Текст книги "Благая Весть Курта Хюбнера (СИ)"

Автор книги: Андрей Незванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Думаем, всяк прочитавший это чувствует какой-то подвох: некорректное сопоставление; невозможное в норме. Язык не должен, в принципе, позволить сформулировать такое сопоставление в одной связной посылке. Для нормальных ушей это звучит, примерно, как: «у попа была собака, завтра будет дождь».

В чем хитрость, – без которой этот абзац не мог бы получить речевой связности?

Хитрость – в слове "понимание". Слово-то одно, но понимания – РАЗНЫЕ!

Есть общительное Понимание Собеседника, когда двое в диалоге ПОНИМАЮТ друг друга; и есть инженерное Понимание Конструкции, когда механик понимает, как работает машина.

Древний грек понимает Природу как сторону диалога, как собеседника. А новоевропейский ученый "понимает" устройство природы как машины.

Вот эти разные понимания и смешивает Курт в цитированном пассаже, вольно или невольно не различая их по существу.

Таким образом, говоря о «разнице понимания», Курт вводит нас в заблуждение: разница лежит не в «мифическом» и «научном»; разница – в бытиях древнего эллина и европейского ученого Нового Времени. Об этой разнице и нужно говорить. А то, что преподносит нам Хюбнер, это разница между пониманием детским, фантазийным, основанным на «мультиках», и пониманием взрослым, образованным.

Ясно, что это совсем иная "разница", и она не дает возможности для линейного сопоставления древней культуры с современной, в силу их перпендикулярности. Указанная "перпендикулярность" не позволяет утверждать, будто...

"... имя нуминозного существа или бога действует в качестве понятия".

Нет, не действует: имя бога выступает именно как ИМЯ, потому что эллин, получая "кивок" (нумен) от бога, не классифицирует этот "кивок", подводя его под общее понятие, но понимает его как обращенное лично к нему ПРИВЕТСТВИЕ БОГА, и приглашение к общению.

Так что Хюбнер здесь просто обманывает, и себя, и нас, пытаясь использовать имя бога как мостик к понятийному логическому мышлению. Имя и понятие остаются разделенными: первое служит общению; второе – словесному моделированию производящей деятельности. В последней нет личных имён: только в детской литературе "Винтик" и "Шпунтик" выступают в качестве имён.

Выше мы уже заметили, что Курт сопоставляет с научным мышлением не миф, а детское воображение.

Думается, не случайно. Такая трактовка лежит в русле эволюционного понимания Истории как зарождения, взросления и прогресса Разума. В этой трактовке Древность выступает как ДЕТСТВО человечества.

Этот подход, несомненно, владеет умом Хюбнера: именно поэтому он так легко соблазняется этой "мякиной" использования древними греками имени как понятия. Наверное, такое использование было.... Но не в общении с богами! Потому Миф – это не модельное логическое конструирование мира в персонифицируемых понятиях, как хочет представить дело Хюбнер.

Соответственно в Мифе нет никакой "природы" как предмета природоведения.

Курт это сознает, и потому пишет в заключение:

"Под конец еще одно слово касательно выражения "нуминозные существа природы". В мифе нет природы в нашем сегодняшнем смысле слова, которую можно бы четко понятийно отделить от мира людей... /.../ Выражение "нуминозные существа природы" надо понимать здесь только как вспомогательное средство...".

Мы так и понимаем это: как ОТМЫЧКУ, изготовленную для того, чтобы воровски войти в закрытую для разума дверь Мифа и начать выкрадывать оттуда вещи, которых там не было, и нет; и вообразить себя хозяином.

Так Курт и характеризует применение этих "существ":

Как "вспомогательное средство, позволяющее на основе известных различений войти в миф и найти в нем первоначальные соответствия".

Покончив с «нуминозными существами природы», Курт переходит к «психическим нуминозным существам», которых, вероятно, ожидает та же участь....

2. Психические нуминозные существа

И мы угадали. Курт Хюбнер пишет:

"Само выражение "психический", в данном случае, – дань нашему современному языку; и его можно рассматривать лишь как средство репрезентации смысла. В мифе мы находим столь же мало "психики", в нашем современном понимании, сколь и "природы".

"Столь же мало" – это мягко сказано. Её там вообще нет.

