Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

С другой стороны, грустно подумал далее Знаев, если администратор будет впускать каждого просителя с его бедами и проблемами не только в свой кабинет, но и в душу, государство просто перестанет функционировать.

– Поедем, Вася, домой.

Шофер кивнул.

– Правильно. Не обижайтесь, Сергей Витальевич, но вам… отдохнуть бы надо. Поспать. Вы, это… весь серый. Я, например, очень злой становлюсь, если сплю мало…

– А я, – грубо обрезал банкир, – становлюсь злой, если сплю много. Поэтому ты работаешь у меня, а не я у тебя.

Василий, судя по выражению лица, хотел было обидеться – тихо, ненадолго. Как обижаются маленькие подчиненные на своих грозных начальников. Сам же Знаев, наоборот, собрался устыдиться. Негоже без причины грубить в адрес тех, кому ты платишь. Но тут вывернули против солнца, на бульвар, и каменные джунгли столицы предстали выгодно, красиво: яркие вывески, разноцветные фасады, полуголые девочки (первоклассные, шикарные девочки, – жаль, слишком медленные), клумбы с цветами, миниатюрные радуги над фонтанами, игра золотых бликов в зеркальных окнах, мерцание рекламных экранов (глаза, губы, груди, ноги – зазывают в бордель? нет, в бутик) – все было пестро, все бушевало, радовалось, любовалось собой без тени стеснения. И Знаев не стал укорять себя за приступ самодурства.

К черту плохое, я обещал Алисе выходной. Я приеду, и мы будем загорать, плавать в бассейне, играть в пинг-понг и прогуливаться меж столетних дубов.

Он набрал номер прораба и весело – со строителями надо всегда говорить властно и весело – сообщил:

– Разрешение получено. Выводи людей. Загоняй кран. Ставьте щит.

– Который «Готовься к войне»? – уточнил абонент.

– Ага. Чтоб к полуночи стоял. С подсветкой.

– Сделаем.

– С завтрашнего дня – полный вперед.

Судя по тяжелому вздоху, созидательный труд явно не радовал прораба. Даже несмотря на предполагаемые барыши.

Откинув спинку кресла, Знаев попытался расслабиться. Документ – разрешение на строительство – лежал на заднем сиденье, и от него исходили сложные сильные энергии. Почти два года беготни, поиск «подходов», многие десятки личных встреч (от официальных до откровенно конспиративных) и телефонных переговоров, сотни вечеров раздумий и переживаний, тонны сожженного бензина, килограммы золота – это только то, что позади. А впереди, начиная с завтрашнего утра – стократ больше времени, нервов и денег, миллионы человеко-часов, миллионы киловатт электричества, тысячи тонн бетона, стали и стекла, океан соляра, километры труб и кабеля. И все для того, чтобы в небе засиял рубиново-красный, под цвет кремлевских звезд, емкий призыв к людям, здесь живущим.

В такой день – да, торчать в офисе глупо. Все равно что разгадывать кроссворды в новогоднюю ночь. В такой день надо сбежать ото всех, запереться дома, положить волшебный листок на пол и станцевать вокруг него дикую джигу. Можно даже приурочить небольшой отпуск. Быстро выправить рыжей паспорт – и исчезнуть, вдвоем, дней на пять. Забраться куда-нибудь очень далеко. На Ямайку. На Маврикий. Отдохнуть, а потом – газ до отказа.

Понемногу, под гул двигателя, банкир стал улетать – то ли на Маврикий, то ли в кожаное кресло президента глобальной торговой сети «Готовься к войне», – но телефонный звонок вернул его назад.

– Это я, – сказал Солодюк – У меня все готово.

– Не понял.

– Деньги. Должок. С процентами.

– Что у тебя с голосом?

– У меня все замечательно, – с вызовом ответил абонент. Судя по всему, он был пьян. – И с голосом, и по жизни. Ты просто мало общаешься со старыми товарищами, господин Знаев! Где встретимся?

Банкир коротко объяснил, что едет домой. Спросил, помнит ли «старый товарищ» дорогу до поместья. Пообещал, что будет ждать. Потом с наслаждением выключил телефон и заснул окончательно.

3. Понедельник, 14.45 – 17.10

Рыжая вышла к нему босиком, в халате. Знаев мгновенно представил, что под халатом она совершенно голая, и довольно улыбнулся. Ему нравились ситуации, в которых можно одним движением пальцев привести женщину к наиболее естественному для нее состоянию полной наготы.

