Текст книги "Благая Весть Курта Хюбнера (СИ)"

Автор книги: Андрей Незванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Формулой этой метафизики Хюбнер заканчивает данный пункт главы.

Рисуя модель поведения мыслимых им "древних греков", он пишет:

"Дело удается только в том случае, если божественная субстанция вливается во френ человека, и благодаря этому воспроизводится правильная древнейшая последовательность событий. В известной степени бог водит рукой человека, как учитель рисования – рукой ребенка. И происходит это всегда одинаковым, первозданным образом".

Комментарии, как говорится, излишни. Сколько не воображай себя "древним греком", а из своих штанов не выпрыгнешь!

Завершается Глава VI следующим пунктом...

3. К различию между научными понятиями «закон природы» и «историческое правило», с одной стороны, и мифическим представлением об архе – с другой.

Вульгарность этого заглавия вопиюща. Хотелось бы узнать, для начала, какой науке принадлежат научные понятия «закон природы» и «историческое правило»(?). Нам такие науки неизвестны.

Слово "закон" вообще принадлежит обществу и к Природе неприменимо. В силу того, что наш язык жив, прежде всего, общественным бытом, мы фигурально называем "законом" устойчивые соотношения, обнаруживающиеся при нашем орудийном вторжении в природную жизнь. Эти соотношения носят количественный характер и принадлежат различным точным наукам. Гуманитарные и прочие неточные науки таких "законов" не знают.

Относительно правил, мы понимаем, что такое "правила игры в мяч", но, что такое "исторические правила", мы не понимаем. Это какой-то очередной вульгаризм Хюбнера, содержание которого известно только ему.

Сказанное справедливо и в отношении "мифических представлений об архэ".

Слово "мифические" вполне уместно заменить словом "вульгарные" и отнести их, опять же, к Курту Хюбнеру.

Если Миф повествует о Начале, то описанные в мифе события и есть Архэ.

В других своих значениях слово "архэ" принадлежит не мифу, а философии: в частности, первой умозрительной Физике, где архэ выступает ПЕРВОЭЛЕМЕНТОМ, или первовеществом. Наиболее известен "Огонь" Гераклита.

Никакой почвы для сравнения Архэ, в обоих его смыслах, с законами точных наук не просматривается.

В философии, конечно, всё возможно.... Мы можем, например, "Большой Взрыв" современной космологии назвать Началом, или Архэ. Но что это даст? Просто забава....

Главное различие, – к которому, так или иначе, отсылает данный заголовок, – это различие между языком персонального общения и публичного быта, и технологическим жаргоном.

Вся до сих пор проделанная Куртом на этих страницах работа сводится к попыткам перевода эллинской культуры на язык техники. Когда он слышит фразы этого языка, они ему ПОНЯТНЫ. Так устроен его ум.

Все "различия", которые он фиксирует, суть трудности указанного перевода. Другого значения они не имеют.

Курт продолжает биться в банальностях объект-субъектной логики: они кажутся ему такими важными, чуть ли не открытиями, – как, например...:

"Другое, до сих пор ни разу не отмеченное отличие, состоит в том, что законы строго отделены в материальной природе от всех целенаправленных конечных процессов. И, напротив, там, где, как в мифе, совпадают идеальное и материальное, там все имеет свою цель".

Что касается цели, то цель перевода, которым занят Курт, заключается в том, чтобы найти место мифу в ментальности современного европейца. Это похоже на сказки об инопланетянах. Главное, чтобы НЛО были научным фактом! Так и с Мифом. Называя свой труд «истина мифа», Хюбнер подразумевал истину научную. Через выявление таковой миф приобретает информационную ценность внутри системы ценностей технократического мира.

Примерно так, как это было с Адамом и Евой, когда генетики сделали существование первой пары людей научным фактом.

ГЛАВА VII

ВРЕМЯ В ГРЕЧЕСКОМ МИФЕ

Введение

Это «Введение» предоставляет хорошие иллюстрации ЭКЛЕКТИЧНОСТИ дискурса Курта Хюбнера.

Он пишет в первых строках:

"Архе не является событием во времени и не содержит объектов, которым в данное время приписывается определенное место...".

А мы-то, дураки, подумали было.... Но вспомнили вовремя, что Архэ – НЕПРЕХОДЯЩЕЕ Начало. Оно не позволяет сформировать идею времени. Время сопряжено исключительно с Преходящим.