"То, что мы обычно называем "психическим", является в мифическом смысле скорее сценой и местом действия нуминозных влияний. Чувства силы, счастья, страдания, внезапной страсти и желания, прозрение и заблуждение, а также доброе намерение, мудрость и тихое отрешение – все это можно некоторым образом свести к присутствию бога или нуминозного существа".

Отсюда – один шаг до ОБЩЕНИЯ с Богом. Этот шаг, однако, не может быть сделан Хюбнером без разрушения его гносеологического дискурса. Поэтому он не может войти в зал, и вынужден топтаться в прихожей. То есть, ограничиться ПРИСУТСТВИЕМ божества, предваряющим актуальное общение. В итоге слово "numen" (кивок бога) должно пониматься в своем втором производном значении как ЧУВСТВО, вызванное в душе кивком бога.

Эти чувства, перечисленные Куртом выше, – из которых почему-то исключено чувство трепетного благоговейного ужаса, – и позволяют ему описывать нуминозное состояние души древнего эллина в понятиях современной психологии.

Что становится возможным только с исключением благоговейного страха из числа "нуминозных влияний", потому что современной психологии такое чувство вообще не знакомо. Оно отсылает, скорее, к психиатрии.

Такое исключение одновременно означает подмену латинского слова "нумен" произвольным термином, одинаковым по звучанию (фонетически), но иным по смыслу.

Ведь, "НУМЕН" исходно означает "кивком головы выраженный знак, повеление бога"; отсюда такие вторые значения, как: "божья сила, божья власть, божественное могущество". Отсюда, связанные с "нуменом" чувства принадлежат отношениям имярека с богом.

Возвращаясь из ситуативного общения с богами древнего эллина к современной психологии, мы должны заметить, что ЧУВСТВА – любые! – вообще принадлежат личным отношениям людей друг с другом.

Движения души, вызванные внешними безличными воздействиями среды, суть ЭМОЦИИ (буквально, ДВИЖЕНИЯ), но не Чувства.

Так что в цитированном пассаже Хюбнера два предложения противоречат друг другу. Именно, душа как "место действия влияний", – это одно; а чувства, пробужденные присутствием другого (значимого) лица (бога), – это другое.

Отождествить их нельзя, даже в понятии Души. В нашем случае, однако, и души-то нет!

Курт сам признает ниже, что...

"Сфера, в которой действует бог или мифическая субстанция как идеально-материальное единство, не имеет в человеке телесного и пространственного измерения..., по тем же причинам, по которым мы не можем говорить мифическим языком о "душе"".

"Причины те же", но каковы они, Курт не сообщает.

Зато мы можем сказать, что называемая Куртом "сфера", условно говоря, есть сфера персональных отношений и межличного общения. Потому она и "не имеет в человеке телесного и пространственного измерения".

Вопреки высказанной теперь констатации, Курт озаглавливает первый пункт главы как

а) Духовно-телесные места в человеке, предназначенные для нуминозного воздействия;

и тут же начинает находить «места», куда бог что-то «забрасывает»:

"В Тимос (Thymos) бог может что-то "забросить", например мужество или слабость".

Невзирая на то, что, – по утверждению Хюбнера, – "Забросить" является стереотипным выражением, которое постоянно повторяется; нельзя представлять себе личность в виде поля для гольфа, на котором есть особые места, лунки, куда игрок забрасывает мячи.

"Забросы" бога следует понимать исключительно в плане общения и личных отношений.

Нельзя выделить некие "места" в том, что, по словам самого Хюбнера, ""не имеет телесного и пространственного измерения".

И больше того, – мы, на самом деле, не можем даже перевести слово (Thymos) на современный язык. То же справедливо и относительно "Френа" (Phren), и других непространственных и нетелесных "мест", о которых говорит здесь Хюбнер.

Он сам признает некорректность перевода древнегреческих слов:

"То, что перевод всех только что упомянутых выражений является недостаточно корректным, объясняется тем, что они обозначают сферы действия нуминозных существ, наполненных мифической субстанцией".

Нечего сказать, объяснил!

Незаметно для себя отождествляя собственные словесные конструкции с якобы понятым им мышлением греков, Курт приписывает эллинам мнения, которых они просто не могли иметь, – уже в силу высказанных самим Хюбнером констатаций.

Так, Курт утверждает, будто...

"По мнению греков, тимос (Thymos) является одной из важнейших сфер, в которых действует бог или мифическая субстанция как идеально-материальное единство".

Думается, что единственной в мире сферой, в которой "действует мифическая субстанция как идеально-материальное единство", является сфера черепа Курта Хюбнера!

