Текст книги "Отстойник (СИ)"

Автор книги: Андрей Стригин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Госпиталь в Подольске – операцию сделали, сижу на уколах и таблетках, здоровье стремительно возвращается. Главврач удивлён скоростью заживления и, хотя печень была не задета, ранение весьма серьёзное, мог изойти кровью. Хорошо Миша в своей деревне научился зашивать собак, вот и пригодился его опыт, иначе кровью изошёл, а я ещё такой молодой. Внезапно мне так стало себя жалко, что едва не всхлипнул, но мгновенно выругался сам на себя – нечего нюни разводить! А ещё меня постоянно преследует странное ведение, что случилось со мною перед потерей сознания, я чётко помню слова полковника Белова, они шилом запали мне в душу, но я разумом понимаю, всё это плод моего воспалённого сознания ... но слова полковника не хотят испаряться из моей памяти.

С неба срывается пушистый снег, но я не ухожу из больничного парка, здесь тихо и спокойно. Кутаюсь в толстый халат, поглаживаю в кармане свой талисман, который сейчас я называю "чёрным сердцем". Не знаю почему, но он всегда со мной и не теряется. Я уже стал считать его частью себя, как хорошо, что пули по нему не попали.

По парку, в одиночку и небольшими группками, прогуливаются пациенты, кого-то везут на инвалидной коляске, кто-то ковыляет на костылях. В Подольске много солдат и офицеров с ранениями, в Афганистане в полном разгаре война. Меня тоже причисляют к "афганцам", так как – пулевое ранение, устал доказывать, что я на войне не был, но с интернационалистами у меня сложились дружеские отношения.

Началось с того, как нам в палату привезли лейтенанта без ноги, моего ровесника, может, на год старше. К слову сказать, в этой палате я единственный, кто не воевал, и начались у того проблемы. Он постоянно злой, каждый день до отключки напивается, и кидается костылями. Смотрю на него, а сердце зашкаливает от жалости, но таких ребят жалеть нельзя, необходимо это болезненное состояние вышибать клин клином.

Очередной раз лейтенант заходит пьяный донельзя, вначале швырял костыли, затем обливает подушку слезами. Мужчины смотрят на него, но не вмешиваются. Приподнимаюсь на подушке: – Слушай, сосунок, сколько можно постель портить?

Воцаряется тишина, все вытягивают в мою сторону шеи. Лейтенант замолкает, с ненавистью глянул на меня, лицо идёт багровыми пятнами.

– Это ... ты мне? – ещё не веря, спрашивает он.

– Других сосунков в палате нет. Разнюнькался, мальчик ногу потерял, а как же "самовары" без рук и ног под капельницами лежат? И то не ноют! Ты жри, жри водку, а затем валяйся в блевотине на улице. Может, кто и подаст? Во, житуха тебя ожидает! Кстати, у церкви, больше подают!

– Что?! – он соскакивает на пол, едва не падает, лицо перекошено, ищет костыли, а они валяются в разных углах палаты. Прыгает на одной ноге, едва успеваю сползти с кровати. Но он, умудряется меня поймать, бьёт так, что шов расползается. Мажется моей кровью, но не унимается, явно хочет убить. Он мне надоедает, легонько бью ладонью в шею, лейтенант тихо сползает на пол. Затаскиваю на кровать, бережно укрываю одеялом, сам иду на перевязку.

Когда захожу обратно, лейтенант, как умер, застыл под одеялом, не издаёт ни единого звука. Соседи по палате, посматривают на меня, но больше из любопытства. Один майор, с лицом, посеченным осколками и выбитым глазом, понимающе улыбнулся. Прошло несколько дней, лейтенант ковыляет на костылях чёрный, на меня не смотрит, но и не пьёт. Интересно, чем всё закончится? Пришьёт меня или нет? Но вот однажды вечером, подходит к моей кровати: – Пойдём, – грубо тычет костылём.

Я понял, моё "лекарство" сработало, но в какую сторону? Поднимаюсь, иду следом. Заходим в столовую, накрыт стол, под проточной водой охлаждается водка. В развалку сидят афганцы, усаживают между собой, рядом влезает лейтенант, кстати, его Володей звать, разливают водку, все выпивают, Володя оборачивается ко мне, показывает недопитый стакан: – На гражданке моя норма была, такой она и сейчас останется, – с ухмылкой добавляет он. – Вчера протез примерял, ходить буду. А вообще, удивляюсь, как тебя не замочил. Как хорошо, что этого не произошло, столько было разных мыслей. Знаешь, хоть ты и гад порядочный, хочу стать твоим другом, я понял для чего ты это сделал, встряхнут меня хотел, чтоб я почувствовал остроту жизни. Жестоко. Но у тебя получилось, а я ведь действительно уже не мог остановиться, так себя жалко было ... и на весь мир был злой.

