Текст книги "Как понять ребенка"

Автор книги: Андрей Валявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

С какой стороны ни посмотрим на первые три года жизни ребенка в семье, мы видим, как высвечивается самое главное условие сохранения семьи: мир. Без мира семья распадается, без семьи кет полнокровного солнца родительской любви, а без этого солнца не научиться любить, не вырасти в любви. Сохранение мира требует взаимных уступок, умения стерпеть ради другого. Глядя на нас, терпящих друг друга ради ребенка, наш ребенок если и не научится любить, то, по крайней мере, научится терпеть. Терпеливость сделает его истинным учеником жизни, стремящимся, как и его родители, не попадать в психопатический крут. Только терпеливый сможет шагнуть дальше родителей в искусстве любить людей.

Давайте ради детей подарим друг другу терпение и постараемся хранить друг друга в чистоте отношений, не позволяя себе в раздражении входить в дом, где растут дети. Помните, на Руси не дозволялось даже князю в сердцах входить в покои будущей матери, дабы не порождать в жене ответную агрессивность и не сеять в будущем ребенке семена нелюбви к людям. Князя в таком бессердечном, невыдержанном состоянии могли остановить на пороге мамушки-нянюшки. А кто же нас остановит, если не мы сами?

Чему учится ребенок, что постигает в возрасте от 3-х до 5-ти лет? Играть! И через игру постигает взрослые смыслы жизни. В игре дети копируют запечатленные движения взрослых, через движение присоединяясь к миру взрослых и присваивая его себе. Многократно проигрывая одну и ту же игру, как заезженную пластинку, ребенок вновь и вновь «вслушивается» в нее, открывая для себя новые горизонты и глубины понимания того, во что играют взрослые.

Чем мы можем помочь нашим детям в этот период жизни? Тем, что осветим игру нашим участием, словами, оценке« некоторых игровых поступков, переключением внимания на разнообразные игры, на различные профессии, на неосвоенные роли. Иначе может произойти закрепление жизненного сценария, навязанного ролевой игрой. Может произойти присвоение удачно сыгранной роли, например, роли неудачника.

Сегодня в игре девочке Кате в очередной раз, якобы случайно, пришлось играть роль опоздавшей: все первые роли были уже распределены, когда она включилась в игру. Завтра уже взрослая жизнь что-то недодаст ей. И настолько Екатерина Михайловна свыкается с этой ролью, что иной раз чувствует себя просто несчастной, если придет куда-то вовремя и ей что-то достанется, вопреки ожиданиям. Доказательством правоты таких людей является неудача. «Я же говорила, что мне не везет!» – почти счастливо восклицает такая типичная Екатерина Михайловна, победоносно поглядывая на окружающих.

Незабываемый случаи произошел на моих глазах. Под столом в дочки-матери играли мальчик К. и девочка Л. Их друг А., заглянув под стол, попросил:

– Возьмите меня...

– А кем?

– Буду вашим сыночком.

– Также пойдет, – ответил К.

– А как надо? – спросила Л.

– Сначала надо познакомиться, пошли в коридор.

В коридоре они познакомились только на французском и английском языке, так как их этому учили только на иностранных языках.

– А теперь что?

– Теперь надо сыграть свадьбу.

Они залезли под стол и сыграли свадьбу.

– А теперь? – спросила Л.

– Гости уходят и оставляют молодых одних. Мальчик А. не выдержал:

– Ребята, а вы про меня не забыли?

И тут вдруг девочка Л. неожиданно говорит:

– Подожди, подожди, я еще не решила, буду ли я тебя рожать...

Для того, кто серьезно относится к детским играм, этот ответ будет понятен – девочки, вспомнившей запечатленное в утробе состояние своей мамы, в свое время принимавшей аналогичное решение.

Ролевой микросценарии может придти к ребенку не обязательно через игру. Неосторожно сказанное слово может запечатлеться ка долгие годы в одну импринтинговую минуту.

