Текст книги "Благая Весть Курта Хюбнера (СИ)"

Автор книги: Андрей Незванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Присутствие Борея в ветре и Посейдона в море предопределяет отношение почтения, с которым эллин подходит и к ветру и к морю.

Соответственно, он не может рассматривать ветер как природный вентилятор, и море, как водоем – что совершенно привычно человеку индустриальной эры.

И Мифу эллин доверяет не потому, что находит ему подтверждение на опыте , – как это происходит в случае человека суеверного, которого «факты» заставляют поверить в мистические закономерности, или в случае человека просвещенного, убеждающегося на опыте в правоте данной теории.

Соответственно, заключение Хюбнера о том, что...

"...обоснованию мифических предложений фактами точно так же предпосылается принятие ряда допущений, как и при соответствующем обосновании научных базисных предложений, только эти допущения обладают мифической, а не научной природой", -

является ЛОЖНЫМ.

Так что, вопреки мнению Хюбнера, мы НЕ МОЖЕМ «говорить здесь о мифических предпосылках так же, как в других случаях – об аксиоматических».

Своё полное отчуждение от культуры, которую он здесь якобы исследует, Курт отчетливо демонстрирует в следующих словах:

"Что касается вопросов эмпирического подтверждения или опровержения общих положений, то неважно, являются ли эти общие положения мифическими или научными".

Нужно ли говорить, что позицию "опровержения мифических положений" может занимать только агент атеистической пропаганды, – каковым Курт по существу и является, сколько бы он не мнил о себе ином.

Его пропагандистская методика, тем не менее, заслуживает внимания. Он отказывается от негативного подхода, и идет в стан врага не с оружием, а с братанием.

Читаем:

"Сейчас, однако, пришло время выступить против ошибочных представлений, будто бы эмпирические проверки базисных предложений и общих высказываний, универсальный метод проб и ошибок, подтверждений и опровержений является преимущественным правом науки...".

"При этом забывают, что во времена мифа свершился грандиозный переворот, который вполне можно сравнить с технической революцией XIX и XX веков и который был бы совершенно невозможен без той постоянной борьбы с опытом, без той всеохватывающей связи замысла, эксперимента, проверки, разочарования и подтверждения, найти которую, как считается, можно лишь в науке. Я напомню только о приручении животных и развитии земледелия в эпоху неолита, а также о переходе от каменного века к бронзовому, а от него – к железному. И все это осуществилось, без сомнения, исключительно на основе мифической системы опыта и мышления. Многочисленные имена нуминозных сущностей указывают на связи между мифом и эмпирическим подтверждением: например, Гефест – бог кузнецов, Асклепий – бог медицины, Афина – богиня, отвечающая за ремесленное дело, Деметра – богиня сельского хозяйства и т. п.".

То есть, Курт хочет сказать, что религия не мешала нашим предкам создавать технику и технологию. Напротив, боги и отношения с ними были как-то встроены в технологическое мышление и производственную практику.

Из контекста видно, что подобные утверждения Курт оттого делает так легко, что в его представлении человек – это интеллектуальный робот; сердце которого – программы. И неважно, какой исторической эпохе принадлежит человек – всё равно это РОБОТ.

Просто, у человека науки – одни программы; у мифического человека – другие.

Факт, который хочет, в связи с этим, донести до нас Хюбнер, заключается в том, что и эти, кажущиеся странными "мифические" программы работают (!). Их истинность, как и истинность научных программ поверяется техникой. Мифические греки тоже успешно созидали вещи и развивали технику на основе программ, в которые были включены такие программные слова как "бог Гефест", "богиня Деметра" etc.

Штука только в том, что человек – не робот. И боги – не программные слова. И первое указание в направлении прочь от роботизации человека, мы находим тут же, в тексте Хюбнера, когда вспоминаем, что Гефест – бог не кузнецов только, но – всех эллинов. Так же Афина, Деметра и Асклепий....

Это несомненно указывает на то, что Гефест – не слово специальной кузнечной программы, не концепт профессионального металлургического разума, но – что-то другое.

И, прежде всего, – это ИМЯ. Имена носят живые лица. К имени стягивается галактика личности. С именем связано узнавание, начало общения. В том числе, общение с богами.

