банкирша. – Да что-то не получается. В его жизни мне нет места.

– Кто же в этом виноват?

– Никто, – отрезал банкир. – Давайте прекратим.

– Да, – поддержал его Жаров. – Прекратим. Но договориться надо.

– О чем?! – хором вскричали бывшие супруги Знаевы.

– О чем-нибудь. Прошел год, вы отдохнули друг от друга. Пора догадаться, что ваш разрыв повредил всем. Камилла – несчастна. Виталик – без отца. Я – за сестру переживаю. У Знайки вообще крыша поехала…

– Не понял, – сказал банкир.

– Все ты понял.

225

– А ты не груби нам, – резко велела сыну мама. – Я ведь тоже – Знаева. Я знаю, что ты думал. Ты думал, я пришла, чтоб на бывшую сноху наезжать. Воспитывать и так далее… Нет, сын. Твоя жена ни в чем не виновата. Я ее очень понимаю. Я не для того тебя растила, чтоб ты в лесу сидел, один, как сыч, и боялся лишний раз к людям выйти и их выслушать. Кем ты себя возомнил? Полубогом? Или тебе на все наплевать и ты думаешь только о том, как бы тебе на часы посмотреть? А? Угадала? Хочешь посмотреть на часы?

– Нет.

– Или, может быть, тебе снизойти до проблем собственной жены – западло? Я правильно сказала, Герман? Западло?

– Точняк, – хмыкнул Жаров. – Западло.

Мама ошиблась. Ее сын уже много лет мог обходиться без регулярных взглядов на циферблат, а наручный хронометр носил по привычке, из уважения к его функции. Самые главные часы тикали в голове банкира, они были очень точны; например, сейчас он доподлинно знал, что с момента ухода спасателей – когда проблема с ребенком благополучно разрешилась – и до момента произнесения матерью последней фразы прошло двадцать семь минут.

Госпожа Знаева нервно передвинула по столу свою чашку.

– Мне шестьдесят девять лет, сынок. Я столько чистоплюев и снобов за свою жизнь видела, сколько тебе и не снилось. Что ты сделал со своей жизнью? Со своей душой? Со своей женой? Ты только представь: в твоем собственном доме твой собственный сын едва до полусмерти не задохнулся! Пока его папа в лесу свежим воздухом дышал! Что, стыдно тебе? Запомни навсегда: человек один не может, это противоестественно. Робинзон Крузо, и тот попугайчика завел, чтоб с ума не сойти…

Она вздохнула, достала платок, надушенный чем-то приторным. Поднесла к ноздрям,

– Ты давеча правильно сказал: пора заканчивать. Важный разговор – короткий разговор. И вот как я его закончу, дорогой сын: не приходишь к жене – значит, и к матери своей не приходи. Езжай в свой лес и сиди, пока от тоски не взвоешь.

Знаев подвигал челюстью и тихо ответил:

– Хорошо.

Хотел еще что-то сказать, но не стал. В принципе, он никогда не умел спорить с матерью.

Именно в эту секунду – когда, по логике всего произошедшего, сказанного и услышанного, он должен был развернуться и уйти, – ему вдруг захотелось остаться. Восемь лет подряд он завтракал вот за этим столом, вот в это окно смотрел, как утренние солнечные лучи гладят московские крыши, вот из этой чашки пил чай с молоком, вот в этом тостере (подарок тещи на пятилетие свадьбы) поджаривал хлеб; внимал новостям, глядя вот на эту плазменную панель (подарок Горохова на сорокалетие). От больших и маленьких предметов, вещей и механизмов протянулись невидимые нити, опутали, повлекли – он едва не увяз. Только одной нити, самого главного энергетического жгута не ощутил: со стороны собственной бывшей жены. Поискал, напрягаясь, задействуя всю свою гиперчувствительность, – бесполезно. Мать его ребенка не хотела, чтобы он был здесь.

Посмотрел на Камиллу – она отвернулась – и пошел прощаться с сыном.