– Ну, какая грязнуля! – брезгливо сказала бабушка внучке, легонько спихивая ее с колен. – Иди сначала руки помои, а !югом приходи ко мне. Внучка побежала ка кухню:

– Мам, а ты знаешь, я – грязнуля! Пап, ты слышал: я – грязнуля! Однажды наша дочь. Соня, пришла из школы и заявила:

– Я – вреднюга!

– Не может быть, – твердо сказали мы, родители.

–Может быть, – ответила Соня, – я всегда вредничаю: и в школе, и дома.

Прошло два дня. Мы думали, забылось.

– Соня, ты почему так сделала?

– А потому, что я вреднюга. Я еще хуже могу сделать.

– Не ты вреднюга, а поступок вредный, плохой, вреднюжный.

– Нет, я вреднюга.

Около двух месяцев волна «вреднюжности», порожденная чьим-то слогом, не затихала. Хорошо, что Соня поведала нам о своем «запечатлении» и мы могли противостоять отождествлению поступков и личности. А если бы она присвоила себе эту программу действий? Мы могли бы и не понять, на чем она настаивает я своих по ступках. Кто бы помог развести в ее сознании поступок и личность? Сколько времени пришлось бы самостоятельно изживать запечатленность? Не пошла ли бы она с этой невидимой печатью по жизни? Многие из нас, услышав в детстве, какие они отличные «врачи, учителя, писатели, летчики», пытаются ими быть, думая, что это их собственные желания. А на самом деле кто-то запрограммировал в детстве безобидными, на первый взгляд, словами. «Из этого мальчика вырастет настоящий биолог! Посмотрите, как он здорово управляется с растениями...» И будет теперь этот мальчик жить-поживать и судьбу биолога изживать, пока не догадается, будучи взрослым. что его призвание в другом.

Так произошло в свое время с Анатолием Циденовичем Гармаевым, преподавателем нравственной психологии. Он успел поступить в МГУ, закончить биологический факультет и чуть было не защитил диссертацию на звание кандидат биологических наук. Да повезло ему попасть к детям, в школу, и дети помогли ему изжить эту напасть детства.

А сколько у ни: печальных примеров запечатленных в детстве врачей и учителей! Как часто мы с Вами попадаем на прием, на консультацию к людям, которых буквально тошнит от их работы, но ничего другого они делать не умеют. У этих несчастных профессионалов нет истинного понимания не только цели их существования, но и причины предпочтения якобы сознательно выбранной профессии!

Дорогие родители, дорогие взрослые!

Сегодня Вы – режиссеры будущих жизненных трагедий и комедий Ваших детей. Ваше слово впечатывается в их книгу судеб и ложится фундаментом в «игры, в которые играют взрослые». Так называется одна из книг Эрика Берна ,имя которого в застойные времена нельзя было даже упоминать. Термин «жизненный сценарий» используется теперь многими и выкосится даже в заголовки книг, например, «Жизненные сценарии женщин».

Оценивая предъявили этап развития ребенка (от рождения до 3-х лет), мы говорили о кем как о времени присвоения внутреннего опыта общения, как о времени обучения умению любить и напитываться любовью близких, как о времени обретения умения терпеть ради другого. Конечно, общение, любовь и терпение тесно связаны, как грани и степени одного итого же внутреннего опыта, усваиваемого во время наблюдения за взрослыми.

Сопоставляя период развития от 3-х до 5-ти лет с предыдущим, отметим его как время присвоения внешнего опыта общения взрос пых, как время обучения внешним формам проявления любви или, к сожалению, нелюбви, и постижения их внутренних замыслов через подражание, через копирование внешних ролевых сценариев, как время обретения умения терпеть другого ради продолжения игры, ради общения и ради себя тоже. Внешнее общение и любовь в течение этого периода пронизаны внешним терпением, проявляющимся в игровом усердии. Без внешнего игрового терпения не произойдет двигательного присвоения внешнего опыта взрослых, полученного го время внешних наблюдений. Внешний сценарий поведения взрос ПЬЕС без должного этического наполнения с их стороны может на долгие годы стать внутренним жизненным сценарием ребенка Поэтому если до 3-х лет мы должны обращать внимание прежде всего на свои внутренние постоянные состояния открытости на другого , на этическое содержанке наших поступков и СЛОВ, то после 3-х лет – на внешние формы их проявления. Поэтому до 3-х лет наши внутренние конфликты, возникающие в коммунальных квартирах, в транспорте, в толпе, в больших не притертых коллективах так пагубны для ребенка, хоть и прикрыты формами приличия.