– Почему ты грустная?

– Мне непривычно. По идее, я сейчас должна сидеть в твоем банке и перекладывать бумажки. А вместо этого – расслабляюсь… Между камином и бассейном…

– Ты неплохо смотришься между камином и бассейном.

– А ты смотришься странно, – тихо сказала Алиса. – Ты очень усталый, довольный и злой.

Знаев засмеялся.

– Усталый, довольный и злой – что может быть лучше?! Поздравь меня. Я получил разрешение на строительство.

– Будешь делать магазин? «Готовься к войне»? Продавать сапоги и телогрейки?

– Да.

Алиса посмотрела внимательно, печально.

– Я бы никогда не пошла в магазин с таким названием.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Страшно.

– Ерунда, – беспечно возразил банкир. – Давай отпразднуем. Пообедаем. Закажем что-нибудь интересное. Устриц…

– Ты обещал вернуться до того, как я проснусь. Сейчас почти три часа. Я уже пообедала.

Банкиру хотелось раздеться донага и принять прохладный душ, но он не сдвинулся с места.

– Что с тобой? – спросил он.

– Не знаю, – прошептала его подруга. – Здесь у тебя очень тихо. И чисто. Словно тут никто не живет. Мне было не по себе. Эти потолки… Я вздохну – эхо пять минут летает… Такой большой дом – и такой пустой.

– Прости, что я заставил тебя скучать.

– Я не сказала, что мне было скучно.

Знаев два-три мгновения понаблюдал за лицом девушки – она ловко отвела взгляд – и сообщил:

– Мне не нравится твое состояние.

– Ничего не поделаешь.

– Наверное, я должен был позвонить тебе.

– Наверное, да. Жаров, например, звонил. Два раза.

Рассказать ей или нет? – подумал банкир. Не стану рассказывать, приберегу. Ссора сейчас все равно невозможна. Сегодня я не способен на ссору. Сегодня я готов со всем соглашаться, во всем каяться, я послушен буду, кроток и нежен.

Он щелкнул пальцами.

– К черту Жарова. Не хочу ничего слышать про Жарова. Я хочу сегодня что-нибудь купить. Поедем вечером в «Гелос». На антикварный аукцион. Купим все самое старое и самое дорогое. Ты будешь выбирать и торговаться. Тебе понравится…

Алиса усмехнулась:

– Предлагаешь мне тратить твои деньги? – Да.

– А кто я такая, чтобы тратить твои деньги?

– Моя подруга.

– Подруга, – сказала рыжая. – Конечно. Боевая подруга. Ты готовишься к войне. И тебе нужна боевая подруга.

– Я не сказал, что ты «боевая подруга». И я не предлагаю тебе готовиться к войне.

– Ты готов это предложить всем.

– При чем здесь война? – миролюбиво спросил Знаев. – Есть ты и я, остальное меня сейчас не интересует.

– Ладно, – Алиса тряхнула головой. – И все-таки зря ты мне не позвонил…

Понятно, сказал себе банкир. Посидела три часа одна, в тишине, поразмышляла – и решила погрузиться в меланхолию. А заодно испытать любовника на прочность. Проверить свою власть. Кстати, если б не любовник, девушка с золотыми волосами торчала бы сейчас в офисе, перед компьютером. И лишние мысли не лезли бы в ее хорошенькую головку. Труд – это панацея, господа; он спасает от всего, и от лишних мыслей тоже.

– Алиса, – попросил он, – не грусти. Давай потом вместе погрустим. Вечером. Сейчас не время грустить.

– Предлагаешь грустить по расписанию?

Банкир возбудился и воскликнул:

– Ага! Я ждал, когда прозвучит это слово. Меня много раз упрекали, что я живу по расписанию. Всякие медленные… Нет, дорогая, я не живу по расписанию. Последний раз я составлял расписание в двадцать два года. Теперь все превратилось в инстинкт. Днем надо действовать. А для грусти есть вечера. Представь, что мы пещерные люди. Ты голодна. Ты говоришь мне: «Иди, убей мамонта, принеси еду». А я отвечаю: «Отстань, я в депрессии, мне грустить охота…»

Рыжая плотнее запахнула халат. Некоторым из нас уединение противопоказано. Нельзя было оставлять ее одну, понял банкир.

