Текст книги "Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ)"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Убийство

…Вернувшись во двор, Аркадий заметил изменения. Жена городничего и графиня куда-то удалилась, и за столом о чем-то судачили жены почтмейстера и полицмейстера. Около двора стало попросторней: не было коляски протоирея, который обычно быстро покидал поле мирских соблазнов и кареты доктора Эльмпта – тот считал секретом долголетия режим дня, диету и периодические кровопускания, кои, по его мнению обновляли кровь, не давали той застаиваться.

– Проживет он так, может, и больше на пару лет, – шутил батюшка Аркадия. – Да только эти годы ему вечным адом покажутся.

И ведь надо же: лекарь жил-поживал, на тот свет не стремился. А отец, весельчак и балагур, скончался.

За столом еще сидели гости, но большая их часть перебралась или перебиралась в дом Рязаниных.

Из окон кабинета городничего гулко гремели биллиардные шары – судя по ругани их гоняли почтмейстер и полицмейстер. Вверху в спальнях промелькнул огонек: кто-то прошел с неяркой лампой.

Аркадий присел, подкрепился пирогом с рыбой, запил его крепким хлебным квасом. С его места через открытые окна было хороши видно ярко освещенный зал. В нем Дашенька музицировала на рояле, а пехотный Петр перелистывал ей ноты. Также вокруг инструмента толпились другие офицеры, не забывая, впрочем, любезничать с другими дамами.

Безусловно: дом Рязаниных не знал ранее столь блестящего общества.

– Словно частица великолепной столицы переместилась тем вечером в дом нашего городского головы, – про себя сочинял заметку Аркадий.

Ах, как жаль, что на этом празднике он гость ненужный. Что с того, что офицеры уедут, а он останется? В этот вечер не одно девичье сердце будет похищено и увезено куда-то под Севастополь. Имелась смутная надежда, что французская пуля или английский штык исправит дело. Это, пусть и непатриотично, но…

И тут, спутав все мысли, в саду громыхнуло!

Грохнуло сильно, будто не из ружья или пистолета, а будто из небольшого орудия.

Музыка оборвалась на полуноте, молодежь высыпала к окнам. Многие глядели в небо.

– Фейерверк? – выглянув в окно, спросила Дашенька. – Ах, как мило!

Но то не был фейерверк – на небе не имелось рукотворных звезд.

Зато из сада донесся крик:

– Зарэзалы!

Далее послышалась гортанная речь – судя по тональности абреки, доселе молчаливые, грязно ругались. Аркадий, забыв об осторожности, тут же бросился в сад. Ему показалось, что он рассмотрел темный силуэт, метнувшийся в темноту, к забору. Но тут же юноша едва не налетел на саблю одного из горцев. Он успел увернуться, а далее сад вокруг беседки оказался наполнен людьми и светом.

Колокольцев был еще жив. Но всем, в том числе и ему было ясно, что до перехода в мир лучший остались даже не часы, а какие-то минуты. Он лежал на полу, и из раны шла кровь. Лужа была небольшой – много протекало сквозь доски пола. Он часто дышал, но ни единого слова так и не сказал. Лишь в уголке рта пузырилась розоватая пена.

Нож, по самую рукоять, был всажен сзади и справа в основание черепа. Аркадия бросило попеременно в жар и в холод: у ножа была та же простая рукоять, что и ножа, которым зарезали штабс-ротмистра.

Получалось: шпион – здесь, в этом саду, он убил сыщика и теперь совершил новое злодейство.

– Кто вас убил? Покажите взглядом? – просил Аркадий. – Офицер? Слуга?

Мелькнуло: как глупо сказано. Что за нелепость сообщать человеку, что его убили? Но нет времени для любезностей и раздумий. А генерал, видно, много раз наблюдал смерть вблизи и понимал, что ему осталось немного. Он едва заметно, насколько позволяло ранение, пожал плечами: он не знал.

Появился врач и пожал плечами. Полицмейстер запоздало велел затворить все ворота.

– Пустите! – раздался голос генерала Рязанина. – Генерал в порядке?