Если после 3-х лет приличная форма отношении взрослых не будет соответствовать приличному этическому содержанию, внутреннему состоянию, то, вдобавок ко всему вышеупомянутому, мы посеем еще и лицемерие.

Давайте перестанем делать вид, что мы не любим друг друга, детей, не любим играть. Переживем вместе с нашими детьми радость общения в игре, радость игровой открытости, которую мы называем детской непосредственностью, постоянно страдая от ее нехватки. Дети учатся играть и учат нас этому! А мы уже боимся даже игры, которую (не так, как в жизни), можно переиграть. Никогда не оставляйте детей в игре одних, не смотрите с высокомерием на детскую игру. Она детская только по форме! Осветите ее содержание своей любовью и своим терпением!

Следующий двухлетний период до 7-ми лет вмешает в себя целую эпоху в жизни ребенка и особенно в жизни родителей. Этап послушания – вот что наступает для ребенка на внутреннем плане его развития. На внешнем плане наступает период испытания взрослых. Так воспринимают его взрослые, не понимая явленного им несоответствия между формой и содержанием поведения. Кажется, ребенок специально доводит нас до белого каления, делает назло. Оказывается, действительно специально, но не для того, чтобы нас довести, а для того, чтобы, выйдя из себя, мы заставили его сделать так, как надо, а не так, как он хочет. Чтобы мы заставили его слушаться хотя бы силой, хотя бы ценой нарушения мира с родителями.

Мама сделала замечание раз, а ребенок молчит и делает по-своему. Мама, сдерживая себя, повторила замечание. Безрезультатно. Демонстрируя искусство терпеливости, мама совместно с папой пошла на третий виток призывов к порядку. А этот маленький изверг сделал еще хуже, ибо он только чувствует необходимость своего поступка, но не может объяснить его словами, например, такими: «Дорогие родители, помогите мне! Чтобы научиться слушаться, я вынужден повышать меру своего непослушания до того уровня, когда Вы, наконец, заставите меня подчиниться необходимости. Если я не научусь делать это сейчас, то после семи лет до двенадцати в моей и в Вашей жизни наступит временное затишье перед бурей. К сожалению, после двенадцати лет посеянное непослушание будет мешать даже мне самому. Трудный переходный возраст столкнет меня с неумением слушаться даже самого себя, даже тогда, когда я сам буду понимать :так не надо. И никаких сил не будет справиться со своим неподвластным, подсознательным «хочу». Вот почему именно сейчас я хочу научиться слушаться, но без Вашей помощи это почти невозможно. Я должен скачала научиться слушаться по внешним командам взрослых, то есть подчиняться внешним требованиям. Только тогда через некоторое время я научусь сам внутри себя вырабатывать эти команды и подчиняться им».

Кто слушал кашу лекцию «Что ребенку не по силам», легко вспомнит, как мы назвали программу самоуправления, программу послушания: диспетчерской. Тренировать диспетчерскую программу предлагалось в очевидных играх, когда легко показать родителям простейшие игровые модели будущих учебных и жизненных ситуации. Легко и объяснять родителям назначение этих игр: «Видите, сейчас Ваш ребенок хочет играть, хочет действовать по правилам, но не может. Если он не может делать даже тогда, когда хочет, то тем более не сможет делать тогда, когда будет надо. Это будет ему не по силам. А Вам, дорогие родители, сегодня по силам помочь своему ребенку».

– Так что же, – спрашивают обычно в этой кульминационной точке лекции, – надо и можно наказывать детей?

Этот многозначный вопрос имеет не менее многозначный ответ: после 5-ти лет, не зная, как остановить ребенка другим способом, лучше наказать, чем оставить его без помощи.

