Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Лихо, – вздохнула рыжая. – И поэтому ты бросил музыку.

– Нет. Не поэтому. Не поэтому! Не потому я бросил, что мне по морде дали. А потому, что будущего для себя не увидел. В музыке. Я же тогда, в девяностом, целую программу выучил. Акустическую. Классику. Гитарные пьесы. Сложные. Паганини, Сарасате… Гендель… Старые приятели по училищу устроили мне прослушивание. У профессора консерватории. Хороший такой дедушка, честный…

– Что он сказал?

– Посоветовал прекратить. А сказал бы: «продолжай, парень, работай, и у тебя все получится» – я б работал… Не спал бы, не ел… Как лошадь бы работал, как зверь… И пусть бы мне хоть каждый день бандиты морду били – мне все равно. Я бы своего добился. Дополз бы. Долез. Зубами прогрыз дорогу. Но профессор не сказал.

Шмель, с грузом сладостей, солидно загудел и снялся.

– Я очень посредственный музыкант, – подытожил банкир. – Средненько звучу. Трудолюбия море, а таланта – на донышке… Есть талант – но мало…

– Больно, – сказала Алиса.

– Что?

– Мне больно. Очень.

Знаев обнаружил, что стискивает плечи девушки мертвой хваткой. Ослабил пальцы и испуганно пробормотал:

– Прости.

– Ничего. Расскажи еще что-нибудь.

– Нет. Так нечестно. Теперь ты расскажи.

– Я не умею.

Банкир рассмеялся и провел пальцами по шее подруги.

– Вот это мне всегда казалось странным. Женщина может часами болтать с приятельницей, а попросишь ее что-нибудь рассказать, – будет мяться и мямлить…

– Хорошо, – согласилась рыжая, – расскажу. Но не сейчас. Давай, показывай свой дом.

– Если честно, показывать особо нечего. Здесь всего три комнаты. Ровно столько, сколько нужно для удобного существования одного человека. Спальню ты видела, подальше – еще два зала. В одном я работаю, в другом – отдыхаю.

– А тот, где гантели и прочие тяжести?

Знаев опять рассмеялся. И тут же подумал, что слишком часто, наверное, смеется сегодня утром: это хорошо или плохо?

– Я так и знал, – сказал он. – Ты меня обманула. Ты уже все изучила.

Рыжая захихикала, совершенно по-девчоночьи. Конечно, изучила, сказал себе банкир. Искала следы предшественниц.

И не нашла.

– Там, где гантели и штанги, – комната отдыха.

– Поднимать штангу – отдых?

– Разумеется.

– А зал, где совсем пусто?

– Это кабинет. Там я работаю.

– Как же, интересно, ты работаешь в абсолютно пустом месте?

– Думаю. Кстати, там кое-что есть. Экран на стене. Компьютер.

– А стол?

– Я не использую столов, стульев и прочих кресел. Я либо стою, либо лежу. Третье положение тела – лишнее.

– А деловые бумаги? Справочники, литература?

– Все это есть в городе. В офисе. И потом, для получения справок и разбора бумаг у меня есть специальные люди. Наемные работники.

– Например, – гордо подсказала Алиса, – я.

– Да. Например, ты.

Рыжая вздохнула:

– Все-таки я не так представляла себе богатую жизнь.

– А как? Золотые унитазы и кокаин?

– Что-то в таком роде.

– Извини. Золотые унитазы – это не мое.

– Ладно, я пошутила. Но все-таки здесь как-то… пусто. Голо. Кругом одни окна. Я чувствую себя как в аквариуме.

– Такая архитектура. Этот дом называется «фахверк». Жилая территория переходит во внешнюю среду, и наоборот. Можно вернуться в комнаты, нажать кнопку, и стекла исчезнут. Мы очутимся прямо в лесу. В спальню будут заходить ежи и запрыгивать белки.

– Здорово, – оценила Алиса. – Но неуютно. Повесил бы какие-нибудь картинки. Коврики бы постелил. На кухне вообще тоска. В посудном шкафу – три блюдечка…

– Зачем мне больше?

– А если – гости?

– У меня редко бывают гости. А если бывают – я вызываю специальный сервис. Привозят все сразу: еду, посуду, столы, скатерти… Потом увозят и все убирают. Очень удобно.

Рыжая подумала и с завистью сказала:

– Наверное, когда есть деньги – жить вообще удобно.

– В бытовом смысле – да. Во всяком случае, гладить рубашки мне не нужно.