– Мы не пещерные люди, – аккуратно возразила его подруга.

– Пещерные. Еще какие. Кстати, ты не обидишься, если я сниму одежду и полчаса похожу по дому голым? Как типичный пещерный человек?

– Не обижусь. Но лучше не надо. Ты смешной, когда голый. Ты худой и волосатый.

– Все пещерные люди худые и волосатые!

Он поднял над головой воображаемое копье и издал воинственный клич.

– Мысли пещерно, женщина! Это помогает. Пойдем со мной. Искупаемся. Потом я сделаю тебе массаж. Сегодня я весь твой. Сегодня я замочил самого большого мамонта в своей жизни. Не совсем замочил, он еще дышит, шевелится… Надо еще один камень кинуть. Последний. Между глаз попасть. И все! Победа! Мяса хватит на всю жизнь.

– На всю твою войну.

– Хватит о войне, – сказал он. – Война там, за порогом пещеры. А мы с тобой внутри, и мы будем жить мирно. Война может идти где угодно, но только не между нами.

С этими словами он прыгнул, подхватил ее на руки и подбросил. Он был худой, но сильный, он шесть лет тягал штангу, если бы ел, как положено тяжелоатлетам, по килограмму мяса в сутки – имел бы безразмерные бицепсы.

– Перестань, – попросила она.

– И не подумаю. Война, дорогая моя девочка, – это боль и насилие. Ты любишь боль и насилие?

– Нет.

– Вот и не говори мне о войне. Предоставь эти разговоры самцам. Кстати, что ты думаешь про садомазо?

– Ничего хорошего.

Она явно очень удивилась, и Знаев мысленно ухмыльнулся. Я ее отвлеку. Переключу. Что за сплин такой, когда за окном светит солнце? И птицы поют? Через полчаса она будет смеяться и шутить.

– Когда-то я знал одну женщину, – сказал он, расхаживая по комнате и продолжая удерживать подругу силой предплечий. – Мы… э-э… встречались. Мне было двадцать семь, ей – за сорок

– Ничего себе.

– Да. Кстати, ни грамма целлюлита. И шестой номер груди. Неглупая, изобретательная мадам. Дважды разведена, взрослый сын… Однажды она предложила мне ее связать. То есть мы занимались… э-э… друг другом, использовали все традиционные способы… я весь такой молодой и ненасытный, она вся такая умелая… и вдруг она говорит: «Свяжи меня!»

– И ты связал.

– Ну, выдернул, да, ремень из штанов, скрутил запястья. И продолжил. Ничего не понял. Она, как я потом догадался, хотела большего. Больше ремней, веревок… цепей, может быть… Или сигаретой ее надо было прижечь… Я потом, через несколько лет, в Интернете наткнулся, – оказывается, существуют специальные способы связывания. Особые узлы. Я видел схемы, рисунки. Целая наука. Отдельная субкультура. Моя мадам хотела, чтоб я сделал ей больно. Поиграл в насилие. А я не умею играть в насилие. Тем более – в постели…

– И поэтому вы расстались.

– Не поэтому. Расстались, и все. Она мне надоела, и я перестал ей звонить.

– Ты испугался, что тебе понравится связывать и мучить.

– Думаешь, я скрытый садист?

– Возможно.

– Никогда об этом не думал.

– А ты подумай, – сказала рыжая (она явно не собирается шутить и смеяться, обескураженно понял Знаев). – Ты огнепоклонник Ты молишься войне. Вся твоя жизнь – насилие над собой. Ежедневное. И очень жестокое. Ты сам себя надрессировал, зажал в рамки. Ты – насильник, а объект твоего насилия – ты сам… Что это за звук?

– Звонок. Главные ворота. Пойдем посмотрим…

С черно– белого экрана на банкира смотрела искаженная физиономия Солодюка.

– Вот и он, – поморщившись, сказал Знаев. – Узнаешь?

– Нет.

– Это из-за него я собирался сломать твою финансовую карьеру… Побудь в спальне. Я должен с ним поговорить. Я быстро.