Жму руку, мужчины посмеиваются, затем водка, закуска, разговоры – гуляли почти до утра. В этот раз я вновь надрался, Володя дотащил меня до постели, периодически подставляя свой костыль, чтобы я не рухнул на пол.

Иду по парку, вспоминаю, улыбаюсь своим мыслям, хвалю себя и на душе так тепло, а на встречу идут два человека, внезапно внутри словно щёлкает затвор – не нравятся они мне, уж очень неестественны осанки, словно от всего ждут подвох. Бородки окладистые, густые волосы зачёсаны назад, в глазах фанатичный огонь, полы плащей развиваются, но что-то опасное скрывается под ними.

Подходят всё ближе и ближе. Сжимаюсь, интуитивно ищу путь к отступлению. Как бы невзначай отхожу за скамейку, прячусь в зарослях. Ловлю себя на мысли. Что я делаю? Совсем с ума сошёл, чего ещё выдумал! Идут себе люди по своим делам ... но какая от них пышет мощная энергетика, такое ощущение, будто воздух впереди плавится.

У одного из мужчин, на ветру, расходится плащ, на груди сверкнул крест, усыпанный каменьями. Попы, что ли? Да вроде для священников слишком молодые – как бойцы, тела сильные, походка пружинит. Батюшки такими не бывают, я вспоминаю отцов церкви, переваливающихся по храму, с кадилом в руках.

– Кирилл, что в кустах ищешь? – на дорожку выныривает целая толпа афганцев. Спешу к ним, неестественно улыбаясь, мельком глаза улавливаю, как мужчины приостановились и резко рванули вперёд.

– Отлить, что ли хотел?

– А, пустое, мерещится всякое, – меня бьёт озноб, я почти уверен, что избежал некой опасности, причём реальной, словно столкнулся с чем-то непонятным и беспощадным. В жизни такого не испытывал! Ласкаю пальцами "чёрное сердце", камень конкретно тёплый, даже горячий.

Не могу уже находиться в госпитале. Рана не болит, хорошо рубцуется. Надоедаю лечащему врачу с выпиской. Он хмурится, утверждает, что с такими ранениями ещё необходимо лежать месяц, но, ощупывая швы, в удивлении поджимает губы, в итоге, сдаётся.

Мне положен отпуск после ранения, но еду в часть. Хочу увидеть Мишу и Ли. Не будь их, гнил бы в лесу на радость жукам. А ещё, тянет к Стеле, но я мрачнею, не хочу видеться с генералом.

Капитан Бухарцев встречает меня радушно, заводит в кабинет, из сейфа достаёт коньяк. Разливает. Усики дерзко топорщатся, взгляд смеющийся.

– С выздоровлением, Кирилл Сергеевич, поздравляю тебя!

– С чем? – в недоумении беру стакан.

– Ваша троица представлена к орденам Красной звезды.

– За что? – вырывается у меня.

– Как же, обезвредили банду уголовников.

– Какую банду?

– Не выздоровел ты, Кирилл, – с сожалением смотрит ротный. – Забыл, из-за чего ранение получил?

– Стреляли, а я стоял как дурак, пока не словил пулю в живот, – искренне говорю я.

– Конечно, конечно ... да у вас целое сражение вышло! Знаешь, сколько уголовников положили?

– Каких уголовников? Там один был. Миша его подстрелил и то каким-то образом он ушёл.

– Ну, брат, тебе однозначно нужен отпуск. Ладно, поехали, – он лихо булькнул коньяк. Я тоже выпил, гортань обожгло. Блин, это оказался не коньяк, а подкрашенный чистый спирт, авиация, чтоб вас! В душе ругнулся я.

– Четверых вы завалили. Лежали аккуратно, мордами в землю и автоматы рядом. Вы беглых зеков расстреляли, – капитан Бухарцев занюхал кусочком хлеба, но есть его не стал, развернул плитку горького шоколада, поломал на неровные части, ловко швырнул кусочек себе в рот, с хрустом задвигал челюстями, чёрные усики дёрнулись как палочки в умелых руках дирижера.