И Курт это понимает. Ниже он пишет:

"В пределах священного времени не существует течения времени".

И тем не менее...:

"...архэ, как целостный гештальт, представляет собой историю".

Здесь трудно удержаться, чтобы не спросить: А что, бывают нецелостные гештальты...?? Нам тут гештальтов еще не хватало, вдобавок к архетипу и априори! Зато научно!

Что до "истории", то Событие Архэ называется "историей", потому что РАССКАЗАНО; а не в качестве временной последовательности вытекающих друг из друга происшествий. С таким же успехом его можно называть анекдотом, – в целостности оно не потеряет.

Но Хюбнеру важно притянуть за уши Время, чтобы показать якобы иное восприятие времени у мифических греков. Поэтому он передергивает, вкладывая в слово "история" другой смысл – летописи, или хронологии.

Для такой истории вместо слова "событие" мы не случайно выбираем слово "происшествие", ибо эпизод истории – это то, что произошло из случившегося до этого. Тогда как "со-бытие" есть совместное бытие личностей, безотносительно ко времени. Частица "со-" здесь как раз указывает на совместность, сообщность, соединенность, взаимодействие.

И Архэ есть именно Со-бытие: похищение Аидом Персефоны, например.

Историю этого похищения миф нам рассказывает, но это не история в смысле происходящего во времени. Это событие стоит в Вечности. Но, поскольку, Курт непременно хочет представить Архэ в виде истории как "последовательности событий", распределить его изнутри по шкале времени, то для него...

"являющаяся в архе временная последовательность событий наполняет его содержание. Архе является, так сказать, парадигмой этой последовательности, повторяющейся бесчисленным и идентичным образом",

Но, ввиду вечности "Архэ как последовательности", Курту приходится, в конечном итоге, заявить, что...

"...всякое событие этой последовательности существует вечно".

Очевидное противоречие между последовательностью, подразумевающей преходящесть, и вечностью, приводит Курта ко Времени без времени.

Читаем:

"Однако, поскольку архэ, с другой стороны, рисует ход времени, из которого элемент времени не может быть изолирован, то оно должно быть названо временным гештальтом".

Наверное, можно придумать образ (гештальт), рисующий происходящее во времени: в связи с эволюцией гоминид, например. Есть такой образ, где в ряд выстроены изображения обезьяны, человека прямоходящего, неандертальца и кроманьонца. Тем не менее, образ этот всё же рисует не ход времени, а ход Эволюции во времени, которое представлено шкалой внизу картинки.

Это придуманное человеком равномерное космическое время, на которое он проецирует вехи эволюции, не имеет отношения к собственному времени жизни соответствующих популяций. Из их собственной преходящести и внутренних изменений не может быть выделено равномерное хронометрическое время. Последнее может быть только снаружи приложено к эволюции.

Сознавая это, Хюбнер и придумывает новый термин: "временной гештальт"; чтобы как-то спроецировать собственный ход жизни на механическое время естествознания.

У нас, к счастью нет такой задачи, и потому мы яблоко едим, а не размышляем с умным видом о его красной овальности с целью дать понять роботу, что такое яблоко. Едим и невольно вспоминаем Еву, и с ней – рассказ о Грехопадении первой Пары.

Мы написали слово "Грехопадение" с заглавной буквы. Не случайно, – но потому, что рассматриваем это Со-Бытие как двойное НАЧАЛО: как Архэ всякого человеческого греха, и как начало Истории цивилизации.

Оно еще не есть эпизод Истории: последняя начнется за оградой Рая; не есть происшествие, поскольку не происходит из предыдущего. Со-Бытие Грехопадения есть совместное бытие четырех лиц, чьи взаимоотношения есть Начало мира как общества. Они суть: Бог Отец, Люцифер, Адам и Ева. И бытие это есть общение и отношения. В нём уже присутствует мир в виде запрета Отца, но времени в нем нет.

Даже если бы я был часовщиком, то и тогда не смог бы усмотреть в этом Начале никакого "элемента времени". Адам и Ева были наги, и не носили часов.

Как ни странно, со мной согласна и современная наука. Новейшие исследования позволили физикам заявить, что времени вообще не существует. Это мнение подтверждается Национальным институтом стандартов и технологий. НИСТ – хранитель самых точных в мире атомных часов, по которым сверяются все остальные часы во всём мире. Учёные из НИСТ утверждают, что их сверхточные часы не измеряют время вообще: время определяется отметками на часах.