Виталик тихо сидел перед ящиком, где хранил особо ценное свое добришко: солдатиков, колченогих роботов, героев американской мультипликации и разнообразное пластмассовое стрелковое оружие, с двух метров неотличимое от настоящего. Банкир потрепал мальчика по голове и сказал:

– Сломали твоего Бэтмена, да?

– Это не Бэтмен, – возразил сын. – Это Сорвиголова.

– Похож.

– Да. Он тоже супергерой.

– Супергерой. Отлично. Ты хотел бы быть супергероем, да?

Виталик подумал и сказал:

– Иногда мне хочется. А иногда – нет. Супергерои все очень одинокие. Скучно быть одиноким. А тебе?

– Может, я и есть супергерой.

Мальчик весело рассмеялся:

– Какой же ты супергерой?

– А что, не похож?

– Нет.

– Я, – сказал Знаев-старший, помолчав, – никогда не понимал одного: чем супергерой отличается от простого героя?

– У супергероя, – поучительно сказал сын, – всегда есть какие-нибудь суперспособности. Например, человек-паук умеет по стенам лазить и паутиной выстреливать. Сорвиголова – слепой, но ориентируется еще получше тех, у кого глаза есть…

– А Супермен – летает, – догадался Знаев и вытянул вперед кулак

– Ну да. Есть даже целые команды супергероев. Люди Икс, или Фантастическая Четверка… Это долго рассказывать, папа. В общем, ты не можешь быть супергероем, потому что у тебя нет суперспособностей. Ты самый обычный человек

– Это точно, – пробормотал банкир.

После паузы Виталик осторожно спросил:

– Ты уезжаешь, да?

– Уезжаю.

– А когда опять приедешь?

– Завтра.

– Я сегодня вас всех подвел, – грустно сказал сын. – Испугал. И тебя, и маму, и бабушку. И дядю Германа. Я не знаю, как уснул. Смотрел телик – и глаза сами собой закрылись. Я больше никогда так не буду.

– Тебя никто не винит. Но если ты решил поспать – надо открыть форточку. Особенно летом.

– Мама не разрешает мне открывать окна и форточки. Боится, что я вниз упаду.

– Тогда скажи маме, чтобы она… Хотя нет, ничего не говори. Я все сам скажу. Ты кондиционер включать умеешь?

– Умею, но мама говорит, чтоб я без нее ничего никогда не включал. Только телевизор. Она за меня боится. Она говорит, что я у нее один.

– Она правильно говорит.

– Ты, папа, все время мне повторяешь, что мама все правильно говорит и все правильно делает. Почему ты тогда не живешь с мамой? Если она все правильно говорит и делает, значит, она хорошая. И вам надо жить вместе.

– Скоро мы будем жить вместе. Вот увидишь… Жди меня завтра, хорошо?

– Знаю я тебя, папа, – укоризненно сказал младший Знаев. – Ты всегда говоришь: «Завтра». А приезжаешь через неделю. Вот у нас в школе, если кто-то хочет что-то пообещать, он дает слово пацана. Можешь дать слово пацана, что завтра приедешь?

– Могу, в принципе. Только ведь я, сынок, не пацан. Я взрослый.

– Ну и что? Вон дядя Герман тоже взрослый. Но он дал слово пацана, что осенью мы полетим в Лондон, на футбол. «Челси» смотреть или «Манчестер юнайтед».

Знаев собрался было нравоучительно заметить, что дядя Герман – типичный пацан, а никакой не взрослый, но подумал и сказал:

– Даю слово пацана, что завтра вечером заеду.

Виталик просиял:

– Спасибо, папа.

– Счастливо, сын. Я тебя люблю.

– Я тебя тоже.

Когда он нажал кнопку лифта, сзади подошел Жаров.

– Пойдем покурим.

Банкир кивнул.