– А что Миша с Ли говорят? – слегка опьянев, спрашиваю я, как завороженный наблюдая за его усами.

– Бери шоколадку, – капитан Бухарцев подвинул её мне поближе, затем нахмурился: – Была серьёзная перестрелка, тебя ранило, поэтому твои бойцы трупы сильно не искали, тебя надо было срочно везти в госпиталь, – ротный и ещё плеснул спирта.

– Не-не, больше не буду, – я решительно закрываю ладонью стакан.

– Ну, как же, надо орден обмыть, извини, такая традиция. А после будем на плацу тебя награждать.

– Никаких плацов, лучше здесь выпьем! – воспротивился я.

– Как хочешь, – улыбается в усы капитан. Достает бархатную коробочку, вручает мне.

– Как глупо, – я рассматриваю награду, – за то, что наложил в штаны, партия отмечает меня высокой правительственной наградой.

– Ты это ... про партию, – грозит пальцем ротный, – не надо. Замполит услышит, не отмоешься. Ты одень орден, – он дырявит тужурку, привинчивает награду. Мне неловко, будто что-то украл, но ощущать на груди орден, невероятно приятно, вот оно, советское воспитание! К наградам у нас относятся трепетно. Каждую неделю Леонид Ильич Брежнев кого-то да награждает и себя не забывает.

Выхожу в роту, Селихова уже нет, убыл на дембель. Вместо него Миша, он уже старший сержант, Ли сержант, командует взводом. Встретились как родные. Миша меня обнимает, лицо как всегда, словно высеченное из гранита. Ли хлопнул по плечу, в раскосых глазах таится загадочная корейская улыбка.

– Вот, орден получил, – смущаясь, говорю я.

– Всё правильно, – ободряет меня Миша.

– Что-то в том метро есть, – Ли щурит и без того узкие глаза, – я б наведался туда, инкогнито.

– Кто ж нас в зону ЗКП пропустит, – я охлаждаю его пыл.

– Ой, проблемы! Мы столько лазеек знаем.

– Уймись, Ли, не нарывайся на дисбат!

– Волка так и не нашли, – Миша сжимает губы. – Рота Обороны всё прочесала, пару кабанов убили, а его не нашли, следы ведут в метро, но там чёрт ногу сломает. Бойцы далеко не пошли, байки рассказывали про огромных крыс.

– Бондар тоже о них говорил. Неужели, правда? – мрачнею я.

– Ерунда всё это, – блеснул зубами Ли, но Миша ещё больше каменеет.

– После отпуска сходим на разведку, – решаюсь я, – может, даже официально. Через Особый отдел попробую, полковник Белов, вроде как ко мне неплохо относится.

До поезда Москва-Севастополь, часов шесть. Прощаюсь с друзьями, в общаге накрываю поляну. Заваливаю стол спиртным и, пока народ приходит в себя от увиденного изобилия, чисто по-английски исчезаю. Стоит задержаться хоть на полчаса и считай поезд уйдёт без меня. Стас, правда, пытается меня тормознуть, но внушительно надавливаю на плечи, заглядываю в глаза и он с возгласом: "Понял – не дурак, дурак бы не понял!" – отваливает к братьям офицерам. А там уже и девицы подползают, врубили тяжёлый рок, звякают бутылки. В принципе, им и без меня нормально. В общаге в основном холостяки, пока ещё зелёные лейтенанты, впрочем – как и я, мы все – одна порода.

Лёгкая сумка через плечо, есть немного времени, прогуливаюсь по гарнизону.

Ноги сами приводят к дому Стелы, но знаю, к ней не пойду. На сердце грустно, тоска вытягивает жилы. Вспоминаю её глаза, волнующий запах тела, насмешливый взгляд. Нет, не сейчас! Мотаю головой, уверенно иду на КПП, скоро подойдёт автобус, в Москву приеду рано. Ничего, погуляю по московским улицам, матери подарки куплю.

...................

Автобус мотает по колдобинам, нервно ревёт двигатель. Прижимаюсь к холодному стеклу, сильно порошит снег, скоро всё заметёт. Кутаюсь в шинель, шапку надвинул на лоб, как говорится – не месяц май.

