Текст книги "Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ)"
Автор книги: Андрей Марченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Аркадий рассказал о том, как его подобрали в чистом поле.
– Говорите, встретили протоирея… Так-так-так…
– Неужто вы и честного отца подозреваете?…
– Моя работа – подозревать всех.
У въезда в город расстались.
Подслушанный разговор
Генералы встретились в Таганроге.
Генерал-фельдмаршал, граф Семен Петрович Колокольцев, ранее служивший в Особом Кавказском корпусе, был наряжен на манер горца: в папаху, в бурку до пят, в мундир с газырями с внушительным кинжалом на поясе. За ним по пятам ступали два высоких безмолвных абрека.
Рязанин, прибывший из Туркестана, напротив, был одет просто и почти не по уставу: в вицмундир из тонкой верблюжьей шерсти под накидкой и в рейтузы, столь просторные, что они скорей напоминали шаровары. Все это было светло-пепельного, почти белого цвета.
И хоть генералы друг друга и не праздновали, на людях обнялись, по старому русскому обычаю поцеловали друг друга в уста.
– А что это у вас мундир не полковых цветов? – улыбаясь, спросил Колокольцев.
– Краска выцветает под солнцем… До царя далеко, а в черном мундире в пустыне запросто можно запечься заживо.
– По прибытию в расположение войск, вы немедленно переоденетесь в форменное платье, – заметил Колокольцев, надеясь на проявление неподчинения.
Но генерал Рязанин кивнул не раздумывая:
– Разумеется.
И чему-то своему загадочно улыбнулся.
Генерал-лейтенант Александр Павлович Рязанин торопился отправиться дальше в путь, раньше приехать в свой родной город. Но пришлось задержаться – ожидали жену графа. Кавказ, по мнению ее мужа, был слишком небезопасен, а туманы и дожди Петербурга вредили здоровью женщины.
Прибывшая Конкордия Станиславовна Колокольцева была хрупкой женщиной лет на пятнадцать младше своего мужа. Как показалось графу, генерал Рязанин невзлюбил жену своего начальника с первого взгляда. И это доставило Колокольцеву смутное удовольствие.
Супруги нежно и невинно обнялись.
– Как доехала, мое сердце?…
– Далеко и пыльно, – голос у графини был воркующим, словно у птички. Но все уже в прошлом. Надо вознести халву Господу за нашу встречу!
Семен Петрович улыбнулся и, наклонившись, что-то шепнул жене на ухо. Та кивнула, осмотрела окружающих удивленными глазами:
– Конечно хвалу! А я как сказала?…
Далее покатили вместе, в окружении свиты, ординарцев, адьютантов по раскаленной приазовской степи. Порой в складках местности мелькала синева моря, да кружили, залетевшие далеко от воды чайки.
В селах, где приходилось останавливаться, чтоб дать воды лошадям и размять ноги, поглядеть на заезжих сходилось посмотреть чуть не все население: экая диковинка, сразу два генерала. Когда еще такое увидишь?…
– Далеко до вашего города?… – не удосужившись ознакомиться с картами, спрашивал граф.
– Два дня пути. В Мариуполе переночуем, а послезавтра будем на месте.
– Мы не можем долго задерживаться… Нас ждут войска.
– Помилуйте, – ответствовал генерал Рязанин, многозначительно глядя на Конкордию Станиславовну, – У меня день рождения. Хотелось отметить с родными… Но если вам недосуг… Что же, езжайте прямиком в Севастополь. Я, надеюсь, догоню вас по пути.
– Ну что вы так… Я же не знал, что у вас день рождения. Конечно, по такому случаю можно и задержаться.
* * *
…На Садовой улице городничий обогнал на своей бричке Аркадия, но против обыкновения не предложил подвезти и даже не поздоровался. Юноше показалось, что Рязанин чем-то встревожен.
Предчувствуя неладное, Аркадий заспешил вверх по улице, и, добежав до угла, увидал, что бричка остановилась у пансиона мадам Чебушидзе. Спрыгнув с лавки, Рязанин, было, заспешил к входу в пансион. Но, вспомнив о герани, вернулся, едва не заметив выглянувшего из-за угла журналиста.
