Текст книги "Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ)"
Автор книги: Андрей Марченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Чумаки
Було літо, було літо,
Тай стала зима.
Як не було пригодоньки,
Гей, гей, та й досі нема.
Шли чумаки из Крыма куда-то на Дон, тянули песню медленную, скрипучую, как их возы, печальную словно волы, которые те возы влекли. Неспеша, шаг за шагом босыми ногами – по дорожной пыли или грязи, по острым камням. Но неуклонно, неотвратимо, как, должно быть, шагает судьба.
Була ж йому пригодонька,
З Криму ідучи,
В чистім полю край дороги,
Гей, гей, воли пасучи.
Чумаки – казатчина, степная вольница, все, что осталось от Запорожской Сечи.
Нет чумака без дороги и нет дороги без чумаков. Татарской коннице в степи дороги без надобности, и все шляхи полевые, все то, что стало после трактом – колесами чумацких возов проложено.
Заслаб чумак-чумаченько,
Заслаб та й лежить,
Ніхто ж його не спитає,
Гей, гей, що в його болить.
Сотня людей, почти полтысячи возов – все это растянулось версты на три, и через город чумаки шли долго – с полчаса, сведя на нет всякое иное движение. Но горожане не глядели на часы, отложили свои дела. Подобное зрелище случалось несколько раз в году, да только привыкнуть к нему все равно не получалось.
Заслаб чумак-чумаченько,
Заслаб та й лежить,
Ніхто ж його не спитає,
Гей, гей, що в його болить.
Словно какое-то моровое поветрие по городу летел слух: казаки… Тьфу… Чумаки идут! Спешил взглянуть на шествие городничий, про себя считая количество возов и взятку, кою с них можно слупить – можно солью. Морщил нос доктор Эльмпт: всем известно, что чумаки переносят всякие заразы. Само слово «чумак», говорят, произошло от слова «чума». Недовольно кривил скулу и судья Гудович: хохлы эти нрава непокорного, друг за друга держаться. Случись что, и хлопот будет выше крыши.
С мольбертом спешил на главную улицу города господин Ладимировский. Наброски в записной книге делал и Аркадий.
Болять руки, болять ноги,
Болить голова…
Лишаються дрібні діти,
Гей, гей, жінка молода.
– На жалость давят, – довелось услышать Аркадию. – Прибедняются. А меж тем, у каждого чумака – возов по пять, при каждом – два вола. А на каждом возу – по шестьдесят пудов груза. Ну-ка сосчитай: нынче соль – серебром две копейки за фунт, стало быть, пуд – восемьдесят копеек. Выходит – почти пятьдесят целковых воз везет. И дома они не бедствуют, землю не пашут, хлеб не сеют. Да и когда пахать, если всю весну и лето в дороге?… С извоза живут, и живут неплохо.
– Не скажите! – возражал кто-то. – Соль они не на дороге нашли, да волов – кормить надо. А сейчас вся земля чья-то, стало быть за выпас – будь любезен заплатить. Это еще хорошо, что гайдамак на дорогах не стало – на охране можно копейку-другую сберечь.
– Не было бы выгодно – они бы не ездили.
В этом сомнений ни у кого не было.
«Отамане-хазяїне,
Пожалій мене,
Іскинь свою сіру свиту,
Гей, гей, та накрий мене!
Равно как и не было сомнений: не всяк на такую работу решится. Только зимой чумаки дома. А чуть весной сойдет снег, да просохнут дороги, еще до первой травы – заскрипят колеса, пойдет обоз в поход.
Всю весну, все лето и почти всю осень в пути: богата Украина, много товаров – и всяк надо в свое место доставить. Нет больше гайдамак, но вдоль дорог кресты чумацкие – шел чумак, да помер.
Бывает…
Отамане-хазяїне,
Мабуть, я умру, —
Зроби мені хазяїне,
Гей, гей, з клен-древа труну!»
Пройдя через город, чумаки стали табором, выстроив свои возы в кольцо.
Чуть похолодало, потянуло зябким ветром с моря – чумаки набросили свои плащи, пропитанные дегтем, и стали в них походить на средневековых докторов времен чумных эпидемий. Матери и няньки запрещали, но все мальчишки в городе бегали смотреть на лагерь, на чумаков.
Когда еще в светлом небе появились первые звезды, в лагере зажглись костры, дымы их дотянулись до облаков. Ветер потянул вкусный аромат каши со шкварками.