И это действие приносит нам вред, поскольку вводит в заблуждение читающую публику такими вот фразами:

"Итак, говорится, например, что Эрос тесно объял диафрагму".

В оригинале речь идёт о "Phren". Что такое "диафрагма" знает только хирург или анатом. Но, мы не думаем, чтобы хирург, вскрывая грудную клетку больного, когда-либо мог обнаружить в ней "объятия Эроса".

Как далеко отстоит "диафрагма" от Френа свидетельствует сам Хюбнер словами Гесиода. Он пишет:

"Так, хотя умерший Патрокл и может явиться из Аида Ахиллу в видимом образе, но из него вытекла "диафрагма" (Phren), тем самым его покинула жизнь".

Думается, что в комментариях нет большой нужды, и поэтому мы от...

"б) Мифическая субстанциальность в человеке"

переходим к...

"в) Духовное богатство как божественный дар".

Уже сама формулировка этого заглавия является говорящей. Не случаен выбор именно "дара", поскольку дар можно незаметно оставить на крыльце дома или перебросить в сад через забор, и удалиться, оставшись неузнанным.

То есть акция ДАРЕНИЯ, несомненно принадлежащая личным отношениям, позволяет избежать личного общения, диалога. И, таким образом, рассматривать божественный дар как нечто находящееся в распоряжении индивидуума, как имущество, "богатство".

Именно это и нужно Хюбнеру, чтобы, оставаясь в рамках своего гносеологического дискурса, начать разбирать и складировать дары богов в качестве имущества в названных им выше "местах".

К этому он тут же и приступает, начав с "меноса":

"Таков, например, менос (menos)....".

"Боги одаряют меносом: вдувают или забрасывают его в человека".

Хотя, по его же признанию, слово menos непереводимо, как и другие, ранее приведенные:

"И это слово едва ли переводимо, хотя оно может обозначать силу, жизненную энергию, мощь и т. п.".

Разумеется, ничего такого оно не может обозначать! Вероятнее всего, его смысл может быть приблизительно передан указанными понятиями в каких-то контекстах, – но не во всех!

Об этом свидетельствует следующая цитата:

"В "Илиаде" читаем, что поднялся могущественный menos богоравного Леонтея".

Мы имеем аналогии в нашем русском языке, унаследованном от предков, когда говорим, что "вскипела ненависть", "возмутился ум", "взыграло ретивое", "воспылало сердце", "проснулась совесть", и т.п.

В приведенном фрагменте речь тоже идёт о ПРОБУЖДЕНИИ "Меноса", что явствует также из последующего комментария Хюбнера.

Но, как вам понравится сам этот комментарий (?):

"Итак, менос, а не сам человек поднимается с постели".

Предположить, что Курт идиот, мы не можем. Скорее всего американский английский не предоставляет ему тех возможностей аналогического понимания, которые мы использовали выше. И Курт, ничтоже сумняшеся, трактует богоравность Леонтея как превращение его в марионетку "нуминозного существа" меноса, заброшенного в него богом.

Думается, мы окажемся гораздо ближе к истине, если учтём, что все помянутые выше "пробуждения", "кипения", "воспламенения" ума, души и сердца имярека случаются в отношениях его с другими людьми в рамках города, рода, семьи.... И если в речи мы фиксируем внимание на психологическом аспекте существования, оставляя за скобками общение и общественный быт, то это не означает, что мы этот быт и наши отношения с ближними, при этом, не подразумеваем или упускаем из виду. Напротив, воспламенение сердца говорит вовсе не о сердце: это не тема кардиологии. Оно характеризует актуальные ОТНОШЕНИЯ обладателя сердца с ближними, в которых он теперь осуществляется как личность.

Память о Дарах Богов, бывших непременной частью жизни древних эллинов, хранит современный русский язык в слове «одаренность». И, как ни странно, слово это получило наибольшее распространение в атеистической советской культуре.

Если сопоставлять наш язык с языком древнегреческим, то наилучшее соответствие слово "одаренность" обнаружит со словом "Арете".

О котором Курт пишет:

"Следующая божественная способность – это арете (Arete). /.../ Она представляет собой многостороннюю способность.... Имеются в виду как физические способности, а именно быть хорошим воином, бегуном и танцором или быть красивым, так и душевные, а именно уметь играть на лире, водить корабли, уметь обращаться с предметами роскоши, и быть порядочным, верным...".