Вышел на крыльцо, сунул руки в карманы – помещик посреди персонального поместья – и смотрел, как подкатывает, рыча, черный внедорожник с лобовым стеклом, едва не наполовину заклеенным разнообразными пропусками, из которых самый серьезный – исполненный, естественно, в цветах национального флага – разрешал «круглосуточный проезд на территорию Дома отдыха ветеранов правоохранительных органов Московской области». Можно было не сомневаться, что ксива изготовлена на цветном принтере после десяти минут ковыряния в носу.

Солодюк что-то коротко сказал оснащенному черными очками шоферу, меньше всего похожему на ветерана органов, и неловко вылез. Достал с заднего сиденья портфель, приблизился для рукопожатия. От него пахло спиртным, табаком, потом и резким молодежным одеколоном из серии «вылей на себя и передай другому».

Вот, сказал себе Знаев, этот человек когда-то считался моим товарищем. Не другом, но близким знакомым. И деловым партнером. Почти три года вместе заколачивали копейку. Полное доверие, откровенные беседы, совместные проекты. Общие планы и взгляды. Я рассчитывал на него, он – на меня. Бывало, что я от него зависел. Бывало даже, что я ему завидовал: он умел проделывать совершенно недоступные мне трюки. Например, за ночь придумать названия для пятидесяти фирм, найти мастера-гравера, договориться с ним и к утру принести пятьдесят круглых резиновых печатей несуществующих организаций. А сейчас, спустя десять лет, я понимаю, что у нас нет ничего общего, и одновременно не понимаю, что могло быть общего раньше. Ну да, конечно: я из него вырос, перешел на другой уровень, освоил новые территории, а он не смог, остановился в развитии, не хватило терпения, смелости, энергии. Но чтоб до такой степени?! Чтоб чувствовать теперь не печаль и жалость, а изумление и отвращение? Не к нему – к себе тогдашнему? Как можно было сотрудничать с обладателем этих вот пушистых белых ресниц, жирной шеи и белых, неприятно все время шевелящихся пальцев? Сколько он заработал за свою карьеру? Гораздо больше миллиона. И до сих пор, в свои без малого сорок, таскает золотой браслет.

– Птички поют, – угрюмо сказал Солодюк, оглядываясь.

– Могут себе позволить, – ответил банкир. – Пошли в дом.

– Разуваться надо?

Знаев почему-то предположил, что, если бывший партнер снимет туфли, в комнатах запахнет ногами, и отрицательно качнул головой. Гость переложил кейс из руки в руку. Банкир решил все-таки проявить дружелюбие, хотя бы дежурное, и хлопнул его по плечу.

– Ты похож на иллюстрацию к знаменитой поговорке.

– Какой?

– Не в деньгах счастье.

Гость слюняво фыркнул.

– Тогда в чем оно?

– А его вообще нет, – сказал Знаев. – На свете счастья нет, а есть покой и воля.

– Воля. Хорошее слово. Самое для меня сейчас главное…

Знаев понял: собеседник ждет уточняющего вопроса, чтоб тут же запустить свой монолог, рассказ, или что он там приготовил. Поэтому банкир никакого вопроса не задал. Пусть предназначенное для его ушей сообщение побудет пока внутри собеседника.

Тем временем сам собеседник, уже приготовившийся и даже набравший в грудь воздух, догадался, что его монолога не хотят, переступил с ноги на ногу и осведомился:

– Где у тебя можно присесть?

– Нигде. Только на кухне.

– Такой большой дом – а мы будем говорить на кухне?

– А мы будем говорить?

– Хотелось бы. Есть, о чем.

– Тогда подожди.

Знаев нажал кнопку – стеклянная стена сдвинулась в сторону, – вышел на террасу и принес плетеный стол и кресло. Солодюк наблюдал внимательно, с завистью. Последний раз банкир был в гостях у старого приятеля около года назад, он помнил, что тот живет довольно бедно. Но не от бедности, а от хронической неорганизованности. Грязновато было в квартире, скрипели дверные петли, в углах валялись цветные журналы и громоздились коробки с барахлом, в прихожей обильно свисали со стен какие-то прожженные сигаретами куртки. В хороший год Солодюк зарабатывал до ста пятидесяти тысяч долларов (сам хвалился), доходы вполне позволяли ему построить не менее удобный и просторный особняк, однако он ничего не построил. Зарабатывать умел, а строить, создавать – нет.

Он открыл портфель и стал выкладывать пачки. Нарочито аккуратно помещал перед собой ровными рядами. Тихо объявил:

– Здесь все. Извини, что мелкими купюрами.