– Но ведь многие народы не наказывают своих детей, – вправе сказать вы.

Но ведь у многих народов запрет на наказание действует в системе с другими принципами, отсутствующими у нас. Если, например, у хакасов отсутствовали наказания детей, то у них было нечто другое, воспитывающее у детей ответственность за свои поступки. Хакасские дети сызмальства допускались на семейный совет, и с ними тоже советовались. Взрослым, идущим на охоту, не дозволялось брать у природы больше того, что охотнику и его семье нужно для жизни. Остальное – чужое. Не дозволялось также брать чужое в чужом доме. Дома были без замков. Воровство не просто презиралось, оно убивалось вместе с вором. Голову убитого отрезали, высушивали и вешали на шею его отцу, да так, чтобы глаза убитого всю жизнь смотрели ему в глаза, напоминая о невыполненном отцовском долге.

Английскому мальчику на детской площадке никто не сделает замечания. Да, ко не забывайте, что на ней нет взрослых. При входе написано: «Взрослым вход воспрещен».

В Японии детям дозволяется творить такое, отчего наши мамы, а может быть, даже и некоторые дети, придут в ужас. Да, японский ребенок в парикмахерской, пока причесывают его маму, может что-нибудь выдавить из тюбика и размазать по стеклу, а взрослые при этом будут мило улыбаться, но не забывайте, что это дозволяете я только до 5-ти лет в рамках японской системы воспитания, учебы, работы, пронизанной конкретизацией важнейшего принципа одного из японских императоров: «Гармония превыше всего».

Современные психологи, идя вслед за народной педагогикой, считают бесполезным наказывать детей до 5-ти лет, так как понятие вины возникает в сознании ребенка только после этого возраста. Чувство вины также становится осознанным. Не исключено, что осознание вины могло бы придти и раньше при системе воспитания, отличной от нашей, русской. Вспомните газетную статью «Пять лет счастья», где описан опыт семенного воспитания в свободе выбора сызмальства. Вседозволенность системы с участием в выборе поступка и самооценкой уже к 5-ти годам привела к высочайшей нравственной ответственности и завидной совестливости внучки. Дедушка старался выполнять обещание, данное самому себе: не повторять ошибок, допущенных при воспитании собственных детей, если ему доверят внучку. Ему доверили.

– Дедушка, купи мне, пожалуйста, мороженое.

– Сколько? – спрашивал дедушка. – Выбирай сама.

И дальше шло объяснение, к чему какое количество может привести.

– Ты идешь на улицу в одном платье. Подумай, не будет ли тебе холодно. Посмотри на улицу.

Любая свобода не есть свобода от всего. Свобода связана с сознательным выбором и сознательным самоограничением. Я свободен поступить иначе, но не поступлю так, ибо это против моей совести. Я свободен в выборе правил, но не свободен от принятых правил. Я могу пойти в театр и провести время в праздности. Я могу остаться дома и заставить себя дописать книгу. Я свободен и ограничен одновременно. Для постижения свободы мне дано своеволие, а для постижения несвободы – совесть, определяющая божественную меру того и другого. Чем раньше человек почувствует последствия своеволия, тем быстрее осознает меру и истинную свободу в ней.

Дедушкина внучка, научившись выбирать, сознательно не захотела ходить в цирк или зоосад, то есть туда, где нет свободы для других, где нет свободы для животных.

После этих слов Вы вправе повторить кульминационный вопрос о необходимости наказания: «Так что же, не надо наказывать, если свободного человека надо воспитывать в условиях полной свободы?»

Свобода выбора в рамках, устанавливаемых взрослыми, представляется нам альтернативой вседозволенности, альтернативой своеволия. Ее лик 5-ти годам ребенок уже сам выбирает, сам себя ограничивает, то о наказании не будет и речи: ведь наказание – это способ пресечения, это ограничение. Если к 5-ти годам ребенок еще не умеет сам себя ограничивать, сам себя останавливать, то ему требуется внешнее ограничение. И потребуется время, пока око станет внутренним, внутренне возможным. Следовательно, наказание может быть только внешним.

