Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Не надо! Давайте литровую. Сколько стоит?

– Ценник на витрине.

– Нет, – сказал банкир, – там ценника.

– Да? Странно. Вчера был… А вода стоит тридцать пять рублей.

Знаев вынул купюру. Розовая вздрогнула.

– Ой, а помельче нет?

– Нет.

– У меня не будет сдачи.

– Ну и черт с ней.

Розовая метнула строгий взгляд.

– Как это «черт с ней»? Так нельзя.

Поискала в карманах фартука. Открыла и закрыла дребезжащую кассу.

– Подождите. Сейчас спрошу у сменщицы.

Поставь она бутылку на прилавок – банкир бросил бы деньги, взял, что нужно, и ушел. Но продавщица держала товар в руке. Пока Знаев соображал, как ему изловчиться, перегнуться и выхватить емкость, чувиха, медленно повернувшись, опять удалилась.

– Зоя, разменяй мне крупную!

– Откуда?

– Посмотри, может, мелочью наберешь.

– Девушки, – крикнул банкир, – не надо мелочи! Дайте мою воду, и разбежимся.

– Сейчас, сейчас, – возразили ему на два голоса. – Уже нашли.

Знаев почувствовал тошноту и загрустил.

– Эта рваная, – говорили за стеной.

– Ну и что? Тоже деньги.

– Да ладно, не позорься. Сколько набрала?

– Не мешай, собьюсь.

– Вот, – радостно провозгласила женщина, вернувшись. – Сто, двести триста… Пожалуйста.

– Спасибо, – прохрипел банкир. – А где вода?

– Ой. Сейчас.

Очередной – уже третий – плавный разворот, мощное покачивание необъятных бедер, шарканье шлепанцев, неспешное отступление за пределы видимости.

– Зоя, куда я ее поставила?

– Кого?

– Да воду же, «Бонакву» проклятую! Только что тут была… От этой жары совсем башка не хочет работать…

– И не говори… Вон она, твоя «Акваминерале».

– Не издевайся. Та была «Бонаква».

– Давайте любую! – выкрикнул Знаев.

– Мужчина, что вы нервничаете? Сами сказали, что вам нужна «Бонаква», литровая…

Слушайте, вы! – хотел заорать он. – Я прямо сейчас куплю весь ваш сарай вместе со всем товаром, и с вами в придачу! И тут же сожгу, и место велю распахать, чтоб от этого вашего русского бизнеса даже духа не осталось!…

Но не закричал. Сдержался. Шатаясь, бросился вон, на воздух. Синее небо, желтое солнце – все содержало издевку. Залез в свой сверхмощный драндулет, рванул с места, слыша, как с диким хрустом проворачиваются по грязной обочине колеса; краем глаза увидел в зеркале серую пелену взметнувшейся пыли.

Потом уже смотрел только на тахометр. Переключал передачи не раньше, чем стрелка касалась желтого сектора.

Все в порядке. Будь спокоен и весел. Их нельзя презирать. Не за что. Они не виноваты. Они всегда были такими. Их нельзя остановить или переделать. Также нельзя уменьшить их количество. Хуже всего то, что они самовоспроизводятся; однако и здесь, увы, им невозможно помешать. Великий физиолог Павлов изучал механизм условного рефлекса. Дрессировал собак. Заставлял их ходить на задних лапах и лаять по команде. За это вожди Советской страны боготворили Павлова. Молодец, академик! Так ведь можно дрессировать целые народы! Тем временем другой гениальный ученый – Вавилов – продвигал генетику. Доказывал, что признаки живого организма передаются по наследству. За это вожди Советской страны поспешно уничтожили генетика. Казнили. По Вавилову, получалось, что дурака и бездельника, конечно, можно научить хорошо трудиться – однако всякий дурак, достигнув половой зрелости, немедленно родит точно такого же дурака, и процесс дрессировки придется начинать сначала.

Давно умерли и Павлов, и Вавилов. Закопаны и сгнили вожди Советского Союза. И самого Союза больше нет. А дураки по-прежнему неисчислимы. И прекрасно себя чувствуют.