Дом бригадирши был двухэтажным, без палисадника – его фасад и крыльцо выходили прямо на тротуар. И вздумай Аркадий остановиться здесь, то его бы заметил всякий прохожий, или что хуже – кто-то вышедший из пансиона.
Но все окна выходящие на улицу были закрытыми, и, следовательно, комнаты за ними – необитаемы. Выжить в этакой жаре в запертой комнате, вероятно, было невозможно.
Под кирпичной аркой Аркадий прошмыгнул в подворотню, прошел на задний двор. В пыли возились куры, в конюшне фыркал мерин – вдова полагала, что одинокой женщине приличней всего владеть бесполым существом.
Из полуподвальной кухни пахло божественно – стряпуха-гречанка, служившая у Чебушидзе, судя по аромату, готовила чебуреки.
Окно на втором этаже было открыто, и оттуда как раз послышался голос градоначальника:
– Не пойму причем тут я… Я тогда…
– Конечно не причем, – спокойно прервал его штабс-ротмистр. – Я знаю. Вы тогда были у купца Николаенко и вымогали у него взятку. Насколько мне известно – не весьма успешно. Я знаю, вы – изрядный вор…
Судя по звуку, городничий куда-то рухнул: не то в кресло, не то на колени, прошептал так, что едва расслышал Аркадий:
– Не погубите…
– Успокойтесь… Я не ревизор…
Но городничий все оправдывался.
– Еще царица-матушка Екатерина запретила нам быть нищими. Да вот только многие запрещение то нарушают, особенно на старости лет. У нас ведь пенсия положена только государственным служащим, да и то – копеечная. А у меня дочь на выданье, да сын – офицер, что еще хуже. В голове у него – карты да женщины. Хорошо, если выбьется в генералы. А если, не приведи Господи, покалечат?…
Прямо под окнами пансиона начинался дровяной навес, под которым и укрылся Аркадий.
– Город у нас сами видите какой, – все оправдывался Рязанин. – Хватай любого – есть за что. У немцев тут свои хутора, на которых и слова русского не услышишь. Поляков много, а они, паршивцы, ведь свои отряды собрали, англичанам под Севастополем помогают. Даже франузишко один имеется! Греки, доложу вам, крайне подозрительные типусы. Жиды опять же имеются. Студенты приезжают на каникулярное время. Начитаются, понимаешь ли, Герцена, и давай вольнодумствовать. К примеру, Аркадий, сын моего друга детства…
«Ах, старый мерзавец», – чуть не воскликнул юноша.
– Я не прошу у вас, чтоб вы искали лазутчика, – прервал поток жалоб штабс-ротмистр. – Для этого сюда послан я, а вам надлежало хотя бы не мешать. Но ваши газетчики на удивление расторопны – вам бы следовало у них поучиться.
Вверху раздались шаги – походило на то, что офицер в раздумьях расхаживает по комнате. И, действительно, его голос снова прозвучал от окна, почти над головой Аркадия.
– И в том есть ваша вина – ведь выпуски здешнего листка цензурируете вы… И теперь вам предстоит все исправить.
Аркадий задумался: комнаты с окнами во двор всегда и всюду были дешевле. Но будто нестесненный в средствах штабс-ротмистр отчего-то выбрал именно эту комнату.
– Так-так-так… Вызовите к себе полицмейстера, устройте ему выволочку, насколько ваши отношения позволяют. Скажите ему, что еще до заката солнца подозреваемый в шпионаже должен сидеть в вашей тюрьме.
– Но позвольте… Как за столь краткое…
– Мне плевать, где вы возьмете, – штабс-капитан по буквам произнес. – П-О-Д-О-З-Р-Е-В-А-Е-М-О-Г-О. Естественно, он должен быть отделен от прочих заключенных.
– Ах да, понимаю, понимаю…
– Затем, сообщите вашему репортеру, что подозреваемый арестован, допросы ведутся. Но если полицмейстер не будет торопиться с допросом – я не стану печалиться. Ну а за сим… Не смею вас более задерживать.
Испуг сделал Рязанина понятливым – через какую-то минуту хлопнула дверь. Выждав минуту, Аркадий двинулся, было к выходу из двора, но почувствовал взгляд. Юноша обернулся, и увидел в окне штабс-ротмистра.