Если, наказывая ребенка, мы на него внутренне рассердились, он принял это, как наказание внутреннее, как отказ в любви, а не как помощь в виде ограничения. «Мама меня не любит, папа не хочет со мной разговаривать, бабушка отвернулась, я никому не нужен», – вот горестные мысли ребенка в этом случае. Кто из детей с этим смирится? Протестуя против внутреннего наказания, ребенок может попытаться любой ценой вернуть внимание, а значит и любовь родителей. Он может совершить еще более зловредный поступок, чем тот, который Вы только что осудили. Его глаза как бы говорят: «Пусть мне лучше попадет так, чтобы меня пожалели и снова полюбили... Не верите? Я готов прищемить палец между дверей, лишь бы мне поверили, как мне плохо и больно. Видите, какой синяк?»

Мы ведь не каменные и не сможем проигнорировать жертвенный палец, а его диспетчерская программа и в следующий раз попытается вызвать подпрограмму ныть я и плача.

Как же наказать, не рассердившись? Дети отлично чувствуют, когда мы сердимся только на словах, а внутренне улыбаемся или безразлично спокойны. Сердитыми словами, даже металлом в голосе их не проведешь! Слушают Вас и делают по-своему! А попробуйте подшлепнуть ребенка, не рассердившись! Не получится! Мы, как правило, внутренне раскручиваем себя до накопления критической массы внутренних оснований, позволяющих ударить ребенка, ударить беззащитного, слабейшего, любимейшего! И вот Вы, наконец, действительно рассердились и действительно ударили! Сынок, улыбаясь, поскакал дальше, потому что на самом деле Вы ударили легонько, не больно, но гот ударившая ладонь почему-то покрылась синими пятнами. Вам было больнее не физически, а душевно, и эта душевная боль физиологически локализовалась синяками. Не только ребенок может физически переживать душевную боль разлада в семье, когда плачет от ссоры родителей. «Значит, лучше все-таки всыпать сорванцу?» – спросил нас один из пап и, придя домой, «всыпал». Естественно, сам расстроился и через некоторое время решил уточнить:

– Ты не обиделся на меня?

– Нет, -неожиданно ответил сын.

– Почему? -удивился отец.

– Потому что меня надо было наказать!

Видимо, отцу удалось сохранить необходимое состояние открытости на сына, когда наказание творилось от полноты любви, как осуждение поступка, а не личности! И такое осуждение было принято.

Конечно, не в один день научимся мы с Вами хранить внутри себя это такое мудрое и трудное состояние. Людей, умеющих это делать, мы признаем благодатными и говорим про них: «Они хранят внутри себя импульс Христа!» Дети чувствуют этот импульс и подстраиваются под него, когда на очередное капризное «не хочу» слышат твердое и мягкое: «Я слишком тебя люблю, чтобы позволить так поступать».

Такими словами неоднократно оценивала мать американского доктора Добсона поступки сына. Так можем поступить и мы, вступая в борьбу с попу-парной болезнью «нехочушкой».

– Не хочешь вылезать из ванны? Не справиться с собой? Выбирай: либо через две минуты ты сам вылезешь, либо я тебя вытащу силой.

Через две минуты нужно обязательно выполнить обещание, иначе болезнь будет крепчать, порождая новые «не хочу».

– Не хочу убирать за собой.

– А я не хочу слышать «не хочу», а тем более видеть, как ты заболеваешь. Сейчас я буду тебя лечить, пока ты весь не заболел.

– Есть три средства. Чтобы узнать первое, надо отгадать загадку: кожаный, длинный, хорошо лечит.

– Это моя загадка, я ее сам придумал. Такое средство я не люблю.

– Я тоже. Поэтому лучше второе – быстренько уложить тебя спать. Когда проснешься, будешь здоров.

–А третье какое?

– Ведро холодной воды.

– Прямо в одежде?

– Конечно, пока болезнь не проникла внутрь. Ты забываешь про свое «не хочу убираться» и начинаешь не хотеть холодной воды. «Не хочу холодной воды» оказывается сильнее, и ты выздоравливаешь. Я слишком тебя люблю, чтобы позволить «нехочушке» овладеть тобой.