Жаров критически оглядел ступени пожарной лестницы. Кряхтя, уселся. Поставил рядом свой шлем, задымил очередной сигаретой, задумчиво изрек:

– Мамка твоя – суровая женщина.

– Ага, – равнодушно ответил банкир.

– Вчера так бухали, так бухали… – пожаловался электроторговец. – До шести утра. Фейерверки запускали. Башка раскалывается. С утра полез за пивом – хрен там. Нету пива. Собрался ехать в поселок – тут звонок сестренки. Примчался, думал у соседа твоего взять – то же самое. Нету, говорит, пива. На рожу вроде приличный дядька, а пива нету. Или есть, но зажал, гад…

– Есть у него все. Зажал.

– Жлоб, значит.

– Нет, не жлоб. Но пиво зажать может.

– Я так и понял. Кстати, девчонку твою всю ночь вспоминали. Как она Анжелу – в нокаут!… Это песня!

– Ты зачем ей звонил? Девчонке моей?

Жаров насупился.

– Прости, Знайка. Не смог с собой совладать. А тебя что – задело?

– Может, и задело.

– Лучше б тебя задело то, что час назад случилось. Лучше б тебя задело то, что мама твоя сказала… Она ведь все очень правильно сказала. Это тебе знак, брат. Бросай куролесить. Иди и помирись с Камиллой. Сейчас. Я поеду за пивом – а ты иди мириться. Я приеду с пивом – чтоб вы уже помирились! И вместе сядем пиво пить. Здорово я придумал?

– Наверное, – вежливо ответил Знаев и все-таки посмотрел на часы. – Но у меня дела. Срочные.

Жаров смерил его злым взглядом.

– Дела? Срочные? В воскресенье, в восемь вечера? Не гони мне, Знайка. Понял я твои дела. Еще вчера. Когда ты ко мне в дом пришел, в обнимку с малолеткой. Послушай меня, брат. Только внимательно послушай… С бабами путаться – это не твое. Я это умею, а ты – нет. Оставь это мне. Тебе же лучше будет. Рыжая, конечно, чувиха сладкая, я тебя где-то хорошо понимаю… Но в семье тебе будет лучше. Ты не ходок по бабам…

– Зато ты у нас большой специалист.

– Точняк. Не спорю. Я без этого не умею. – Жаров помолчал, взял в руки шлем и стал оглаживать, как будто подружку по плечику. – Причем я не какой-нибудь там… Типа, поматросил и бросил… Я, Знайка, любви ищу. И нахожу. Как найду – сразу влюбляюсь. Дико. Я, брат, пиздец как искренне влюбляюсь! Особенно первые дни… Когда еще ничего не ясно, когда пальцем не трогал… Не сторонник я каких-то страстей бешеных, нет, – я хочу, чтоб все приятно было… Чтоб скользило, колыхалось, как будто слабенькой конопелюшки покурил… Все удобно, все по кайфу… Со всеми – добрый, ходишь – вальсируешь, в натуре… Это тебе не чужое золото по подвалам припрятывать. Я в Анжелу знаешь как влюбился? Три недели не прикасался. Даже не намекал. По мюзиклам водил, по кабакам… Любовался. От запаха ее пьянел. Я ей – хочешь, киса, брюту? А она – мне с него в нос шибает… А супу, говорю, хочешь, из акульих плавников? А она – я акул с детства боюсь… Вот скажи, где она акул видела, в детстве, в своем Саратове?

Жаров сладко жмурился. Сейчас он напоминал не грозную альфа-гориллу, а огромного холеного кота, вконец утомленного собственной сытостью.

– Дай затянуться, – попросил банкир, протягивая руку к сигарете друга.

– Затянись, – усмехнулся тот. – Только ты ведь не куришь.

– Перенервничал… Ах ты, гадость какая…

– А раз гадость, так верни обратно. Знаешь, почему капля никотина убивает лошадь, а сигарета курильщика – не убивает?