Здесь трудно сдержать ироническую улыбку: по мнению Хюбнера, быть хорошим воином – это "физическая способность"?!

Ну, да..., опустим это....

Главное, что одаренность имярека трактовалась в советской культуре как "природная". Говорили: одарён от природы; обладает прирожденными способностями; талантлив от рождения; etc.

И одаренность эта как бы действовала сама, властвовала над имяреком: требовала осуществления, предопределяла его выбор, направляла по жизни, – ровно так, как представляет дело Хюбнер, в отношении Меноса, Аретэ и других божьих даров.

В этой душевной "власти" Дара обнаруживается власть богов над человеком, или, в психическом плане – иерархическое превосходство Духа (= Дыхания божьего) над природной душой.

Это превосходство и доминирование не может быть понято помимо иерархии личных отношений, в которых имярек осуществляется как Лицо.

Чем более значимо лицо, с которым я общаюсь, тем важнее отношения с ним. Соответственно, и "дыхание" сопряженное с этими отношениями доминирует в душевной жизни.

Различная значимость персон, с которыми я общаюсь, заложена в общественной организации. Именно в эту организацию встраивается бог как особо значимое лицо, как самый важный Старший, среди тех старших, которые наставляют и направляют меня. Именно через них и происходит указанное встраивание: они всё время ссылаются на Него! Так что, я, хотя и не вижу Господина, постоянно переживаю Его присутствие в тех ближних, которые меня окружают.

В родовом обществе главный незримо присутствующий Старший – это Первопредок, или Гений = Родитель. К этому Прародителю восходит и "гений" светской культуры, который понимается как выдающаяся одаренность.

Так мы вновь возвращаемся к Дару как важнейшему акту общения, особо ценимому относительно корыстных взаимоотношений, и служившему выражением особого расположения Дарителя к одариваемому. Проще говоря, – свидетельством любви.

Отсюда, дары богов, о которых говорит Хюбнер в контексте греческих мифов, не суть игры с "забрасыванием" предметов в некие "места", но – заинтересованные отношения с людьми. Ведь, только в контексте такой заинтересованности исходное для Хюбнера слово "нумен" приобретает собственное значение приветливого кивка бога человеку, конкретному имяреку.

Итак, если мы связываем душу, или дыхание жизни в человеке, с его бытием как лицом, пребывающем в общении и отношениях с другими лицами, то следующий пункт, предлагаемый Хюбнером -

"г) Мифическое соотношение внутреннего и внешнего" -

кажется лишенным смысла.

Курт представляет Менос "мифической субстанцией", "вдуваемой" в грудь имярека, как в сосуд:

"Боги /.../ вдувают его в человека".

То же относится к Аретэ и Нусу, – ведь мысли своим появлением "обязаны "вдуванию" божественной субстанции".

Отсюда и различение внутреннего содержания сосуда и внешнего окружения.

И это как будто соответствует укорененному в языке понятию души, связываемому с дыханием. Субстанцией дыхания является воздух, заполняющий грудь. Соответственно, "Дух" есть аромат воздуха (отсюда, духи`). Ароматизируют наше дыхание боги, вдувающие вместе с дыханием свою божественную субстанцию (Аретэ) в нашу грудь.

(Любопытно заметить, при этом, что обоняние, или восприятие ароматов, связано с самой древней частью нашего мозга. Так что, если Бог это Дух (Аромат души), то приятие Бога происходит помимо разума. Неужели древние знали это? И сознательно связали Бога с Ароматом?)

Таковы метафоры языка. Но прочитываются они не сами по себе: они отсылают к смыслу. А смысл – это жизнь, в отличие от смерти. Именно на жизни делается смысловое ударение, а не на дыхании; и, тем меньше, на субстанции дыхания, воздухе. В противном случае, мы имели бы дело с трактатом по физиологии, а не с мудростью бытия.

Что же касается жизни, то наша Жизнь – как Лиц, а не животных особей вида Homo – сопряжена с персональным общением и личными отношениями. А здесь различение "внутреннего" и "внешнего" малопродуктивно.

И Хюбнер сам демонстрирует это первым же приводимым примером из Гомера.

Он пишет:

"Телемах говорит о себе в "Одиссее": "Ибо он является человеком, способным лучшим образом снять дом, поскольку Зевс наградил его кидосом (kydos)"".

Где тут "внутреннее", где "внешнее"...?