В последний поворот он вошел чрезмерно резко, а когда понял ошибку, тут же совершил вторую: слишком поспешно переложил руль. Нескольких лишних градусов хватило, чтобы машина вышла из-под контроля, корму увело вбок и вперед; вдавив тормоз, Знаев бессильно наблюдал, как его тащит боком, как надвигается, быстро увеличиваясь в размерах, встречный автомобиль. В голове меж тем вертелась совершенно посторонняя мысль: о том, что он, даже если бы и захотел, не смог бы купить тот придорожный магазинчик с двумя медленными дурами. Потому что деньги кончились. Полмиллиона ушло Лихорылову, еще миллион придется вложить в стройку, или же его придется отдать ментам – остаются несколько сотен тысяч, копейки, на черный день, на жизнь…

Встречный ушел от удара очень ловко, по самому краю полотна. Банкира развернуло на сто восемьдесят градусов – теперь он лицезрел жирные черные следы собственного тормозного пути. Наконец остановился.

Ударила тишина. В ветвях слабо шумел ветер. Мирно пела птица. Потом стало слышно, как встречный сдает назад. Надо выйти, подумал Знаев. Принести извинения. Может быть, денег дать. За то, что напугал. Метр в сторону – сейчас бы оба беседовали с ангелами…

Дверь дернули с той стороны, резко распахнули на всю ширину. Две огромных, пахнущих соляром клешни вцепились в волосы, в рубаху; собраться с силами не успел; вытащили, схватили за ухо, резко толкнули.

– Опять ты? – прорычал красный от ярости человек, смутно банкиру знакомый. – Ты чего, бля, творишь? Я тебе в прошлый раз сказал, чтоб ты угомонился!… По-человечески, бля, попросил, чтоб ты тут не исполнял свои московские понты!… А тебе, значит, по хую, да? По-хорошему не понимаешь? Я тебе по-плохому объясню…

Теперь банкир его узнал, обитателя соседней деревни – как его? Вася Толстый? – и вознамерился произнести что-то успокаивающее, оправдательное, но не успел, потому что собеседник стал быстро и умело объяснять по-плохому.

– Хорош, хорош! – заорал Знаев, кое-как уворачиваясь, спасая локтями голову и не успевая спасти ребра.

– Кто хорош? – переспрашивал селянин, азартно продолжая. – Ты хорош? А чем же ты хорош? Тем, что на меня не похож?

В машине банкира всегда хранился пистолет – ожидающий, наверное, именно такого вот случая, неожиданного дорожного конфликта, – но до пальбы дело не дошло главным образом потому, что Знаев чувствовал себя, во-первых, виноватым, а во-вторых, совершенно не способным к сопротивлению. Иногда сопротивляться устаешь. Даже самому рьяному воину однажды вдруг надоедает воевать.

Миха Круглый, кстати, наседать не стал. Сунул несколько раз, выдыхая боевые звуки («на!», «держи, сука!»); кулаки его были настоящие, на сто процентов крестьянские, широкие; напоследок от души пнул ногой поверженного врага, вцепившегося в дверцу; постоял, нависая, радикально сплюнул и вразвалку пошел прочь, как бы слегка кланяясь в сторону воображаемых, одобрительно теперь аплодирующих зрителей: вот так мы и живем, братва, проучим московского придурка, наведем порядок – и дальше двигаемся.

Московский придурок заполз в салон, закрылся, перевел дух. Потрогал ухо, скулу, губу, нос – все цело. Подумал, что, по большому счету, этот – как его? Леха Пухлый – поступил очень гуманно. Сколько ему лет, сорок? Сорок пять? Кто-нибудь помоложе мог бы и бейсбольной битой голову проломить. А этот, взрослый мужик, всего лишь надавал оплеух. Надо будет как-нибудь разыскать дядьку. Подраться по-настоящему. А потом помириться, навсегда. Чтоб понял, что Серега Знаев не какой-нибудь левый фуфлогон, а серьезный порядочный малый.

Кстати, насчет «подраться». Хорошая идея.

Банкир завелся, медленно поехал к дому. Прикинул время – десятый час вечера. У въезда в усадьбу потерял пять минут: отказал электронный пульт, отдающий воротам приказы. Пришлось вытаскивать батарейки, стучать ими друг о друга. Наверное, так же пещерный человек бил камешком о камешек, чтоб высечь искру.

