Текст книги "Готовься к войне"

Автор книги: Андрей Рубанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Когда занимаешься большим, сложным делом и вынужден ежедневно искать решения самых разных, тут и там возникающих проблем, однажды в голове неизбежно появляются пораженческие идеи. А не бросить ли все, а может, хватит, а зачем мне все это нужно и так далее. Чем крепче человек укоренен в настоящем, чем он старше и чем больше он имеет, тем сильнее подобные мысли. Знаев к ним давно привык. Расхаживая по огромному пустому своему кабинету, подходя к настежь распахнутым окнам и наблюдая шевеление ветвей на ветру, он спросил себя, не пора ли, черт побери, отойти от дел. Его состояние оценивалось примерно в два миллиона долларов наличными, плюс сам банк: клиентура, оборот, обязательства, депозиты и кредиты; продав бизнес, финансист получил бы в распоряжение сумму, достаточную для веселой безбедной жизни в любой точке земного шара, включая Монако, Лондон, Лас-Вегас, Майами и прочие злачные местечки, чьи названия ласкают слух обывателей. Однако для самого владельца банка они ровным счетом ничего не значили. Владелец банка не умел прожигать жизнь, и за сорок один год прожег в общей сложности не более пяти суток, да и то по молодости, специально, чтоб знать, что это такое. Прожигатели жизни недорого стоят и обычно заканчивают тем, что прожигают последней сигаретой последние штаны. Это, возможно, очень красиво, но глупо, а значит, в конечном счете, все-таки некрасиво, поскольку красота несовместима с глупостью. Прожигая жизнь, человек уподобляется паяльнику; что за доблесть в том, чтоб уподобиться паяльнику?

Сформулировав, в течение четверти часа, с десяток подобных, в стиле Козьмы Пруткова, афоризмов, Знаев почувствовал себя лучше. Продавать лавку теперь не хотелось, а хотелось действовать, биться. Драка спасает от уныния. И, кстати, омолаживает. Тому, кто идет в драку, всегда двадцать лет.

Магазин, вспомнил он. Супермаркет. «Готовься к войне». Вот что выведет судьбу на новый виток. Банк – это скучно. Сейчас у всякого болвана со связями есть свой банк. А концептуальный розничный бренд – это круто. Разумеется, банкир давно вырос из своего банка. Банк, может быть, и развивался, а вот его хозяин – нет. В конторе изо дня в день происходило одно и то же. Клиент позорно измельчал. Пятнадцать лет назад каждый желающий поместить свои кровные под опеку известного Знайки был фигурой, фонтанировал идеями, хохотал и сверкал глазами. Сейчас приходилось иметь дело с непонятными людьми. Бледными хозяевами интернет-порталов, издателями книжек о нелегкой жизни светских фраеров, вальяжными импортерами кристаллов «Сваровски», ультрамодными полупидорами, вдупель обнюханными продюсерами, дизайнерами интерьеров (кто видел их интерьеры?), мутными посредниками при ксивах референтов администрации президента, хамоватыми женками милицейских генералов и устроителями корпоративных гульбищ.

Банкир жал мокрые ладошки, произносил приязненные фразы, улыбался, а сам думал: боже, с кем я имею дело.

КТО, БЛЯДЬ, ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ?

Все хорошо. Более того, отлично. Можно бы лучше, да некуда. Деньги. Бизнес. Абсолютный комфорт. Кислород – круглосуточно. Огромный дом, высокие потолки. Свободные перемещения по земному шару. Ловкие, с великолепной реакцией, помощники, их исполнительность поражает воображение. Вокруг – шикарный город. Билдинги бодро бодают небо. Мировая финансовая столица. Новенькие дороги. Лучшие кабаки. Днем и ночью яркий свет. Лепота. Менты бдят. Девочки улыбаются.

И подумал Мальчиш: все хорошо, да что-то нехорошо.

Без десяти двенадцать приехал на такси шофер Василий. Имея персональный ключ от ворот, он проник на территорию и занял свое рабочее место, не побеспокоив хозяина. Ровно в полдень хозяин сбежал по ступеням. Идеально отмобилизованный, абсолютно замотивированный, полностью готовый к любой войне.