– Знаю, – сказал Знаев. – Никотин – неустойчивый яд, он быстро распадается… Черт… Подвинься…

– Что? – усмехнулся электроторговец. – Голова кружится? Повело тебя, брат. Видишь, как вставило… от неустойчивого яда. Присядь.

– Голове горячо.

– Сосуды сузились, – благодушно объяснил Жаров, – вот и горячо. Выходит, брат, что и сигареты – тоже не твое! Бухло, бабы, курево, казино, кокаин… вся эта шняга, дрянь, говенная байда для богатеньких – ты всегда умел мимо этого шагать… Вот и дальше шагай. Я вот не прошел мимо – а ты смог. Вон какой бледный… Посиди, передохни. Сейчас тебя отпустит… – Электроторговец невесело улыбнулся. – Дурак ты, Знайка. Такая мама крутая, ей бы на разборки бандитские выезжать… А сын – совсем без головы. Ты хоть понял, к чему она подводила, мама твоя?

– Нет, – тихо сказал банкир, ощущая дурноту.

– А к тому, что если все кругом друг другу должны – значит, никто никому ничего не должен.

– Слушай, Герман… Шел бы ты похмеляться.

– Сейчас пойду. Докурю только.

– А как похмелишься, подумай насчет нашего магазина. Завтра я получаю документы – и можно стартовать. Загоняем технику – и вперед.

– Подумаю, – кивнул Жаров. – Кстати, я уже кое-что надумал. Вот что, например. Допустим, откроем мы магазин, повесим вывеску: «Готовься к войне»… А потом хуяк – и настоящая война?! Большая?! Нас же с тобой тогда первых к стенке поставят.

– Наоборот. Ордена дадут.

– Может, и дадут. Но потом – все равно к стенке. У нас всегда так.

– С чего ты взял, что будет большая война?

Жаров пожал плечами:

– Тревожно как-то. Десять лет живем тихо. Стабильность, золотовалютные резервы, нефть растет, доллар падает… Деньги сами в карманы сыпятся… Малолетки сопливые в кредит тачки покупают… С кондиционерами… Зайдешь в бар – чашка чая стоит сто рублей… Дороже, чем в Европе… Народ ходит сытый, в дорогих супермаркетах очереди… Никогда так не было.

– Вот поэтому, – Знаеву действительно полегчало, он обтер со лба пот и встал, – именно поэтому, Герман, я и повешу над магазином свою вывеску. Чтоб напомнить. Чтоб сытые не расслаблялись. В своих тачках с кондиционерами… Именно поэтому, друг! Война всегда нужна. Хотя бы в виде абстрактной идеи. Хотя бы в виде вывески над магазином. В ее огне с людей лишний жирок вытапливается… Готовь деньги, Жаров! С вложенного рубля – через три года получишь пять. Это тебе я говорю, Знайка.

Жаров опять обласкал свой шлем и спросил:

– Уходишь?

– Да. Меня ждут.

– Передавай привет рыжей. Скажи, мол, Герман Жаров кланяться велел, прежде чем от похмелья помереть…

– Обойдешься…

– Кстати, вчера тебя опять сразу в двух местах видели.

У меня на пьянке и одновременно – в латвийском посольстве. В офисе «Парекс-банка».

– Врут, – через плечо бросил Знаев. – У меня нет дел с «Парекс-банком».

Через три минуты, закрыв за собой дверь подъезда, остановился. Обозрел впечатляющую картинку: собственное сверкающее авто, похожее на присевшую перед прыжком пантеру, рядом – мотоцикл Жарова, гармония хрома, никеля и кожи. Блестящая, дорогая техника.

Глядите, любимые старики, на чем катаются теперь ваши дети. Красиво катаются, с шиком. А вот живут бестолково.

Позвонил Алисе. Услышал ровный, чуть насмешливый голос. Да, я жду тебя, все в порядке, не торопись.

Я не буду торопиться. Но я быстро. Очень быстро.