– Кстати! А где твой гардероб?

– Возле входной двери.

– Там только маленький шкафчик.

– Это и есть гардероб. Все знают, что я не умею одеваться. По-моему, в банке уже анекдоты на эту тему сочиняют.

– Будь уверен – сочиняют. Нельзя быть равнодушным к одежде.

– Можно, – небрежно ответил Знаев, поднял голову и зажмурился: был полдень, солнце оторвалось от верхушек деревьев, обстреливало теперь сидящих на веранде сквозь стеклянную крышу. – Еще как можно. Люди не должны забивать себе голову тем, как они одеты. Во всяком случае – мужчины. Придал себе минимально приличный вид – и вперед, дело делать. Вот как правильно. Мода – территория женщин.

– Все равно! Даже в презрении к внешнему виду надо знать меру. Этот твой вечный пиджачок с болтающимися пуговицами… Он ужасен. Ты смотришься нелепо…

– До тех пор, пока не достаю платиновую кредитку.

– Прекрати! – в притворном возмущении Алиса вскочила и ударила Знаева в грудь твердыми кулачками. – Ты издеваешься. Нельзя доказать то, что доказать нельзя!

– Хороший удар, – похвалил банкир, давая рукам волю. – Может, побоксируем?

– Между прочим, я два года занималась карате!

– Два года! Предупреждать надо! – Он потащил ее в спальню. – Послушай, девушка с золотыми волосами, расскажи мне еще что-нибудь о себе…

Второе соитие всегда лучше первого. Гораздо. Особенно, если первое обоим понравилось. Во второй раз можно попробовать кое-что из того, от чего в первый раз воздержался. Во второй раз уже известны основные реакции. Во второй раз без спешки исследуешь то, что в первый раз только наметил к исследованию. Во второй раз можно действовать жестче, но и нежнее. Можно не спешить и не жадничать. Второй раз хорош уже тем, что предполагает третий раз.

Второй раз все решает. Как второй роман начинающего писателя. Получился второй роман – стало быть, получится и третий, и десятый. Не получился – конец писателю.

В первый раз тебе могут дать из любопытства. Из вежливости. Из уважения. Или для коллекции. Или ради забавы. Или потому, что нельзя не дать. Или потому, что лень было отказывать. Но когда дают второй раз – будь уверен: ты нужен.

Они не молчали; незачем сдерживаться, когда вокруг пять гектаров. Знаев кстати припомнил самый первый разговор, дерзкие речи рыжей девочки про «хочу» и «не хочу», и всласть отомстил, наилучшим способом – пальцами, и когда она стала изнывать и хрипеть в голос, а по бокам побежал свежий пот, он спросил, смеясь, как теперь насчет «хочу» и «не хочу», и получил, после некоторого сопротивления, стеснительный выдох: «Хочу», и ответил, что не расслышал, и не вынул палец, и даже наоборот, и до тех пор мучил ее, пока радикальное «ХОЧУ!!» не вылетело отважным оперным воплем, сладостным сопрано.

Впрочем, толком так и не удалось ему попробовать пожестче и понежнее; он довольно быстро финишировал. Так бывает, когда хочешь очень, очень сильно, когда мысль о том, чтобы продлить удовольствие, разрушает само удовольствие.

Посмотрел на часы – прошло едва десять минут. Смешно, удивительно. Только что плыл, мчался, дышал ртом, использовал все резервы физической формы, казался самому себе изощренным и неутомимым, – потом бах, точка; десять минут.

Он сел. Перед глазами мерцали радужные звезды.

Рыжая эгоистично смежила веки, полежала без движения, перевела дух, потом спросила:

– Мы так весь день будем, да?

– В смысле?

– Болтать и совокупляться.

– Чем плохо болтать и совокупляться?

– Я не сказала, что это плохо.

– Скоро поедем. Мой друг устраивает шашлыки. Я приглашен.

– А я?

– Считай, что ты – тоже.

– Только обещай, что оденешься прилично.

– Хорошо.

– Можно, я выброшу твой пиджак?

– Нет. Мой пиджак священен и неприкосновенен. Он вне критики.

– Так, как одеваешься ты, нельзя одеваться.