Болезнь – это кризис, это результат отсутствия профилактики, это всходы посеянного когда-то. Наказание – это кризисная мера.

– Не я тебя наказываю, ты сам себя наказываешь. Я вынужден помогать тебе, зная, что ты без меня справиться не можешь. Тебе и самому неудобно за свои поступок, только ложный стыд мешает в этом признаться. Я огорчен вместе с тобой. Постарайся в следующий раз не доводить меня до крайних мер.

Вы, конечно, заметили отсутствие требования извиниться. Именно требования. Если хотите, то подскажите ребенку, что он должен делать:

– Тебе следовало бы попросить прощения, если ты истинно раскаялся, если ты действительно сожалеешь о случившемся. Не может быть, чтобы тебе было не жалко бабушку, которую ты только что толкнул, сделав вид, что не заметил.

Ребенок, конечно, заметит Ваше огорчение, надежду и уверенность в лучших его качествах, заметит сходство Вашей подсказки с просьбой и внутренне примет эту просьбу с благодарностью, как помощь, с благодарностью за то, что его не заставляют врать. Безусловно, не сразу каша просьба станет для ребенка внутренним требованием. Категоричность внешнего требования со стороны взрослых будет способствовать нарастанию лицемерия: ребенок не хочет извиняться, а его заставляют; он не соглашается с ним, но боится последствий; он ищет способа ублажить Вас, не осознав пагубность поступка, отдаляясь при этом от искреннего раскаяния. Только наше открытое сердце может подсказать дозу категоричности, позволяющую ребенку овладеть общепринятыми формами легализации покаяния. За каждым словом извинения стоит либо страх, либо совесть. Формальное извинение никому не нужно. Мы прекрасно чувствуем его пустоту и бессодержательность.

Когда мы с женой начали домашние встречи с друзьями по курсу «семейная педагогика», одним из первых возник вопрос к тогдашнему нашему учителю Анатолию Циденовичу Гармаеву:

– Должен ли я просить прошения у человека, если признаю себя виноватым, а он не в состоянии понять меня? Не мечу ли я бисер перед свиньями? Не зря ли я унижаюсь перед недостойным?

Искреннего согласия с ответом Гармаева я тогда не испытал.

– Конечно, должен, – ответил Анатолий Циденович. – Для Вас это будет фиксацией внутреннего преодоления. Вы, взрослый человек, сознательно приучаете себя не лицемерить, говорить вслух о своих поступках. Когда Вы научитесь это делать. Вы не сможете не извиниться, и этот вопрос потер зет для Вас смысл. Голос совести, не загнанный в подсознательную глубину, так высветит Вашу вику, что Вы придете от нее в ужас, и так возвысит Вас, что даст Вам силы искренне пережить раскаяние, не задумываясь о форме раскаяния и об оценке этой формы окружающими. Значимость внутренней оценки, когда говорит совесть, преобладает над внешней оценкой, когда говорит страх.

К сожалению, нашу первую дочь мы заставляли просить прошения. Третья дочь, четвертый ребенок, росла без этого требования. Оказалось, это возможно и, видимо, единственно верно, хотя и требует времени на сеяние и терпения при выращивании. Настал такой день, когда, совершив нечто и успокоившись после осуждения. Маша сама сказала: «Папа, прости меня, пожалуйста, мне ужасно стыдно. Я постараюсь так больше не делать».

Наши дети подвели нас к пониманию еще одного важного момента: если мы поссоримся с ребенком из-за его поступка, то мы должны первыми и помириться С ним. Кто же, как не мы, научит его мириться, если он никогда не видел и не переживал примирения? Хорошо, если мама подскажет сыну, как это сделать, какие слова сказать тале, как к нему подойти. В крайнем случае, мамочка вместе с сыном придет к отцу и попросит за него: «Ты знаешь, папа, нашему Мите так стыдно, что нет сил даже рот открыть. Я надеюсь, в следующий раз он справится с собой и не будет так делать. Давай еще раз поверим в него и простим».