Иными словами, "ВРЕМЯ" – один из инструментов науки и техники.

И если сохранять философическую веру в Кантовские "априори", то "время" существует только как психическое априори "Человека Разумного". То есть является категорией исключительно субъективной – в рамках объект-субъектной логики Картезия.

Таким образом, Наука сама установила, время не принадлежит Бытию: оно – в голове стороннего исследователя; ученого, который наблюдает ДВИЖЕНИЕ, и кодирует его с помощью часов. Это позволяет ему описать движение. А лица, их общение и отношения для него, в рамках его науки, попросту не существуют.

Именно это и смущает Хюбнера. Выше мы убедились, что именно односторонность ученого не удовлетворяет Курта. Он настаивает на «двойственности нашей культуры». Он хочет, чтобы для наблюдающего движение ученого начали как-то существовать и лица, рождающие это движение. И он вводит их в научный дискурс через заметку целости движения, неразложимости его по шкале времени. Эту целость Курт не слишком удачно называет «временным гештальтом». Как намек на то, что за наблюдаемым движением стоит что-то ещё.

Таким образом, реконструируя, якобы, "мифическое мышление" древних греков, Курт Хюбнер модернизирует мышление современных западных интеллектуалов путем его "архаизации".

Такая вот диалектика "истины мифа".

С одной стороны, Курт говорит, что...:

"Архэ это повторение некоего прасобытия, вечность которого в настоящем составляет его святость".

Хотя вечность не значит святость. И, – либо повторение, либо вечность; нужно выбрать что-то одно. "Вечность в настоящем" – оксюморон!

С другой стороны, он рисует нам некое "мифическое время":

"Мифическое время является циклическим вследствие этого идентичного повторения событий".

Бытие Архэ есть БЫТИЕ. Оно не может быть представлено повторением во времени. Различение настоящего, прошлого, будущего, здесь неуместно. И Курт это чувствует. Он пишет:

"Строго говоря, разговор об "идентичном повторении" архе содержит в себе некое противоречие...".

Но Курту нужно спроецировать Миф на Разум. Чтобы было о чем порассуждать. Образчик такого рассуждения дает следующая цитата:

"Первый случай мы можем обозначить серией букв ABCDA, а второй – серией букв ABCDAEFGAHIJA. Отдельные буквы символизируют события, а серия букв, по крайней мере частично, как мы еще увидим, обозначает направление времени".

Подобными рассуждениями заполнена оставшаяся часть "Введения".

Цель их обнаруживается в заголовке первого раздела данной Главы:

1. Священное и профанное время

То есть, с помощью «времени» Курт хочет затащить различение священного и профанного, сущее только в культовой практике, в систематическое мышление, которое он на этих страницах конструирует под именем «мифа».

(Мы помним, что в Предисловии к книге он определил "миф" как "систему опыта и мышления".)

Различие священного и профанного принадлежит жизни и отношениям религиозного общества. Это различие не является плодом аналитического ума, и потому оно не есть различение.

Есть СВЯТОЕ: оно определено отношением к нему людей, а не отличием от несвятого. Поэтому существование священных предметов не предполагает обязательно наличие рядом с ними предметов "профанных".

Есть, например, у телеутов "священные деревья"; но это не значит, будто им известны "профанные деревья", и они таким способом различают деревья. Нет, они различают деревья по породам: ель, береза, ясень..., -

так же как людей – по племенам....

Наличие святого и священного в нашей общей жизни и ограждение его от профанирования – сиречь от непочтительности, в первую голову, – вовсе не предполагает возможности превратить пару «священное-профанное» в универсальный инструмент различения и анализа предметов.

Однако, именно этим занимается Хюбнер. Можно сколько угодно, глядя на жизнь извне, различать "священное" и "профанное", но эти слова-метки будут иметь только фонетическое созвучие со святым и мирским как они существует в религии.

С таким же успехом социологи могут по известным им признакам различать супружеские пары как "любящие" и "не любящие", и оставаться при этом вне Любви как Бытия.

Таким образом, "священное и профанное время" принадлежит мышлению Курта Хюбнера, но – не древним эллинам.

Посмотрим, однако, что скажет сам Хюбнер.