– Знаю, – сказал Знаев. – Все я знаю. И про одежду, и про остальное. Я давно при деньгах, Алиса. Я пятнадцать лет как богатый. Если бы ты знала, каким я был снобом, когда поднял первые деньги! – Банкир закрыл глаза и упал спиной на кровать. – Я немедленно сделался снобом. Сразу же. Это было сумасшествие! Все было шикарно. Шикарнее некуда. Сигары. Трубки. Гильотины для сигар. Специальные зажигалки для трубок. Табаки с черносливом. Сорочки с личной монограммой. Золотые запонки. Галстучные булавки с бриллиантами. Лайковые перчатки. Бобровые воротники. Натуральный лен. Кожа крокодила. Куда ни плюнь – Ролекс, Дюпон и Данхилл. Коллекционирование антиквариата. Чтение журнала «Особняки и замки». Устрицы под белое вино. Канары и Мальдивы. Остров Корфу, где каждый таксист норовит соврать, как возил Михаила Горбачева…

– А сейчас что?

– А сейчас я из этого вырос.

Рыжая помолчала и спросила:

– Эти шашлыки… Что там будет за публика?

– Не переживай. Старая банда. Все свои. Без смокингов и бриллиантов. Джинсы – в самый раз. Ты ведь это имела в виду?

– Угадал.

– Собирайся потихоньку.

– А ты?

– А я немного поработаю.

– Сегодня выходной.

– Не для меня, – улыбнулся банкир и ушел в кабинет.

Закрыл дверь. Дел было много, да. Но вместо раздумий о делах, вместо некоторых полезных занятий, которым Знаев посвящал субботние дни (в частности, неплохо было бы погрузиться в глубины языка Сервантеса и Лорки), он стал мучительно придумывать, как ему, миллионеру, выстроить отношения со своей девушкой, чтоб ее не испортить.

Конечно, рыжая Алиса не выглядела слабохарактерной. Но ведь и бывшая жена – тогда еще настоящая – поначалу тоже не давала повода усомниться в цельности натуры. А спустя год после свадьбы все изменилось. Знаев хотел быть Пигмалионом – сделался Франкенштейном. А всего-то пытался выполнить долг самца: обеспечить жене достойные условия существования.

Он сказал себе, что теперь, сегодня, после всего, что произошло, после вздохов, скольжений, бессвязных влажных признаний, после моментов, когда становилось понятно: девочка с золотыми волосами не просто отдается, не уступает себя, а дарит (есть ведь разница), – он станет величайшим болваном, если решит тратить на нее деньги. А если она намекнет, хотя бы полувзглядом обозначит, что ждет именно этого, – придется расстаться. Сразу.

Тьфу, блядь, до чего ты докатился. Пытаясь думать о любви, думаешь о деньгах.

А что делать? Деньги есть. Их не жалко. Жалко будет, если воспитанная, умная молодая женщина, даже приблизительно не представляющая себе истинную цену и силу золота – этой волшебной и омерзительной субстанции, – однажды вдруг решит, что попала в число избранных, и помчится, сжигая мосты и тормоза, навстречу собственной гибели.

Итак. Я влюблен – она вроде бы тоже симпатизирует (не может быть, чтоб не симпатизировала; иначе не был бы, например, давеча столь отважным ее маленький твердый язык). Я богатый – она живет в хрущевской хибаре. Как поступить? Извлечь ее, с осторожностью, из ее почвы, пересадить в благодатные условия, внимательно наблюдать за изменениями в поведении, за исчезновением одних привычек и появлением других? Ты что, всерьез намерен этим заниматься?

Да, намерен. Девушка мне дорога.

Тебе что, нечего делать?

Нет, мне есть что делать, но я найду время и силы.

Интересно, где?

Неважно. Изыщу резервы. Внесу изменения в планы. Я устал быть один, мне нужен кто-то, о ком я буду заботиться, кому я могу дарить радость.

Ага, вот важное слово произнесено: радость. Что-то ты, господин банкир, радостным не выглядишь…

А неважно, как я выгляжу. Важно, что я делаю и как. Важно, что я собой представляю.

Сдвинув створку огромного, от пола до потолка, окна, выбрался под открытое небо. Стискивая в пальцах резиновое кольцо, прошелся меж деревьев. Потеребил листья дуба, любимчика. Вот существо, которое нельзя испортить заботой, любовью, деньгами, вниманием, подарками. Хочешь – поливай и ухаживай, не хочешь – забудь; растение не перестанет тянуться к солнцу.

Через полчаса выехали. Что за человек рядом со мной? – думал банкир. – Тянется ли к солнцу?

Время покажет.

– Сначала, – объявил он, – мы кое-куда заедем. Помоем машину.