В доме первым делом разделся. Почти бегом устремился в душ – смывать кровь и грязь. Но в спальне помедлил. Обошел справа и слева кровать, осмотрел углы. Спросил себя, что ищет, и сам себе ответил: ЕЕ следы. Какую-либо вещицу, ею забытую. Чтоб иметь повод позвонить, опять услышать голос. Нагибался, шарил. Хоть какую мелочь отыскать. Упавшую булавку. Бумажную салфеточку со следами помады. Волосы на подушке. Искал, суетясь и вдруг нервничая. Сорвал простыню, погрузился побитым рылом – даже запаха не учуял. Как будто не было ее здесь никогда, как будто приснилось все. Как будто он сам себе выдумал тонкую, спокойную, с негромким мелодичным голосом женщину. Ироничную, умную, чувственную, с невесомыми, с плеча на плечо переливающимися волосами цвета меди, с насмешливыми, немного широко расставленными глазами, с хрупкими плечами, с бледно-розовыми губами, чуть треснувшими в правом уголке рта…

Ты опять один, Знайка. Она ушла. Может, появятся другие, но они тоже уйдут. Никто не способен быть с тобой. Прими это. У тебя есть твои потолки, твой бассейн, твой кабинет и твой любимый дуб за окном – у тебя есть многое; у тебя есть гораздо больше, чем тебе нужно.

В какой– то момент ты остаешься один. Даже среди любящих и уважающих тебя людей. Более того: если вокруг тебя друзья, семья, единомышленники, а ты одинок -так еще хуже. Для всех. Поэтому, рожденный одиноким, оставайся таким до конца. Иначе сломаешь жизнь и себе, и тем, кого ты любишь. А в особенности – тем, кому позволил себя любить.

Подраться, вспомнил он. Подраться. Выпустить пар.

Схватил телефон.

– Алло! Жаров! Чем занимаешься?

– Бухаю белое вино, – чавкая, ответил электроторговец. – В интересной компании. А что?

– Поедем. ВЕСЕЛЬЯ хочу.

– Сегодня?

– Сейчас.

Абонент кашлянул и пробубнил:

– У меня… это… другие планы.

– К черту твои планы.

– Знайка, мне неохота.

– Понедельник. Машин мало. Собирайся.

– Нет, – неуверенно ответил Жаров. – Не поеду. Лень.

– Слабо тебе, да? Так и скажи, что слабо.

– Не слабо. Почему слабо?

– Тогда собирайся. Через час. На том же месте. Иначе ты мне не друг.

– Ну ты даешь. Я сижу в приличном месте с приличной женщиной, отдыхаю, в меру, так сказать, возможностей, а ты…

Знаев переложил трубку от одного уха к другому.

– Твое утреннее предложение в силе?

Альфа– самец расхохотался и запальчиво выкрикнул:

– Да! На сто процентов!

– Тогда собирайся. Поедем.

5. Понедельник, 23.30

Потом пошел мелкий теплый дождик, добавивший вечеру уюта и особенного московского шарма: влажный воздух лежал слоями, как крем в пирожном, чем ниже – тем теплее, у самого асфальта почти горячий. Покойная бабка банкира, когда-то приписавшая себе два года, чтоб пойти работать в прокатный цех сталелитейного завода, говорила про такие беззлобные летние дожди: «Хоть пыль прибьет».

Он сам выгнал чудо-агрегат из потайного гаража и сам пригнал к месту встречи, асфальтированному пятаку возле входа в спортивный комлекс «Битца». Поискал глазами мотоцикл Жарова – увидел только очень дорогой автомобиль, мелкосерийное купе, из тех, которые дорожные инспекторы иногда останавливают только из любопытства, чтоб заглянуть в салон: как оно там устроено?

Знаев, давно богатый человек, не позволял себе покупать машины ценою в четверть миллиона долларов. Раз в полгода он обязательно менял старое авто на новое, это всегда были немецкие седаны представительского класса, с очень мощными моторами; однако банкир все же старался делать так, чтоб приобретение средства передвижения не сильно ударяло по карману. Машина есть? Есть. Престижная? Престижная. На дороге уважают? Еще как. Остальное неважно. Сейчас он наблюдал перед собой тачку классом выше, чем его собственная. Втрое мягче, быстрее, удобнее, прочнее, красивее. Втрое дороже. Не позавидовал, конечно, не пустил слюни – еще не хватало, – но задумался. Странно было осознавать, что кто-то способен выложить за средство передвижения аморально большие деньги. Вкладываясь в понты, надо же иногда знать определенные границы. Иначе – утратишь чувство реальности. Скромность – хороший тренд, никогда не выходящий из моды.