Он пишет:

"Грек мифической эпохи живет не только в таких циклических отношениях времени, которые характеризуют архе, но как смертный, он знает также и то время, которое является необратимым и течет из прошлого в будущее так, что прошедшие события уже не существуют, а будущие еще не существуют. Это время той "земной оболочки", в которую проникает мифическая субстанция в качестве архе. Это время, которое не знает ничего вечного, покорено "временностью" и в котором все движется навстречу смерти. Таким образом, человек мифической эпохи жил в двух измерениях времени, а именно в священном времени, которое он называл "zatheos chronos", и в профанном, обозначаемом просто "хронос"".

Последняя фраза вызывает большие сомнения. Скорее всего, словосочетание "zatheos chronos" нужно переводить как "Божественный Кронос", и оно представляет собой обращение к богу Кроносу или упоминание о нем, но отнюдь не выделение какого-то "священного времени". Что это может быть? Время праздника или богослужения, или ритуального поста? В любом из перечисленных случаев, выражение "священное время" может принадлежать только внешней рефлексии.

Почему?

Да потому, что Люди вообще живут не во времени, а в общении и отношениях друг с другом. В этих отношениях важную роль играет История. История города, рода-племени...; но не как время, а напротив, как ОТРИЦАНИЕ ВРЕМЕНИ. Ибо История это не хронология, и даже не память, но – живое присутствие отцов, дедов, пращуров в жизни лица, семьи, рода и города.

Но всё это проходит мимо внимания Курта: для него главное – найти логическую формулу. В данном случае, он доволен тем, что удается, – как кажется, – устранить противоречие, сущее в словах "повторение архэ".

Это противоречие, по мнению Курта, исчезает...

"...если говорить только о двойном измерении мифического времени: архе постоянно повторяется, ибо оно является действующим в рамках профанного времени. Но оно остается идентичным себе, поскольку оно принадлежит вечному миру, недоступному смертным".

То есть, если спроецировать жизнь людей на линейную шкалу, то обнаружатся повторения одних и тех же действий. И, поскольку свои конструкции Курт выдает за мышление "древних греков", то ему кажется, что эллины сами производили указанную проекцию:

"Как смертный, он ("грек мифической эпохи") неизбежно воспринимал мифические циклы в рамках профанного времени: мифическое время впрессовано в необратимое профанное время".

Особенно впечатляет слово "неизбежно". Куда ж деваться? Иначе вся конструкция рассыплется. Можно ли соединить несоединимое?

Курту кажется, что можно. Он пишет:

"Если рассматривать архе некоторым образом с "внешней позиции", то есть с позиции смертных, тогда оно подлежит счету; однако при наблюдении с "внутренней позиции", то есть в божественной перспективе, дело обстоит иначе, речь идет о тождестве самому себе. Это означает, что каждое событие цикла происходит только однажды и более никогда".

Такая вот "диалектика": и повторяется бесчисленное количество раз, и не повторяется никогда. Оказывается, все зависит от позиции наблюдателя. Особенно приятно, должно быть, посмотреть на дело глазами бога....

Но, это прерогатива Бога. Нам нужно встать на позицию сконструированного Хюбнером «древнего грека». По мнению Курта в ней совмещаются обе указанные выше позиции, «внешняя» и «внутренняя».

Результат таков:

"...профанное время имеет отверстия, в которые вечность архе просвечивает и проникает".

Похоже на "черные дыры" нашей Вселенной, – не так ли?

Наш вывод из прочитанного таков:

Никакого священного времени не существует (соответственно, и профанного). Но время придуманного Хюбнером "мифического грека" отличается от времени европейского ученого тем, что в нем есть ДЫРЫ.

По-моему, время любого человека таково.... Разве нет?

И здесь нужно отдать должное Хюбнеру: он дает себе отчет в том, что описываемое им на этих страницах "мифическое мышление" есть его конструкт.

Он пишет в начале следующего пункта:

"Само собой разумеется, что здесь речь может идти только о реконструкции, поскольку, как я уже пояснил в начале главы V, человек мифической эпохи не мог быть философом, который бы рефлектировал по поводу своей жизни. По этой причине он не мог также размышлять о своих представлениях о времени...".

И затем Курт переходит к представлениям о времени тех, кто таки рефлектировал....

2. Мифическое время в отражении поздних греческих логографов, генеалогов и мифографов.