– Твоя машина – чистая.

– Может быть. Но она должна быть очень чистая.

– Самая чистая, – подсказала рыжая. – Да.

– Чище, чем у всех.

– Точно.

– Чище, чем у всех… Больше, чем у всех… Быстрее, чем у всех. Ты страшно гордый человек.

– Это плохо?

– Плохо, – четко ответила рыжая. – Тебе что, нравится, когда все тебе завидуют? Восхищаются? Ищут твоей дружбы и аплодируют?

Знаев резко прибавил ход.

– Мне все равно, – сказал он. – Мне плевать, аплодируют мне или нет. Главное – чтобы я сам себе аплодировал.

– И часто так бывает?

– Редко, – с сожалением ответил банкир. – Три или четыре раза в год. Обычно я недоволен собой.

Он опять почувствовал подступающую тошноту. Сильно вдохнул носом. Ему не понравился разговор, слишком неприятной была тема. Тот, кто хочет контролировать все, должен в первую очередь контролировать темы разговоров, – и, соответственно, темы размышлений: уступишь собеседнику, и хаос поселится в твоей голове.

Знаев не удержался и поморщился от досады. Хаос подступил. Суббота, лето, солнце, пронзительно-синее небо, женщина с золотыми волосами – все на месте, все рядом, расслабься и отдыхай. Если сможешь.

Он опять надавил на педаль.

Есть счастливые люди – они убеждены, что расслабиться просто, а отдыхать – все равно что дышать: живешь – стало быть, умеешь.

Проснись однажды в понедельник, в четыре утра. И начинай работать. Работай до полуночи. Поспи немного, и во вторник проделай то же самое. И в среду. И в четверг. Все пять дней. А в субботу попробуй остановиться. Забудь о работе и наслаждайся ее плодами…

Нет, она не даст тебе забыть. Она вцепится когтями, если попытаешься оттолкнуть ее. Она пустит корни внутри твоего естества. Она, как женщина, внимательно отслеживает, как ты все больше и больше увлекаешься ею, она дальновидно позволяет тебе потерять голову; но когда ты решишь переключиться на что-то другое, – все изменится. Она будет звать тебя, она не покинет тебя, она повиснет на тебе, она завладеет всем в тебе.

– Можно тебя попросить…

Знаев вздрогнул:

– Что?

– Мы едем слишком быстро.

– Не слишком. И потом, мы уже приехали.

Он заложил резкий вираж и остановился. Алиса посмотрела на одноэтажное строение из бетона, окруженное автомобилями – в каждой нетерпеливо ерзал водитель, – и с сомнением сказала:

– Тут очередь.

– Ничего. Нас пустят без очереди.

– Не люблю очередей.

– Ты не застала настоящих очередей. За маслом. За мясом. За сыром и колбасой… Видишь? Я же говорил, нас обслужат мгновенно.

– Прекрати быть таким самодовольным.

Банкир испугался и замолчал. Осторожно въехал в ворота. Из водяной пыли появились четверо полуголых мальчишек: два азиата и два блондина. Подскочили к машине, принялись за дело. Азиаты действовали заметно шустрее своих коллег-славян. За спинами работяг обозначился приземистый, в выцветшей джинсе человек с огромным животом. Под его тяжелым взглядом гавроши задвигались быстрее, но вот один из них, неловко шагнув, опрокинул ведро с водой; приземистый дико завращал глазами, выкрикнул что-то явно нецензурное и наградил нерадивого мощной затрещиной, тот едва не упал.

– Он его ударил, – тихо сказала рыжая.

– Я видел, – равнодушно ответил финансист.

– Это отвратительно.

– Может быть.

Алиса схватила его за рукав.

– Поехали отсюда.

– Зачем?

– Здесь бьют людей. Это ужасно.

– Это нормально.

– Нет. Ненормально. Даже я понимаю, что нельзя наказывать рабочих на глазах у клиентов. Хочешь наказать – отведи в служебное помещение, или что тут у них есть… На дворе двадцать первый век, а этот жирный индюк бьет мальчишку, как будто своего раба!

– Капитализм, – миролюбиво возразил Знаев. – Если нанялся работать – работай как положено.

– Нет! Капитализм – это когда плохого работника увольняют. И нанимают хорошего работника…

– Иди, – насмешливо рекомендовал банкир. – Поищи.

– Кого?