Стоящий рядом с суперкаром Степан вел себя естественно, не принимал гордых поз и не заглядывал в лицо, ища восторга и трепета. Чувствовалось, что человек давно привык к своему статусу и не ждет, что на него, вылезающего из обтянутого бизоньей кожей пилотского кресла, будут с визгом прыгать светские львицы и супермодели.

Нет, они прыгают, конечно. Не могут не прыгать. Но ведь это не главное.

Знаеву понравилось, что Степан не обращал внимания на непогоду, и не очень понравилось, что новому приятелю недостает упругости в походке и ширины в плечах.

– Хорошая тачка, – сказал банкир, хотя собирался имитировать равнодушие.

– Ваша лучше, – улыбнулся Степан, показывая подбородком на заново перекрашенную – на этот раз в желтый цвет – «копейку».

– Ждем Германа, – объявил финансист. – И сразу поедем. Втроем. Четвертого человека сегодня не будет.

Степан деловито кивнул. Он уже приоделся: простая тканевая куртка, черная дешевая рубаха, серые джинсы, подпоясанные прочным кожаным ремнем.

– Как ваш проект? – помолчав, спросил он.

– Вы о чем?

– Гипермаркет. Десять тысяч квадратных метров. Оригинальный бренд. Концепция, не имеющая аналогов.

Хорошая память, подумал Знаев. Интересный малый.

– Работаем, – сухо ответил он.

– Я ехал сюда, – сказал Степан, – и видел нечто поразительное. Огромный щит, освещенный прожекторами. Пятиконечные красные звезды. И надпись: «Здесь будет построен торговый центр «Готовься к войне». Представляете? Вот это, я понимаю, бренд! Хватило же у кого-то духа на такую безумную затею!

– Этих ребят я знаю, – скромно ответил Знаев. – Очень серьезные.

Степан сделал красивый жест и небрежно попросил:

– Познакомьте.

– Попробую.

– Как дела у вашей подруги?

– Замечательно. Кстати, она передавала вам привет. Вы ей понравились.

Степан вежливо улыбнулся. Человек женат, давно и крепко, подумал банкир. Такие скромные, некрасивые, очень богатые мужики, глубоко погруженные в хлопоты о собственном непрерывно приумножающемся золотом запасе, всегда прочно женаты. Посторонними девушками интересуются исключительно издалека. Безусловно, они не ангелы и иногда позволяют себе то, что в глянцевых журналах называется «маленькие приключения», но очень и очень тихо, чтоб не оказаться под объективами нанятых супругами частных детективов.

Ха, он же ходит в гости к Марусе, вспомнил Знаев и хотел добавить еще что-то насчет подруг, отпустить какую-нибудь беззлобную мужскую хохму, мол, все мы любим иногда мудями тряхнуть; Степан был ему симпатичен, он умел слушать – но тут из сырого городского полумрака появился, рыча, мотоцикл под управлением Жарова.

– Знайка! – заорал электроторговец, сняв шлем и голливудским жестом поправляя волосы: – Ты мне такой вечер обломал! Это была песня, а не вечер! Никогда тебе не прощу. Мое почтение, Степан! У тебя неплохой драндулет. Все-таки итальянцы умеют делать машины.

– Спасибо, – вежливо кивнул владелец драндулета.

– Ты, я вижу, с шофером?

– Да, а что?

– Твой шофер – надежный малый?

– Более чем.

– Не забудь сказать ему, чтобы про наши сегодняшние похождения он никому ничего никогда не говорил. И в следующий раз приезжай без шофера.

– Хорошо.

– А раз ты сегодня с шофером, пусть он тогда приглядит за моим мотоциклом.

Жаров приосанился – ему явно нравилось происходящее – и повернулся к банкиру.

– Тебя опять видели в двух местах. Сегодня в три часа. В «Атриуме» и в «Джи-Кью-баре».

– Врут, – сказал Знаев. – Я не был в «Атриуме». И тем более – в «Джи-Кью-баре». И там, и там нехуй делать.

– Согласен… Отойдем, что ли.

Обошли вокруг чуда итальянского автопрома; электроторговец обнял банкира за шею.

– Ну?!

– Что?

– Говори, что хотел сказать, – потребовал Жаров. – Насчет нашего с тобой…

Знаев помолчал и сказал:

– Извини, Герман. Я не скажу ничего хорошего. Ты не получишь рыжую.

Лицо Жарова исказилось.

– Не понял. Тогда зачем ты меня звал?

– Чтоб ты поехал со мной помахать кулаками.