4. Воскресенье, 21.25 – 00.00

Ресторан был полон. Звенела посуда. Похохатывали нетрезвые дамы. Кто-то мокрогубый и шикарно одетый орал в телефон замысловатые фразы про откаты и боковики. В углу потный тапер с серьгой в ухе негромко распутывал – на рояле с западающей клавишей си-минор третьей октавы – хулиганский, но весьма уместный блюзик. На заднем плане в табачном дыму реяла физиономия Шуйского. Банкир торопливо сел спиной к залу, коротко потребовал у подскочившего официанта воды. Поднял глаза на Алису – она изучала его задумчивым взглядом. Ощущался некий холодок. Обиделась, понял Знаев и попробовал беззаботно улыбнуться.

– Все в порядке? – спросила девушка. – Да.

– Ты бледный.

– Немного понервничал.

– Уже поздно. Тебе надо поесть.

Заботливая, подумал Знаев с ожесточением и мгновенно испугался. Это же моя Алиса, зачем я так о ней? Дурак я, надо было в машине посидеть, десять минут хотя бы, повторить испанские числительные, резиновый бублик потерзать, согнать с лица тревогу, перестроиться – девчонка здесь ни при чем, совершенно…

– Прости, – пробормотал он. – Кое-кто подкинул мне проблем. Получилось, что я испортил тебе вечер.

– Вовсе нет. Вечер замечательный. Я от души повеселилась. Опять подходил твой пьяный знакомый.

– Шуйский?

– Наверное. Комплименты говорил целый час. Оплатил мой счет.

– Шуйский оплатил твой счет?

Алиса кивнула и состроила комическую гримасу. Не слишком ли много претендентов на мою девушку? – подумал Знаев, свирепея. – Куда лезет этот недалекий говнюк? Может, начистить ему рыло, аккуратно, в туалете? Оторвать правое яйцо от левого?

– Когда я на него смотрю, – сообщил банкир, яростно поелозив задом по стулу, – я вижу идиота, которому деньги противопоказаны. Он ведь никакой не Шуйский. Он только по маме Шуйский, а по паспорту – Вова Резинкин, уроженец города Сызрань. И он, этот самый Вова Резинкин, когда-нибудь дождется. Он в этом кабаке по десять тысяч долларов в месяц оставляет. Бухает исключительно «Гленливет». Двенадцатилетний. Такому Вове Резинкину не место в центре одного из крупнейших городов мира…

– Не злись, – попросила Алиса.

– Он сильно рискует, этот Вова Резинкин, – продолжал Знаев, комкая салфетку. – Он никто, и звать его никак. Завтра я позвоню знакомым ребятам, они профессиональные рейдеры, с опытом… Дам им наколку на Вову Резинкина. Подробную. Да еще и профинансирую, через третьих лиц. Они парни суровые, они отберут у него его дом в три месяца, на законных основаниях, пятьдесят штук отступных сунут и вытолкают в шею. И это будет очень правильно! По-божески! По-человечески. Украсть и пропить – вот его судьба. Его место не в кабаке дорогом, а в Потьме, в бараке для ссученных. Эта паскуда за все годы на баночку краски не потратилась, чтоб подновить фасад собственного здания! Бездельники, жлобы, дураки, неэффективные люди, любители халявы – все эти медленные должны валить отсюда подальше, в степи, в тундру, в экономически отсталые регионы. Пусть там сидят при свечах и водку жрут, а не путаются тут под ногами… Я с девяностого года по лезвию хожу, я годами света белого не видел – и что, все это теперь только для того, чтобы кормить Вову Резинкина?

– Перестань.

Знаев выдохнул.

– Хорошо. Извини. Будешь еще что-нибудь? Десерт, кофе?…

Вечер, однако, продолжал катиться в тартарары. Едва банкир заставил себя перестать думать про Шуйского-Резинкина, как на связь вышел другой важный, но несимпатичный субъект.

– Ты меня искал?

– Искал, – железным голосом ответил Знаев.

– А я – тебя.