– Подслушивали? – бросил он. – Ну-ну…. Далеко пойдете.
– Ну что вы, как можно! – деланно возмутился Аркадий.
– Как можно – мне вам показывать не надо. Вы знаете, а я ведь мог бы отдать приказ заключить вас под стражу. Как раз место английского шпиона не занято… Зайдите ко мне.
Мелькнуло в голове: бежать сейчас же: из двора, потом из города, куда-то на Волгу, пристать к артели бурлаков, затеряться. А что ему, долго ли собраться? Все наследство бедняка: больное сердце от матери да от отца – долги и потертый бумажник. Но тут же эта мысль была отброшена: офицер имел вид благостный и вряд ли склонный к расправам.
– Сей момент. Сейчас обойду дом.
– К чему эти церемонии. Вы с яблоньки лезьте на навес, а потом сюда – в окно. Не бойтесь, выдержит…
Кора дерева оказалась чуть сбита, одна веточка недавно сломана – очевидно, что этим путем офицер пользовался буквально на днях. Для того-то ему и была нужна комната окнами во двор – уходить и возвращаться незаметно.
– Давайте руку, мой друг! – протянул ладонь офицер, помогая взобраться на подоконник. – Потом я тряпочкой смету пыль и никаких следов…
Комната была небольшой, но уютной. Аркадий с печалью подумал, что подобный уют ему решительно не по карману.
– У вас не происходило какого-то странного убийства, с пропажей какой-то ценной мелочи вроде карбункула или алмаза?… – спросил офицер.
– Насколько мне известно – последние двадцать лет не было ничего похожего… Да и посудите сами: откуда в нашей глуши карбункулы?…
– В самом деле. А жаль. Я не мог отделаться от того, что у вашего городничего в горшке лежит что-то ценное. Иначе с чего ему так хлопотать над цветком?…
– Не пойму, отчего вы городничего так отпустили, если он вор…
– Не мое дело, ловить казнокрадов. К тому же они мне чем-то милы. Казнокрады всегда патриоты, ибо как можно не любить то, что тебя питает.
– Напрасно вы так, – извиняющимся тоном заметил Аркадий. – Я понимаю, что поступил глупо, и вам надо было как-то усыпить внимание шпиона. Но мы могли бы написать, что на холме были мальчишки, которые по примеру Архимеда пытались зеркалами поджечь английские корабли.
Офицер вполне заметно вздрогнул, и Аркадий понял: попал. Непонятно куда непонятно чем, но попал.
– Это вы зачем сказали? – быстро справившись с собой, переспросил штабс-ротмистр как бы между прочим.
– Да так… К слову пришлось. Помните, мы про Аретусу говорили?…
– А-а-а…
Штабс-ротмистр, по случаю жары одетый в блузу и кюлоты, чистил свой мундир. К делу подходил словно художник – смахивал щеткой пылинку-другую, отходил, оценивая свою работу, наносил еще один штрих…
– Неважно, что мы скажем… Дело практически сделано. Шпиона арестуем сегодня-завтра… Ну, от силы через неделю. Я вернусь в Петербург, и может быть, что-то вам и расскажу.
Он сделал еще взмах щеткой и снова отошел. Глаза сверкали. Аркадий подумал, что офицер сейчас представляет на своем платье орден Станислава или Анны. Судя по направлению взгляда – Анну на шею.
– Послушайте, Аркадий, а желаете съехать в Петербург?… Златых гор не обещаю, но, может быть, получится вас устроить вас в какую-то столичную газету. Не век же в вашем листке прозябать?…
Аркадий неопределенно улыбнулся и кивнул. Чужие обещания он обычно делил на трое, если не на семь. Ведь если вдуматься – зачем он офицеру? И тут же новая догадка появилась мысль: штабс-ротмистр уже мечтает о новом биографе. Но что-то случится, непременно случится, что-то нехорошее, и большие надежды рухнут и больно ударят. И хорошо если только по самолюбию.
– Я подумаю, – пожал плечами Аркадий. – Если можно, я пойду…
Он, было, отправился к двери, но офицер его осадил.