2. Пятница, 12.00 – 15.10

На последних километрах дороги, уже ввиду Москвы – она обозначилась впереди как жемчужное, во весь небосвод, марево, – потеряли в пробке почти полчаса, и Знаев стал было высматривать какое-нибудь милицейское авто; получив пару сотен баксов, служивые сопроводили бы спешащего финансиста по встречной полосе, с ветерком, под вой сирен; однако Василий свое дело знал и сам справился. Банкир тем временем сделал несколько звонков. В том числе – Лихорылову. Договорились вместе отобедать.

Потом раскрыл ноутбук, посмотрел биржу и рынок – рынок был вял: лето, пятница.

Выскочили на Кольцевую дорогу – тут обычно гнали чрезвычайно шибко, но сейчас шофер отчего-то умерил скорость.

– Прибавь, – велел Знаев.

– Успеваем.

– Вася, сейчас не время для меланхолии.

– Я не в меланхолии, – осторожно возразил Василий. – Просто недавно был случай… Вы ведь, шеф, в своем мире живете. Вы небось про «черную копейку» ничего не слыхали… А про нее вся Москва говорит.

Банкир потянулся и разрешил:

– Черт с тобой. Рассказывай.

– Сам-то я не сильно в курсе, – сурово ответил Василий. – А вот Гриша, водитель Горохова, лично видел. Совсем близко…

– Кого?

– «Черную копейку». Это машина, шеф. «Жигули». Первой модели. Облезлая старая «копейка». На вид – развалина. Дымит, чихает – еле катится. Стекла затемненные. Ездит по Москве. Вечерами и ночами… Но бывает – и белым днем. Не дай бог ее подрезать, или фарами моргнуть, или посигналить – в общем, в ответ на любое хамство она тебя догоняет. Будь ты хоть «Бентли», хоть «Феррари» – догоняет без проблем! Прижимает к обочине, выходят оттуда восемь бугаев в масках – и все. Кранты. Могут твою машину изуродовать или сжечь, а могут и водителю все кости переломать. Наказывают, короче, по всей строгости… А кто быкует, или за ствол хватается – тому хуже всех, того с собой увозят, и тот исчезает, навсегда…

– Как же, – сдерживая смех, принялся уточнять Знаев, – восемь здоровых мужиков помещаются в «Жигулях» первой модели?

– Неизвестно, – авторитетно ответил Василий. – А только их там, в «черной копейке», ровно восемь человек… Если это вообще люди.

– Круто, – с наслаждением сказал банкир.

– Вам смешно, – мрачно заметил Василий. – А мне боязно. По тому, как мы с вами ездим, шеф, – мы первые кандидаты, чтоб «черная копейка» нас наказала.

– Вранье, – продолжал веселиться Знаев. – А менты? Почему они не вмешиваются?

– Может, и хотят, да не могут. Ее нельзя догнать, «черную копейку». Кроме того, она вся целиком пуленепробиваемая. Даже колеса. Вдобавок каждые пять минут у нее новые номера сами собой взамен старых появляются. А тех, что внутри, никто в лицо не видел. Известно только, что они силы неимоверной и ничего не боятся… Еще говорят, под капотом у «черной копейки» двигатель в пять тыщ лошадей, а фары так сверкают, что люди слепнут… А сигнал у ей таков, что невозможно его звука вынести – с ума сходишь, моментально…

– Ладно тебе, – обрезал Знаев. – Взрослый человек, а веришь во всякий бред.

– Может, бред, – философски заметил водитель, – а может, наоборот. Слухи на пустом месте не родятся. Вот вы, шеф, опять вчера гоняли. Резину чуть не до дыр стерли. Видать, затормозили где-то. От всей души. Придется менять, и срочно. А каждая покрышечка в тыщу долларов обойдется. Про вас говорят, что серьезней вас во всей Москве мужика нету, – а вы вон, на баловство такие деньжищи швыряете…

– Извини, уважаемый, – сухо сказал банкир. – В следующий раз, когда я захочу деньжищи швырнуть, я обязательно с тобой посоветуюсь.

– Я не про то, шеф, – испугался водитель. – Я не хотел…

– Ладно. Рули давай. Между прочим, опаздываем.

В итоге они действительно слегка опоздали. На девять минут. Банкир презирал непунктуальных людей, если же сам подъезжал на встречу не вовремя (особенно на важную встречу), то ненавидел себя и сгорал от стыда.