На соседних аэродромах взлетают МиГи. Лётчики иной раз шуткуют, над дорогой врубают полный фарсаж, и нас едва не смывает в лес. Пассажиры беззлобно ругаются, привыкли уже.

Наконец заезжаем в Мытищи, до Москвы совсем близко. Спрыгиваю с автобуса, скорым шагом иду в метро. Вроде как кто-то спешит за мной, пробивает озноб, вспоминаю встречу в госпитале. Делаю вид, что развязался шнурок, наклоняюсь, осторожно смотрю сквозь локоть. Перекормленная немолодая мадам, пыхтя, тащит две забитые до отказа сетки, пот градом, лицо страдальческое.

– На метро? – оборачиваюсь к ней.

– Ой! Да, детка! – в глазах появляется надежда.

Я усмехаюсь: – Давайте ваши кошёлки.

Она расплывается в улыбке как старая добрая хрюшка, кокетливо подаёт их мне ... я едва их не роняю Не фига ж себе, ну и тяжесть!

– Что у вас там?

– Колбаска, сальце, тушёнка, картошка, капуста ... – с удовольствием перечисляет она.

– На месяц затарились?

– Почему же. Нет, конечно, на недельку хватит, – она скоренько семенит за мной, толстые ляжки гуляют как пудинг на тарелке.

Спускаемся в метро. Мне на другую линию, с удовольствием передаю ей неподъёмные кошёлки. Она долго благодарит, называет то котиком, то рыбкой, тараторит как заводная и тут, через оплывшее плечо женщины вижу их. Незнакомцы одеты уже в длинные пальто и нервно озираются по сторонам, очевидно, ищут меня.

– Давайте, всё же, вас провожу до электрички, – бледнею я.

– Ой, какое счастье! – радуется она.

Стараюсь затеряться в толпе, мадам едва поспевает, но мне необходимо торопиться. Вроде оторвался, я перевожу дух. Что им надо от меня? "Чёрное сердце" в моём кармане ощутимо нагревается, возникает безумное желание капнуть на него своей кровью. Что за дикость? Решительно отметаю это непонятное желание.

Наконец юркаю в вагон, опасливо рассматриваю своих соседей. Пассажиры как всегда читают. Мест нет, топчусь в общем стаде, монотонно объявляют остановки, потихоньку успокаиваюсь.

В метро воздух ни с чем несравнимый: прохладный, тревожный, с запахом электричества и ещё чего-то. На стенах мелькают огоньки ламп, иногда взгляд выхватывает ходы закрытые кладкой кирпича – тоннель что-то пересёк непотребное, и люди решили их заделать.

Путей, под землёй, бесчисленное множество. В некоторые из них месяцами не заходит человек. Что творится в их отсутствие, одному богу известно. Говорят, в московских подземельях скрыта библиотека самого Ивана Грозного, а иногда люди исчезают в недрах лабиринта метрополитена. Как-то мне рассказывал один товарищ о случае, который его поразил сильнейшим образом, в электричке ехала группа мужчин, одетых в строгие серые костюмы. Они так неестественно сидели, спины выпрямленные, взгляды в одну точку, что пассажиры не выдерживали их тяжёлой энергетики и уходили в другие вагоны. Затем, люди в серых костюмах, вышли, попрыгали в тоннель и скрылись в темноте. Вот, интересно, что они там забыли? Ещё понимаю, бичи переночевать решили, но эти люди ...

Монотонно объявляют мою остановку, с общей толпой вываливаю на перрон. Дух захватывает от красоты – всё в мраморе, барельефы, цветная мозаика и эскалатор загруженный людьми. В ларьке покупаю газету, что б чем-нибудь заняться в поезде и бегу наверх.

Всё замело снегом, пожалел, что сапоги не надел, противный холод лезет в носки и тает под ступнями. Но улицы преображаются, возникает ощущение чистоты, грязи под ногами не видно, вокруг белизна.

Бегаю по магазинам, накупил овсяного печения, в Севастополе это страшный дефицит. Строю глазки продавщице, она лучезарно улыбается и выуживает из-под полы пачку ассорти шоколадных конфет с ромовой начинкой, даже по меркам Москвы – круто. Затем, толкаюсь вместе с женщинами, стою в огромной очереди, завезли импортные сапоги, моя матушка о таких давно мечтает.