– Куда? Коль вошли в окно – через него и выходите. Заметит бригадирша, пойдут толки, что вы вышли, хотя не входили. И так старуха что-то подозревает.
* * *
Сообщение о шпионских знаках, вопреки желанию заезжего штабс-ротмистра взбудоражило, взметнуло город. Люди, ранее спокойные, взбудораженные вдруг подступившей войной, жаждали новостей. Запоздало грозили супостату: обещали не дать спуску англичанам, ежели они снова подойдут к городу. Обсуждалась возможность закупки оружия, снаряжение брандерной флотилии, но далее разговоров дело не шло.
Из пансиона бригадирши градоначальник покатил, похоже, прямо к полицмейстеру. О чем и как они беседовали – Аркадий так и не узнал. Но разговор был, и последствия явно имел: иначе с чего бы квартальные поручики с квартальными надзирателями носились стремглав до заката солнца.
Хотя единственного городского вора изловили и посадили в тюрьму еще прошлой осенью, полицмейстер с поставленной задачей справился.
По подозрению в шпионаже арестовали дядю Жору – главного городского пропойцу. Нет, конечно же, городские мужи умели и любили заложить за воротник, но их запои меркли на фоне запоев дяди Жоры. Его пьянство было эпическим, о нем слагали легенды. Говорили, к примеру, что причиной этого неимоверного падения была неимоверно неразделенная любовь.
Напивался дядя Жора в стельку, как сапожник, паче сапожником он в действительности и был. Его молоток с гвоздями, и будка несомненно тоже были бы пропиты, если бы на них нашелся покупатель.
Летом, когда большая часть города ходила босиком или в самодельных деревянных сандалиях-стукалках, дядя Жора покидал душный и пыльный город. Его будка стояла незапертой, потому что замок он пропил, а более ничего ценного в этом помещении не имелось. Он жил в шалаше около реки, носил на базар собранные в рощах сперва вишни, потом – дикие абрикосы, именуемые в этих краях жерделями, а в начале осени – грецкие орехи. Горожане собранные плоды покупали не сколько из необходимости, сколь из жалости.
Но именно склонность к бродяжеству сыграла с дядей Жорой дурную шутку. Его будто кто-то видел в тот вечер на около тех мест. А ежели даже не видел, то что за беда? Он ведь мог там оказаться? Ведь мог он слать знаки супостату?
И теперь сапожник сидел в одиночной камере, ожидая якобы приезда важного чиновника, и чинил полицейским обувь. За эти труды получал водку и пил. В его понимании перемена была исчезающе мала.
Еще до того, как дядю Жору доставили в участок, в пансионе мадам Чебушидзе Аркадию была продиктована краткая слов в сто заметка. Утром «Листок» вышел экстренным выпуском – первым в своей истории. Это одновременно и печалило и радовало Аркадия. Радовало потому, что в самом экстренном выпуске было что-то серьезное, взрослое. Да что там! Он прислушался и понял, что мечта его жизни – как раз готовить экстренные выпуски, а после наблюдать, как за ними выстраиваются изрядные очереди.
Но мучила совесть. Он считал, что газета должна разъяснять непонятное, рассказывать неизвестное. А тут получалось ровно наоборот: целый город был введен в замешательство.
Нет, – поправлялся Аркадий. – Все же не весь город.
Многие, чуть не большинство полагали, что сапожника схватили зазря. И знаков он никаких не подавал, поскольку вряд ли грамотен.
– А еще вероятней, – шли в своих рассуждениях некоторые далее, – что и не было никаких знаков вовсе.
– Кто знает, кто знает… – задумчиво пожимали плечами иные же… – Природа человека обманчива. Мне-то сапожник и ранее внушал подозрение. Подумайте сами: будка его стояла не на базарной площади, а на тракте, проходящем через город!
Но более всего Аркадия удивляло: сколь легко оказалось увести обывателей от важного. Наверное, у непойманного шпиона тоже отлегло от сердца: глупые горожане все спишут на пьянчугу.
Эта власть печатного слова тревожила воображение, и Аркадий дал себе слово зайти в церковь, помолиться за снятие дьявольского искуса.