А что делать папе в случае смерти жены, когда некому больше мирить? Вот тогда только и чувствуешь необходимость не слов о прощении со стороны наказанных детей и обиженных жизнью, а слов о примирении, о сожалении со стороны наказывающего. Теперь в одном лице одна власть, карающая и милующая одновременно: «Давай мы с тобой помиримся, нельзя жить в ссоре, а особенно спать ложиться, не примирившись и не помирившись. Давай обнимемся и посмотрим друг другу в глаза с любовью. Ты для меня всегда самый лучший, хоть и совершаешь иногда плохие поступки».

Дети искренне и сильно переживают каше осуждение, но принимают его в мире, а не за счет мира. Мир нужен всем как воздух, и не будет поэтому права мама, если уложит спать дочку, не сказавшую папе: «Спокойной ночи!» Эти слова можно искренне сказать только с не закрытым обидой сердцем. Утром дочка подстерегла в коридоре папу и сказала: «С добрым утром! Я долго не могла уснуть и всю ночь плохо спала, потому что мы с тобой не помирились вчера». Лучшего жизненного подтверждения необходимости примирения яке знаю. Перед моими глазами встает в памяти еще один ребенок, всхлипывающий в темном коридоре после конфликта с родителями: «И никто меня не любит, и никому я не нужен». Мне до сих пор стыдно за свою косвенную вику перед этим ребенком. Благодарю Всевышнего за то, что дал мне это услышать.

Начало трудового становления приходится также на 5 лет. С этого возраста на внутреннем плане развития ребенок активно учится трудиться ради другого, а мы, взрослые, видим только внешнюю сторону этого процесса через желание ребенка помогать близким. Нам кажется, ребенок учится мыть пол, мыть посуду, подметать, а на самом деле он учится труду, а не конкретному делу. Ради другого, ради помощи другому он смело берется за незнакомое дело, требующее подчас невиданного для этого возраста мастерства, с радостью бесстрашно преодолевает себя и свое неумение. Истинное трудовое действие начинается с отклика на нужду другого. Отклик порождает искренние слова: «Бабушка, я хочу тебе помочь».

Следом приходят и благодатные силы, позволяющие стерпеть себя в трудном, а может быть, и нудном деле. Вспомните, дорогие мамы, как Вы с удовольствием иной раз готовите обед для близких, а когда близкие в отъезде, только ради себя и к кастрюле не притронетесь. Так и ребенок в этот период своей жизни готов учиться трудиться ради другого. Это ведь так по-человечески естественно: помочь бабушке или папе с мамой. И так по совести: окончив работу, испытать чувство благодарности к тому, кто дал тебе возможность состояться в заботе о другом. Переживанием этой благодарности и заканчивается истинное трудовое действие.

Что же делаем мы, взрослые, не понимая, что творится в душе ребенка?

Чаще всего на просьбу внука помыть посуду бабушка смотрит как на желание позабавиться:

– Иди, иди. внучек, без тебя управлюсь. Вот научишься посуду мыть, тогда к помогать будешь. Самые сообразительные внуки догадываются спросить:

– Бабушка, а когда же я научусь, если не учусь?

– Ну, ладно, иди мой, – ответит бабушка помудрее.

Работа окончена, посуда чистая. И тут даже мудрая бабушка не сможет, как правило, удержаться от похвалы:

– Ну, какой ты молодец!