– Понимаю, – усмехнулся банкир. – Крупные ты приберегаешь для клиентуры. А Знайка – свой человек, ему можно и мелочью отсыпать…

Солодюк вздохнул и сел, развязно толкнув животом стол.

– Кончилась моя клиентура. У тебя выпить есть?

Банкир достал бутылку и стакан. Вчера он наливал рыжей из того же флакона и сейчас подумал, что поить засранца двенадцатилетним скотчем – перебор, однако тут же устыдился собственной скаредности и плеснул от души.

– За успех твоего бизнеса! – произнес визитер и шумно проглотил. Тут же вытащил сигареты. Не спрашивая разрешения, закурил, с ненавистью посмотрел на пачки сторублевок, бросил сверху ладони и стал перебирать пальцами, имитируя игру на клавишах. Стакан был, конечно, не первый и не второй, за сегодня это был наверняка третий стакан, если не четвертый; веки торговца черным налом стали часто падать, глаза налились красным.

– Я думал, я смогу, – сообщил он, окутываясь дымом. – Я думал, выдержу… Но я не могу. Я, Знайка, принес тебе беду. В твой большой красивый дом. Говна лопату притащил. Потому что сам такой. Прости меня, если сможешь. И дай пепельницу.

– Тряси в стакан.

– В стакан? Зачем, я из него пить буду… Ты не пьешь? Да, ты же не пьешь! И не куришь. С тобой неинтересно, Знайка. С тобой очень тяжело… В пятницу я пришел в твой банк за деньгами, а ты ничего не дал… А деньги были – ментов.

– И что?

Солодюк шмыгнул носом.

– Я их, эти ментовские деньги, должен был отдать еще в понедельник. Загнал в банк… Не к тебе, в другой банк… Но там мне не дали наличных. У вас, говорят, сомнительная операция, мы с вами сотрудничать не желаем, ничего не дадим… Пришлось отправить все переводом. В другое место. А ментам сказать, чтоб ждали. В среду, в другом месте, вышло то же самое. Оставалась надежда на старого боевого товарища, Сережу Знаева… Но Сережа Знаев, старый товарищ, указал мне на дверь. Типа, он у нас теперь «в белую» работает. – Солодюк тухло засмеялся. – И пришлось мне тогда сдать Сережу Знаева. Некуда было деваться. Менты давно меня нагнули, дорогой банкир. Второй год кровь мою пьют… Конечно, и работенку подкидывают, но мне ихняя работенка вот где… – он раскрыл рот и сунул туда два пальца. – Я им половину клиентов сдал. А им все мало.

Приходят в мой офис, как к себе домой… Скрытая видеозапись, телефоны слушают… Моя фирма – мышеловка! А я, Паша Солодюк, – ментовской провокатор… Понимаешь, о чем я?

Знаев молчал. Слушал. Гость облизнул губы.

– Сунется человек обналичить денежку – я ему два раза обналичиваю, а на третий раз – врываются в погонах, деньги отнимают, в отделение увозят, там прессуют, потом клиент все остальные свои деньги отдает и уходит с голой жопой… Вот как у меня теперь, Знайка. Надо было тебе раньше рассказать – только ты ж теперь на старого друга времени жалеешь. То тебя нет: то ты занят, то ты предлагаешь мне обсудить все с твоим заместителем… То какую-то рыжую малолетку вперед себя выталкиваешь…

Интересно, подумал банкир, а что будет, если рыжая малолетка сейчас войдет сюда? В халате? Не исключено, что Паша Солодюк обратится в соляной столб.

Меж тем гость суетливо продолжал:

– В общем, в пятницу мои менты ничего не получили. И захотели крови. В субботу я весь день им рассказывал, кто ты такой. Вчера, когда я тебе звонил, они записывали разговор. Велели уговорить тебя, чтоб ты обязательно проценты взял, – получится, что частное лицо занимается ростовщичеством, без лицензии, без уплаты налога – повод не ахти какой, но достаточный, чтоб крючок в тебя воткнуть…

Банкиру понравилась собственная реакция: сначала навалился страх – хороший, полезный, держал минут пять, заставил мелко задрожать ноги, – его быстро вытеснил азарт, сменившийся, в свою очередь, деловитым весельем. Воткнуть крючок? Наехать? На меня? На Знайку? Сколько их уже пережито, наездов, – двадцать? Тридцать? Впору мемуары писать. Или вставить в свою книгу главу: «Тактика действий при появлении интереса со стороны правоохранительных органов».