– Хорошего работника. Это Москва, дорогая. Это Россия. Все хорошие работники давно нашли себе хорошую работу. До того, как ты пришла в мой банк, мы пробовали на твое место пятерых девочек И со всеми расстались.

– Слишком медленно работают?

– И медленно, и вообще – плохо. Хорошие люди – на вес золота. Приходится делать хороших из плохих без отрыва от производства.

Алиса разгневалась:

– На нормальных мойках все автоматизировано! Нажимаешь кнопку – и механизм все сам делает!

– Ошибаешься, – мягко сказал Знаев. – Труд механизмов переоценен. Еще в двадцатом веке. Поговори о несовершенстве ручного труда с китайцами. Ручная мойка гораздо лучше механической. Выше качеством. И, кстати, быстрее. Смотри, они уже заканчивают…

В восемь рук пацанчики натирали корпус машины особыми салфетками. Переговаривались и пересмеивались. Шире всех улыбался тот, которому достался хозяйский тумак

– Вот и все, – довольно произнес банкир, поворачивая ключ в замке зажигания. – Шесть с половиной минут.

– Я поняла, – заявила рыжая, – почему мы приехали именно сюда. Здесь моют очень быстро. Угадала?

– Нет, – сказал Знаев, стараясь не выглядеть самодовольным. – Мы приехали сюда, потому что эта мойка принадлежит мне. И кстати, тут действительно работают быстро. Вдвое быстрее, чем у конкурентов. А мальчишка, которого ты пожалела, зарабатывает вдвое больше, чем имел бы на любой другой мойке. Посиди тут. Подожди.

– Ты быстро?

– Очень быстро.

Знаев вышел. Сделал несколько шагов прочь. Не удержался – обернулся, оценил работу. Остался доволен. Авто сияло. Отражало солнце.

Обогнул здание, толкнул дверь. В полутемной конторе его уже ждал насквозь пропахший пивом Фокин.

– Шесть минут, – самодовольно сказал он.

– Шесть с половиной, – возразил банкир.

– Все равно неплохо.

– Зачем ты бьешь пацанов на виду у клиентуры?

Фокин побагровел и с презрением сказал:

– Разве это пацаны? Пацаны воруют. Или по тюрьмам сидят. А эти – фраера малолетние.

– Не распускай руки.

– Они не понимают по-другому.

– Хочешь наказать – отведи в подсобку и наказывай.

– Не получится. Тогда мне придется бегать в подсобку постоянно. И вообще, Сергей, – Фокин вытер мокрые ладони о джинсовое брюхо, – тебе незачем переживать. Ты мне доверил дело? Доверил. Я обеспечиваю результат? Обеспечиваю. Прибыль даю? Даю. Зачем тебе вникать в детали?

– Согласен, – кивнул банкир. – Ты хоть отдыхаешь когда-нибудь?

Фока стеснительно улыбнулся – в его случае улыбка выглядела как неловкая деформация правой нижней четверти морщинистой физиономии.

– А как же, – сказал он. – Тут же и отдыхаю. Не отходя от кассы.

Знаев помолчал, изучая грубо оштукатуренную стену, по которой медленно стекали мутные капли. Осторожно спросил:

– Ты доволен?

– Я всем доволен, – сразу ответил Фока. – Тут у меня недовольных нет. Даже эти черти, которых я каждый день по башке бью, чтоб шустрее поворачивались, – и те довольны. Я им заместо отца родного… Приезжает начальник отделения милиции, бесплатно машину моет – доволен. Приезжает глава управы, бесплатно машину моет – очень доволен. Приезжает архитектор района, налоговый инспектор, санитарный инспектор, пожарник – все довольны…

– Ладно, – Знаев прощально махнул рукой. – Воюй дальше.

Он вернулся к машине, сел, закрыл дверь; после насквозь сырой, полутемной комнатухи, где толстый Фокин царствовал, на манер старого кашалота, салон собственного авто, украшенный, как букетом, тоненькой, ловко устроившейся в кожаном кресле девочкой, показался банкиру сущим раем. Действительно, зачем я его учу, как ему работать? Он кладет в свой карман едва один доллар с каждой обслуженной машины, работает в грязи и шуме, у него скоро жабры вырастут – не тебе, лощеному, годами не державшему в руках ничего тяжелее авторучки, учить чему-либо пузатого Фоку. Незачем лезть с советами. Глупо превращаться в суслика, который думает, что он – агроном.

Едва тронулись, как Алиса спросила:

– Ты им сказал?