Голос Солодюка был странный. Старый приятель неумело маскировал враждебность елейностью.

– Чего меня искать? Я или на работе, или дома. Говори, чего хотел.

– Ты много лет продавал мне наличные, – стал с ходу пенять Солодюк. – И вдруг взял – и перестал. Так не делают.

– Еще и не так делают.

– Я готов предложить тебе хорошую цену. Шесть процентов. Даже шесть с половиной.

– Ничего не будет, – лаконично ответил банкир. – Ни за шесть, ни за шесть с половиной. Лавочка закрыта.

– Подумай, Сергей Витальевич.

– Когда ты вернешь долг?

– Давай так: я верну долг, и работаем дальше.

– Долг ты мне вернешь по-любому. Но работать мы с тобой не будем.

– Но мы же работали! Десять лет! Плечом к плечу! А теперь, значит, возьмем и разбежимся?

– Да.

– Ты, Сергей Витальевич, полжизни продавал наличные. С девяносто третьего года. И продолжаешь продавать, я уверен. Все продают, и ты продаешь. С заднего крылечка. Что, не так?

– Нет, не так

– Врешь ты, Знайка. Старому боевому товарищу – врешь. Ты просто не хочешь со мной сотрудничать.

Банкир опять стал выходить из себя. Он не любил подобных бесед. Кому какое дело, чем он занимался в тот или иной отрезок жизни?

– Слушай сюда, – спокойно сказал он. – Если ты еще раз поднимешь эту тему, да еще по телефону, – ты больше никогда до меня не дозвонишься, понял?

– А что я не так сказал?

– Верни мне долг.

– Продай мне нал.

– Пошел к черту. Никакого тебе нала. Ни копейки. А деньги чтоб завтра были.

– Будут. С процентами. Ты ж мне давал под проценты?

– Хочешь принести еще и проценты – приноси. Не принесешь – я не обижусь. Все, пока. Я занят.

Знаев швырнул телефон на стол.

– Поехали отсюда.

– Куда? – спросила рыжая.

– Ко мне.

– Нет, – мирно, но твердо ответила Алиса. – Мы поедем домой, но не к тебе. Ко мне. Отвези меня. Я у тебя загостилась. Я хочу домой. Мне пора.

Пережитый банкиром испуг был очень велик

– Как «пора»?! – вскричал он, обильно потея. – Куда «пора»?

Мокрогубый и шикарно одетый – он сидел за два столика от банкира – опять стал громогласно живописать подробности очередной взятки. Деньги он называл «ресурсы».

– А ресурсы есть у тебя? – кричал он. – Там только с ресурсами подходить надо! И строго через меня! Сначала ресурсы, потом разговоры! Ресурсы на стол – и они все подпишут! Двадцать процентов от суммы тендерной заявки!

– Завтра понедельник, – заметила Алиса. – Мне надо на работу. И тебе тоже.

Знаев почувствовал, что дрожит.

– Какая работа? При чем тут работа? Ты что, решила меня бросить? Оставить одного?

– Мы увидимся завтра. Вечером.

– Я не выдержу до завтра! Я твой начальник – я даю тебе отпуск! С завтрашнего дня! Оплачиваемый! Три недели хватит?

– Прекрати. На тебя смотрят.

Банкир распрямил спину.

– Кто? Этот мудак, который только что наболтал на весь кабак на десять лет строгого режима? Алиса, не уходи сегодня. Пожалуйста.

– Пойдем в машину. Там договорим.

На неверных ногах Знаев добрел до автомобиля. Упал в кресло. Оказавшись рядом, рыжая интимно положила легкую ладошку на его шею.

– Куда ты ездил сейчас?

– По работе. Там… это… Кое-какой вопрос выскочил, неприятный…

– Понятно. – Алиса убрала руку. – Отвези меня домой.

– Нет. Я не могу без тебя. Не ходи завтра в офис. И я тоже не пойду.

Девушка засмеялась:

– Ты? Не будешь завтра работать?