И первый из тех, кто рефлектировал, подтвердил наше мнение о том, что Мифу как НКЕПРЕХОДЯЩЕМУ время как ПРЕХОДЯЩЕЕ абсолютно чуждо.

И Хюбнер сам об этом свидетельствует:

"Даже там, где была предпринята первая попытка систематизации мифа, а именно у Гесиода, слово "время", насколько я вижу, совсем не встречается".

Потерпев фактическую неудачу с Архэ, которое ко времени относится как масло к воде – сколько ни взбивай, всё равно не смешиваются, – Курт думает найти поддержку у...

"... логографов, мифографов и генеалоги VI и V веков до н. э., а также и у великих греческих философов. Все они пытались тем или иным способом сконструировать понятие времени, которое уже сильно приближается к нашему; но они делали это, отчасти споря с мифическим представлением о времени, которое они еще застали. Поэтому из их трудов можно многое почерпнуть".

К логографам и мифографам – они же суть генеалоги, – нужно подходить, конечно же, со стороны общественных отношений и становящихся институтов развивающегося эллинистического полиса, а не с позиции формирования представлений о времени.

Хюбнер сам говорит, что...

"Сначала были сделаны наброски отдельных генеалогий легендарного мира, да и то только в последовательности родов, а не во времени. Затем перешли к системам родословных и постепенно приступили также к более точной датировке".

"С этим было связано, как уже отмечалось, создание непрерывных генеалогий, отчего труды логографов и мифографов также названы "генеалогиями"".

Так начала формироваться ИСТОРИЯ, стержень общественного самосознания. Ведь, именно родословные, или генеалогии, стали впоследствии основным источником для историков.

Городская знать, выросшая из воинского и торгового сословия, и отделившаяся от жречества, обосновывала свои претензии на выдающееся социальное положение возведением своего рода к богам и героям. Составители заказных генеалогий естественно вторгались в область мифа.

Как пишет Хюбнер....

"все мифические родословные древа были втиснуты в одну систему, пропуски в которой часто искусственно заполнялись, а противоречия разрешались порой насильно. Гелланик для этой цели придумывал целые родословные".

Жречество, естественно, сопротивлялось вторжению публичной политики в свою область. Так, по свидетельству Хюбнера,...

"...Типичным для этого развития является следующее сообщение Геродота: "Как-то незадолго до этого летописец Гекатей в Фивах высчитал свою родословную и возвел происхождение своего рода в шестнадцатом колене к одному из богов, как к прародителю. Но жрецы Зевса сделали с ним то же самое, что проделали когда-то и со мной... Они привели его в исполинский храм и показали ряд колоссальных деревянных фигур, перечисляя их... Ибо каждый верховный жрец выставил там уже при своей жизни собственную статую. В случае со мной жрецы пересчитали и показали их одну за другой в доказательство, что сын следует за отцом. Так они прошли всю череду, от изображения последнего умершего до начала. А Гекатею, который утверждал в своей родословной, что в шестнадцатом колене происходит от бога, они доказали со своей стороны невозможность происхождения человека от бога на основе подсчета поколений"...".

"Что же показывают нам все эти критические труды логографов, генеалогов, мифографов и историков?" – спрашивает Курт.

Мы думаем, что они показывают становление цивилизации, как вырастающей из племенного мира.

Но, по мнению Хюбнера...,

"Они показывают, что в мифической культуре господствовало выросшее в этой культуре и с ней полемизировавшее представление о времени, совершенно отличное от более поздних и от наших представлений о времени".

Это называется "гора родила мышь".

Вообще этим упорным сведением всего к понятию времени Курт демонстрирует признаки аутизма. Это подтверждается его следующим пассажем:

"Можно лишь догадаться о силе противодействия, на которую они (мифографы и др.) натолкнулись, когда наблюдаешь их пафос, пыл, усердие, с какими они пытались привить мифически мыслящим людям нечто, что было для них совершенно чуждым, а именно нанизать все события на нить профанного времени, связать их внутри него, датировать, с тем чтобы "спасти" действительность легендарного мира...".

Поневоле думаешь, что Курт имеет в виду себя как культуртрегера, озабоченного тем, что...

"Миф все более удаляется от нашего научно-технического мира и /.../ неизменно остается предметом смутной тоски".