– Запарятся, – тихо выговорил он, – в меня крючки втыкать.

– Может, и запарятся, – сказал Солодюк – Только они злые и серьезные. И они все про тебя знают.

– От тебя.

– Ага, – старый товарищ мелко, быстро покивал потной головой. – От меня.

Знаев протянул руку, взял портфель гостя, открыл, диктофона не увидел, грубо сбросил на пол.

– И про что же именно они знают?

– Про газовые деньги с Украины.

– И все?

– А этого мало?

– Идиот. Это было давно.

– Не так уж и давно. Три года назад. Срок давности еще не вышел.

Банкир поразмышлял и возразил:

– Сделка завершена. Контракт официально расторгнут. В соответствии с законом. Знание закона освобождает от ответственности.

– Вот и скажешь им это сам.

Пьяный, мокрый от пота, бывший старый товарищ смотрел в пол и ждал. Чего ждет? – подумал Знаев. – Крика? Угроз? Удара кулаком в ухо? Выстрела в глаз?

– Я думал, ты умнее, – сказал он. – Я думал, ты понимаешь, что с такими людоедами, как эти твои менты, нельзя вступать в длительные отношения. Таким лучше сразу дать тысяч сто, долларов. Как ты мне сейчас дал: мелкими купюрами. Чтоб у них в глазах от счастья потемнело. А потом – на дно. Изобразить крах и трагедию. Вот, гражданин начальник, забирайте все, что есть, а я – банкрот. Уезжаю домой, в Ростов. Больше знать вас не хочу, и Москву вашу в гробу видал… Адьос, амигос.

Солодюк грустно улыбнулся. Он напоминал размоченный в воде сухарь.

– Сто штук… Откуда у меня сто штук? Я бедный.

– Бедный? – Знаев вытащил руки из карманов, подался вперед, и гость слегка вздрогнул (решил, наверное, что его все-таки будут бить). – А хули же ты такой бедный?? Это что, тебя извиняет?! Что за манера махать собственной бедностью, как флагом?! Двадцать лет живешь при капитализме – и до сих пор сопли размазываешь! Я бедный! Я слабый! Я не умею! Ты не бедный, Паша. Ты – дурак. Зачем ты принес эти деньги?

– Предлог для личной встречи.

– А зачем все рассказал?

– Я ж говорю – не выдержал. Прости, Знайка. Давай думать, что мы будем с этим делать.

– Что я буду делать, я придумаю без твоей помощи. А что будешь делать ты – это меня не касается. Уходи.

Солодюк быстрым движением схватил бутылку и сделал из горла несколько глотков.

– Я ужом извивался, Знайка. Я всех сдал. Всех. Кого можно было. И кого нельзя. Но про тебя – молчал. До самого последнего момента. Если б ты в пятницу выдал мне наличные, все бы обошлось. Я остался бы таким же гадом, для всех – но только не для тебя. Ты сам меня подтолкнул…

– То есть, виноват – я.

Гость зажмурился. Когда снова взглянул на банкира, его глаза излучали ненависть.

– Ты виноват! Я виноват! Мы все виноваты! Все хороши. У всех рыло в пуху. Пришли за мной, а не за тобой… Но могло быть и наоборот!

– Не ори, – приказал Знаев. – Ты им рассказал на словах? Или сразу в протокол?

– Двадцать листов надиктовал.

– Когда они придут?

– Они, может, уже пришли. Ты сидишь здесь – а в твоем банке, может, уже выемку делают.

– Не делают. Я бы знал.

– Значит, завтра придут. Или послезавтра. У тебя нет времени, совсем.

– На что у меня нет времени? – удивился банкир. – Да ты все перепутал, Паша! Ты решил, что я, Знайка, должен мчаться в офис, уничтожать документы и прятать вещественные доказательства?! Закрывать лавку и ударяться в бега?! Ныкаться в Лондоне? Ты за кого меня принимаешь? Я что, мелкий фраер? Что конкретно нужно от меня твоим ментам?

– Все. Твою голову, твою задницу, твои деньги, твой бизнес.

Знаев ощутил укол самолюбия и веско заметил:

– На такой случай у меня есть надежные друзья.