– Банк – мой, – мрачно сказал Знаев. – Хочу – работаю. Не хочу – не работаю. Завтра я работать не буду. Съезжу утром, на часок, пока ты спать будешь… К одиннадцати вернусь…

Из дверей ресторана вывалился давешний знаток коррупционных технологий. Огляделся, пометил место плевком. Пошатываясь, побрел: пешком, к метро. Медленно.

– Я поеду с тобой, – вздохнула рыжая. – Я поеду к тебе. Но ты должен мне сказать, где был, пока я ждала тебя. Скажи мне, где ты был, и я поеду к тебе.

– Меня вызвал клиент… Срочный вопрос…

– Отвези меня домой.

– Нет.

Алиса прикусила уголок губы.

– Тебя не клиент вызвал. Тебя вызвала твоя жена. Что– то случилось – с ней или с вашим ребенком, – и ты помчался на подмогу. Очень быстро. Бросил все и полетел решать проблемы в бывшей семье. Не спорь! Я тоже не девочка малолетняя. Я общалась с женатым мужчиной. Задолго до тебя. Я знаю, какое бывает лицо у человека, когда ему вдруг звонит жена и говорит, что произошла неприятность. Я не обижаюсь на тебя за то, что ты мне соврал… Соврал и соврал, ладно… Меня другое сейчас волнует. Ты говоришь мне: «будь со мной, Алиса», «не бросай меня, Алиса» – а сам срываешься на подмогу женщине, с которой год как развелся. Тогда кто для тебя Алиса? Девочка для баловства? Зачем ты так поступаешь? Зачем она звонит именно тебе? Ты, вообще, развелся с ней или не развелся?

– Развелся.

– Тогда почему ты мчишься туда по первому звонку?

Знаев решил рассказать, как все было, – но промолчал.

– Я уверена: ты там бываешь чуть не каждый день. Деньги привозишь, с сыном общаешься. Может, даже мусор выносишь. В миллионерских своих туфлях. Угадала?

– Нет. Мусор не выношу.

– Все равно! Вы разошлись – на этом все. Ты хочешь начать новые отношения – разорви старые. Совсем. Полностью. Не езди туда. Оставь их в покое. Если не можешь – отвези меня тогда к маме, и прекратим наши… нашу… Все прекратим. Я уволюсь завтра же. Я тебе благодарна, я замечательно провела время, все было великолепно, и ты был великолепен, я эти три дня на всю жизнь запомню… Но продолжать отношения не хочу.

Знаев завел двигатель и тронулся.

– Там мой сын, – хрипло объяснил он. – Я его люблю.

– Если бы ты его любил и в нем нуждался, ты бы не бросил семью. А раз бросил, ушел – оставь их. Пусть там будет новый муж, новый отец… Ты не первый, кто разводится. Я понимаю, ты быстрый, ты думаешь, что и там успеешь, и здесь отметишься… И с Алисой переспишь, и сына навестишь… Но мне этого не нужно.

– Прошу тебя, – сказал Знаев, – сегодня был плохой день… Давай сделаем так, чтобы он хорошо закончился.

Рыжая промолчала.

Приехали в самый благодатный момент вечера, когда лучи солнца пролегли едва не параллельно земле. Приехали уже остывшими. Почти простившими друг друга. Во всяком случае, Знаев простил. Почти.

– Я попрошу тебя… – он состроил извинительную гримасу, – ты чем-нибудь займись, кино посмотри или музыку послушай, или прогуляйся… Воздухом подыши и все такое… А я тебя покину. Ненадолго. Мне надо побыть одному.

– Это обязательно? – холодно поинтересовалась рыжая.

Ладно, подумал банкир, она имеет право на небольшой нажим. Но и мы не будем так сразу поддаваться. «Разорви отношения», «пусть там будет другой отец» – на эту тему я у тебя совета не спрашивал, дорогая моя девочка с золотыми волосами.

– Да, – твердо ответил он. – Обязательно.