Почти такую варили их матери, но ребята ели домашнюю кашу неохотно. Совсем другое дело – чумацкий кулеш, от него просто веяло духом дальних странствий, далеких переходов.
Над степью плыла песня, затекала в городские улочки. Горожанам она спать не мешала – скорей наоборот.
«Ніде тобі, чумаченьку,
Клен-древа взять,
Будеш же ти, чумаченьку,
Гей, гей, в сосновій лежать!»
За рекой кричал петух… в каждом обозе держали своего – красавца и любимца, который отмечал ночные часы, был оберегом, отгонял своим криком злых духов, для которых человек в пути – легкая добыча.
И действительно, услыхав какуреканье, били хвостами и уходили в глубину русалки, отступал в темноту Шубин, выглянувший, было, из каменоломен, зарывалась в тину шишига, живущая в плавнях.
А в неділю рано-вранці
Та й вдарили в дзвін…
Це ж по тому чумакові,
Гей, гей, що їхав на Дін.
Взошло солнце, но чумаки не тронулись в путь дальше. А их атаманы отправились на биржу, вести переговоры.
Городу была нужна соль – кроме огурцов, арбузов, капусты засола ждала рыба. Об этом знали чумаки, об этом знали дельцы на бирже. И долгие переговоры шли до обеда. В обед сделку обмыли. Десяток возов вернулся в город, прежний груз был с них снят, но тут же на доски лег новый – та же соленая рыба.
В понеділок рано-вранці
Та й вдарили в два…
Це ж по тому чумакові,
Гей, гей, що тепер нема!
Застолье (6 июля)
…В тот день дом Рязаниных не мог вместить всех желающих, и гуляли во дворе, накрыв на случай дождя арку полотнищами парусины. Узнав, что в тот вечер будет много молодых, и возможно, холостых офицеров, приехали дочери видных обывателей даже из немецкой колонии. А чтоб получить приглашение на тот вечер, к городничему всю среду шли здешние помещики и купцы, как правило, не с пустыми руками. Мзду никто не давал открыто: жертвовали на благо города. Но всяк знал: градоначальник хоть меру и знает, но подворовывает.
Ну да кто же из нас не без греха?
Впрочем, бездетные купцы тоже спешили заглянуть: слухи неслись словно ветер, и скоро все в уезде знали, что город посетит будущий крымский командующий с товарищем. Многим хотелось свести знакомство с ними, узнать заодно: нет ли в чем нужды у доблестных российских войск из того, что в силах поставить Гайтаново и его окрестности?
Зато Аркадий, получивший приглашение ранее прочих засомневался: идти ли?… прогнать его не прогонят, но уместен ли он будет?… Приглашение-то он получил, да только еще в те времена, когда о приезде генералов никто не был извещен. С иной стороны, – рассуждал юноша. – Журналисту всегда надлежит быть в гуще событий.
Готовиться к походу Аркадий стал еще с утра: заточил бритву, побрился.
Вздохнув, Аркадий принялся разоблачаться донага. Снова взглянул в зеркало, снова горько вздохнул: нет, решительно не похож на Аполлона. И дело даже не в худощавости. Он будто бы застрял в юности: и бородка с усиками растет абы как. Бриться приходиться скорей из самоутверждения, нежели по необходимости. Подбородок не волевой, голос тихий: таким в атаку бравых солдат не послать: пожалуй, засмеют. Лишь в глазах что-то есть: еще матушка-покойница об этом говорила: искры какие-то, словно бесята справляют праздник.
Затем купался в поставленном на заднем дворе корыте – прохладную колодезную воду, натасканную еще вечером, к полудню ее согрело солнце. В теплой воде он, почитывая старый выпуск «Библиотеки для чтения», провалялся довольно долго и даже задремал, что после оказалось совсем нелишним.
Часа в три, когда дневная жара начала спадать, Аркадий стал собираться. Примеряв оставшийся от батюшки сюртук, взглянул в зеркало и остался собой недоволен: перешитая одежда все равно висела мешковато, не по фигуре. Стоило бы юноше набрать солидности, отрастить живот, однако на то совершенно не было ни времени, ни денег.
Еще недавно Аркадий полагал, что его старенький костюм вполне приличен для провинции, да еще в вечерние и ночные часы, когда не слишком заметно потертости и мешки на коленях. Но одежды стремительно ветшали, несмотря на все усилия юноши.
Теперь, конечно, деньги имелись – костюм справить на них можно было ладный. Но это после: сегодняшний вечер стоило перебыть в том, что есть.