Выше мы уже отметили, что одаривание является актом отношений между двумя лицами.

Награждение – уже не просто отношенческий акт, но – реализация отношений между лицами, занимающими разное положение в общественной иерархии. Наградить кого-то может только лицо, имеющее власть.

Итак, из приведенной цитаты мы видим, что Зевс (царь богов) встраивается в эллинское общество в качестве властного лица, царя; что оказывается возможным в силу его изначальной позиции значимого старшего в отношениях с любым имяреком, поскольку именно в этой формуле совершается общение эллина с богом. Только теперь мы со стороны бога видим не просто приветливый кивок (нумен), но – царственный Кивок власть предержащего.

Участие небесного царя Зевса в жизни Эллады как раз и обнаруживается "кидосом" Телемаха как наградой от Зевса:

"Зевс наделяет его кидосом. Только поэтому Телемах удостоен священного звания вождя".

То же участие обнаруживается и отрицательным образом – отсутствием "кидоса" у героя Ахилла:

"...говорится об Аполлоне, что он окутал туманом Агенора и вырвал его у пасти смерти, так как он не хотел, чтобы Ахилл получил Kydos" в качестве награды за одержанную в поединке победу.

Как видите контекст поэм Гомера вовсе не даёт применения дихотомии внутреннего и внешнего. Курт не может не чувствовать этого.... Он чувствует, но сказать не может, не владея подходящим языком. В данном случае, языком межличных отношений и общественности.

Поэтому ему приходится говорить глупости. Вот, послушайте, как он объясняет неуместность различия внутреннего и внешнего у Гомера:

"Где все материальное одновременно есть идеальное, все идеальное одновременно является материальным, где поэтому нет, как мы понимаем, четкой границы между физическим и психическим, там для нас не существует и очевидного различия между внутренним и внешним".

Цитата показывает, что Курт по-прежнему пребывает во власти "объект-субъектной" онтологии, в которой "внутреннее" есть психические содержания познающего субъекта, а "внешнее" – познаваемая объективная реальность.

Единственное, на что Курт оказывается способен перед лицом неперевариваемого этой логикой контекста, – это просто объявить данную логику неработающей здесь достаточно четко. Отказаться же от неё он не может, не имея альтернативы.

Показательно, в этой связи, то объяснение, которое он дает размыванию границ между внутренним и внешним – это всепроникаемость мифической субстанции; кидоса, в данном случае.

Он пишет:

"Когда Пиндар в пятой олимпийской оде говорит об олимпийском победителе Псаумии, что он "умножил" город речной богини Камарины, от которой он произошел, посвятив ей кидос, /.../ он имеет в виду что-то исключительно субстанциальное...".

"...эта овладевающая человеком мифическая субстанция распространяется вовне и находится не только "внутри", но и "снаружи"".

"Кидос Псаумия буквально распространяется, проникает в дома и дворцы и охватывает сердца тех, кто принадлежит к его роду".

Мы имеем культурное зрение, и не можем не видеть, как сквозь «мифическую субстанцию» Хюбнера слишком явственно просвечивает Декартов «светоносный эфир». Ведь названное им субстанциальное «освещает и согревает окружение Псаумия».

Хюбнеру особенно легко втащить сюда светоносный эфир Картезия, с учетом того, что, благодаря Возрождению, эфир европейской физики Нового Времени заимствует имя у эллинского Эфира – верхнего тонкого слоя воздуха, которым дышат боги, обитающие на высоком Олимпе. Хотя и без объяснений ясно, что эти два "эфира" не имеют между собой ничего общего, кроме названия.

Что же до распространения кидоса победителя Псаумия, то он распространяется по каналам межличного общения внутри рода Псаумия: из уст в уста, подобно славе или молве. И для того, чтобы объяснить это распространение вовсе не нужно представлять себе "кидос" в виде всепроницающего вещества. Достаточно, наконец, принять во внимание то, что жизнь людей протекает в ОБЩЕНИИ ДРУГ С ДРУГОМ.

Мыслить человека и не мыслить, при этом, общение, значит мыслить ущербно и не по-существу. В результате происходит подмена аналитической проблематики, о которой говорит здесь Хюбнер.

На деле, все приводимые им примеры из эллинской литературы свидетельствуют о невозможности провести в человеке границы между ОБЩИМ и ИНДИВИДУАЛЬНЫМ, а не между "внешним" и "внутренним". Поскольку все индивидуальные психические содержания на поверку оказываются сообщительными: неотделимыми от общественного и общего быта, и отношений с ближними и дальними.