Примечательно, что у чувашей (один из народов России) каждая молитва начинается с оклика "Эй!". Этим чуваши показывают, что молитва – это не заклинание, и не размышление, но – акт общения.

Общение лиц созидает общество, и совершается в обществе. Присутствие богов в производственной деятельности указывает на то, что имярек, как и его техническая деятельность принадлежат Миру, Космосу, союзу Богов и Людей. И что бы не творил человек, он прежде всего созидает мир, общину богов и людей. Что бы он ни делал, он пребывает в отношениях и действует внутри отношений, – в том числе в отношениях с богами. Без этого он перестает быть человеком.

Хюбнер сам свидетельствует об этом, поясняя собственную мысль:

" Возьмем для большей ясности один пример – металлургию. Те, кто трудился в Древней Греции в сфере добычи и обработки металла, принадлежали к братству, которое называло и определяло себя сынами Гефеста; они были подчинены ритуалам, отражающим миф братства...".

То есть, горняки и металлурги не могли просто добывать руду, плавить металл и ковать, руководясь своим знанием: они должны были состоять в обществе. И это общество включало в себя богов.

Вот почему любая деятельность включала в себя общение с богами, а вовсе не потому, что боги были концептами их системы мышления: а именно, персонификациями "нуминозных сущностей", как предполагает Курт.

И такие сведения, как те, что мифические обитатели гор «тельхины первыми показали людям обработку железа», говорят не об истории кузнечного дела, в которую вместо научных фактов вставлено «архэ», а о ПОЧТЕНИИ к богам и полубогам, – которых Курт обзывает «нуминозными сущностями», – в отношении к ним как к Учителям.

Вообще, если присмотреться, то всё «нуминозное» принадлежит психологии, поскольку связано с трепетом и ужасом, проецируемыми в поле представления. И, как таковое, не принадлежит профессиональному знанию металлурга, позволяющему делать свое дело.

Какую же роль "нуминозное" может играть в металлургии?

Оказывается, может. Потому что металлург – не электронный робот, но – душа живая, или психическое существо. Таким образом, есть реальные объекты, а есть психические проекции; соответственно, есть объективные профессиональные знания, а есть субъективные страхи перед троллями, обитающими в толще гор.

И с этим заключением мы вновь обнаруживаем себя, вместе с Хюбнером, внутри картезианской гносеологической схемы "объект – субъект".

Наш уважаемый автор Курт Хюбнер и не может, и не хочет вырваться из её плена.

Владеет его разумом также алхимическая образность, которую он приписывает эллинам.

На том основании, что к Земле относились как к живому существу, как к богине Гее, он утверждает, что...

"Рудники рассматривались как матка, в которой металлы находятся в эмбриональном состоянии. Кузнец, который их потом обрабатывает, ускоряет определенным образом этот процесс созревания, который длился бы иначе вечность, и занимает тем самым место Матери-Земли. Плавильная печь понимается как искусственная матка, в которой повторяется архе возникновения железа. По этой причине язык и обряды горняков и кузнецов были похожи на язык и обряды гинекологов и акушерок. Выплавка металла под воздействием огня понималась как священный акт зачатия, как hieros games, в котором небесное, а именно огонь, соединялось с земным, рудой. Hieros gamos также является неким архе. Сами металлы тоже разделялись на мужские и женские и определялись по образцу половой противоположности".

Вопреки утверждению Курта, эту алхимическую идеологию совершенно невозможно выводить из мифов о Кадме и Девкалионе.

Вполне возможно, что технологи, создавая свой специальный язык, пользовались аналогиями с человеческим телом и организмом. Как и землепроходцы, которые, по словам того же Курта, "сравнивали ущелья и источники с женскими половыми органами".

Ровно так, как в индустриальную эпоху, наоборот, в описаниях живого мира стали использоваться механические аналогии. Достаточно вспомнить в этой связи сравнение сердца с насосом и т.п.

Поэтому невозможно исключить справедливость следующих слов Хюбнера об этих аналогиях:

"Здесь показаны основные контуры представлений, в рамках которых в мифические времена развивалась металлотехника, но ясно, что отсюда вытекало множество отдельных интерпретаций текущих производственных процессов, интерпретаций, которые, с одной стороны, служили этому процессу в качестве руководства, а с другой – контролировались и корректировались им".