– Конечно в порядке. Порядочный такой покойник, – послышался ответ Ники. – Поздравляю, дядюшка. Вы, похоже, получили внеочередное повышение.

– Да как ты смеешь, щенок! Ники, всякому шутовству есть мера!

– Саша, где ты был? – спросил градоначальник своего брата.

– Да в нужник зашел. Штаны, pardon, снял – слышу выстрел. Думал, кто-то пальнул перед баба… pardon, дамами. И слышу – переполох.

На Рязанина Колокольцев смотрел печальным взглядом.

Послали за протоиреем, хотя было ясно – успеет тот вряд ли. И действительно генерал отошел в мир иной задолго до прибытия пастыря. Сделал это тихо, словно уснул, угас.

Прямо в накидке из верблюжьей шерсти с запоздалой бережностью генерала отнесли в дом. Столы были вынесены из дома и заняты кушаньями, потому убитого положили на рояль – в этот вечер всем стало не до музыки. Рядом, словно дети, плакали доселе невозмутимые абреки. Рыдала и Конкордия – сдавленно и без слез, но так надрывно, словно все слезы уже выплаканы.

Иван Карлович извлек орудие убийств из раны и даже помыл в принесенном тазу. Собравшиеся мужчины осматривали нож, передавая друг другу.

– Думаю, дело было так… – заметил уцелевший генерал. – Граф заснул, к нему в беседку пробрался убийца, зарезал его, а после выстрелил из пистолета, дабы привлечь внимание.

Беседка, разумеется, не была запертой комнатой, но единственный вход в нее охраняли дети гор. Немыслимо было представить, что мимо них кто-то мог прокрасться незаметным, и тем более – выскользнуть. Горцы сами могли дать кому угодно фору в науке подкрадывания.

– Но вы же рассказывали случай, как однажды на Кавказе подкрались и сняли одного часового? – не сдавался генерал.

– Зато второй меня чуть не пришиб.

На минуту или менее он задержался в руках Аркадия.

– Может быть, нож метнули?… – высказал предположение он.

Один поручик, приняв в свою очередь нож, задумчиво покрутил тот в руках:

– Вы знаете… Недурная балансировка, ручка видимо пустая… Но убить им человека хоть с дюжины шагов? Сомневаюсь… Такая ручка сильно будет мешать полету, тормозить его, не говоря уже о шуме. Лучше метаются плоские ножи – говорю я вам. К тому же сами видели: беседка оплетена диким виноградом – любая веточка изменила бы линию полета непредсказуемо. Говорю же вам – убийца подобрался к графу близко.

– Убийца был невероятной силы, – заметил следующий молодой офицер, принимая оружие. – Пробить свод черепа в этом месте с одного удара – это просто какие-то чудеса.

– Еще он был явно бесплотен. Иначе как он мог пройти мимо абреков, а после – уйти незамеченным, – возразил Ники. – Думаю, они его и убили – больше ведь некому.

Убийство вырисовывалось в каком-то странном, мистическом свете.

Пронеслось:

– Среди нас есть оборотень.

Тут же послышался шелест одежд, присутствующие многоруко перекрестились: лишним не будет.

Оборотень, – подумал Аркадий. – Хорошее название для шпиона.

Все гости набились в зал, несмотря на открытые окна стало душно, дамам то и дело становилось дурно. От нюхательных солей сделался такой густой запах, что казалось – еще немного и очнется убитый.

В обморок едва не провалилась Дашенька. Два офицера поспешили подхватить девушку, но отец ее оказался расторопней. Он тут же велел дочери держать себя в руках.

– Сейчас очень модно болеть мигренями и падать в обморок, – пыталась оправдаться Дашенька.

Но – бесполезно.

– Помню, раз к нам в дом залезли воры, так твоя бабушка одной сковородой убила двоих, а ты падаешь в обморок! А ну, не сметь мне более, пока я не скажу!

По залу, словно волны кочевали слухи: катились от двери к окнам, стенам, и, отразившись от них, неслись назад, часто в измененном виде.