На целых полдня Аркадий стал городской знаменитостью: совершенно незнакомые люди останавливали его на улице, здоровались, спрашивали: что нового еще будет в газетах. Юноша таинственно улыбался и предлагал подождать.
Но правы были древние, сказав, что слава мира проходит: уже после обеда обыватели обсуждали иную новость…
Приезд генералов
«Персидское откровеніе» – гласило название заметки.
«Проѣзжающій incognito черезъ нашъ городъ извѣстный персидскій прорицатель подѣлился съ нашей газетой своимъ предсказаніемъ: Скоро въ бояхъ подъ Севастополемъ произойдетъ благопріятный для русскихъ войскъ переломъ. Не послѣднюю роль въ этомъ сыграетъ уроженецъ нашего города».
– Извольте объясниться, что это означает, – спросил штабс-ротмистр, откладывая листок газеты. – Я вообще-то подозреваю, но после вашей выходки приходится держать ухо востро.
– От друга детства узнал, что в Крыму меняют главнокомандующего. Его помощником будет генерал Рязанин. Родной брат нашего городничего.
Штабс-ротмистр кивнул, поставил на гранках свой автограф и вернулся к чаю.
– Можете печатать, – махнул он рукой.
Аркадий не уходил.
– Позвольте вопрос?
– Валяй.
– Вы ведь читали мою записную. Видели…
Аркадий замялся.
– Твои смелые суждения?… – пришел на выручку штабс-ротмистр.
И зевнул.
Юноша смущенно кивнул.
– Все в свое время пишут что-то этакое, – пояснил штабс-ротмистр. – И если бы таковых мыслей у тебя не было, это значило, что ты или непроходимо глуп, либо скрытный сукин сын. Ну а поскольку я знаю, что ты отнюдь не дурак, выбор у меня был бы небогатым. Что-то еще?…
– Нет… – но, набравшись смелости, поправился. – Да. Расскажите мне о шифре.
Офицер отмахнулся.
– Ну, пожалуйста. Вы сами говорили, что обучить можно даже школяра за четверть часа. К тому же, листок с записью переписки у вас. Я ничего сделать не смогу.
– Тогда зачем вам шифр?
– Для умственной гимнастики. Люблю узнавать новое.
Штабс-ротмистр задумался, вгляделся в глаза собеседнику. Продолжалось молчание недолго, ровно столько, сколько требовали приличия на раздумия.
– Шифр действительно прост. У тебя есть листок бумаги?…
Разумеется, записная книжка была у Аркадия с собой. Но не та, большая, с которой он был в городском, а крошечная, с размером листа два дюйма на полтора. Она была у журналиста на случай непредвиденных заметок, кои, к слову сказать, приходилось в этом городе делать редко.
– Хватит ли?…
К удивлению Аркадия офицер кивнул:
– Сгодится. Русский алфавит, как известно, состоит из тридцати пяти букв. Английский чуть меньше, но не в том суть. Наш шпион, очевидно, английским пользоваться брезгует. Алфавит записывается в таблицу. Тридцать пять делится только на пять и на семь, стало быть, таблица должна быть семь столбцов и пять строк. Выбираем какое-то кодовое слово. Какое предпочтете?
– Например «Косарь», – брякнул
– Пусть будет «Косарь». Записывайте его в первую строку. Остаток не встречающихся в кодовом слове букв, записывайте далее…
У Аркадия получилось так:
Штабс-ротмистр взглянул на код и кивнул.
– Полдела сделано. Теперь надо слово, которое требуется зашифровать.
– «Монастырь»? – предложил Аркадий.
– Давайте «Монастырь». При шифровке используется четыре простых правила. Текст разбивается на кусочки по две буквы. Если буквы в куске повторяются, вставляется разделитель – обычно последняя буква. Если количество букв нечетное, то добавляется до четного числа какая-то буква – положим первая сообщения.
– МО НА СТ ЫР ЬМ.
– Теперь собственно шифровка. Правило номер два: если символы в одной строке, то они заменяются циклически на ближайшие символы справа. Если находятся в одном столбце – тоже циклически, но со сдвигом вниз. Это было правило нумер три. И, наконец, правило четыре: если символы шифруемого текста в разных столбцах и строках, мы мысленно рисуем прямоугольник с этими буквами в углах, и заменяем их буквами в той же строке, но в другом углу.