Однако, следующая фраза...:

"Они играли в то время такую же роль, какую сегодня играют в подобных случаях теоретические соображения";

...является несправедливой натяжкой.

Все приводимые им примеры являются лишь особенностями профессиональных жаргонов, и за ними невозможно разглядеть "теорию" в современном смысле слова.

Тем более нельзя представлять мифы в качестве общефилософской ("онтологической") основы таких якобы "теорий", что Курт пытается сделать в четвертом разделе данной главы:

4. Онтологические предпосылки, опыт и истина в мифе

Как мы уже отметили выше, он пребывает в плену картезианской объект-субъектной гносеологии. На неё он открыто опирается и в своих попытках сконструировать якобы древнюю «мифическую» гносеологию. И с этой целью просто модернизирует картезианскую схему:

Он пишет:

"Так как миф не знает строгого разделения между субъектом и объектом, сознанием и предметом в смысле научной онтологии (см. II часть книги), познание не опирается для него на восприятие субъектом лежащего вне его объекта в чисто духовной внутренней жизни своего мышления, а понимается как процесс, в котором нуминозная субстанция, пронизывающая участвующий в познании объект, влияет на познающего и наполняет его".

Мы уже заметили выше, что «нуминозное» как психическое неизбежно вводит в дискурс картезианского «субъекта». В схеме Хюбнрера этот субъект просто объективирует свои страхи, – как иначе можно понять «нуминозную субстанцию, пронизывающую участвующий в познании объект»?

Эти объективированные страхи возвращаясь в сознание интерпретируются субъектом как "кивок бога" – отсюда "нумен" (кивок) и "нуминозное".

Иными словами, Курт модернизирует Картезианскую схему с помощью Фрейда.

Откуда следует, что в его следующих словах, относящихся к познающему "мифическому" субъекту: "Все идеальное является одновременно материальным", – необходимо слово "материальное" заменить на слово "психофизическое".

Тогда продолжение фразы и фрагмент в целом получает точный смысл:

"Все идеальное является одновременно психофизическим и наоборот: представленное есть в определенном смысле уже воспринятое; имя, знак и действительность, "вещный аспект" и "аспект значения" строго не разделены...".

Пусть так, но разве мы вправе ожидать чего-то другого от древних греков? Ведь, для проведения помянутого разделения им нужно было бы ждать появления на философской сцене Декарта с его теорией познания, целых две тыщи лет!

В том же фрагменте мы читаем:

"... сон и реальность не являются противоположностями".

Что вновь отсылает нас к Фрейду.

А следующий фрагмент – к теории светоносного эфира, выдвинутой в XVII веке тем же Рене Декартом, приверженность которой не устает демонстрировать Хюбнер.

Он пишет:

"Даже в более позднем греческом теоретико-познавательном учении об эйдосах находим мы еще влияние этой идеи, так как истечение мыслится там как маленькое субстанциальное отражение предмета, которое проникает в познающих. Вследствие мифического тождества между предметом в сознании и вне его существует поэтому различие лишь в степени, плотности его субстанции".

И, наконец, несколько ниже, находим открытое и недвусмысленное изложение главной цели Хюбнера: представить религию процессом познания.

Читаем:

"То, что Мы называем "процессом познания", та смена эксперимента, заблуждения, подтверждения и опровержения является для мифического человека нуминозным процессом, в котором божественный "показ" часто лишь постепенно проникает в исследующего человека и осуществляется в нем. Поэтому необходимы предшествующая молитва, жертва и другие ритуальные приготовления, делающие возможным подобное зачатие".

Значит, древний эллин точно так же познает действительность, как и современный европеец, и только интерпретирует этот процесс "алхимически", в силу исторических обстоятельств, обусловливающих приверженность господствующей в его время идеологии.

То есть, никаких богов нет в реальности! Есть Разум и разумное Познание объективной действительности. Соответственно, сознание человека – это Гносеология. И вся так называемая «религия» есть просто особое ГОВОРЕНИЕ, кодирующее процесс познания.

Что Курт и констатирует в разделе ...