В ресторанчик, где столовался Лихорылов, банкир вбежал – галстук набок. Немного сыграл, конечно, исполнил, – но все-таки чиновнику было за шестьдесят; старость надо уважать; мужчина старой закалки, бывший второй секретарь одного из столичных райкомов партии, ныне заместитель префекта этого же района, Алексей Иванович Лихорылов исповедовал дисциплину почти военную. Никто никогда не видел хотя бы одной незастегнутой пуговицы на его пиджаке.

– Явился – не запылился! – прорычал он и, не вставая, подал руку. Знаев пожал. Бывший бонза использовал старинный номенклатурный прием психологического давления: стиснув ладонь собеседника в своей, дожидался момента, когда человек захочет ее отнять – и сжимал еще сильнее, удерживал. Впрочем, банкир – сам не мальчик – сейчас на это не купился.

– Рассказывай, – продолжал давить старый коммунар.

– Слушаюсь! – весело сказал Знаев и присел. – Рассказ будет короткий: у меня все готово. И там готово, и тут. И бумаги, и остальное.

– Выпьешь?

– Я не пью.

– Ну и зря.

Лихорылов опрокинул в рот стопку – явно уже не первую и не вторую. Он трапезовал капитально. Макитра салата с фасолью и баклажанами. Бараний суп. Свиная отбивная, печеный картофель. Каждую перемену блюд отмечал рюмочкой. Запивал нарзаном. Хлеба же – черного, разумеется, – употреблял колоссальное количество, целая его корзина стояла на столе. Банкиру едва не стало дурно от запахов перца, чеснока, тяжелой жирной пищи.

– У меня кое-что поменялось, – выговорил чиновник с набитым ртом. – Мне вся сумма тут не нужна.

Знаев огляделся. Лишних ушей не заметил. За соседним столиком женщина кормила пирожными маленькую девочку в приятных бантиках.

– А какая – нужна?

– Сто пятьдесят. Остальное надо перевести за кордон. Я дам номер счета. То есть ты понял, да? Сто пятьдесят – в понедельник, тут, и еще триста пятьдесят – тоже в понедельник – на том счету.

– Это легко.

– Молодежь, – неприязненно проскрипел бонза, покосился на резиновый эспандер в ладони собеседника и обтер салфеткой мокрый красный рот. – Все ему легко… Вот скажи мне, господин хороший, как так получилось, что я еще твою бумагу не подписал, а ты уже бетонный забор поставил и охрану посадил?

Банкир улыбнулся и процитировал:

– Первый человек, который огородил кусок земли и сказал: «Это мое», – и был основателем современного гражданского общества.

– Это кто так выразился?

– Один великий философ.

– Ты мне тут не философствуй. Земля еще не твоя, а у тебя там уже – люди и техника.

– Могу убрать.

– Быстрый ты. Чересчур быстрый.

– По-другому не умею.

– Выпьешь?

– Нет.

– Ну и зря.

Подошел медленный официант. Знаев заказал салат из обжаренных мидий и гребешков. Лихорылов дождался, пока они опять останутся наедине, и понизил голос:

– Ты вот что: ты деньги на тот счет, который я тебе дам, ты их должен так перевести, чтоб ни одна падла не смогла проследить. То есть ты понял, да? Я в этом не разбираюсь, но у меня один старый товарищ через это в большую беду попал. Проследили через полмира и нашли.

– Не проследят, – небрежно заверил банкир. – Я все сделаю правильно. Это моя работа.

– Твоя работа… – седовласый коммунист соловел на глазах. – Я смотрю на вас, быстрых, – у меня волосы дыбом встают… Ничего ведь не боитесь. А я помню времена, когда таких, как ты, расстреливали. Ты не помнишь, а я – как сегодня…

– Почему не помню, – бесстрастно сказал финансист. – Я тоже не мальчик. Я все детство – в красном галстуке. Потом – комсоргом класса… Членские взносы собирал. По две копейки с носа. Ежемесячно.

– А теперь, значит, перекрасился.

– Повзрослел.

– Выпьешь?

– Нет, спасибо.

– Ну и зря… – Лихорылов тяжело засопел. – Вот скажи мне, комсорг, – что за штука произошла с нами? Была система. Очень простая. Как валенок. Всем понятная. Можно было подойти на улице к любому мудаку, спросить: «Говори, сука, зачем живешь на белом свете?» – и мудак, любой, хоть слесарь, хоть профессор, ответил бы без запинки: «Я живу, чтоб не было мучительно больно…

– …за бесцельно прожитые годы», – закончил банкир.