– Ну ты и гад, – протянул альфа-самец, оскорбленный, кажется, в самых лучших чувствах; сделал шаг в сторону, выпрямил спину и сунул руки в карманы. – Я для тебя… Я тебе… Я, как последний мудак, бросил все, примчался – а ты…

– Извини.

– Нет, – покачал головой Жаров. – Не могу. Не извиню. Я для тебя все готов сделать… А ты… тоже мне… телку для друга пожалел…

– Она тебе не «телка».

– А тебе? – Электроторговец повысил голос. – Кто она тебе? Чего молчишь?

Знаев вдруг смешался и не нашел ничего лучше, кроме как нагрубить.

– Чего ты наезжаешь? – злобно спросил он. – Я что, обязан тебе докладываться? Кто она – мне? Она моя девушка!

– Твоя девушка, – возразил Жаров, – сидит в твоем доме рядом с твоим сыном, ясно?

– Хватит! Я не нанимал тебя следить за моим моральным обликом.

– Да ты запаришься меня нанимать, понял?!

Запальчиво выкрикнув эту фразу, электроторговец несильно, но ощутимо ткнул Знаева кулаком в грудь. Тут же получил сдачи. Той же монетой.

– Понял, – выдохнул банкир. – Но рыжую ты не получишь.

– А ты не получишь денег.

– Обойдусь без твоих денег. У него возьму, – Знаев показал одними глазами на переминающегося в отдалении Степана.

– А я возьму рыжую.

– Попробуй.

Жаров засопел.

– Жалко, да?

– Не твое дело. Чего, вообще, тебе от нее надо?

– Она мне интересна, – подумав, обтекаемо ответил альфа-самец.

– Мне тоже. Только чем такая, как она, может заинтересовать такого, как ты? У нее нет татуировки на заднице. У нее нет силиконовых вставок Она не курит траву. Она одевается в дешевом магазине. Она не смотрит «Дом-2» и не читает «Космополитен»… Она тихая девушка с окраины.

– Мой любимый тип. Отдашь девчонку?

– Не отдам.

Жаров повторил удар – банкир опять ответил. Постояли друг напротив друга еще несколько мгновений. Перевели дух. Повернули головы в сторону третьего компаньона.

– Не обращайте внимания, Степан, – громко произнес Знаев. – Мы так разминаемся.

– Поехали, – мрачно сказал Жаров. – Сегодня я за рулем.

– С какой стати?

– Дай ключи!!

– Ключи в замке, – сказал банкир и отвернулся.

Уселись. Жаров молча выкурил половину сигареты, что-то неразборчиво пробормотал и сразу дернул с места в карьер.

«Копейку» повело.

– Эй, эй! – выкрикнул банкир. – Дорога мокрая, резина холодная. Не спеши.

– Не учи, – презрительно ответил электроторговец, с хрустом врубая вторую передачу.

– Останови. Давай я поведу.

– Пошел к черту.

– Зря ты так, Герман. Разозленному человеку за рулем не место.

– Разозленному человеку нигде места нет, – сурово сказал Жаров. – Только куда в таком случае деваться человеку, если он разозлен? Сидеть дома, водку пить?

– Не гони!

– Вот я еду на мотоцикле, – продолжал альфа-самец, изо всех сил надавив на газ, – а они смотрят. Как на врага. Разве я враг? Да, у меня мотоцикл. Да, дорогой мотоцикл. Но не настолько дорогой, чтоб смотреть с такой злобой…

– Включи четвертую…

– Не включу. На третьей интересней. А ты, Степан? Что ты думаешь на этот счет? Откуда столько злобы? Все обуты, одеты, работа есть, жратва есть, на каждом углу пиво дешевое… Живи и радуйся…

Сидевший сзади Степан кашлянул и сказал:

– Пиво тут ни при чем. И работа тоже. Дать людям работу – этого мало. Еда, развлечения, пиво дешевое – это еще не все. И это не главное. Должна быть надежда. На то, что дальше будет лучше. Люди должны иметь перспективу. Обязательно. Каждый студент хочет быть уверен, что если сейчас он зарабатывает пятнадцать тысяч, то в перспективе, оставшись в этой же профессии, он будет зарабатывать сто пятьдесят тысяч. А никак не двадцать. Понимаете?

– Понимаю, – сказал Жаров.

– Не гони, Герман, – сказал Знаев.