5. К вопросу об интерсубъективности предпосылок, необходимых для мифического опыта

В начале которого он пишет:

"Как оказывается, не существует формального различия между мифической и научной моделью объяснения, хотя они связаны с совершенно иными содержаниями, понятиями опыта и представлениями об истине".

С этой точки зрения Миф якобы содержит в себе правила познавательной деятельности, от соблюдения которых зависит получение «божественной истины»:

"Священная истина считается добытой с достоверностью тогда, когда мифические предпосылки оказываются эмпирически подтвержденными согласно содержащимся в мифе правилам...".

Таким образом, Миф – это, согласно Хюбнеру, МЕТОДОЛОГИЯ опытного познания действительности, так что...

"... Новый опыт часто означает вытеснение старого новыми нуминозными сущностями. Смена мифического мира опыта охотников и кочевников миром земледельцев, а этого – миром вооруженной бронзовым и железным оружием аристократии; сводится соответственно к победе новых богов...".

Всё это в сумме ясно очерчивает интеллектуальный круг Курта Хюбнера, за который он не может выйти, в силу полного отсутствия творческого потенциала. И ставит вопрос: стоит ли дальше тратить время на прочтение толстой книги, которую он написал якобы о Мифе, а на деле – о себе, амбициозном инфантиле, самолюбию которого бросает вызов недоступная его пониманию Религия?

Ответ на этот вопрос мы предоставляем читателю, сами же пока продолжаем листать названную книгу.

Пятый раздел данной главы посвящен «интерсубъективности» методологии познания, то есть – общественности субъекта знания, человека.

Согласно исповедуемой Хюбнером либерально-рыночной гносеологии, в центре которой стоит независимый разумный индивидуум, а общественность существует лишь в виде внешних исторических условий, ...

"... в рамках мифических граничных условий – по словам Курта – имели место процессы развития, в которых под влиянием нового опыта происходило изменение некоторых исторически обусловленных особенностей основоположений мифического опыта".

И тогда спрашивается, чем еще могут быть "исторически обусловленные особенности основоположений опыта", кроме как господствующей в данную историческую эпоху политической идеологией, сменяемой в результате политических переворотов, революций?

Именно этот шаблон «западного» либерального мышления мы и находим у Хюбнера, который пишет далее:

"... Восставшая тирания опиралась в своей борьбе против аристократии на демос. Для этого она нуждалась, если хотела властвовать длительное время, в глубоком обосновании своих принципов. Это обоснование согласно существовавшему положению дел можно было искать только в мифе. Для этого был использован хтонический миф, остающийся господствующим в демосе. Это был миф культа Матери Земли, культа смерти и Диониса. Примененное к особым условиям тирании, все это переплавилось в новый культ героев, который выразился в трагических песнях, танцах и дифирамбах".

Итак миф – это господствующая на данный исторический период политическая идеология.

Браво!

Эту «историческую обусловленность» публичных коммуникаций Хюбнер рассматриваетв следующем разделе...

6. Историческая обусловленность эмпирической интерсубъективности в мифе

Он пишет:

"Интерсубъективность как в сфере мифа, так и в науке опирается /.../ на признание интерсубъективности предпосылок, необходимых для мифического опыта. Как и в науке, интерсубъективность этих предпосылок достигается путем выведения их из других предпосылок, которые при определенном историческом положении признаются, хотя и ограниченно, интерсубъективными. Но и их признание также обладает лишь исторической рациональностью".

Не взирая на это принципиальное тождество античная публика и, соответственно, публичность отличается от новоевропейской. Ведь они не прошли через буржуазную революцию, освободившую индивидуума от патерналистского общества для безудержной рыночной эксплуатации!

И поэтому "свободный" европейский разумник не обязательно зависит от исторически обусловленных предпосылок публичного сознания: то есть, парижанин может быть свободен от господствующей политической идеологии, в отличие от афинянина.

Эту «мудрость» Курт высказывает следующим образом:

"Различие же между мифом и наукой при таком рассмотрении заключается в том, что наука ввиду историчности необходимых для опыта предпосылок должна рассматривать их как исторически случайные и отказаться от идеи познания абсолютной истины, так как действительность для нее оказывается истолкованной через субъективность, в то время как для мифа историческое – это историчность самих нуминозных существ, и познание сводится к их эпифании".