Коммунар поднял толстый палец.

– Точно! За них! За бесцельно прожитые! Ни добавить, ни убавить! И вдруг – хуяк, и об этом перестали говорить. Отменили систему – но как-то, бля, по-воровски, тихо, молча… Не сказали: «Та система была говно, вот вам новая система, лучше». Не объявили старую систему плохой. Не развенчали… Знаешь, почему?

– Знаю, – сказал Знаев. – Не смогли.

– Правильно, – трагическим басом произнес старый коммунар. – Потому что нельзя победить систему, которая велит жить так, чтоб не было мучительно больно… Хороший у тебя галстучек, банкир… А пиджачок – старый… Менять пора… Скажи честно: тебе бывает мучительно больно?

– Это мое обычное состояние.

– Врешь. Ты прохиндей. В галстуке. А я в твоем возрасте жмых жрал.

Банкир быстро подсчитал в уме. Выходило, что чиновник явно перегнул палку, – но тот уловил недоверие и поспешил повторить:

– Жрал, и еще как! Я светлое будущее строил, понимаешь? А ты что построил?

– Банк, – спокойно ответил Знаев.

– Банк! Тоже мне. Ты для себя строил. А я – для родины.

– Согласен. Только я трезво свои силы оцениваю. Я, Алексей Иванович, для самого себя-то еле-еле построил. Кое-как. С грехом пополам. Чего уж про родину говорить…

– Опять хитришь…

Лихорылов набил рот и принялся бухтеть насчет времен, когда торжествовала простая старая система, – банкир же стал размышлять о том, что вынужден идти на большой риск. Если он отвезет ветерану сто пятьдесят тысяч евро наличными и еще триста пятьдесят тысяч переведет на депозит, где-нибудь на островах Джерси, однако взамен не получит обещанного, – он не сможет вернуть обратно ни цента. Лихорылов был умен, водку в обед пил только по пятницам, и отношения с финансистом построил по схеме «я начальник – ты дурак». Даже полумиллионная взятка не сыграла тут никакой роли; чиновник ничего не просил, не вымогал – всего лишь благосклонно разрешил себя обогатить, не более.

С другой стороны, нас свели очень надежные люди, – рассуждал далее банкир, механически дожевывая морских гадов и стараясь не смотреть в тарелку своего вконец опьяневшего собеседника, где в густом мучном соусе тонул безобразный шмат ядовитой свинины. – Ему прогарантировали меня. Мне прогарантировали его. Я даю деньги – он организовывает разрешение на строительство. Землеотвод и прочее. Без волокиты. А если он старый коммунист – это скорее достоинство. Даже определенно – достоинство.

– Вы очень достойный человек, – торжественно сказал Знаев и поднялся. – Позвольте мне оплатить наш стол.

– Как хочешь.

– Всего наилучшего.

– Ага. Номер счета тебе сообщат. В понедельник утром у нас оперативка, не звони. Я сам позвоню. После обеда заберешь постановление администрации. Подписанное префектом и завизированное в мэрии… Да, и вот еще что. Название магазина надо поменять.

– В смысле?

– Название магазина. «Готовься к войне» – это фигня. Не разрешат. Придумай что-нибудь другое. Как у всех.

– А что не так с названием?

– Все не так Ты хочешь, чтобы люди просыпались утром, подходили к окну и видели гигантские буквы – «Готовься к войне»?

– Именно.

– Не сходи с ума, – велел старик – Поменяй название. И приходи в понедельник за документами.

Ничего не ответив, банкир зашагал вон.

Он не стал сразу придумывать выход из положения. «Готовься к войне» – в этом была вся идея. Магазин с другим названием был не нужен. Но часы показывали два пополудни. Плохое время для раздумий. Думать будем завтра. В субботу. Сейчас – в банк. Потом – вечер. Наедине с рыжей. А дальше незачем загадывать.

Движение было парализовано, Знаев не удивился, сделал знак Василию: мол, доберешься до офиса без меня, – сам пошел к метро.