В первый раз внука оторопь берет от этих слов, ибо совесть переживает благодарность к бабушке и радость за то, что помог другому в нужде, а не из своей корысти. «Кто такой молодец? Почему – молодец?» – спрашивает совесть. И раз, и два, и три так похвалит бабушка, и вот уже проснулась гордость: «Так приятно, когда тебя хвалят. А если наградят конфетой – совсем здорово. А если сводят в цирк... А ее пи купят компьютер... Для этого стоит потрудиться...» И вот уже не нужда другого движет ребенком в желании помочь, а собственная нужда – потребность удовлетворить свои желания с помощью Другого. Вот так сеется ложное трудовое действие, начинающееся с задумки: «Кому бы помочь, чтобы мне потом было хорошо... А если мне ничего не прибудет, так и помогать незачем». И проходит такой ребенок мимо нуждающегося, но незнакомого человека. И вырастет из него трудяга только ради наживы, ради себя. Он готов будет совершать воистину трудовые подвиги, но хоть за грамоту, хоть за аплодисменты перед строем. «Из «спасибо» шубы не сошьешь!» – вот избитая поговорка таких заинтересованных люден. «А где путевка? Где премия? Где машина? Где привилегии?» – требованиям гордости кет предела. Человек стал несчастным рабом своих собственных «хочу». Как же посеять это рабство? Ведь так хочется похвалить! Тогда давайте похвалим, но не личность, а результат труда: «Ты здорово помыл сегодня тарелки!»

Легко уловить аналогию с нашими предыдущими рассуждениями, когда мы советовали осуждать не личность, а поступок. Помните: «Не ты плохой, а поступок – безобразный». Так и в нашем случае: «Не ты молодец, а результат твоего труда, как твой трудовой поступок – достоин уважения».

В крайнем случае порадуемся его человеческим качествам: заботливости, внимательности, отзывчивости, доброте. Пусть он возрастает в осознании человеческого, а не в гордости. Если почувствуете превышение в нем гордости, то спросите его: «Кто ему дал это человеческое? И есть ли в нем что-либо, не полученное от других?»

Оценка результата труда должка быть честной, искренней. То, что сделано плохо, обходится временным молчанием или признаете я плохим.

– Ты мог сделать лучше? ? Да.

– Помнишь, ты вчера делал лучше? – Да.

– Надо исправить.

Говоря об истинном трудовом действии, опять встречаемся со «святой троицей»:

– отклик на нужду другого;

– исполнение ради другого;

– завершение ради другого.

Последний этап не менее труден и важен, чем исполнение. Здесь также не обойтись без благодатных сил, чтобы убрать рабочее место, а не ускакать козлом с конфетой в зубах смотреть «видик», и пусть бабулька вытирает пол! Необходимо также утишить свою гордость, чтобы услышать истинную оценку результатов труда: «Эта тарелка недомыта. Надо перемыть. Остальные помыты отлично».

Любая работа, данная ребенку, должка иметь истинное завершение. Не его вика в том, что он схватился за 10 тарелок, не имея на это сил, времени или умения. Раз мы ему доверили, то мы же должны с ним закончить, то есть помочь завершить начатое дело до конца, а в следующий раз не давать ему 10 тарелок, а позволить помыть только 5, ну, а если и 5 много, то хотя бы полтарелки, но – хорошо! Если и эта мера велика – то мыть его рукой или в его присутствии.

Я до сих пор помню свое детское присутствие во время священнодействия водопроводчика около кашей текущей батареи. В памяти осталось, не что он делал, а как. Перед началом работы он попросил у моей матери газету, расстелил ее под батареей на полу. Закончив работу, свернул газету с мусором, а мелкий мусор подмел веником и попросил: «Хозяйка, прими работу». На попытку матери отблагодарить его деньгами за столь качественную работу, старый мастер ответил отказом: «Хозяйка, я иначе не умею, и ты меня обижаешь». Сколько лет прошло, а до сих пор поведение, обычное для мастера, остается запечатленным и вспоминается многократно. Кажется, что он же оставил в памяти и слова: «Мастер не оставляет после себя мусора». Нелицеприятно оценивая результат труда, мы должны помогать ребенку «не потерять лицо», как говорят японцы. Вы знаете, японец никогда не сравнит ученика с другим учеником и даже лучше поставит всем по четверке, чем кого-то унизит перед классом двойкой. Гармония везде превыше всего: и в семье, и на работе, и в учебе. Нам представляется также разумным не унижать ребенка сравнением с другим, а возвышать его в сравнении с ним самим: «Сегодня ты помыл пол лучше, чем вчера!.. А вот эта половица вымыта лучше, чем соседняя!»