– Да, – опять мелко покивал Солодюк. – Только есть у меня подозрение, что твои надежные друзья с моими ментами каждый день по три раза перезваниваются…

– На чем основаны твои подозрения?

– Они сами намекали.

– Вот что. Бери бутылку и иди отсюда. Я больше никогда не хочу тебя видеть. И слышать.

Солодюк бутылку взял, однако со стула не поднялся. Выдал меланхолическую ухмылку.

– Помнишь, Знайка, как мы с тобой ураганили в девяносто восьмом? Я ведь до сих пор на сайте Федеральной налоговой службы упомянут. Бессменный участник ихнего хит-парада. Вхожу в сотню граждан, зарегистрировавших наибольшее количество фирм. Я учредитель ста сорока девяти предприятий.

– И что?

– А то, что это ведь моими руками, вот этими, – гость показал пухлую, без признаков мозолей, ладонь, – ты таскал из огня каштаны…

Банкир поморщился. Дураки всегда норовят защититься от настоящего с помощью прошлого. А самые продвинутые дураки, реально матерые болваны – например, продавцы нефти или газа, – хотят защищаться от настоящего еще и с помощью будущего. Наивные, они не знают, что от настоящего невозможно защититься.

Единственный выход – напасть первым.

– Это, – хрипло ответил он, – дело прошлое. Я тебя не заставлял. Все делалось по обоюдному согласию.

– Конечно! – опять повысив голос, ответил бывший партнер. – Разумеется! Вот только тут вопросик вылезает, уважаемый господин банкир. Если я дурак, а ты умный – что ж ты мне, дураку, не подсказал? Не поделился умом своим необыкновенным? Паша Солодюк, стало быть, на амбразуру грудью прыгал, а командир Знайка издалека в бинокль смотрел и помалкивал?

– По-твоему, я должен был тебя за рукав дергать и кричать: «Не сделай, друг, ошибки»? Так? С какой стати я буду за тебя думать? У тебя своя дорога, у меня своя.

Глаза пьяного бывшего друга заблестели.

– Я одно время думал, она у нас одна. Дорога. Общая.

– Я тоже так думал, – мрачно сказал Знаев. – Правда, это было давно. В молодости. Я думал: найду людей надежных, и пойдем одной командой по самой крутой дороге. На самый верх пойдем! Потом оказалось, что не все так просто. Один задыхается, другой спотыкается, третий передумал. Четвертого убили. В итоге пришлось одному пыхтеть… А теперь, – банкир чувствовал гнев и обнаружил себя привычно расхаживающим от стены к стене, – теперь, Паша, выходит так, что ты сначала от меня отстал, темпа не выдержал, а потом – камнем в спину запустил! За что? Очень просто: за то, что я тебя быстрее! Вот так я вижу нашу с тобой ситуацию… Ты мне, конечно, не враг. Какой из тебя враг? Никакой… Ты проблему мне создал, потом пришел, честно признался – и на том спасибо… Но сейчас – уходи. Не могу тебя видеть. Вообще никого не могу видеть! И не хочу! Ни одного человека не желаю видеть!! Все вы – гады медленные!! Знайка вам показал, как жить надо, и дальше побежал, а вы его за это – в спину камнем!! Медленным быстрые не нужны, они их раздражают… Давай, Солодюк. Иди. Не сиди на жопе. Мы все решили. Я все понял. Разговор окончен.

Бывший товарищ встал, подобрал с пола пустой портфель и пошел к выходу.

Знаев подумал, что почувствует жалость, но почувствовал только тошноту. Непривычно сильную. Глубоко вдохнул, напрягся, сделал несколько глотательных движений. Зачем-то подошел к столу. Зачем-то посмотрел на ряды перехваченных резинками пачек. Тут же понял, что зря посмотрел; он посмотрел бы сейчас на что угодно, на любую дрянь, на фекалии, на разлагающиеся трупы – но только не на деньги; они были омерзительны, они ползли, жили своей жизнью, их испещренные цифрами и картинками спины непристойно изгибались, засаленные края бумажек закручивались.

За окном взревела машина бывшего товарища.

Знаев оперся руками о стол, и его стошнило. Желто-зеленая желчь полилась на банкноты, чудовищно схожая с ними по цвету и запаху.