Московским летом московский мужчина может все простить московской подземке. Даже всепроникающий запах пивной отрыжки. Даже почти полное отсутствие кислорода. Обилие умопомрачительных полуголых женщин все компенсирует. В жаркие дни эротическое напряжение достигает небывалой силы. Одурманенные духотой, женщины шалеют, совокупляются с направленными на них взглядами, и кажется, что над колышущимся морем голов, над плотной толпой, над капельками пота на припудренных лобиках, над двусмысленными улыбками, над розовыми шеями, над прозрачными блузками и безбожно короткими юбчонками, над выбритыми подмышками и обнаженными смуглыми животиками хлопают в мутном воздухе фиолетовые искры.

Круто вспотевшего, веселого банкира внесло в вагон. Знаев не принадлежал к числу толстосумов, брезгующих подземкой. Передвигаясь на метро, всегда можно точно рассчитать время в пути. Что может быть важнее точного расчета? Кратковременный недостаток кислорода можно перетерпеть. Банкир вдоволь надышался ночью и утром. Через двадцать минут он войдет в свой кабинет, где климатическая установка поддерживает температуру и влажность в точности на том же уровне, как, например, на атлантическом побережье Франции, – и все будет в порядке.

Об спину банкира терлись чьи-то мягкие груди; справа обмахивались газетой, слева слушали музыку; поодаль на французском переговаривались несколько африканцев – финансист готов был поклясться, что они слегка мерзли. Видел же он в аэропорту Лиссабона граждан Мозамбика – при двадцати градусах тепла они расхаживали удрученные, в куртках и шапках…

В хорошем темпе взбежал по эскалатору. Выпрыгнул в улицу, протыкая плечом массу невыносимо медленных – бредущих, ползущих, ковыляющих, семенящих, шаркающих подошвами.

А вот и моя лавочка. Охранник распахивает дверь. С ним – за руку. Низовые сотрудники это обожают.

В приемной навстречу Знаеву с дивана встал старинный знакомый, он же клиент банка, он же аферист уровня ниже среднего Паша Солодюк. Фамильярно затряс щеками.

– Наконец-то! Тебя теперь и не поймать!

Банкир едва сдержал гримасу неудовольствия.

– Что у тебя?

– Разговор, – значительно ответил старинный знакомый.

– Зайди.

В кабинете Знаев скинул пиджак, выпил воды. Бумажным полотенцем обтер лицо.

– Странные порядки ты завел, – с ходу, обиженно приступил гость. – Я пришел к твоей секретарше, говорю: срочно свяжи с Сергеем, – отказывается. Говорю: у меня катастрофа, форс-мажор, – а ей все равно…

– Правильно, – кивнул Знаев. – Она выполняет мое распоряжение.

– Ты, значит, распорядился, чтобы меня с тобой не соединяли?

– Не только тебя. Всех.

– Типа, ты теперь большая шишка?

– Типа, да.

Солодюк был раздражен, руки держал в карманах, враждебно выдвигал круглый живот. Фразы произносил, сузив глаза. Как все аферисты уровня ниже среднего, он шикарно одевался и тщательно следил за своим внешним видом.

– Что за катастрофа? – сухо спросил банкир.

– Мне не дали денег.

– В каком смысле?

– Я хотел снять со счета миллион. Заметь, на моем счету – почти два миллиона…

– Рублей? – Да.

– И что?

– Я выписал чек. Пошел его оформлять. У тебя там на чеках сидит какая-то новенькая. Молодая, рыжая. Дерзкая. Она отказалась проводить мой чек.

– Правильно, – сказал Знаев, с удовольствием ощущая, как пот на его боках высыхает. – Это ее работа. Не давать наличных таким, как ты.

– Прикажи ей.

Банкир бесстрастно кивнул. Нажал кнопку, велел Любе вызвать рыжую. Пока ждали, Солодюк не изменил напряженной позы. Сопел. Как все аферисты уровня ниже среднего, он часто переоценивал масштаб своей персоны.

Алиса вошла. По пятницам в конторе разрешалось пренебрегать дресс-кодом; вместо офисного комплекта «юбочка – блузочка – низкий каблук» девушка была одета в легкий, открывающий плечи сарафан, полупрозрачный: просвечивало минимальное бельишко. Задрожав от восторга, Знаев крупным усилием воли сделал каменное лицо и указал на своего гостя:

– Клиент недоволен. Жалуется.