После, просто брожу по улицам, удивляюсь такому количеству народа, он идёт непрерывным потоком и на встречу и обратно. Кошмар! Задохнуться можно. Ныряю в бар, заказываю рюмку коньяка и горячий чай, смешиваю. Мне один лётчик рассказывал, таким способом можно быстро согреться. Кстати, он называл этот коктейль, адмиральским чаем. Действительно, ноги быстро отогреваются, похорошело. От нечего делать сижу здесь до самой темноты. В этом же здании располагается ресторан, слышится музыка, весёлые возгласы, хрустальный звон бокалов, доносится голос ведущего: "А сейчас, для нашей несравненной гостье из солнечного Крыма: "Листья жёлтые!""

Звучит музыка: "Листья жёлтые над городом кружатся, тихим шорохом под ноги нам ложатся..." – я взгрустнул, песня навеяла воспоминание о Графской пристани, о Приморском бульваре ... смотрю на часы – пора!

Изрядно подогретый, выхожу на мороз, бегу к поезду. Беру билет в купейный вагон, бросаю сумку под нижнее сидение, шинель вешаю на крючок, шапку бросаю на стол, присаживаюсь к окну.

В вагоне толчея, все с огромными сумками, суетятся, шумят, вот и ко мне заходит целая семья: муж с женой и парень подросток. Тот сразу вылупился на меня, даже рот открыл. Неожиданно набирается духом и выпаливает: – Дядя лётчик, вы в Афганистане воевали?

С удивлением смотрю на него. Тут до меня доходит, на моей груди сияет орден Красной звезды. Дико смущаюсь, надо бы снять.

– Да нет, это из-за ранения дали, здесь, под Москвой.

– А что, такое бывает? – удивляется подросток.

– Бывает, – горько улыбаюсь я.

– Вадик, не приставай к товарищу лейтенанту, – доброжелательно смотрит на меня мужчина. Осанка у него ровная, очевидно бывший офицер.

– В Севастополь едете? – интересуется его жена.

– Да.

– Живёте там, или по службе?

– В отпуск еду. Домой.

– А мы с отпуска, – вздыхает она, – так быстро закончился. Раньше редко ездили, всё по гарнизонам. Потом мужа в Севастополь перевели, на БПК.

– Ещё служите? – интересуюсь я, чтоб поддержать беседу.

– Уже нет, – вздыхает мужчина, – ушёл капитаном второго ранга. По ночам служба снится.

Внезапно остро понимаю, как этот человек переживает, что сейчас не удел. Всегда быть на передовой и вот, ещё сравнительно молодой, а пенсионер.

Поезд дёрнулся, звякнула посуда, за окном задвигались столбы. Неужели скоро увижу свой дом?

Разносят постельное бельё. Молодая проводница приветливо улыбается: – Чаёк принести?

Соседка по купе достаёт курочку, режет солёные огурчики, нарезает ровными кружочками колбасу: – Берите, не стесняйтесь, – говорит она, заметив, что я отвожу взгляд и невольно глотаю слюну.

Мужчина ставит на стол пузатую бутылку коньяка. Постепенно вся неловкость улетучивается и уже, вроде как знаем друг друга всю жизнь. Вот так всегда бывает с соседями по вагону.

Ночь в самом разгаре, забираюсь на верхнюю полку, закрываю глаза и честно пытаюсь заснуть. Сон нагрянул неожиданно, сваливаюсь, словно в яму и начинаются кошмары: вокруг степь, усеянная обломками острых камней, торчит колючий кустарник, взвивается в воздух сухая пыль, на небе набухшие тучи, сквозь них едва прорывается свет луны. С трудом бреду между камней, неуютно и непонятно, что я здесь делаю. Ни души, лишь завывает ветер. А ветер ли это? Нечто тоскливое проносится над степью, кровь стынет в венах. Мне б уйти отсюда. Но куда? Шарю глазами по сторонам, вроде тропа. Становлюсь на неё, иду, но как мне страшно, чудится, впереди ждёт встреча. Но с кем? Меня ждут и знают, что я прейду.

Впереди завал из каменных глыб, тропа упирается в них. Обхожу. Кто-то возится в грязных кустах. Вытягиваю шею, пытаюсь рассмотреть, что там. Это какое-то животное, вижу лохматый бок.