– Чего?… Чего он говорит?…

– Говорит, против оборотня хорошо помогает, если ружье зарядить чесноком.

– Нигде протоирея найти не могут…

– А вот у нас, господа, в полку был случай…

Наконец-то прибыл протоирей, увидал мертвеца, сощурился, забормотал молитву.

Разговоры притихли до почтительного полушепота.

– В именины к себе Бог и прибрал, – сказал пастырь.

И, обернувшись, протоирей увидал перед собой генерала Рязанина. Ошарашенный, он шагнул назад, чуть не упал, наступив на подол своей рясы.

– Вас же убили? – спросил он у генерала.

– Нет, а разве должны были убить?

– А это кто? – спросил протоирей, указывая на завернутого в накидку словно в саван покойника.

– Граф Колокольцев, – ответил Рязанин.

– Так ведь накидка ваша!

– Отдал в саду согреться.

– Простите, обознался. Очки где-то оставил…

По толпе пронесся новый ропот, но уже иной, словно шквал, предвещающий скорую смену погоды, бурю. Ну конечно! Убийца целил в генерала Рязанина, в приметную белую накидку, и не знал что ту надел граф Колокольцев.

– Господа! Господа! – почти закричал генерал. – Да что же это делается! В родном доме, на родной земле, в день именин! И то покоя нет!

Затем вдруг что-то вспомнил, повернулся, отыскал глазами Ники, и двинулся к тому с упорностью паровоза. Кто-то бросился наперерез, повис на руках, обнял генерала, остановил его движение.

– Нет уж, разрешите, господа! Вы все слышали – он меня убить грозился! Ух, я ему сейчас!..

– Дядя, что вы такое говорите?… – возмутился Ники и шагнул навстречу.

Его тоже схватили – так, на всяк случай.

– Держите убийцу!

– Да кого вы слушаете?!

Меж дядей и племянником ввернулся судья Гудович:

– Позвольте, позвольте! Судебная и уголовная уездная власть присутствует. Мы сами вольны произвести следствие, дознание! – трещал он. – Давайте вести себя подобно цивилизованным людям! Он угрожал вам, господин генерал?

– Да! – кивнул Рязанин. – Вы сами слышали!

– Ложь! – крикнул Николай.

Это показание было проигнорировано.

– Стало быть, – предполагал Гудович. – Узнав, что дядя перепишет завещание, вы решили не медлить, исполнить давешнюю угрозу. Только вы не знали, что Рязанин отдал свою шинель несчастному графу.

– Да чепуха! Зачем мне убивать дядю, если все подозрения падут на меня, и я все равно не воспользуюсь плодами?

– Ники не мог! – трепыхался городничий, защищая сына. – Он любит дядю, скажи, Ники!

Ответно Николай молчал. Сказать, что он любит дядюшку – солгать прилюдно. Сказать, что, напротив, не любит – сделать шаг к признанию вины.

– Так вы рассказывали моей дочери, – вспомнил полицмейстер. – Как раз сняли пикет горцев на Кавказе…

Городничий давал весьма заметные знаки судье, но тот их делал вид, что не замечал.

Конечно же, и городничий, и полицмейстер, и уездный судья было связаны не одной ниточкой, а толстыми незримыми канатами. Однако же убийство графа – это не шуточки на самом деле, его на первого встречного не свалишь. Наверняка чин из Петербурга приедет, проверит, и если найдет огрехи – то не сносить головы. А вот ежели наверх доложат, что следствие произведено верно, не взирая на звания – может, отметят, переведут в губернский город, а то и того выше.

– Ники, а где вы были, когда убили графа?… – спросил Гудович.

– Не помню.

– Не врите…

– Я был наверху, в комнатах…

– Не врите!

– Слово чести.

– Вы были там один?

Ники заметно замялся.

– Да, я был там один.

– Дайте слово!

Молчание. Раздумье.

– Дайте! Ну же!..

– Я был там с дамой.

Толпа многоголосо ахнула. Гудович повернулся к толпе, с торжеством сообщил:

– Извольте видеть, подозреваемый путается в показаниях! С кем вы там были, назовите имя.