– Пусть, – звонко произнесла Алиса. – Я поступаю в соответствии с законом. Я не могу разрешить выдачу наличных. Это нарушение приказа Центробанка и инструкции по соблюдению расчетно-кассовой дисциплины.

Браво, подумал Знаев.

Солодюк не пошевелился.

– Этот клиент забирает по двадцать миллионов в месяц, – продолжала рыжая. – Он обязан предоставлять копии кассовой книги. Расходные ордера и авансовые отчеты…

– Я предоставляю!

– Этот клиент, – девушка чеканила, глядя в стену, опустив руки по швам; банкир наслаждался, – забрал в июне пятнадцать миллионов, а отчитался только за три. Его документы составлены безграмотно. Небрежно. Думаю, они ненастоящие…

Солодюк щелкнул языком и сказал:

– Сергей, давай поговорим наедине.

Банкир пожал плечами:

– Ладно. Спасибо, Алиса. Подождите в приемной.

Они обменялись быстрыми взглядами. Банкир собрал всю невозмутимость, на которую был способен. Но и рыжая выказала самообладание.

Солодюк поискал глазами, где сесть, не нашел и переступил с ноги на ногу.

– Что скажешь? – тихо спросил Знаев, чувствуя к собеседнику ненависть, – за то, что тот проводил ушедшую девушку жадным взглядом.

– Я все принесу. Все документы. В ближайшие дни. Скажи ей, чтобы отоварила мой чек

– Нет.

– Почему?

– Ты знаешь, почему. И я знаю, что ты знаешь. Мы договаривались. Еще зимой. Ищи себе для своих делишек другое место.

– У тебя банк, – сказал Солодюк – Что такое миллион рублей для полноценного коммерческого банка? Я тут – со дня основания. Я старейший клиент… Я акционер!

– Здесь ты прав.

– Дай мне наличные.

– Нет. Для тебя лавочка закрыта. Если я буду бесконтрольно продавать кэш, у меня отберут лицензию. Сейчас за этим строго следят.

Солодюк опустил плечи.

– Я ведь тебе должен, – уныло произнес он.

– Да, – согласился банкир. – И не хочешь отдавать. И, кстати, завтра у тебя последний день. Я, честно говоря, думал, что ты именно за этим и явился. Рассчитаться со ссудой. Я разочарован. Это немного совсем некрасиво, Паша. Взял, не отдал, да еще и подставляешь. Когда вернешь долг?

– Дай мне время.

– Нет. Я никому не даю времени. Я сам в нем нуждаюсь.

– Тогда разреши мне забрать деньги. Сегодня. Миллион.

– Нет.

– Я обещал людям. Это такие люди… их лучше не злить.

– Мне все равно, кому и что ты обещал.

– В виде исключения. Последний раз.

– Нет.

– Я не смогу рассчитаться завтра. Завтра – выходной. Суббота.

– При чем тут суббота? Ты разве еврей?

Старейший клиент заметно обиделся, но банкиру было наплевать.

– Помнишь, – сказал он, – старую историю из девяностых? Про парня, который сделал себе банк и распустил слух, что он – иудей? Изучил талмуды, освоил идиш… В общем, как только ему поверили, его дела пошли в гору. Со страшной силой. Фантастический подъем! Но потом, говорят, замочили его. Когда узнали правду…

– Ты это к чему?

– К тому, – сухо произнес банкир, – что я пойду тебе навстречу. По дружбе. Достану из кармана время – и дам его тебе. Целых трое суток. До шестнадцати ноль-ноль понедельника. Соберешь деньги к понедельнику?

– Такой суммы – точно не соберу.

Знаев покачал головой:

– Ты выгребал по миллиону рублей каждый день. Покупаешь у меня за один процент – продаешь, я так предполагаю, за семь-восемь. Ежедневно, то есть, поднимаешь по две тысячи долларов. Паша, ты зарабатываешь больше меня…

Солодюк покраснел и задрожал.

– У меня сложная ситуация! У меня вилы, Знайка! У меня катастрофа! Я каждый месяц объясняюсь в прокуратуре! Я в черных списках! Я числюсь как неблагонадежный во всех крупных банках…

– Ты сам выбрал такой бизнес.

– Это ты мне его посоветовал!

– Да, – равнодушно согласился банкир, – посоветовал. В девяносто четвертом году. Когда сам этим жил. А в две тысячи втором точно так же посоветовал закрыться. И легализоваться. Как я.