Затем, в темноте сверкают два жёлтых глаза, раздаётся утробное рычание – огромный волк выпрыгивает из зарослей, морда перепачкана кровью, скалит клыки, прижимается к земле, мгновенье и вцепится в горло. Но он медлит, не сводя взгляда от меня, отходит в сторону. Какой у него жуткий взгляд, глаза – нечто потустороннее, выцветшие, радужка почти белая, зрачки едва заметны, в то же время бьёт из них жёлтый огонь. Внезапно ощущаю, он меня смертельно боится. Странно, почему? Я безоружен, у меня нет даже палки. Тем временем, прижимаясь брюхом к земле, ужасный волк отползает в сторону, пятится, скрывается за нагромождением камней, но чувствую, не уходит, наблюдает за мной.

Делаю шаг в направлении колючих зарослей, вся земля перепачкана кровью, пахнет сырыми внутренностями. Пытаюсь проникнуть в логово волка, но вязну всем телом, для меня лаз очень маленький. Вытягиваю вперёд руки, хочу раздвинуть ветки, обмираю от ужаса, это не мои руки! Огромные лапы, покрыты сверкающей чешуёй, на концах серповидные когти. От неожиданности кричу, хочу бежать, но оглушительно хлопают за спиной крылья. Взмываю в воздух, внизу, как человек, смеётся волк.

Несусь над полем. Постепенно, место страха вытесняет восторг. Свобода, полная свобода! Поднимаюсь всё выше и выше. Долетаю до туч, они, клубясь, наползают на меня, сверкают молнии, но я их не боюсь. Поднимаюсь выше их. Наполняя меня силой, ярко светит луна, а всё небо усеяно огненными звёздами. Мощно взмахиваю крыльями, лечу с немыслимой скоростью, воздух ионизируется, и тело заключается в плазменное облако.

Грозовой фронт исчезает позади, а внизу застыл океан, солнце выныривает из-за горизонта, стремительно движется вверх. На океан наползает континент – древняя земля и она осквернена! Эмоции жадности, равнодушия и вседозволенности, как грязная плёнка, колышутся над небоскрёбами. Я ощущаю, как военная эскадра под звёздно-полосатым флагом готовится к выходу в море, чтобы произвести массированный "гуманитарный" ракетный обстрел городов одной из слаборазвитых стран, чтобы сменить неугодный для США режим и принести туда "демократию, счастье и процветание".

Чувство гадливости потоком хлынуло в душу. Едва не стошнило от всей этой мерзости, раздражение, как цунами поднимается в сознании, мне необходимо выплеснуть эмоции иначе сгорю. Извергаю из себя огонь. Он с гудением уходит вниз, касается океана и, вздымается мощным торнадо. Как щепки взлетают военные корабли и разлетаются в стороны, где-то рвутся боеприпасы, чужой дикий страх словно искривляет пространство. Всё это мне взбурлило кровь, хочется снова атаковать.

"Ещё не пришло наше время" – голос словно возникает из пустоты, мгновенно гасит мою ярость.

Кручу шеей, смотрю вверх, заслоняя солнце, проносится исполинская тень огромного дракона.

Мне становится радостно и спокойно и, словно засыпаю.

Поезд резко дёргает, визг тормозов, какая-та станция. Продираю глаза, странное ощущение, словно всю ночь мешки с углём грузил. Сползаю вниз, достаю зубную пасту и полотенце.

– Опять уходите? – слышу сонный голос соседки.

– В смысле? – не понимаю я.

– Вас сегодня ночью здесь не было.

Гл.9.

Поезд ворвался на мост, стук колёс стал более лёгким, словно вагон неожиданно взлетел в воздух. Я невольно глянул в окно, мимо проскакивают металлоконструкции, а внизу бурлит река, рыбачёк пристроился в густых камышах и наблюдает за красным поплавком. «Интересно, поймает он рыбу?» – мелькнула мысль. Рыбачёк дёрнул удочку, но поезд проскочил мост, и река исчезла, перестук колёс вновь стал тяжёлым, а я так и не узнал, что он вытащил, даже расстроился. Медленно повернулся к женщине и рассеянно спрашиваю: – А где же я был?

– Наверное, бессонница, может, в тамбуре стояли?

– Вам приснилось, – улыбаюсь я. Обрывки сна рассыпаются в сознании, как осколки стекла, уловить содержание не могу, лишь чётко помню силуэт дракона, зависшего среди звёзд, но вот и он подёрнулся вуалью и растворился во мгле, оставив в душе необъяснимую тревогу и печаль.