– ЛС ЧЕ ЬМ ЯК СТ, – быстро перешифровал журналист.
Штабс-ротмистр проверил результат:
– Все верно. Остроумный шифр, не правда ли? Изобретение британского гения, – промокая уста салфеткой, сказал штабс-ромистр. – Здесь обычная лингвистическая метода не годиться. Например, известно, что чаще всего встречается в русском языке буква «Е» и что толку? То, на какую букву она будет заменена, определяет знак, стоящий рядом…
Окончив трапезу, штабс-ротмистр отодвинув столовые приборы, встал из-за стола, разминая ноги. Был он весел и бодр.
– Дело ладится? Скоро в столицу? – предположил Аркадий. – Просто удивительно, как вас забросило в такой городишко, как наш.
Лесть была толста, но, тем не менее, офицер на нее поймался.
– Полгода назад мы обнаружили целую шпионскую сеть, которая сходилась в столице. Мы почти застали их врасплох, но главный агент успел принять яд, а прежде – растворил в кислоте все сообщения. Нам удалось найти лишь почтовые конверты, пришедшие из разных городов: Москва, Харьков, Оренбург, и вдруг – Гайтаново! Конечно, в большом городе найти адресата – напрасный труд, но мы надеялись, что удастся выйти на след в вашем городе. Город у вас мал, каждый человек на виду, особенно грамотный. Наверняка со шпионом вы знакомы хотя бы шапочно. Мы полагали, что письмо отправлено на почтамте или в какой-то лавке. Но, оказывается, мода на почтовые ящики дошла до вас…
– Удивительно все же: что могло привлечь шпиона у нас в городе?… Войска через нас не проходят, мануфактур, ценных для армии не имеется.
Штабс-ротмистр промолчал, давая понять, что продолжения не будет, перевел тему на совсем иное:
– Мы с вами, верно, будем встречаться в городе. Не переходите от меня на другую сторону улицы, но и афишировать, что мы с вами коротко знакомы – тоже лишнее. Поверьте – это для вашего же блага. И… Да, кстати… Когда приезжают генералы?
– Ждем сегодня же около полудня.
Офицер взглянул на часы: они отмечали первую четверть девятого часа.
Аркадий кивнул и отправился к дверям. В голове десятками, а то и сотнями, роились мысли о шифре. Осторожность же звенела колокольчиком: слишком легко заезжий офицер рассказал о шифре. И, словно почувствовав его мысли, штабс-ротмистр улыбнулся:
– Интересный шифр, есть над чем голову поломать. Надеюсь, это займет вас на некоторое время.
* * *
…Их ждали, выглядывали целый день, с самого рассвета. Хотя было ясно: из Мариуполя генералы вряд ли выедут слишком спозаранку.
Гайтаново лежал на косе, и прямая дорога из Бердянска в Мариуполь пролегала через поля. От того гонцы, войска и просто путники, чьи цели были далеко от этих мест, дорожили своим временем, в город обычно не заезжали. Змеей между полосой прибоя и приморскими кручами вилась другая дорога. Была она гораздо длинней, но зато – много живописней.
Мариупольский шлях начинался на левом берегу Гайтан-реки, за единственным в городе мостом у креста, вырезанного из известняка. У него собрались градоначальник, командир бастиона, при нем крошечный оркестр, Ники с сотоварищами, Ладимировский с непременным этюдником. От журналистики, разумеется, присутствовал Аркадий и его работодатель Кондоиди, практически неузнаваемый в чистой белой рубашке.
Были и городские зеваки, собравшиеся не смотря на будний день. Среди них Аркадий заметил штабс-ротмистра.
Город стоял на взгорке, и Мариупольский шлях был виден версты на две до следующего холма. Порой по дороге тряслись телеги, шли путники, недоуменно вглядываясь в собравшуюся толпу.
Аркадий от безделья, рассматривал окрестности, знакомые с детства.