И Знаев показал подбородком на экраны, по которым ползли ломаные линии биржевых графиков. Дал понять, как именно в наше время следует легализоваться. Но его собеседник только поморщился.

– Дашь наличные?

– Нет.

– Ты ставишь меня на край.

Знаев разозлился.

– Ты сказал – «край»? Что ты знаешь про край, Паша? В девяносто седьмом я приторчал одному жулику крупную сумму. Задержал на один день. Всего на один! Меня отвезли в пригород Москвы, вывели на крышу девятиэтажки – и поставили на край. Вот там, Паша, был край, реальный! Вечер был. Повторяю, пригород. То есть я смотрел вперед – а передо мной темнота, и огоньки редкие… Ветерок такой, приятный… Дали мне телефон, сотовый… И я на том краю три часа простоял. Пока всех, кого мог, не разыскал и не получил от людей обещания, что к утру деньги будут…

– Если ты не дашь мне наличные, со мной сделают кое-что похуже.

– Найми охрану.

Солодюк мрачно приосанился.

– Я сам себе охрана.

– Как хочешь.

– Зря ты так со мной, Знайка.

Лицо старинного приятеля изменилось, и эти изменения не понравились банкиру – выразили не гнев, не обиду, а чистую злобу.

– Зря ты так со мной, – повторил Солодюк и криво улыбнулся, как улыбаются мужчины, которые думают, что умеют держать удар, а на самом деле не умеют.

– Зря я так с тобой? – переспросил Знаев. – Зря ТЫ так со МНОЙ! Ты хотел меня нагнуть. Мы договорились, что ты не будешь проводить через меня свои сделки! А ты – продолжаешь. Тихо, скрытно. Чтоб я не узнал…

– Закончим на этом, – проскрежетал гость.

– Ладно.

– Удачи тебе, Знайка.

– Ага.

Банкир проводил бледного афериста до выхода. Выглянул в приемную.

– Алиса, зайдите.

– Сергей Витальевич, я все сделала в соответствии с правилами, – сразу начала рыжая. – Этот человек давно уже…

– Черт с ним, – благодушно сказал Знаев и посмотрел, плотно ли прикрыта дверь. – Вы готовы?

– К чему?

– Мы сегодня идем в театр.

Она на миг опустила глаза, когда подняла – взгляд был новым. Серьезным, даже подозрительным.

– Вы уверены, что это… нужно?

– Я ни в чем никогда не был так уверен.

– А я – нет.

– Послушайте, этот культпоход вас ни к чему не обяжет. Кстати, давай на «ты».

– Нет.

Знаев улыбнулся.

– У вас твердый характер, Алиса. Но все-таки вы неправильно говорите «нет». Вы, Алиса, вкладываете слишком много страсти… Нет! О, нет! – спародировал Знаев и проделал патетический жест. – «Нет» – очень сложное слово. Я, Алиса, годами тренировался, чтоб научиться его произносить. Негромко, спокойно, с сознанием собственной внутренней силы… Есть и другие хитрости, мелкие, но важные…

– Какие?

– Расскажу по дороге. Тронемся в пять часов. Встретимся там же, у входа в наш ресторан…

– «Наш»?

– Конечно. Мы провели там первый совместный вечер. Считаю, что это хороший повод, чтоб считать ресторан «нашим»…

Он вдруг позволил себе податься вперед и наклонить голову. Захотел понять ее запах. Не тот, обычный – духи, пудра, лак для волос, чем еще они себя умащивают, – а настоящий, кожей выделяемый. Бывает же, что в метре от нарядной самочки теряешь голову от парфюма, а сближение на дистанцию, близкую к интимной, вдруг погружает тебя в постыдные ароматцы белья, торопливо выстиранного скверным мылом и высушенного феном за пять минут до выхода в свет. Или же помады, изготовленной из вазелина пополам с гуашью. Или, чаще, наждачного перегара какой-нибудь гадкой «Балтики номер три».

Между тем как молодая женщина, в подлиннике, под слоем духов и дезодорантов, обязана пахнуть исключительно яблоками.

Рыжая мгновенно отодвинулась, но он успел. Поймал ноздрями то, что желал. Действительно, яблоко. Сахар, воздух, солнце (ведь его лучи тоже пахнут) – все смешано в наилучшей, благодатной пропорции. Повезло тебе, Знайка. Даже странно, что тебе так повезло. Девочка – свежее свежего – стоит напротив и ждет, что будет дальше.