– Может быть. Я так плохо спала этой ночью, – нехотя соглашается женщина, но я понимаю, она осталась при своём мнении. Да и бог с ней, мне то что, я спал как убитый ... вот только почему мышцы болят, словно всю ночь занимался на турнике?

Настроение пятибалльное, выхожу в тамбур, дверь открыта, сейчас стоянка, проводница проверяет билеты. Улучаю момент, спрыгиваю на перрон. Не холодно, снега нет, мы явно на подъезде к Крыму.

Станция небольшая, чистенькая. Ходит немногочисленный народ, кто-то продаёт вязанки фиолетового лука, кто-то яблоки. Бабка везёт тележку с пирожками, запах одуряющий, не удерживаюсь, покупаю несколько штук. Затем вижу мужчину с вяленой рыбой – хорошие такие лещи и длинные щуки. Останавливаю его, выбираю рыбу, он видит мой орден, даёт целую вязанку бесплатно. Страшно смущаюсь, хочу сунуть деньги, но он наотрез отказывается, говорит, сын его служит на границе.

– Лейтенантик, трогаемся! – приветливо завёт проводница.

Прыгаю на лестницу, она мило улыбается: – Чаёк принести?

– Можно. В Севастополь скоро приедем? – в ответ улыбаюсь я.

– Уже в Крым въезжаем, полдвенадцатого будем на месте.

В купе, кроме долговязого подростка, уже все проснулись. Мужчина собирается бриться, женщина скатывает постель. Выкладываю на столик ещё горячие пирожки: – К чаю, – радушно предлагаю я.

– Как спалось, лейтенант? – мужчина с одобрением глянул на мои гостинцы.

– Спал как убитый, – покосился на хмыкнувшую соседку.

– Я тоже. Люблю спать в поездах. Отвлекаешься от всего, перестук колёс. В принципе, у меня вся жизнь на колёсах, – вздыхая, добавляет он. – Эй, Вадик, вставай! – он энергично трясёт сына.

– Папа, дай поспать! – брыкается подросток.

– Дядя Кирилл такие пирожки принёс!

– Оставьте пару штук, – просит Вадик и отворачивается к стене, накрываясь с головой одеялом.

– Вот так всегда, нет в нём военной жилки.

– Рано ему ещё эту жилку приобретать. Не буди ребёнка, вступается за сына мать.

– Парню четырнадцать лет, через три года в училище пойдёт.

– Типун тебе на язык, поступит в институт, пускай гражданским человеком остаётся. Намыкалась с тобой, по дальним гарнизонам таскаться. А толку? Лишь на пенсии вздохнула. Не хочу, чтоб у сына была такая же участь как у нас.

– Что вы опять спорите, – наконец просыпается Вадик, – вот возьму и в ПТУ пойду.

– Шалопай! – беззлобно даёт подзатыльник отец.

Парень спускается, заспанный, глаза щёлочки: – Доброе утро, – приветливо здоровается со мной. – О, ещё горячий! – и пытается со столика утянуть один пирожок.

– Иди, умывайся! – хором прикрикнули отец с матерью.

За окном знакомые пейзажи. Крымскую природу не спутаешь ни с чем. Нет кричаще ярких красок, как это есть под Москвой, где по осени всё вспыхивает золотым огнём, даже глаза слепит, красота неописуемая. У нас же всё приглушенно, но от этого мне милее и на душе теплее. Осень, словно благородный топаз неназойливо подсвечивает листву багровым, медным, нефритовым и солнечным отблеском, и всё это на фоне красноватых скал, а вверху, как бирюза – высокое небо, где иной раз можно заметить парящих орлов

Сейчас, правда, уже первые числа ноября, но не все деревья сбросили листву. Лес стал прозрачнее, явственно виднеются корявые можжевельники, на склонах как свечи торчат кипарисы, где-то шумят сосновые леса. А вот и знаменитые крымские тоннели. Постоянно пытаюсь, сосчитать их количество и никак не могу, всё время отвлекаюсь.

Наконец выкатываем из последнего, поезд несётся мимо пещерного монастыря. Он заброшен, виднеются чёрные провалы, высеченные лестницы, пустые площадки на скалах. А вверху стоят мощные круглые башни. Когда-то здесь было древнее поселение.

На противоположной стороне плато – каменоломни, выработка в виде цирка. Камнережущими механизмами оголили подземный водоток, и теперь он заливает искусственный каньон водой. Скоро здесь будет глубокое озеро, а на берегу уже растёт камыш, и прилетают на зиму птицы.