– Должен быть социальный лифт, – с расстановкой продолжал Степан, вознамерившийся, очевидно, изложить давно сформулированную теорию или что-то в таком роде. – То, что за океаном называют «американская мечта». Очень просто и всем понятно. Упорно работай – и станешь миллионером! В нашей стране такой лифт отсутствует. По телевизору каждый день показывают мир богатых, но молчат про то, как туда пробраться. А пробраться можно только одним способом: по праву рождения! Если ты чей-то родственник, сын, племянник, одноклассник… зять… – тогда для тебя лифт есть. Тогда тебя в него пустят. И даже силой затащат. Как меня. Но не потому, что я хороший работник, а потому что я – свой…

– Жаров, – произнес банкир, – я тебя прошу, аккуратнее.

Альфа– самец демонстративно поморщился и уточнил:

– Значит, Степан, я понял тебя так, что ты чей-то родственник?

– Еще какой, – спокойно сказал Степан. – Я сын своего папы. И вдобавок зять своего тестя… Иначе я, как бизнесмен, не заработал бы и рубля. Я очень трезво себя оцениваю. Поэтому, господа, меня и тянет к таким, как вы…

– Куда поедем? – спросил банкир.

– На МКАД, – буркнул Жаров. – Слушай, Степан, а такие, как мы, – это кто такие, по-твоему?

– Такие, как вы, сами себя вытащили. Отсюда и ваши развлечения. Нарядиться лохами – и поехать бить морду любому, кто решит, что вы на самом деле лохи…

В поворот, ведущий с проспекта на Кольцевую дорогу, Жаров вошел, не касаясь педали тормоза; если бы не жесткая спортивная подвеска, три бизнесмена уже лежали бы в кювете. Знаев хотел довести эту простую мысль до сведения друга, но передумал. Друг был в ярости. Ему не досталась девушка. Его оставили без сладкого. Теперь друг хотел выместить злобу. Для начала – на ни в чем не повинной машине.

– Кстати, – продолжил Степан, – я по образованию – спортивный врач. Прекрасная, интересная профессия. Хорошо оплачивается. Но однажды меня выдернули из моей профессии и затолкали в лифт. Когда очнулся – я был хозяином двух заводов. Заметьте, что на обоих моих предприятиях нет никаких лифтов. Работяга-грузчик имеет у меня десять тысяч, а токарь-фрезеровщик шестого разряда зарабатывает двадцать две. Я могу платить ему сто двадцать две, и это будет великолепный лифт, но тогда меня никто не поймет. Ни папа, ни тесть, ни конкуренты, ни сам этот токарь-фрезеровщик… Поэтому я плачу только двадцать две. Какой смысл грузчику тратить полжизни, стараться и прилагать усилия, чтоб стать токарем высшей квалификации? Чтоб получать не четыреста долларов, а восемьсот? Это глупо. С другой стороны…

– Аккуратнее! – выкрикнул Знаев.

Электроторговец, наоборот, наддал. Он не ждал, пока водители соседних машин – их было немного на полупустой ночной трассе – его спровоцируют. Он сам всех провоцировал.

Кто– то слева загудел клаксоном, но отстал. Скорость была огромная.

– С другой стороны, – Степан завозился, плотнее затягивая ремень безопасности, – у меня работают и гастарбайтеры. Я строю новый цех и нанимаю молдаван. Вот как раз для них Россия – мощнейший лифт. На родине они имеют пятьдесят рублей, а здесь пятнадцать тысяч. Всем лифтам лифт! Я бы и сам от такого не отказался. Приехал в Москву – и имеешь в триста раз больше, чем у себя дома… Поэтому, Герман, гастарбайтеры, хоть и месят дерьмо, часто веселые и жизнерадостные. А их ровесники, россияне, с приличными окладами и собственными квартирами, ходят мрачные и пьянствуют. Им дали пиво, «Смехопанораму» и стабильность, но предупредили, чтоб на большее не рассчитывали. А они хотят большего! Им не нравится жить, как быдло, они желают развиваться. В жизни каждого должен быть элемент личной экспансии…

– Личная экспансия – это да, – сказал банкир. – Осторожно, Герман, справа лужа.

– Вижу.

– Не насилуй движок

Жаров нехорошо рассмеялся.

– Ты не дал мне изнасиловать рыжую – дай хоть движок изнасиловать… Смотри, какой красивый едет. Сейчас я его сделаю.