Если бы знать.

3. Пятница, 15.15 – 21.30

В это время дня он обычно дремал. Летом – с трех до половины пятого. Зимой, когда спит все живое – немного больше. Но сейчас мысль об отдыхе пришлось оставить.

Вчера – два часа в ресторане, сегодня – поездка в театр, это еще минимум четыре часа, нельзя так обходиться с драгоценным временем. Оно любит, когда любят его. В точности так же, как и деньги.

Знаеву легко было укротить деньги. Когда они появились, первые, настоящие, большие (в девяносто втором, что ли, очень, очень давно), бывший гитарист уже хорошо отдавал себе отчет в том, что главное – не заработать, а удержать. Самая коварная статья расходов – так называемые «скрепки». Мелочи. Копеечные траты, о которых сразу забываешь. Подобным же образом норовит исчезнуть и время. Пять минут там, пятнадцать здесь, бестолковый разговор, затянувшийся обед, потерянные минуты складываются в часы, в дни, в годы; кому-то, наверное, такая непримиримая арифметика, может, покажется выражением склонности к мазохизму, однако банкир давно привык. И когда, например, бывшая жена упрекала его в том, что за секундами и минутами он не видит жизни, как за деревьями – леса, он только снисходительно кривил губы. Он все видел. И лес, и деревья, и саму жизнь.

Принял душ (восемь минут). Позвонил Жарову – напомнил, что сегодня предстоит ВЕСЕЛЬЕ. Позвонил прорабу. По случаю пятницы тот уже лыка не вязал, однако банкир не обиделся. Строителям можно и злоупотребить. У них работа вредная. Почти такая же вредная, как у банкиров.

Прораб был никакой не прораб, а глава строительной фирмы, взявшей подряд на подготовительные работы по возведению супермаркета. Прорываясь сквозь алкогольные вздохи и невнятные восклицания собеседника, Знаев еще раз повторил, что закладка первого камня намечена на вторник, пожелал приятных выходных и отключился, не дослушав тоскливые возражения и жалобы (помимо магазина, прораб вел еще четыре объекта и в сезон, с апреля по ноябрь, работал без выходных).

Без четверти четыре вызвал Горохова, вдвоем провели короткое энергичное совещание. Обсчитали прошедшую неделю. Обнаружили неплохую, даже с учетом летней стагнации, прибыль. Еще раз обсудили неожиданный куш, двести тысяч, подарок убиенного незнакомца. Полученные, в обмен на небольшой гонорар, из милицейских архивов справки утверждали, что покойный владелец депозита, пятидесятилетний русский мужчина, официально нигде не работал, не имел ни жены, ни детей, – из родственников только мать, глубокая старуха, проживающая в двух тысячах километров от столицы. Теоретически бабушка должна была прибыть в Москву, вступить в наследство и сказочно, на склоне лет, обогатиться, но что-то подсказывало банкиру, что она не приедет. Порешили, как обычно в таких случаях, ничего не делать – ждать.

Далее Алекс Горохов был отпущен домой, в семью. Ценнейший и старейший сотрудник, облеченный абсолютным доверием, он имел свободный график, приезжал и уезжал когда хотел, босс давно его не контролировал, спрашивал только результат; Горохов имел три рабочих кабинета – в банке, в городской квартире и в загородном доме, – из процесса не выключался никогда. Очень уставал – но Знаев был убежден, что беда его заместителя не в загруженности, а в никотине.

Уже в пятом часу банкиру пришло в голову, что надо бы купить цветов. Вернее, распорядиться, чтоб купили и принесли. Он уже почти нажал кнопку вызвать Любу, но передумал. Сообразил, что будет не очень красиво, если подчиненные побегут за цветами для девушки хозяина. Особенно если девушка хозяина – такая же подчиненная. Это, безусловно, крепко подпортит образ хозяина в глазах наемного коллектива. Хозяин есть полубог, существо из особого теста, лишенное недостатков и слабостей; нельзя посвящать коллектив даже в самые невинные подробности частной жизни хозяина; многие годы потрачены на создание такого положения вещей, когда люди цепенеют при одном только появлении хозяина в их поле зрения; какие тут могут быть цветы?