Благословенно то познание, которое сведено к явлению божества! Вообще-то в религии это называется ОТКРОВЕНИЕМ, и к рациональному познанию не имеет никакого отношения.

Разумеется, в религиозном обществе, так же как в индустриальном, существует рациональное говорение, построенное по принципу "потому что..." и основанное на рефлексиях Мифа. У нас оно зовется суеверием.

И подобную вот «мифическую» рациональность Курт Хюбнер приравнивает к науке, заявляя, что...:

"Чистый опыт в мифе столь же обоснован, сколь и в науке. Он опирается только на отношение "если – то", никоим образом не нуждающееся в особых предпосылках".

Отчет о таком «чистом опыте», вчера услышал от соседа, который признался мне, что вопреки «бабушкиной заповеди» посмотрелся в треснувшее зеркало, и поэтому целых три часа не мог завести свой автомобиль".

Что же до «нечистого опыта», то Курт задается вопросом:

"...превосходит ли наука миф, так как она может считаться лучше обоснованной эмпирически, другими словами, является ли она более убедительной с точки зрения эмпирической интерсубъективности и потому обладает более необходимой рациональностью?"

Разумеется, мы не готовы отвечать на подобные вопросы. И у нас, в связи с этим, возникает свой вопрос: что побуждает Хюбнера критиковать расхожее мнение просвещенной публики об «истинности» науки и «ложности» мифа?

Скорее всего, он является вольным выразителем культурно-политического «тренда», набирающего силу в современном индустриальном обществе потребления.

Яркой иллюстрацией этого тренда может служить эпизод телевизионной передачи "Умницы и Умники", когда ведущий, спрашивает юного участника по имени Миша, чувствует ли тот помощь Архангела Михаила в интеллектуальной игре знатоков?

Нынче люди науки и видные политики, все являются православными верующими, или, по крайней мере, числят себя таковыми.

В этом культурно-политическом русле движется и ученая ладья Курта Хюбнера. Читая его, мы как бы слышим оправдание религии из уст просвещенного атеиста.

Курт заканчивает эту главу словами:

"Превосходство науки над мифом, таким образом, вопреки представлениям большинства, лишь фактически-историческое явление и не выражается в более необходимой рациональности или большей истинности науки".

Иная похвала хуже воровства – вот что приходит на ум в ответ.

Думается, Миф и Наука просто не подлежат сравнению. Они суть разные институты, и жизнь современного мира демонстрирует, что эти две "жидкости" пребывают в одном сосуде, не смешиваясь друг с другом.

Священники заканчивают университеты, а ученые посещают богослужения. Ни Церковь, ни Наука не терпят от этого ущерба.

По моему, этим всё сказано.

И есть желание закончить на этом. Однако, следующая глава книги бросает новый вызов, мимо которого невозможно пройти....

ГЛАВА XVIII

Рациональность как семантическая интерсубъективность в науке и мифе

1. Наука

Читаем:

"Семантическая интерсубъективность означает, что слово или предложение всеми понимается одинаково".

ЛОЖЬ! И кто такие эти "все"?

Приблизительная идентичность понимания логем устанавливается только в процессе общения между лицами, пребывающими в общении и желающими сделать это общение устойчивым и организованным: в пределе – публично оформить, или институциализировать.

Хюбнер либо подразумевает наличие указанной общности как предпосылки взаимопонимания, либо строит очередной воздушный замок.

Во всяком случае, его – как видно – занимает попытка мысленной роботизации языкового общения.

Предполагая, что мы не располагаем такой научной моделью, он хочет предложить нам свою, и с этой целью задается риторическим вопросом относительно взаимопонимания, который звучит якобы недоуменно:

"Как же это возможно?"

На наш взгляд, очень странное недоумение. Для нас более важен вопрос обратный: как возможно непонимание при условии общности и общения.

Но в том-то и вся загвоздка.

Робото-подобная модель человека не предусматривает общение, в ходе которого устанавливается понимание. Человек теории познания – исключительный индивидуалист, единолично владеющий своими чувствами и своим разумом. Он познает мир с помощью чувств, разводясь умом, и откладывает результаты познания в знаковой памяти.