Неприятно сосало под ложечкой, было волнительно. Такие чувства у Аркаши возникали обычно в перспективе общения с противоположным полом.
«В конце концов, – подумал Аркадий. – Если не хочется туда идти, никто этого делать не заставит».
Он прислушался к себе и разочарованно покачал головой.
Идти хотелось
* * *
Аркадий явился к дому городничего уже ближе к сумеркам, кои в этой части города наступали особенно рано. Вошел он не через распахнутые на Торговую улицу ворота, а через калитку, которая из подворотни вела через сад к заднему двору особняка.
Все опасения Аркадия оказались напрасными. В тот вечер чтоб на него обратили внимание, ему следовало бы прийти хотя бы абсолютно голым. От света, от блеска, от обилия праздничных одежд создавалось ощущение рождественского вечера, случившегося посреди лета. Сверкала медь начищенных форменных пуговиц, звезд на эполетах, шейных знаков. Ответно горожане блистали лучшими нарядами, несколько старомодными, и семейными драгоценностями, которые из моды, как известно, выйти не могут.
Сама Торговая улица, хоть и была одной из главных, широких улиц в городе, оказалась заставлена экипажами. Даже если дом купца отстоял от места проведения торжества саженей на сто, это расстояние гость преодолевал исключительно в экипаже. Живущие особенно близко были вынуждены сделать крюк через соседние улицы.
Приехавшие спешили заверить свое почтение будущим спасителям Отечества.
– Уездный судья Гудович Артемий Павлович!
– Очень приятно!
Конкордия, стоящая под руку с графом веером прикрывала зевок.
– Иван Карлович Эльмпт! Городской лекарь-с! Милостивая государыня, цвет вашего лица, меня как врача-с, наводит на мысль… – обращался он к госпоже Колокольцевой. – Я практикую кровопускания.
Но врача уже оттесняли прочь.
– Городской почтмейстер…
– Полицмейстер…
– Протоирей…
Гости шли почти сплошным потоком. Колокольцев смотрел на гостей с выражением вежливого безразличия, иногда украдкой бросая взгляды на стол – не пора ли. Рядом с четой Колокольцевых скучали братья Рязанины. За их спинами, словно две горы, возвышались телохранители в своих высоких папахах.
Аркадий протиснулся ближе к генералам, стал рядом с Ники, надеясь услышать нечто похожее на новость. Генералы же, по мнению журналиста, говорили о совершеннейших пустяках:
– Сапоги, вот – спасение армии, – утверждал генерал Колокольцев. – Вот душа русского солдата! Следует их вводить повсеместно, а не только для кавалерии.
– Британцы воюют в ботинках и поколачивают нас крепко, – Возразил Рязанин. – Ботинки хоть и меньше носятся, но в них легче двигаться, чем, положим, в штиблетах.
– Да что вы такое говорите! Просто стыдно слушать.
– С тем же успехом, вы могли сказать, что без портянок дух у русской армии не тот будет. Ведь носят же солдаты других держав чулки?…
– А попробуйте вы по грязи побегать в ботинках!
– Да по грязи в чем не бегай – через пять шагов на ноге по полпуда грязи. Хоть в ботинках, хоть в сапогах солдатик бежать будет как каторжный в кандалах. Мудрость командира как раз в том, чтоб не гнать солдата по болоту!
Мнение Ники, похоже, совпадало с мыслями Аркадия:
– Два старых пердуна. Англичане нас бьют, потому что у них ружья в два-три раза дальше стреляют, а вовсе не из-за ботинок.
– А портянки и сапоги?…
Ники пожал плечами:
– Кому как удобней. Кавалеристу лучше сапоги – их все равно лошадь везет. Пехотинцу или артиллеристу, наверное, ботинки, особенно летом.
Спор прервался. Генерал Рязанин, хоть и не был в городе много лет, сохранил прежние знакомства.
– А ты постарел, Саня, поседел… – говорил его бывший одноклассник, судья Гудович.
– Седина случается со всеми. Если повезет, конечно.
Гудович был лыс как колено.
Темнело, но во дворе зажгли яркие аргантовы лампы. Поток гостей потихоньку стал спадать. Установилось то тягучее ожидание, когда столы накрыты, картошечка и жаркое остывает, а спиртное напротив – греется.
К генералу Рязанину подошел Ники, попросил переговорить с глазу на глаз. Рязинин скривился – разговор с племянником ничего хорошего не сулил, и видимо был неизбежен. Желая покончить с неприятным до обеда, генерал кивнул, и офицеры отошли куда-то в дом.