Это совершенно очевидно из приводимых самим Хюбнером примеров.

Так, он пишет:

"Родственным кидосу является тиме (Time). Тиме тоже есть форма царского достоинства, ею наделяет человека Зевс, и она действует в имуществе, родственниках и подданных".

И неужели не видно, что все участвующие в этой сентенции предметы, такие как: царское достоинство, подданные, родственники, имущество, – суть социальные категории, и немыслимы вне общества и общественных отношений?!

Можно, конечно, трактовать "царское достоинство" как внутреннюю психическую субстанцию, которая изливается вовне и "пачкает" принадлежащие царю предметы, такие как судебный жезл (скипетр); так что и эти предметы (имущество царя) становятся местом обитания "Тиме", или царского Величия....

Именно так и трактует Kydos, Time и подобное им Хюбнер, оставаясь приверженным своей концепции "мифической субстанции", а вернее "мифического эфира", которым он объясняет непонятный ему эллинский быт точно так же, как в 17-м веке с помощью Эфира объясняли электромагнитные явления.

Электрические поля действительно проницают телесные оболочки и фиксируются, как внутри, так и снаружи тела, подобно "мифической субстанции" Хюбнера. И здесь возникает догадка: не потому ли Курт так сосредоточен на различии внутреннего и внешнего, что это открывает ему дорогу к биоэлектричеству? Ведь электрические потенциалы живой клетки действительно зависят от различной концентрации солей снаружи и внутри клетки. И если бы удалось присутствие в герое Псаумии кидоса (= эфира, или электромагнитного поля) свести к различным концентрациям солей, это явилось бы блестящим подтверждением концепции идеально-материального мифического индивидуума.

Вполне вероятно, что на интуитивном уровне Курт что-то такое "просматривает", и это выражается в его внимании к различению "внутреннего" и "внешнего" при одновременном размывании их границ.

Впрочем, само понятие субстанции, которая может втекать, вытекать, наполнять сосуды или делать их пустыми, уже обеспечивает смыслом понятия «внутреннего» и «внешнего».

И вот Курт хочет нас уверить, будто древнегреческое "мифическое" понятие субстанции отличается от научного, и, что если мы это различие осознаем и будем учитывать, то мы поймём мифическое мышление и, через это, Миф станет нам ближе.

Он приводит такой пример:

"В "Илиаде" торжественно рассказывается история скипетра, который принадлежит Агамемнону как главнокомандующему. Он получил его от своих предков, а они от Зевса. Тиме рода продолжает жить в нем как наследство, он содержит ту мифическую субстанцию, которая наполняет царя и которая придает ему божественное значение".

Отличие этого древнего отношения к скипетру от современного заключается, по мнению Хюбнера, в том, что...

"Сегодня мы склоняемся к тому, чтобы понимать скипетр чисто символически: просто как знак королевского или судебного достоинства".

И что...

"Неприменимость такого понимания к грекам проявляется уже в том, что скипетр не подлежит обмену, а все зависит от этого скипетра, которым сейчас владеет царь".

Пусть так....

Зато существует полная применимость эллинского понимания к нам.

В нашей культуре точно так же имеются вещи особого общественного значения. Произведения искусства, например. Нетрудно ведь изготовить точную копию картины Микеланджело – и, однако, оригинал не может быть обменен на эту копию, невзирая на полную их неразличимость.

Но, почему?! Ведь для глаз копия даже лучше, ярче, новее...

Да потому, что значимость предмета искусства – не в самом предмете, а в отношении к нему людей.

Именно такова особая общественная значимость скипетра Агамемнона, доставшегося от предков.

И эта значимость не нуждается в "мифической субстанции" для своего существования: она обеспечена отношениями людей в обществе; тем, что общество имеет ИСТОРИЮ.

Величие и достоинство царя и царского имущества (трона, короны, скипетра, печати, колесницы и проч.) – в отношении к нему его подданных, почитающих его, признающих его власть и суд.

Это Достоинство (Time) может быть обретено, может быть утрачено, но не по воле самих подданных, которыми это Достоинство живо, а по воле Зевса. В этом отличие Царства от Республики, Монархии от Демократии.

Но и в том, и в другом случае значимость лица и его атрибутов – в отношении к нему сограждан. И это справедливо касательно любого фрагмента публичного быта.