И вот, внешний наблюдатель, Курт Хюбнер, исследующий в свою очередь познающего субъекта, вдруг обнаруживает, что у разных субъектов – одинаковые понятия.

Как же так?!

И в самом деле, как? – если нет общества и общения.

И вот наш Курт вместе с себе подобными ищет ответ на вопрос "Как такое возможно?".

Он пишет:

"Некоторые философы утверждают, что это возможно в том случае, если слова и предложения связаны с определенными формами созерцания, восприятия или с "абстрактными" представлениями, которые могут быть даны всем людям с равной ясностью и отчетливостью".

То есть, ответ ищется помянутыми философами при условии отсутствия языкового межличного общения. Как если бы «формы созерцания и восприятия», а также «представления», были присущи человеку как экземпляру вида Homo Sapience и получены этим видом в результате Дарвиновского «естественного отбора».

Непригодность этой чисто гносеологической модели человека для изучения лица, которое принципиально общественно, очевидна.

Не случайно мирская общность и мирское общение заменены у Хюбнера "семантической интерсубъективностью".

Ведь, в картезианской теории познания – в плену которой находится Хюбнер – нет лица, но есть СУБЪЕКТ познающий ОБЪЕКТ.

Отсюда, «интерсубъективность» – это не общение лиц, сущих в обществе, но – коммуникация познающих субъектов, обменивающихся результатами познания.

И вот здесь действительно приходится выдвигать условия возможности подобного обмена.

Упомянутые Куртом "некоторые философы" как раз и выдвигают эти условия.

Отсюда, лукавый вопрос Курта о том, "как возможно одинаковое понимание разными субъектами в интерсубъективной коммуникации?", должен быть честно сформулирован следующим образом:

Каковы условия одинакового понимания идентичных знаков разными субъектами познания?

Если бы речь шла не гносеологических роботах, а о настоящих людях, мы бы сразу сказали, что обменивающиеся знаками лица должны принадлежать одной культуре и говорить на одном языке.

Но беда в том, что картезианские субъекты бытующие наедине с объектами не говорят!

Однако, наблюдающий их Курт Хюбнер говорит с нами. И переходит к критике выдвинутых "некоторыми философами" условий тождественного понимания субъектами своих данных.

Он пишет:

"... как выяснилось, не существует ни априорно необходимых форм созерцания, ни общеприемлемых чувственных данных".

Что же до "абстрактных представлений, которые могут быть даны всем людям", то эти данные отнюдь не идентичны чувственным данным.

Относительно абстрактных представлений сразу же возникает вопрос: КЕМ ДАНЫ эти представления?

И здесь уже недостаточно картезианского субъекта познания, и приходится привлекать социального субъекта, члена частного сообщества, внутри которого циркулирует общепризнанная теория.

Именно это и делает Хюбнер, говоря:

"Теперь об "абстрактных" представлениях, принадлежащих теориям. Выражения типа "электрон", "длина волны", "способ мышления", "интенциональность", "принцип римского законодательства" и т. п. не могут быть прояснены ссылкой на определенные формы созерцания или восприятия, но должны быть поняты в рамках именно той дедуктивно-гипотетической структуры теории, в которой они фигурируют".

Осталось добавить сюда специальное сообщество, в коммуникациях которого "фигурируют" названные теории, и от которого Хюбнер хитро отвлекает нас, с умным видом излагая трюизм отличия абстрактных понятий от форм восприятия, и направляя наше внимание на "структуры теории".

В частности, одинаково понимаемая "длина волны" принадлежит сообществу физиков, или радистов, или радиоэлектронщиков, а также радиолюбителям. И эта "одинаковость" обусловлена не "дедуктивно-гипотетической структурой теории", а той техникой, посредством которой данное абстрактное понятие обретает вполне вещественное и чувственно воспринимаемое значение.

Именно технические устройства, типа радиоприемника или ускорителя частиц придают теоретическим понятиям конкретный смысл.

И здесь, соглашаясь с Витгенштейном в том, что...

"... семантическое значение понятий и высказываний определяется их использованием",

Курт соглашается и с нами, с учетом того обстоятельства, что использование понятия "электрон" невозможно вне техники. Именно техника позволяет убедиться в том, что...