«Красивый» – не очень грубо, но очень обидно подрезанный Жаровым – вообще никак не отреагировал, продолжал катиться на той же скорости и мгновенно исчез позади. Совсем новенький – не исключено, только сегодня купленный, еще толком не обкатанный; видимо, поэтому владелец и не рискнул поиграть в догонялки с помятым желтым тарантасом.

– Непруха, – весело отметил альфа-самец, доводя скорость до ста семидесяти.

Банкир нервничал. Сидящий рядом с водителем-лихачом пассажир всегда переживает гораздо больше водителя.

– Жаров, мы будем гонки устраивать или жлобов месить?

– И то, и другое. Мы будем делать все. Оторвемся по полной… О! Вижу цель!

Их обогнала очень маленькая серебристая машинка с очень большой выхлопной трубой. Из раскрытых окон бухала варварская музыка. Внутри кайфовал паренек с лицом вырожденца. Его рычащий аппарат по стоимости равнялся цене однокомнатной квартиры в Подмосковье. Безусловно, малый это знал. Он победно кривил губы. Жаров подождал, пока цель оторвется метров на сто, после чего включил низкую передачу. Все четыре колеса «копейки» с визгом провернулись. Серебристая корма стала стремительно увеличиваться в размерах. Знаев уперся ногами в пол. К сожалению, богатый мальчик, увидев за спиной идущую на таран колымагу, проявил осторожность: тоже ускорился, ушел правее, потом еще правее и сбежал в ближайший поворот.

– Обосрался, – констатировал электроторговец.

– Я тоже, – сказал Знаев довольно искренне. – Ищи нормальную цель.

– Пусть она сама меня ищет, – ответил его друг, затормозил и крутанул руль. С визгом и ревом они вылетели в соседнюю полосу. Более наглой манеры езды нельзя было представить. Банкиру стало грустно. С ними поравнялся старый микроавтобус, его шофер повернул голову и бросил укоризненный взгляд. Пожилой дядька в аккуратной седой бороде, похожий на измученного нуждой творческого работника, какого-нибудь редактора малотиражного издательства или же кинодеятеля средней руки, из тех, кто по десять лет собирают деньги на свой фильм, одновременно рассказывая домочадцам сказки про «Золотую пальмовую ветвь». Знаев опустил глаза, устыдился. Потом вспомнил, что стекла – тонированные.

Через минуту Жаров процедил:

– Вот наш. Точняк. Сейчас рассмотрим поближе.

– Мне тоже нравится, – обернувшись, сказал банкир. – А тебе, Степан?

– Ага, – сказал Степан слегка сдавленным голосом. Тошнит его, что ли, подумал Знаев. Ничего, меня тоже тошнит. Каждый день.

Он достал резиновый бублик, стиснул его в пальцах и предупредил:

– Учти, Герман, он – мощный.

– Мне похрен.

Клиент нагонял. Белый, тяжелый, с плавными обводами. Некоторое время Жаров ждал. Дождался: белоснежный крейсер моргнул фарами, загудел. Стал обходить, но и Жаров сдвинулся в сторону. Последовал второй гудок. Электроторговец хрипло засмеялся, но этого, по мнению Знаева, делать не следовало: за секунду, потраченную на злорадный выдох, клиент – тоже умелый – совершил рывок, вираж и оказался впереди. Со стороны пассажира в проеме окна показалась большая голова, потом рука; невзирая на скорость, человек высунулся из окна едва не по пояс, сделал зверское лицо и постучал указательным пальцем по собственному виску. Жаров опять захохотал.

Клиент не стал маневрировать и притормаживать – развил около двухсот и стал постепенно отрываться.

– Не догоним, – сказал банкир.

– Догоним.

– Он мощный.

– Сейчас посмотрим, кто мощный.

– Ты бы пристегнулся.

– Ты бы мне рыжую уступил.

– Обойдешься.

– Я всегда знал, что ты жадный.

– Я не жадный. Я банкир… Впереди колея! Не ходи в колею.

– Не говори под руку… Кстати, дождь кончился. Дорога высыхает. Сейчас догоним.

Клиент, какое-то время шедший спокойно, заметил погоню, занервничал и прибавил. Знаев незаметно проверил крепление ремня. Он несся по мокрой дороге со скоростью двести километров в час, внутри железной коробки, не оборудованной никакими системами безопасности. Кресла, правда, сделаны были на заказ, спортивные, с боковой поддержкой, но ремни здесь крепились к самим креслам; в случае катастрофы банкир вылетел бы в пространство, намертво пристегнутый к сиденью.