– Вы знаете, я не могу его назвать, – отрезал Ники. – Это бросит пятно на тень… В смысле – на честь дамы…

Аркадий ожидал, что кто-то из дам подаст голос, оправдает своего любовника. Но вместо голоса слышно было лишь нехороший шепоток, переглядывание. Несколько барышень загадочно покраснели.

– Извольте видеть, господа! Как говориться: «Умному достаточно»! Постановляю взять поручика Николая Рязанина под стражу, как главного подозреваемого в убийстве графа Колокольцева!

Городничий выглядел растерянным: его взгляд метался в поисках помощи, но не находил ту – нигде. Словно в соляной столп обратилась Варвара Матвеевна. Она предполагала, что сын может окончить дурно, но что так скоро – не думала. Аркадий судорожно вспоминал подслушанный разговор: кажется, Николай все же не грозился убивать дядю. Может, это было бы до того, как он подошел, – размышлял Аркадий далее. – Но генерал Рязанин тогда бы этого не стерпел, скандал начался раньше…

Но что это меняло? На что указывало? На то, что Аркадий имеет привычку подслушивать чужие разговоры. Быть может, он скажет об услышанном на суде…

Однако тут же оказалось, что до суда дело может и не дойти. Кто-то из адъютантов убитого генерала выступил вперед, Николаю протянул заряженный «Кольт», сказал:

– Вы опорочили российский мундир. Вот вам револьвер. В нем одна пуля. Если вы человек чести – вам известно, что с ним делать.

Николай задумчиво принял пистолет, холодно улыбнулся:

– Теперь у меня есть оружие!

От этой улыбки многим сделалось жутко. Но Николай, повернув оружие на пальце, подал его своим недавним товарищам.

– Уберите его от греха подальше. Я не любил дядю, но не стал убивать его из-за наследства! Да, я нуждаюсь в деньгах отчаянно, но я человек чести! И я требую над собой суда.

– Лексаша! – со слезами на глазах просил городничий своего брата. – Помилуй! Ники не выдержит в тюрьме. Ты же знаешь, он же в камере рехнется!

– Ничего. Это только до суда. А после – барак и сибирские просторы. Да и вообще, ежели человек боится тесных комнат, то что его тогда, в тюрьму не сажать? Теперь ему убивать можно?

– Я не убивал, – сквозь зубы процедил Ники.

Николая под конвоем двух Петров увели и заперли в кладовой, где хранились припасы семейства Рязаниных. Там содержаться он был должен до утра, пока не откроется полицейский участок.

* * *

По-прежнему пили, но уже без тостов и без закуски, молча – как на поминках. Разговаривали шепотом, и было слышно, как в задних комнатах рыдают Даша и Варвара Матвеевна.

Метался, ставший чужим в собственном доме, городничий. Он пытался поговорить со своими вчерашними друзьями с глазу на глаз. Но те держались на свету, их, дабы предотвратить сговор, охраняли офицеры.

Аркадий подумал: как там Ники? Наверное, не слишком сладко. Подвал хоть и просторный, но потолки там низкие. Впрочем, ему наверняка выдали лампу. Он может выпить для храбрости вина, наливки, которая хранилась в подполе. Да и, в конце концов – это его дом, родной и привычный.

Нет, Ники никак не мог быть шпионом, – рассуждал Аркадий далее. – Он-то и в город приехал на день позже после гелиографирования. По той же причине шпионом не были и генералы, и все из их свиты, если разумеется, не состояли в сговоре… В сговоре с кем?… Уж, безусловно, не с племянником и не с братом.

Да и с накидкой не так уж все ясно. Накидка – накидкой, но все знали, что абреки ни на шаг не отступают от графа. Неужели убийца не заметил этих верзил в темноте? Возможно, хотя это маловероятно.