На правом берегу вдоль реки куда громче шумел Бахмутский тракт. Там, где он доходил до моста, его продолжала Торговая, спускающая к Бирже, Бастиону, Базарной площади. Тут же от моста, но продолжая шлях Мариупольский, начиналась Екатерининская улица, названная в честь матушки-основательницы, впрочем, так и не посетившей свое творение.
– А что, господа, – заметил городничий. – Не странно ли: за полвека нашему городу, а вот ничем он не знаменит, никто не прославился. На площади некому поставить памятник: уроженцу этих мест от благодарных сограждан.
– Ну почему это? – вдруг обиделся Ладимировский, и отвлекся от этюдника, на котором он набрасывал пейзаж, который предстояло дополнить фигурами генералов. – Может быть, это дело будущего, причем весьма недалекого.
Ладимировский имел в виду в первую очередь себя, и городничий знал об этом. Потому предпочел если не поменять тему разговора, то скруглить ее:
– И заезжие знаменитости к нам ни ногой…
– Здесь когда-то проезжал Пушкин, и даже соблаговолил выйти из коляски, ступить на нашу землю, пока лошадям давали воду! Ехал, между прочим, по этой самой дороге!
И Ладимировский вгляделся вдаль, представляя себе вдалеке карету с величайшим русским поэтом.
– Пушкин много где проезжал. Вот если бы он нашему городу стихи посвятил – тогда, конечно…
– Ах, я был тогда совсем ребенком… Если бы я мог…
Пушкин ничего этой местности не посвятил – проехал, словно не заметил. И если бы не подорожняя, обнаруженная Агамемноном Фемистоклювичем, город бы взаимно не знал о визите поэта.
Собственно на то имелись причины: на минуту проезда поэту было немногим более двадцати лет. Ни «Евгений Онегин», ни «Борис Годунов» им еще не были написаны. «Кавказский пленник» лежал в набросках. «Руслан и Людмила» печатались в первой редакции, воспринятой критиками прохладно.
Дальше Рязанин и Ладимировский заспорили о чем-то еще, столь же пустяковом, а Аркадий думал об ином.
Выше по реке где-то напротив кладбища, что лежало между рекой и Бахмутским трактом, на левом же береге реки был скифский курган. Поля вокруг него уже давно распахали, но сам курган не трогали, очевидно, опасаясь потревожить древних богов.
Наверху кургана, словно часовые, стояли две каменные бабы. Они смотрели на дорогу сейчас, они были тут, когда здесь проезжал Пушкин, когда город основывался, когда степями владели половцы, греки…
Удивительно, – думал Аркадий. – Пока греки строили города, архитектурные достижения скифов сводились к насыпанию холмов. Аналогично, трудно было представить, что в те времена, когда резец Праксителя был занесен над хладным мрамором чтоб высечь очередную Афродиту, другой человек, скульптор-кочевник вырезал из истукана невнятного пола.
Удивительно, как греки не разбили этих баб? Верно, этот неусыпный взгляд выводил из себя стражей на стенах древней Аретусы. Но скифы и греки одно время населяли эти степи вместе, и такое непочтение могло привести к войне…
Скифские истуканы были вырезаны из известняка, из которого по рассказам была сложена и Аретуса – город если не белый, то светло-серый. Камень это добывали в каменоломнях, которые были по ту сторону от кургана, у поселка Кокотеевка…
И ведь надо же: от города остались лишь кое-где стены, да обломки камня, а скифские бабы сохранились почти в своей первозданной нелепости.
Стояла всеиспепеляющая жара, но ласточки жались к земле, суля скорую перемену в погоде. И вдруг, прервав мысли Аркадия, внезапно суховей, веющий с полей, сменился. С моря подул ветер, но не освежающий бриз, а словно дохнуло откуда-то могильным холодом.
На долю секунды исчезло солнце, но пока подняли головы вверх – это непонятное явление и прекратилось. Вокруг встречающих закружил холодный вихрь, затрепал фалды и подолы платьев, рушник, на котором дорогих гостей ожидал каравай, зашвырнул в солонку и в краски художнику дорожной пыли. А после утих, словно и не было.
– Не к добру это, когда ветер так меняется, – заметил зевака, стоящий сзади от Аркадия.
– А ведь освежает изрядно! – вздрогнул кто-то справа, но уверенности в его голосе не было.