"... получаются одинаковые результаты при использовании данных понятий и высказываний".

А бытовые представления, поэтические образы или научно-популярные модели "электрона" несут совсем другие смыслы, сущие в публичных коммуникациях и общениях.

Потому прав Курт Хюбнер, когда говорит, что...

"Если под электроном, к примеру, понимается некий крохотный шарик, вращающийся вокруг атомного ядра, то это лишь субъективная и неясная иллюстрация, почти не имеющая ничего общего с соответствующим физическим понятием".

Так что сообщество лиц, одинаково понимающих что такое электрон, отнюдь не совпадает с широкой публикой, и являет собой узкий круг специалистов, владеющих определенной техникой в рамках соответствующих институтов.

Хюбнер пишет об этом так:

"История науки предоставляет многочисленные примеры как ограниченности семантической интерсубъективности, так и того, что она может быть установлена лишь эмпирически".

В доиндустриальную эру, когда техника была примитивной и потому общедоступной, «научные» понятия могли совпадать с общедоступными. Однако с развитием науки намечается расхождение между бытовыми и учеными значениями одних и тех же слов.

В этой связи Хюбнер приводит пример "числа".

Он пишет:

"Сначала грекам казалось интерсубъективно ясным и отчетливым, что такое число. Когда же они открыли иррациональные числа, они заколебались и задались вопросом: а что же, собственно, понимается под числами?"

Развитие науки и техники приводит к изменению значения понятий.

Курт заключает:

"... в науке семантическая интерпретация всегда существует лишь в ограниченных рамках и в течение ограниченного времени. Она есть поэтому нечто историческое".

"Историческое", здесь, не в смысле величия, эпохальности, etc., а в смысле соотнесенности с орудийными возможностями людей в разные эпохи.

И далее Курт переходит к Мифу.

2. Миф

«Хотя семантическая интерпретация в науке вовсе не является столь однозначной, как обычно считают, тем не менее многие утверждают, что наука в целом все же, по крайней мере, нечто точное, а миф характеризуется расплывчатостью и потому в той или иной степени допускает произвольные интерпретации».

"Тем не менее это утверждение имеет столько же смысла, сколько его и в предложении "Париж находится справа", ибо в обоих случаях отсутствует система отсчета, без которой никакого смысла ни в чем не может быть".

Здесь мы вновь сталкиваемся с сопоставлением Мифа и научного знания.

Такое сравнение изначально бесплодно и может вести только к самообману. С таким же успехом можно сравнивать алтарный огонь и атомный реактор как устройства получения данных: одно – от Бога; другое – от Природы.

Хюбнер и сам говорит далее о неправомочности такого сравнения:

"Точно так же мы можем судить о точности мифических высказываний, не сравнивая их с научными, а проверяя их в объемлющей системе целей и жизненных связей, характеризующих мифический мир и, как было показано, достаточно отличающейся от науки. Точность является поэтому не абсолютным, а относительным понятием".

В этой «точности», однако, как раз и зарыта собака его лукавства. Уже к «семантическим интерпретациям в науке» понятие точность не приложимо. Слово ТОЧНОСТЬ адекватно только измерениям и подсчетам (т.═е. численным измерениям).

Еще более бессмысленно словосочетание "точность мифических высказываний".

Так же неприменимо требование точности к высказыванием Оракула.

В науке же точность есть именно требование и желаемое достижение, тогда как к оракулу никто никогда не выдвигал подобного нечестивого и глупого требования.

Почему?

Да потому что ученый сам творит эксперимент и прибор для него, и сам трактует результаты.

В то время как Оракул слышит и видит лишь то, что Бог соизволил приоткрыть ему. Применяя технические аналогии, можно заметить, что Оракул сам как бы является устройством связи бога с людьми.

Наверное, "устройство" может быть более или менее совершенным, и тогда результаты связи будут лучше. Беда только в том, что никто не знает, как усовершенствовать оракул.

И вообще разговор о "точности" или "расплывчатости" мифа представляется достаточно вульгарным, в силу очевидной неадекватности.

Суммируя сказанное, мы приходим к мнению, что Хюбнер намеренно профанирует заявленную тему, выбирая «точность» для сопоставления мифа и научных высказываний.