А если, положим, все же убийца знал, что накидка Рязанина на Колокольцеве?… Что в беседке именно граф?… Тогда подозреваемых ровно двое – а именно братья Рязанины. Если, разумеется, они никому не сказали об этой перемене одежды. Тогда сговор меж братьями тем более исключен: не мог же городничий пожертвовать сыном?… Выходило: самый подозреваемый – городничий. Но ничего, кроме догадок против него не имелось… Зачем он убил графа? Просто, чтоб ослабить русскую армию? Зачем же убивать таким способом, навлекая опасность на свой дом, семью. Граф ведь был в его руках – можно было, к примеру, угостить того на прощальном обеде какой-то отравой. И несостоявшийся командующий умер бы где-то в Геническе, как предположили бы, от какого-то желудочного расстройства, которые так часты в дороге.

Не понятно было и с орудием убийства. Генерал был убит ножом, однако все слыхали выстрел. Кто стрелял? Абреки? Нет, их пистолеты остались заряженными. Сам преступник? Зачем? Чтоб привлечь внимание к своему злодеянию? Нет, это немыслимо.

Аркадий вспомнил пещеру. Выстрелов он слышал четыре, но в барабане револьвера штабс-ротмистра не хватало лишь трех пуль.

Воистину странное преступление: непонятно не только кто убил, как убил, но даже – кого убивать намеревались.

Юноше по-прежнему не было места среди приглашенной публики. Наглядевшись на покойника, он едва не подошел к графине, но отвернул, поняв, что сказать ему нечего. Ноги вынесли журналиста в коридор, тот вел от парадного входа к черному через весь двор. Была мысль: взять фонарь, с ним осмотреть беседку. Но дойдя до черного выхода, Аркадий спустился по лесенке в полуподвал, где находилась кухонька, комнаты прислуги и кладовая, выбранная под место заключения Николаю. И, как бы то ни было, в этом доме Аркадию это был самый близкий человек.

Заключенного охраняли артиллерийский Петр и адъютант генерала Рязанина. Когда подошел Аркадий, и сообщил, что желает поговорить с другом детства, они удалились в другой конец коридора, до которого было саженей пять.

– Ники? Ты меня слышишь? Ты тут?…

– Нет, – раздался усталый голос. – Сбежал я. Что надо, Аркаша? Желаешь подробностей для твоего никчемного листка от коварного убийцы?… Так вот, кукиш тебе!

Слова эти покоробили Аркадия, вспыхнула мысль: обидеться и удалиться. Однако юноша сдержался.

– Ники, я пришел сказать, что верю тебе. Я хочу помочь тебе.

– Ай!

– Дай мне ее имя. Я поговорю с ней, буду умолять тебя спасти.

– Да пошли они в зад все хором! Я-то боялся, что хотя бы две или три дамы, скажут, что были со мной. А даже одна – и та промолчала.

– Да кто она? Шепни мне!

Даже через закрытую дверь Аркадий почувствовал, как Ники печально улыбнулся.

– Брось. Даже если убедишь – ей уже никто не поверит. Станут говорить – из жалости сказала. Надо было или сразу признать, или уже молчать далее. О, да! Правду ей я тогда сказал: те поцелуи я запомню навечно!

Аркадий размышлял, рассматривая замок, на который взяли кладовку. Николай, меж тем вещал из-за закрытой двери далее:

– Не верьте, мой друг, заклинаю Вас, женским обещаниям. Они отрекаются от нас куда быстрей и охотней, нежели апостол Петр отрекся от Христа, – последние слова Ники почти выкрикнул так, чтоб его услыхали его охранники.

Те сделали вид, что не расслышали.

– Может, вас кто-то видел вместе?… Застал, когда вы поднимались по лестнице?

– Нет, мы сговорились встретиться, поднявшись не вместе.

– Вы были в комнате над залом? – вспомнил Аркадий. – Я видел в окнах свет лампы.

– Чепуха! С чего бы мне туда идти! Мы уединились в моей комнате. Где же еще?

Комната Николая была угловой. Одним окном она выходила на улицу, вторым смотрела в сад. А над залом была опочивальня родителей Николая. Кто-то еще был наверху. Не то чтоб это многое меняло… Однако картину стоило бы представлять в целостности.