– Что «сказал»?

– Что нельзя бить детей.

– Нет. Не сказал.

Рыжая стушевалась и осторожно погладила банкира по плечу.

– Извини. Я забылась. Я уже пытаюсь тобой командовать.

– Все нормально. Я понимаю твои чувства. Мальчишкам на этой мойке всем по шестнадцать лет. А то и по восемнадцать. Они просто выглядят моложе. Мало кушали в детстве. Такое поколение. Дети перестройки. А их начальник, толстый дядя, который тебе так не понравился, – мой старинный приятель. Бывший уголовный элемент. Однажды отсидел десять лет. За убийство. Теперь – трудится у меня. Руководит процессом. Я так думаю, пусть он лучше раз в день даст подзатыльник плохому работяге, чем опять пойдет и убьет кого-нибудь…

– Ну и приятели у тебя.

– Я не чистоплюй, – с некоторым вызовом ответил Знаев. – Я начинал в девяносто первом году, тогда нельзя было делать бизнес и не иметь бандитов среди знакомых. Это очень обычная история, Алиса. Времена меняются, а люди не хотят и не умеют меняться. Ты работаешь, вокруг тебя – твое окружение, друзья, партнеры, товарищи, помощники и так далее… Потом ты поднимаешься, вырастаешь, меняешь круг общения – а друзья и товарищи остаются там, внизу. И обижаются. Упрекают тебя в том, что у тебя для них нет времени… А у тебя на самом деле для них нет времени! Оно подорожало! Я люблю старых друзей, но мне не нравится, когда они застревают в прошлом. Один застрял в девяносто втором году, когда было очень круто иметь ларек на углу Большой Черемушкинской и Шверника. Другой застрял в девяносто четвертом, когда было очень круто ввезти контрабандой грузовик французского вина и половину самому выпить. Третий, хорошо тебе известный господин Солодюк, прочно застрял в две тысячи третьем, когда можно было безнаказанно продавать тридцать миллионов наличных рублей в месяц и при этом спать спокойно… В общем, однажды, пять лет назад, я понял, что бандиты мне больше не нужны. Совсем. Построил им мойку, они посадили туда своего человека – все довольны. Пока, во всяком случае…

– И все-таки скажи им, – попросила рыжая. – Скажи, что нельзя бить людей. Это не бизнес, а рабство.

Знаеву стало грустно, и он ответил, тщательно следя за тем, чтобы интонация не была снисходительной:

– Без рабства нет бизнеса. Рабство вечно. Просто в наше время оно замаскировано той или иной риторикой. Всякая эксплуатация связана с насилием. В моем банке не меньше насилия и принуждения, чем на этой грязной мойке. Только ты, когда ходишь по коврам в белой блузке, его не замечаешь. Потому что оно хитро замаскировано. Но оно – есть. Без насилия нельзя.

Алиса помолчала, изучила свои ногти, тихо произнесла:

– Можно.

Некоторое время молчали. Свернули с Кольцевой на Новорижское шоссе. Банкир, не отрывая взгляда от дороги, протянул правую руку и побаловался золотыми волосами подруги.

– Я много лет играл на гитаре, – сказал он. – Дергал струны. Вот что я тебе скажу, рыжая: с человеком – как со струной. Придай ему, человеку, напряжение. Чтоб правильно вибрировал. Потом с одной стороны нажимай, а с другой – ударяй, дергай и пощипывай. И будет красивая мелодия. Кстати, мы почти приехали.

2. Суббота, 17.30 – 22.30

– Черт, – сказала Алиса и прижалась к банкиру плотнее. – Ничего себе шашлыки! Здесь человек сто! Это ты называешь «старая банда»?

– А что, не банда? Посмотри на их пьяные рожи.

– Кстати, нормальные рожи.

– Кстати, ты в первый раз при мне выругалась. Это тебе идет.

– Черт! Черт! Черт! А вон там, смотри, в розовом пиджаке, – это же… Ну этот, как его…

– Да, он.

– По телевизору он выглядит моложе. И красивее.

– Они все молодые и красивые. Если в телевизоре. А в натуре – старые и страшные… Пойдем, я тебя познакомлю.

– Нет! Я боюсь.