Курт здесь, видимо, намерен утолить эту тоску по мифу путем втаскивания античной культуры в современную ментальность через дырочку научно-технического интереса к понятию времени.

3. Следы мифических представлений о времени у Платона и Аристотеля

Разыскивать следы несуществующих «мифических представлений о времени» у Платона – всё равно, что искать блох в броне линкора.

Хюбнер пишет:

"В рассказе Платона о творении мира можно ясно распознать мифические элементы...".

Можно..., только кому это "на хрен" нужно? Само словосочетание "мифические элементы" – уже диагноз.

Значение Платона принадлежит публичной жизни. И новое в ней то, что это уже не жизнь отдельного полиса, но – всей эллинистической ойкумены. В лице Платона мы видим зарождение цивилизации как мировой империи. Отсюда и его концепция Мировой Души. Отнюдь не случайно ученик Платона Аристотель становится наставником первого в истории Императора – Александра Македонского.

Платон создает мировоззрение, способное лечь в основание политической идеологии вселенского города. И мировоззрение это, конечно же, религиозное. Оно опережает развитие религии как таковой. Оно служит вселенскому миру, внутри которого окажется возможным создание вселенской Церкви.

Вот, в чем сила Платона и Аристотеля, а не в каких-то следах суеверий в его разумном учении.

В век засилья науки и техники философию тоже стали величать "наукой", думая повысить этим её общественный статус.

И Хюбнер тоже захвачен этой тенденцией, потому он и выискивает "следы мифического мышления" в почти что "научной" космологии Платона, представляя их в качестве эволюционных несовершенств, присущих историческому развитию мысли:

"... хотя Логос философов во многом глубоко преобразовал идею мифической эпифании бога, так, например, из богов возникли платоновские идеи, но следы мифа все еще ясно различимы повсюду".

На деле, античные философы были так же далеки от науки, как и их «тупые» сограждане. Они принадлежали публичной жизни, нуждавшейся в идеологии. Философские школы античности выполняли в эллинистическом, и затем римском обществе, роль современных университетов. Ведь наши Академии взяли свое имя от философской школы Платона, собиравшего учеников в роще Академа.

Философы явились новой альтернативой жрецам, служителям древних культов.

Не будем забывать, что наш Господь Христос Иисус по своему общественному положению в римско-иудейском мире был УЧИТЕЛЕМ МУДРОСТИ, а не жрецом культа Яхве. Именно Он стал основателем Вселенской (= Кафолической) Церкви.

И это не было бы возможно без Платона.

Что касается учения Аристотеля, то Курт сам говорит, что для него конечной причиной всякого движения является Любовь к Богу. А «боги и соответствующие им движения находятся у Аристотеля вне времени, как и все вечное вообще».

Таким образом, если нами будет двигать не какая-либо промежуточная, но -конечная причина, Любовь к Богу, то мы будем вечны, как вечен наш Учитель Христос Иисус, которым движет Любовь к Богу Отцу, и для нас не будет никакого времени.

Хюбнер сам пишет, что, согласно учению Аристотеля,...

"...время не существовало бы, не будь души, которая в состоянии измерить временные отрезки. И, следовательно, временность, которую мы наблюдаем в небесном движении, является только выражением нашей смертной, измеряющей время души...".

Откуда мы заключаем, что без Аристотеля не было бы и главной заповеди христианства: "Любите друг друга, как Аз люблю вас, и как любит меня Отец мой Небесный".

Спрашивается, как можно, опуская такую историко-культурную и духовную перспективу, говорить о «времени», которого – как известно современной науке – вообще не существует!

Несмотря на свою сосредоточенность на понятии «времени», Хюбнер, – как мы уже знаем, – отнюдь не чужд политике. Это хорошо видно из следующей либеральной «агитки», которой он заканчивает этот пункт:

"Греческая философия унаследовала свои основные проблемы от мифической эпохи. Ее Логос не упал с неба, а образовался в споре с мифом, который он преобразовал, но отнюдь не снял радикально".

Не правда ли, до боли знакомо...? Наука, спорящая с религией, и т. д.

Следующий пункт главы Курт посвящает обзору современной литературы о «времени» в сознании эллинов, чем демонстрирует свою принадлежность к определенному тренду западноевропейской мысли.