Очнулся – рядом стояла Алиса. Рыжие волосы, белый пушистый халат. Протягивала белое пушистое полотенце. Как будто ангел крыло расправил. Пушистое.

Только белое и золотое, ничего больше сквозь слезы он увидеть не смог.

Заблеванное бабло смердело.

– Извини, – прохрипел Знаев.

– Не говори ничего. Успокойся.

– Все равно извини. Я не хотел, чтобы… ты все это видела. Давай-ка выйдем. На свежий воздух.

– Иди, – тихо разрешила девушка.

– А ты?

– Я не пойду. Иди один. Я слышала, как ты кричал, что никого не можешь видеть.

– Это было сказано не тебе. И не про тебя. Ты тут ни при чем.

– Я четыре дня живу в твоем доме. Сплю в твоей постели. А теперь, оказывается, я ни при чем. Спросил бы, что ли, хочу ли я сама оставаться ни при чем.

Банкир ничего не спросил. Отправился в ванную. Отшвырнул пахнущий гадостью – Солодюком пахнущий – халат. Надел свежий. Яростно вычистил зубы. «Не могу никого видеть». Подумаешь! Да, не могу. Бывает, до такой степени не желаю никого видеть, что хочется посреди собственного офиса, битком набитого суетящимися людьми, своими и чужими, нужными и ненужными, полезными и наоборот, забиться в угол, закрыть глаза и заткнуть уши. Попробуйте, как я! С четырех утра до часа ночи, каждый день на протяжении четверти века. Попытайтесь. А потом упрекайте. Не можете? Боитесь? Слабо? Тогда помалкивайте.

Сейчас я вернусь в зал – она должна подойти и обнять меня. Прошептать какие-нибудь слова. Неважно, какие. Не «должна», конечно. Но лучше, чтоб подошла. В первую очередь для нее самой лучше.

В зале он Алисы не увидел. Шаркая, отправился во двор, потрогал ветку любимого дуба. Тот дружелюбно пошевелил листьями. На том месте, где пятнадцать минут назад стоял джип Солодюка, валялись окурки. Водитель, значит, смолил, пока ждал своего хозяина. Что за люди, приехали в чужой дом – и гадят.

Рыжая была в спальне. Сидела на кровати, обняв тонкими руками прижатые к груди колени. Он вошел – она не подняла головы.

– Что с тобой?

– Мне страшно, – прошептала девушка.

Знаев сел рядом. Не подошла, не обняла – тогда я сам подойду и обниму. Мне легко. Слабенькие вы все, ребята. Слишком быстро разряжаются ваши батарейки.

А мои – вечные.

– Не бойся, – сказал он, сжимая хрупкое плечо девушки. – Тебе нечего бояться.

– Знаешь, кого я боюсь?

– Нет.

– Тебя. Мне страшно тебя видеть. Мне больно на тебя смотреть.

– Вот как.

– Да. Ты живешь в аду. Ты сам вокруг себя его выстроил. Сидишь внутри… в самом центре… и мучаешься.

Он решил, что нужно весело рассмеяться. Однако то, что задумывалось как смех, на деле вышло негромким стариковским карканьем.

– Я? Мучаюсь? Я самый счастливый человек на свете. Просто ты этого не понимаешь.

– Почему не понимаю? Четыре дня рядом с тобой – достаточный срок. Мне хватило. Нельзя представить себе большего кошмара, чем твоя жизнь.

– Моя жизнь? – банкир устроился поудобнее и крепче прижал к себе узкое тело. – Я расскажу тебе про свою жизнь. Слушай. Я за месяц полностью изнашиваю новые дорогие ботинки. Я за полгода полностью убиваю новый дорогой автомобиль. За восемнадцать часов бодрствования я без усилий выполняю работу четверых взрослых профессионалов. В моем личном году – ровно тринадцать месяцев. Объясню, почему. Все спят по восемь часов – я сплю шесть. Два свободных часа в сутки дают мне ровно тридцать дополнительных суток каждый год. Целый месяц! Каждый год! Ты не представляешь, какой восторг я пережил в свои пятнадцать лет, когда подсчитал это и понял, что умею побеждать время! Это было как благодать. Как просветление. Я нашел философский камень. Я отыскал дорогу в Золотой век. Береги время, умей учитывать его, складывай сэкономленные минуты в часы, направляй эти часы на получение пользы – вот и вся премудрость!…