Приятельски оглаживая джентльменов по загривкам, а дам – по талиям и спинкам, а некоторых и по попкам, к вновь прибывшим уже спешил устроитель вечеринки – в гавайской рубахе навыпуск и в полотняных штанах, спереди в двух местах испачканных соусом. Внимательнее рассмотрев блудливый прищур и выдвинутую вперед челюсть Жарова, банкир понял, что тот находится в самой приятной стадии опьянения: когда сам себя представляешь маленьким мальчиком, а мир – бесплатной кондитерской.

– О! – сыто возопил нетрезвый устроитель. – Знайка! Самый быстрый человек в мире!

– Познакомься, Герман, – сказал банкир, безуспешно пытаясь увернуться от объятий. – Это Алиса.

Взгляд Жарова замаслился, затем отвердел.

– Добро пожаловать на мою скромную лужайку, Алиса. Будьте как дома. Справа по курсу жарят мясо, слева – рыбу. По центру – наливают. Отдыхайте, господа. – Альфа-самец ткнул Знаева пальцем в грудь. – Я тебя найду. Минут через сорок. Надо поговорить…

– Не вздумай меня бросить, – прошептала рыжая, едва пошатывающийся хозяин нырнул в толпу. – Я стесняюсь. Я тут никого не знаю.

– Зато я знаю, – сказал Знаев. – Мужчины – бизнесмены. Главным образом – торгуют. Есть мои конкуренты – банкиры. Вот тот, маленький, с большими ушами – главнейший конкурент… Сейчас я сделаю ему знак, и он улыбнется мне, как брату. Душа человек! В прошлом году чуть меня не разорил… Фамилии присутствующих тебе ничего не скажут. Это умные и скромные парни, они предпочитают не светиться. У всех примерно одинаковое количество денег. От двух до пяти миллионов. Долларов. А вон тот, как бы небрежно одетый и как бы плохо выбритый, – исключение, у него еще год назад было двадцать миллионов; сейчас, может, больше…

Алиса засмеялась:

– По нему видно.

– Что?

– Что он в пять раз богаче всех.

– Вот, ты уже начинаешь соображать, что к чему… Учти, тут есть и совсем бедные. Их ты угадаешь по золотым зажигалкам и часам «Брайтлинг».

– А женщины – жены?

– Жены – либо подруги. Отличить одних от других просто: жены старые, толстые и ухоженные, подруги – молодые, красивые и наглые. Самая наглая и молодая – любовница хозяина дома.

– Он что, не женат?

– Женат. Давно и прочно.

– И где же его жена?

– В Венеции. Или в Барселоне. Или в Рио… Неважно. Далеко.

– Понятно, – цинично улыбнулась Алиса. – И чем занимаются здесь все эти люди?

– Бухают и выебываются.

– Фу, как грубо.

– Зато коротко и точно. Пойдем, я налью тебе выпить.

Не прошло и получаса, как Знаев с некоторым удивлением понял, что его подруга вполне освоилась. Дернула, почти без паузы, два фужера шампанского, начала пританцовывать и обмениваться с окружающими улыбочками: с мужчинами – дружелюбными, с женщинами – вызывающими. Публика меж тем с удовольствием хмелела, музыка наяривала, в сторонке запалили марихуану, банкир почувствовал, что начинает маяться, но тут его вежливо потянули за рукав.

– Рад вас видеть, Степан, – искренне сказал он.

– Взаимно.

– Познакомьтесь. Это Алиса. Алиса, это Степан. Большой человек. Занимается, как я припоминаю, инвестициями.

Степан скупо улыбнулся. Хорошая улыбка, подумал Знаев. Чувак – не сволочь, явно.

– Во что вы инвестируете? – светски осведомилась рыжая.

Знаев изумился. Степан опять выдал улыбку и вежливо ответил:

– В тяжелую металлургию. Кроме того, – в недвижимость. В землю. В ценные бумаги. В камешки и металлы…

– А в женщин?

Знаев повторно изумился.

– В женщин? – Степан заметно покраснел. – Нет. Не инвестирую. Но это можно обсудить.

– Инвестируйте в него, – приказала Алиса, ткнув в Знаева пустым бокалом. – Он надежный. Очень.

– Учту, – серьезно сказал Степан. Он был почти трезв, и за это банкир его зауважал. – Я собственно, хотел напомнить вашему надежному другу, чтоб он не забыл про меня, когда поедет развлекаться на своей удивительной машине…

– Не забуду, – сказал банкир.

Степан обронил:

– Говорят, вы строите магазин.

– Кто говорит?

– Герман.