В принципе, это уже Севастополь, виднеется бухта, заставленная военными кораблями, мелькают толстые стены завода Орджоникидзе. Он огромный, как город – многоэтажные здания цехов, морские доки – одни из самых больших в мире. У причальных стенок пришвартованы корабли, вспыхивают огни электросварок, тяжело двигаются морские краны, снуёт рабочий люд.

Поезд резко замедляет ход и незаметно вползает на вокзал. Вот я и дома! На сердце сладость, настроение чудесное. Прощаюсь с соседями по купе, улыбаюсь милой проводнице и выпрыгиваю на перрон.

Здорово! Тепло, небо ясное, иду в расстегнутой шинели, через плечо сумка с гостинцами для матери. Всё мне знакомо и не знакомо одновременно, так обычно бывает после длительного отсутствия.

В отличие от Москвы, где люди привыкли к различной форме, в Севастополе на меня все обращают внимание, парадная форма авиации весьма эффектная и красивая. Симпатичные девушки строят глазки, шушукаются, хихикают, я улыбаюсь в ответ, для меня сейчас весь мир хорош, а на душе такое приятное чувство, что даже не сразу замечаю направляющихся ко мне военных. Суровый морской патруль: капитан-лейтенант и три курсанта – тормозит около меня. Я, можно сказать, не по форме, шинель расстегнута, тёплая шапка зажата в руке, но они видят орден, с улыбками отдают честь и неторопливо уходят.

Шикую. Ловлю такси. Мчусь сквозь город. Словоохотливый таксист всё пытает меня, где служил, на чём летал. Так хочется сказать: "коровам хвосты крутил" – но лишь улыбаюсь.

А вот и Стрелка, так мы называется Стрелецкую бухту, здесь я живу. Водитель лихо тормозит у подъезда, даю ему по счётчику пятьдесят семь копеек и сверху три рубля. Он вообще отказывается от денег, тогда предлагаю ему жирного вяленого леща, это он с удовольствием принимает и с радостью благодарит

Стремительно взлетаю на свой этаж, звоню, сердце радостно стучит.

– Кто? – слышу родной голос.

– Мама, это я! – с волнением произношу я.

Она долго не приходит в себя, плачет, не может насмотреться на меня, ведёт в комнату. Скидываю шинель, мать видит орден, в глазах появляются слёзы. Пытаюсь успокоить, говорю, что вручили его за хорошую службу, поверила, слёзы мгновенно высохли. Она немного успокаивается и всё расспрашивает, как я служу, не обижают ли меня, хорошо ли кормят.

– Всё отлично, мама, служба мне нравится, кормят прекрасно, много друзей ... не переживай! – я улыбаюсь и достаю гостинцы: овсяное печение, конфеты и импортные сапоги. Угадал с размером! Она светится от счастья и как сразу помолодела.

Сидим на кухне, пьём чай, она нахваливает печенье, надо же, какой дефицит! Мне хорошо в обществе матери, но на месте уже не сидится, хочу встретиться с друзьями, да и в военкомат надо зайти.

Как обычно включен чёрно белый телевизор и как всегда произносит речь Леонид Ильич Брежнев. Сейчас, глядя на него, я не фыркаю, а с сочувствием вижу, как он сильно сдал, совсем постарел, едва говорит, с трудом держится за трибуну. За ним зорко наблюдает охрана, чтоб не дай бог он не упал – на износ работает человек, ему б на заслуженный покой. А может, его просто не отпускают на пенсию?

Далее идёт сводка новостей: хлопкоробы Туркменистана собрали рекордное количество хлопка ... страна всё так же поднимает целину ... поздравляют героев нашей эпохи – их награждает лично Леонид Ильич Брежнев, каждого целует и крепко обнимает. Затем, начинаются события в мире – в социалистическом лагере всё прекрасно, все друг друга любят и обожают и "семимильными шагами идут в светлое будущее, к развитому социализму!". Диктор бодро рассказывает об успехах в ГДР, о братской Польше, Венгрии, Югославии, о братушках болгарах которые добились невиданного благосостояния... но вот, как бы между прочим, диктор сообщает: "У берегов США пронёсся разрушительной силы смерч, военно-морская база во Флориде значительно пострадала. Правительство Советского Союза приносит соболезнования родным и близким погибших военных". Затем реклама секунд на пять и Танцы Народов Мира.