Можно, конечно, объяснять значимость публичной вещи (а именно таков скипетр царя) присутствием в ней "божественной субстанции", но беда в том, что это объяснение вторично по отношению к ЗНАЧИМОСТИ, – можно, ведь, и не объяснять....

Кроме того, Хюбнер обязан учитывать, что имеет дело с Поэзией. И когда Гомер описывает историю царства Агамемнона как историю его скипетра, то это, прежде всего, ПОЭТИЧЕСКИЙ ТРОП, а вовсе не "мифическая система мышления древних греков".

Их мышление ничем не отличается от нашего. Больше того, оно образует базис нашего мышления, поскольку мы – наследники античной культуры.

В частности, мы наследуем и общественный быт эллинов. И в нашем обществе – точно так же, как в античном – существуют комплексы публичных отношений, обнаруживающихся в феноменах Кидоса, Тиме, Олбоса и т.п.

Так, например, имярек носит звание Академика (эллинское слово, между прочим) и актуально является Академиком, владеет академическим имуществом (квартирой в Академгородке и академической дачей) не потому, что в него налили особый ученый эфир "академнос", а потому, что другие значимые и авторитетные люди, члены Академии, признают его академиком, почитают за такового. И это почитания распространяется за стены Академии на публику в целом, благодаря авторитету академиков.

Те же академики могут лишить конкретного имярека звания Академика, изгнать его из стен Академии, отнять академическое имущество, и тем самым обесчестить его.

(Как и в Древней Элладе, где лишение достоинства воина сопровождается отнятием его снаряжения. И, напротив, обретение снаряжения воина сопряжено с обретением достоинства.)

Это говорит о том, что достоинство Академика, его Тиме, находится не в нём самом, а в отношении к нему других людей. И здесь мы ничем не отличаемся от древних эллинов.

Всё сказанное теперь нами о «Тиме» и «Кидосе» как феноменах публичной жизни Хюбнеру, к сожалению, недоступно, и он продолжает развивать свою теорию божественного эфира.

Так, он пишет далее:

"В тесной связи с кидосом, тиме, находится олбос (Olbos). Подспудно олбос означает богатство, благополучие, счастье. /../ Богиня Афина дала Алкиною олбос. В Olbos находится благословение богов, он имеется во владельце и в его владении. Поэтому Одиссей может просить небесные силы, чтобы они сделали подарки, которые он получил от Феаков, "olbia", то есть наполнить их той субстанцией, которая дает счастье в божественном смысле".

Нужно заметить, что сам Одиссей не говорит ни о какой "субстанции", – это домыслы Курта Хюбнера.

Нашим глазам ситуация предстает совершенно в ином свете: Одиссей совершил публичный акт – принял дары от феаков; этот акт может быть расценен по разному и, соответственно, или способствовать общественному благополучию Одиссея как царя Итаки, или повредить ему в глазах подданных. Потому Одиссей и молит богов сделать так, чтобы совершенный им политический акт способствовал его счастью.

Спрашивается, каким образом могут боги сделать просимое?

Таким, что боги влияют на людей, на их настроения и отношения. Вот Одиссей и просит богов о том, чтобы граждане Итаки благосклонно отнеслись к дарам, принятым им от феаков.

А всё дело в том, что принятие помянутых даров царем есть акт международной политики.

Точно так президент Трамп может беспокоиться о том, чтобы подарки, принятые им от Путина, не были расценены американской публикой как подкупа.

То же относится и к президенту Китая Си-Цзин-Пину, принявшему из рук Путина орден Андрея Первозванного. Он тоже может просить Небо о том, чтобы этот внешнеполитический акт был благосклонно принят китайцами.

При этом ордену вовсе не нужно наполняться никакой божественной жидкостью.

Ущербность объективистской логики Хюбнера хорошо видна также на примере семьи.

Из советской идеологии мы твердо усвоили: "Семья – ячейка общества". Она такова, потому что сама есть миниатюрное общество, и даже мини-государство, у которого есть глава, есть обычаи-законы, есть история, есть Гении-покровители (Предки). И, главное, Семья – это персональные отношения и общения членов семьи друг с другом в рамках семейной традиции, вписанной в традиции Города и Рода.

Курт умудряется представлять семью помимо общества, как некую амфору, в которую боги вливают свое вино. Хорошо бы ещё указать тот винный погреб, в котором эта амфора хранится.