– Не магазин, – сухо ответил Знаев, глядя в сторону. – Гипермаркет. Десять тысяч квадратных метров. Торговый центр. Оригинальный бренд. Концепция, не имеющая аналогов. Настоящий прорыв, Степан. Сенсация. Российская розничная торговля еще не видела ничего подобного.

– Расскажите.

– Не буду. Я сегодня отдыхаю, Степан. – Знаев приобнял подругу за бедро и даже слегка похлопал. – Я не хочу говорить о работе, Степан. Кроме того, это частный проект, в нем участвуют только свои.

– Я заинтригован, – сказал Степан.

Еще бы, – подумал банкир. – Подожди, малыш. Ты еще будешь умолять меня взять твои деньги.

– Хотите – можем встретиться, – небрежно сказал он.

– Хочу.

– Так и сделаем.

Степан удалился, а рыжая прошептала:

– Мне наступили на ногу.

– Ну и ты наступи.

– Не наливай мне больше.

– Как скажешь. Между прочим, у тебя хорошо получается светская болтовня.

– Тоже мне, наука… Послушай, этот твой друг, который хозяин дома… Он все время на меня смотрит.

– Не обращай внимания. Он на всех смотрит.

– Нет. Только на меня.

– На тебя многие смотрят. Ты тут самая красивая.

– Нет. Самая красивая – вон та, с большой грудью, в брюках со стразами.

– Да, она красивая. Но очень жадная. И вдобавок фригидная. Кроме того, у нее анорексия. И условная судимость за хранение наркотиков.

– Ах, вот как! – воскликнула рыжая. – Откуда ты все знаешь?

– Знаю, – скромно сказал Знаев. – Я все про всех знаю.

– Ты опасный человек

– Я продаю и покупаю деньги. Я обязан все знать.

– Налей мне еще.

– И не подумаю.

– Тогда я пойду танцевать.

– Хорошая идея. А я исчезну. Но быстро вернусь.

– Очень быстро?

– Очень быстро.

Банкир разыскал Жарова и на правах друга пнул его коленом в мускулистый зад.

– Ты хотел поговорить.

– Уже не хочу, – с неожиданной злобой прорычал электроторговец и схватил Знаева за запястье. – А хотя – пойдем. В дом пойдем. Там и поговорим…

Весь первый этаж особняка был открыт для гостей, и здесь стоял дым коромыслом. Гоняли в бильярд, поминутно обрушивая на паркет шары; разжигали гигантский кальян, мучили телевизор, потрошили стойку с компакт– дисками. В туалете шумно совокуплялись. Жаров затащил банкира в полутемную комнату, битком набитую обувными картонками, рывком стальных рук развернул к себе лицом. Навис, дыша водкой.

– Я думал, ты приедешь с Камиллой.

– Я этого не обещал, – твердо возразил Знаев.

– Но ты обещал помириться.

– Помирюсь.

– Когда?

– Скоро.

– Ты бросил мою сестру. А теперь приходишь в мой дом с какой-то шалавой.

– Она не шалава.

– А кто она? Твоя новая подруга?

– Угадал.

– А Камилла? Что с ней?

– С ней все будет в порядке. Кстати, я сто раз говорил тебе, что это она настояла на разводе. Я был против.

Жаров мощно почесал волосатую грудь и вздохнул.

– Опомнись, Знайка! Что ты нашел в этой рыжей соске?

– Она не соска.

– Ты ей в отцы годишься!

– А мне все равно.

– Кто она?

– Работает у меня в банке.

– Слушай, отошли ее к черту. И помирись с моей сестрой.

– Я же сказал, помирюсь.

Альфа– самец еще больше погрустнел и яростно обнял банкира за шею.

– Гад ты, Знайка. Но я тебя люблю. И еще я ненавижу, когда я пьяный, а ты – трезвый. Зачем ты всегда такой трезвый?

– Мне так жить проще.

– Тебе? Проще? – электроторговец захохотал. – Иди посмотри на себя в зеркало! Пойдем вместе посмотрим. – Не выпуская товарища из захвата, Жаров увлек его к стене. В зеркале отразились двое: один багровый, потный, сильно нетрезвый, второй – бледный и взлохмаченный. – Смотри. Вот я – довольный и в говно бухой. А вот ты – вечно на все пуговицы застегнутый… Видно, что тебе жить очень сложно. Ты сам себе все усложняешь. Расслабься, дурень! Напейся хоть раз! Возьми вон Анжелу. Или Оксану. Затащи в угол, трахни… Хочешь Анжелу?