– Говорю вам, что-то нехорошее грядет, – не умолкал кто-то невидимый Аркадию.
На этого зеваку шикнули и он замолчал, но ропот по толпе прокатился и даже усилился. Городничий и Ладимировский переглянулись: бормотание было нехорошее, в каком обычно скрывается недовольства и зреют тугие зерна мятежа.
Но – пронесло.
Тут же на далеком холме замахал руками добровольный дозор, собранный из мальчишек.
– Едут!
Пыль с одежд и из солонки была удалена, одежды поправлены, и из-за холма показалась кавалькада из полудюжины колясок и уж не разобрать сколько всадников.
– Беда городу… – пробормотал городничий. – Мало было городу Ники с его шайкой, так это вообще разорение едет.
– Ну, это же спасители отечества! – возразил Ладимировский, быстрыми мазками нанося процессию. – Многие из них скоро погибнут за родину…
– Только на то и надежда…
Через десять минут кавалькада приблизилась, и остановилась около ожидавших горожан. Музыканты сыграли «Коль славен наш Господь в Сионе». Играли славно, так что прибывший генерал-фельдмаршал граф Колокольцев утер слезу. Сыгранность, впрочем, Аркадия не удивляла: на Бастионе ядра были под счет, и, не имея других занятий, солдаты упражнялись в музыке, а кто лишен был слуха – в шагистике.
После – замешкались. Никто не знал, когда следует вручать хлеб-соль: до приветственной речи или после. Потому каравай с солонкой, было, почти поднесли к проголодавшимся в пути генералам, а после – убрали из-под носа, ожидая пока будет произнесена городничим речь.
Та, словно на зло, была затянута и витиевата – ее всю ночь составлял Агамемнон Фемистоклювич, директор уездного училища, прозванный за зычный голос Армагеддоном. Но в записной Аркадий сделал лишь краткую пометку: «Городничий произнес трогательное приветствие».
Пока звучала речь, Аркадий сумел рассмотреть будущих спасителей отечества. Их вид удивлял, но совсем не в том смысле, что хотелось бы. Генерал Рязанин походил на своего брата, хотя выглядел откровенно жуликовато. Но в том было еще полбеды: ведь проныра и хитрец мог провести и противника. А вот генерал-фельдмаршал Колокольцев вид имел несколько абстрактный. Когда к нему обращался городничий, тот глядел куда-то в сторону, словно испытывал неловкость смотреть человеку в глаза. Городничий же искал понимания, взгляда, и, жестикулируя, смещался туда, куда смотрел Колокольцев. Но тот снова направлял взор в иную сторону.
Речь всем причиняла неудобство, и городничий ее закруглил чуть за половину. Вручили хлеб-соль, после чего прибывшие и встречающие смешались, братья Рязанины обнялись.
– А теперь, господа, прошу ко мне в дом! – после позвал городничий. – Перекусите с дорожки!
* * *
Жил городничий недалече, вниз по Торговой.
Его особняк стоял не окнами на улицу, как большинство домов в городе, а в глубине двора, за палисадником. Таких больших участков как у Рязанина в центре города оставалось – раз-два и обчелся. Первым горожанам нарезали землю щедро, но затем, когда дела в городе пошли в гору, многие не справились с искушением, разделили свои владения, продали по частям.
Во дворе под аркой, увитой виноградными лозами, стоял стол, укрытый белой тканью на нем – угощения: все больше то, чем славен был приазовский край: хлеб, фрукты. В больших пузатых бутылках стояло вино, в бутылках поменьше – наливочка. Самогонки, коей весьма не брезговали мужчины, выставлено не было. Во-первых, потому что Варвара Матвеевна, жена городничего пьянство не уважала. Во-вторых, разумно полагала она – гости с дороги, стало быть, наверняка отправятся отдыхать, и кормить их досыта – все равно, что переводить продукты.
И действительно: все больше разговаривали.
Генерал Рязанин в родных краях не был уже лет восемь, и со многими ему приходилось знакомиться заново. Что касалось графа и его супруги, то им здесь все было впервые и внове.
– Единственный журналист на сто верст! – рекомендовал городничий Аркадия заезжим генералам.