– А кто там тогда был?

– Да мне-то какая разница! – голос из-за двери был полон отчаянья.

Казалось, еще немного и Ники разрыдается. Разговаривать далее смысла не имело.

– Я пойду и осмотрюсь. И, Николай…

– Что?

– Пока не сбегайте. Может, все уладится.

По той же лестнице Аркадий поднялся на второй этаж, заглянул в комнату Николая. Постель была смята, но не то чтоб сильно. Видимо дело дошло где-то до страстных поцелуев, и нежных, хотя и крепких объятий. Зато в родительской спальне супружеское ложе пострадало куда сильнее. Покрывало с простынями были смяты, сдвинуты и обнажили матрас, подушки словно разбросало взрывом. Одна думочка и вовсе оказалась на полу. Аркадий задумчиво нагнулся и поднял ее. На мгновение ему показалось, что он видит на полу какие-то искорки. Позже понял: это звезды, которые отражались в стекле оброненных кем-то очков.

Хотя, отчего кем-то?… Он знал эти очки.

* * *

– Ваше Высокоблагословение?

– Да, сын мой…

– Можно вас на несколько слов?…

– Нельзя ли попозже?…

– Я прошу прощения, но думаю, что нельзя.

Отец Афанасий неглубоко поклонился собеседнику, всем своим видом изображая сожаление о прерванной беседе. Но что поделать: такое поколение нынче растет…

Когда отошли, из кармана сюртука Аркадий достал очки.

– Где вы их нашли? – удивился батюшка.

Его лицо заискрилось радостью – порядочные очки в этакой глубинке достать было непросто. Но когда Аркадий лишь глазами указала на потолок, радость словно срезало: уж лучше бы эти очки никогда не находились.

Аркадий держал очки в руке, но отец Афанасий не торопился их брать. Он по-отечески обнял юношу за плечи, и повел в сторону и в тишину.

– Я не знаю, что думать, – признался Аркадий честно.

До сей ночи он считал протоирея человеком чистейшим в уезде. Но уж такова была эта ночь – слишком много в ней рушилось.

– Плоть человеческая слаба для соблазна. И что досадно – недостаточно немощна.

– Вы откланялись, отъехали со двора. Переехали на соседнюю улицу, прошли по подворотням, вернулись через заднюю калитку.

Батюшка печально кивнул.

– Это, видимо, самый несчастный день в жизни нашего городничего… Если бы он знал… – Аркадий размышлял вслух.

– Да он и так знает… – и, видя удивленный взгляд Аркадия, батюшка торопливо пояснил. – Постойте, ты думаешь, что я был с Варварой Матвеевной? Нет, что ты… Твой батюшка был человеком порядочным, думаю тебе я могу тоже довериться… Это моя еще отроческая любовь. Да только родители ее другого жениха выбрали… Я, может, и постриг принял, дабы унять сей соблазн. Рязанины об этом знали, и иногда, предоставляли нам свое гостеприимство для свиданий.

– Вы ничего не слышали, не видели? Может быть Николая? Его даму?…

Старик печально улыбнулся:

– Видно сразу, сын мой, что истинно вы влюблены не были. Ибо иначе знали бы – в такие минуты – затруби трубы Страшного Суда, вы бы от них отмахнулись.

– Но выстрел вы все же услыхали.

– Ну да. Затем выглянул в окно, увидал – что-то случилось. Решил, что мне будет лучше ретироваться. Я спустился по задней лестнице, к черному входу. Оттуда бежал к калитке…

– …Потому, когда послали к вам коляску, то найти не могли. Вы еще не вернулись… Кажется, я видел вашу рясу, когда побежал на крик в сад.