– Тормози, – сказал он, не выдержав. – Хватит.

– Отдай рыжую.

– Нет.

Жаров увеличил ход. Знаев затосковал, но взял себя в руки. Подумал, что, если попробует левой рукой выдернуть рычаг ручного тормоза, погоня прекратится сама собой. Правда, электроторговец от неожиданности может сделать какое-нибудь лишнее движение – и тогда всем троим конец.

В потных ладонях эспандер ощущался, как обмылок.

Белоснежный оказался слабоват. Не смог толком оторваться. Хотя имел полный набор спасающих жизнь приспособлений. Подушки безопасности, системы экстренного торможения и прочие хитрые штуки.

Они почти догнали – до цели оставалось двадцать метров, – когда мотор поперхнулся и зазвенел. Машина дернулась, потеряла ход. В голове банкира пронеслись досадливые догадки – шатун обломился, или выкрошились перемычки на поршнях, – он стиснул пальцы, и резиновый бублик выскочил из ладони, прыгнул на колени Жарова, оттуда вниз, под ноги, к педалям – туда, где ему совсем не место. Жаров вздрогнул, выругался. Матерные выкрики смешались с визгом тормозов. «Копейка» пошла боком; потом их закрутило. Банкир уперся ногами и руками.

Медленно, с высоким скрипом, мимо прошел длинный грузовик. Мелькали голые грязные локти шоферюги, поспешно выворачивающего огромный руль.

Вынесло на обочину. Дорога, в середине высушенная толкаемым машинами воздухом, с края была в лужах; здесь их крутануло еще раз, резче. Знаев испытал момент невыносимой беспомощности, обиды на весь мировой порядок со всеми его физическими законами: абсолютно целый и невредимый, он несся навстречу собственной смерти и ничего не мог поделать.

– Пиздец, – сказал Жаров и откинулся в кресле, плотнее прижимая спину.

Первый удар в ограждение пришелся задней частью. Банкиру показалось, что голова оторвалась от шеи. Тонко хрустнули позвонки. Отдалось в ушах. На плечи, на колени обрушились осколки стекол. Лобовое стекло лопнуло, пополам разорвалась приборная панель, алюминиевый пол выгнулся. Перед глазами рассыпались фиолетово-оранжевые фейерверки. Еще раз повернувшись, машина опять протаранила стальной отбойник, на этот раз левым передним боком, поднялась на два колеса. Медленно, со скрежетом, осела. Салон быстро затянуло белым дымом из разрушенного радиатора.

В голове звенело. Реальность рассыпалась, как мозаика. Смутно понимая, что надо выбираться – рванет бензобак, будет шашлык, – Знаев медлил, не понимая, жив ли он, и если да, то насколько. Боялся, что сейчас попробует шевельнуть конечностями – и не сможет. Или, например, кость вылезет из дыры в одежде, голая, острая. Собрался с силами, ударил дверь – не поддалась, заклинило.

Жаров не шевелился, его лицо быстро заливала кровь, ко лбу и переносице прилипло стеклянное крошево.

Отстегнул ремень, хотел повернуться, посмотреть назад, как там третий – Семен, или Степан, но шея не послушалась. Еще раз толкнул дверь, сильнее, и вывалился в лужу смешанного с маслом и бензином антифриза.

Вокруг уже бегали, что-то кричали.

Пополз, потом сел. Ничего не слышал, мало что понимал, но что невредим – понял. Вдали уже мерцали милицейские маяки. Из разбитого окна карабкался Степан, с безумным, белым лицом; ему неловко помогали.

Залитый своей и чужой кровью, пребывая в положении, именуемом детским словом «карачки», Знаев чувствовал не боль, не страх, не стыд даже, он переживал за свою гордость; никогда еще она не была так жестоко уязвлена; хозяин собственного банка, организатор строительства уникального гипермаркета, миллионер, спортсмен и театрал, позорно ползал теперь по грязной обочине и выглядел как средних лет мудила, не справившийся с управлением простейшего автомобиля, попавший в беду на пустом месте, как дурак. И когда над ним склонились, с грубоватой мужской озабоченностью спросили: «Цел?» – он только замахал руками, бессвязно посылая всех на хуй. «В шоке он», – объяснил один заботливый другому, и оба исчезли из поля зрения, а потом постепенно стало исчезать все остальное, пока совсем не исчезло.