4. К литературе о мифических представлениях о времени

Первым он предоставляет слово Гронбеху:

"Люди, – пишет Гронбех, – были современниками большого прасобытия, эта одновременность изначально придает смысл сперва маленькому слову "proton", а затем и чему-то более подробному, "ex arches". Афина была той, кто впервые показал оливковое дерево".

Характерная проекция, которой обязательно предшествует гипотеза о безначальном бесконечном времени, соотнесенном с какими-то процессами, измерением которого упорядочивается быт, а с ним – память и сознание.

С таким же успехом можно тулить горбатого к стенке и судить о нем по пятну, которое горб его оставит на побелке.

Характерна также кабинетная позиция: придавать себе значение тем, что был не участником, но – современником коронации Елизаветы, или атаки Японии на Пирл Харбор.

Даже сохраняя проекцию на космическое время, можно было сделать людей хотя бы участниками, а не просто современниками Начала возделывания Оливы.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – слова Первый (proton) и Начальный (ex arches) указывают не на точку на шкале времени, а на отнесенность со-бытия к Первопредкам, пращурам, и культу их почитания.

Эти предки достойны почитания также и потому, что общались с богиней, которая научила их земледелию. Соответственно значению этой науки для жизни людей, со-бытие обучения в школе Афины поставлено преданием (= Мифом) на первое место, и рассматривается, прежде всего, в качестве Начала (= Архэ), определяющего быт; и лишь затем как исходное событие истории рода-племени, – как ответ на вопрос "откуда всё пошло?".

Ровно так Евангелие от Иоанна трактует Слово Божие, как Начало, которым всё живо, и без которого "ничто не начало быть, что начало быть".

Эта преамбула, напоминающая о вечном Начале, приглашает к узнаванию Вечности в жизни Иисуса из Назарета, родившегося, жившего и умершего в Римской Иудее в правление иудейского царя Ирода.

Невзирая на почти точную датировку событий жизни Христа Иисуса, Евангелие не дает никакого описания времени. И "Начало, которым было Слово" не является началом отрезка времени. Оно открывает нам Лик Христа Иисуса: дает понять, кто Он есть в порядке отношений человека и Бога.

Важно помнить, при этом, что "слово" здесь – не предмет синтаксического анализа, не часть предложения, но – Речь, обращенная к.... В том смысле, в каком говорится: Он держал слово к экклесии....

Нелепо было бы рассматривать Иисуса Назарянина как "современника" Первого события, ставшего Началом времени, ибо Начало отсылает здесь не к точке отсчета времени, а служит оправданием почитанию Бога в лице Иисуса сына Марии.

Гронбех сам свидетельствует далее, что...

"...миф /.../ никогда не переходит в хронологическое или генеалогическое повествование, то есть в историческое сообщение в нашем смысле".

"... Как установил Френкель, у Гомера "нет никакого интереса к хронологии, ни к относительной, ни к абсолютной"".

"В своем исследовании о "Восприятии времени в древнегреческой литературе" X. Френкель указывал на то, что Гомер не знал никакой точки времени, а всегда только длительность".

"...для великих и героических событий "Илиады" и "Одиссеи", в которых происходит божественная история, время не играет никакой роли. Эти события являются для Гомера вечным настоящим".

Следовательно, Миф отнюдь не сообщает нам о "современниках большого прасобытия": скорее, об участниках, числить которых среди своих предков – большая честь.

«Э. Кассирер замечает: „Мифу чуждо разделение... целостной ткани времени и включение ее в твердо установленную систему, в которой каждому событию соответствует одно и только одно место“».

То есть, Миф неразложим также и в порядке времени. Его нельзя спроецировать на шкалу времени и представить в виде последовательности происшествий во времени.

Это привело Кассирера к созданию такого конструкта как "временной гештальт", – каковой оксюморон Хюбнер у него и позаимствовал.

Кассирер пишет:

"Для мифа не существует время "само по себе" – типа непрерывной временной среды, – "но всегда существуют только определенные временные гештальты. /.../ Но эти отрезки... непосредственно ощущаются и не подлежат измерению или счету".

Однако, целость Мифа не в чудаковатом восприятии времени «мифическими греками», т. е. не во «временном гештальте»: она – в целостности смысла. Миф – это единое и неделимое СООБЩЕНИЕ, сущее в порядке иерархического общения лиц в пространстве публичных коммуникаций. Это сообщение существует, передается и воспринимается ЦЕЛИКОМ в порядке единого акта общения.