– Возможно. Я вас не видел. Лишь чуть не налетел на Рязанина – он входил в нужник. Он вошел, а я мимо – хотя чуть не растянулся на грязи…

В самом деле – лужа там стояла постоянно. Чуть поодаль от уборной стояла похожая дощатая будка – душ. Колодезную воду натаскивали в жестяную бочку, поставленную наверху. Бочка была выкрашена в черный цвет, и в иной ясный день вода в ней нагревалась до состояния кипятка. Под этим душем домочадцы мылись летом чуть не каждый день. Вода с обмылками стекала в выгребную яму, поскольку Варвара Матвеевна полагала грязную воду опасной для растений, которые любила чуть не больше чем мужа. Но канавка, что вилась в выгребную яму, то и дело засорялась, зарастала травой, и около нужника то и дело возникала лужа.

– А ваша… – спросил Аркадий. – Спутница ничего не заметила?…

– Давайте о ней забудем. Она видела ровно то же, что видел я.

Аркадий поморщился. В самом деле – от мужского благородства уже сводит скулу, а женщины – сугубо ни причем.

Казалось странным, что из четырех человек, находящихся наверху, никто друг друга не видал. Впрочем, батюшка спустился по черной лесенке, Николай, видимо же, использовал ближайшую к своей комнате – парадную. Еще могли встретить друг друга женщины.

– Простите, но я все же должен узнать имя вашой…

– Нет, это никак не возможно! Что вы от нее хотите? Желаете оправдать своего друга? Хотите, я скажу, что во время убийства ваш друг был у меня на исповеди! Или, что я видел его в другом месте! Что вам надо от меня – скажите…

Святой отец почти молил юношу и тот почти поддался соблазну закончить все хоть как-то. Останавливало то, что это будет неправда, то, что ответ будет неверным. Так двоечники подгоняют решение под известный верный итог. А он-то верного ответа не знает, лишь что-то полагает правильным, верным.

– Подождите… – вспомнил нечто Аркадий. – Вы же говорили, что видали генерала Рязанина у нужника. Так отчего вы удивились, увидав его живы?

– Так вас же поймешь! Я слышал выстрел, а мне сказали, что генерала зарезали! Опять же вы меж собой крутили нож!

Да, действительно выстрел плохо вязался с ножом. В каменоломнях тоже кто-то стрелял помимо штабс-ротмистра, но убит тот оказался все же ножом. Однако же в саду выстрел казался совершенно лишним. Если генерал зарезан – то зачем же стрелять? Чтоб привлечь внимание? Что было сначала? Выстрел или убийство? Вероятно, выстрел бы насторожил бы абреков, разбудил, всполошил графа.

– Обещайте мне, что сказанное сейчас – останется меж нами, – просил отец Афанасий.

Аркадий медлил с ответом.

– Прошу вас…

– Обещаю без крайней необходимости не выдавать вас.

Аркадий все же взял фонарь и вышел в сад. На его уход никто не обратил внимания – было не до него. Меж деревьями было прохладно и спокойно. Шум в доме стал едва слышен, зато все также шелестела листва, да стало еще прохладней. Юноша посмотрел на звезды: который час? Кажется, около двух ночи – науке определять время по звездам его научили в Харькове, во время походов по тамошним лесам.

Иной романист бы написал заготовленную фразу: «ничто не говорило о недавней трагедии». Но где там! Лампа горела ярко, однако казалось, словно убийца снова тут, он следит из-за кустов. Кровью в беседке не пахло, она уже свернулась и казалась черной, словно деготь. Аркадий попытался представить, как был убит граф. Когда они уходили, он сидел, облокотившись на столик, почти лицом ко входу. От окна до столика было где-то с полсажени, стало быть дотянуться с улицы к жертве убийца не мог. Вот если бы рукоятка ножа была длинней…

Может, та была составной, превращающей нож в подобие копья?…

Аркадий выглянул из беседки через окно, к которому граф имел несчастье повернуться. За кустами винограда цвела лужайка совершенно неповрежденных петуний. Стало быть, копье должно быть по крайней мере сажени две. А еще было бы лучше спрятаться вон за теми кустами смородины. Убийца стал бы невидим в листве, зато сама беседка была бы как на ладони…

В животе Аркадия, привыкшего до недавнего времени к пище небогатой и скудной, что-то неуютно заворочалось.

Подумалось: надо бы наведаться в нужник. Затем ярко вспыхнуло: действительно – нужник!