Незаметно Аркадий с четой Колокольцевых остался наедине – насколько то позволяли гости, прогуливающиеся по саду и двору. Юноша стоял где-то в сажени от них, слева и чуть сзади и рассматривал женщину. Она была необычной, словно роза, выросшая среди полевых, по-своему красивых цветов. По-мужски высокая, но стройная, с тонкими, умными чертами лица.
Почувствовав взгляд, госпожа Колокольцева обернулась, посмотрела на Аркадия. Их глаза встретились.
– Вы, кажется, здешний журналист? – спросила женщина.
Тот сухо сглотнул, кивнул. Он был удивлен тем, что женщина запомнила его – человека вроде бы случайного. Ее имя ответно он помнил, но ее представляли в его присутствии не менее дюжины раз.
– Мы проезжали через вашу степь, – продолжала Конкордия. – У вас такая живописная рванина…
Аркадий на мгновение вспыхнул, решив, что графиня так соизволила выразиться о его одежде, но граф поправил жену.
– Не «рванина», дорогая, а «равнина», – лениво поправил генерал свою жену.
Она улыбалась, смотрела прямо в его глаза, и яркий ее взгляд доставал до души. Внутри Аркадия словно качнулось нечто тяжелое – этот взгляд едва не сбивал с ног. От непривычного чувства Аркадию стало не по себе. Неужто началась какая-то сердечная болезнь, что погубила маменьку.
– Прошу меня извинить, – Аркадий склонил голову в полупоклоне.
Граф и графиня кивнули: чего уж тут, прощаем.
Юноша отправился в уборную, но не по нужде, а лишь от того, что надо было куда-то сходить, переждать приступ неожиданной болезни. Но на пороге дома остановился. В прихожей Рязанины вели разговор.
– Я очень нуждаюсь, дядя… – говорил Ники. – И вы меня обяжете, если вы могли мне ссудить…
– Ты по чину поручик, на поле боя берешь на себя как полковник, а деньгами соришь словно генерал-лейтенант, – давал отповедь генерал. – Я в твои годы складывал копейку к копейке…
– Глупо копить деньги, когда их можно пропить. Мы все под Богом ходим. А вдруг нас завтра убьет, а мы все не потратили?… На тот свет злато не забрать!
– Уходи! Уходи! – закричал генерал Рязанин, так что во дворе обернулись на шум. – Дал же Бог племянника, глаза бы его мои не видали! Вы слышали, господа? Он смерти моей дожидается.
По крики Николай вышел из дому улыбаясь. Бросил оторопевшему Аркадию:
– Снова дядюшка блажит!
Дядюшка вылетел следом, закричал:
– Да я завтра же завещание исправлю! Все монастырю отпишу! Ни копейки!.. Слышишь?! Ни копейки ржавой от меня не получишь!
Появился городничий, обнял брата, успокаивая, что-то быстро зашептал на ухо, увел в дом. Гостей же торопливо созывали за стол…
* * *
Произнесены были первые тосты и здравицы в честь изменника и его небесного покровителя. Как славно, как верно, как символично, – говорили присутствующие, – что генерал наречен в честь воина Александра Пересвета, того самого инока убившего Челубея, впрочем и убитого же все тем же Челубеем! Под присмотром своих жен мужья пили немного – какую-то невинную наливочку, некрепкое вино.
Но где-то после третьего тоста застолье разбилось на множество компаний, на десятки разговоров. Позже в дальнем углу двора публика попроще затянули песню, но еще до этого молодежь поднялась из-за стола.
Начались иные знакомства, более легкие, веселые, нежели у старших.
– Вы представляете! – шутил моложавый адъютант генерала Рязанина. – В Туркестане появился новый вид змей, которые отбрасывают хвост так, что остается одна голова!
Засмеялись офицеры – их хохот походил более на ржание их лошадей, захихикали здешние барышни. Загрохотал смех Ефросиньи – словно кто-то перекатывал булыжники. Звонко смеялась Катенька, дочь торговца колониальными товарами – красивенькая, чем-то похожая на мопса пустышка, со словарным запасом где-то на уровне ученой сороки.
Устав смеяться, она, дабы освежить горло, взяла со стола бокал, из которого ранее пил поручик Рязанин.
– Я выпью из вашего бокала, и буду знать ваши мысли, – говорила она Ники.
– Я вас умоляю, – отвечала Даша Рязанина, его сестра. – Откуда у нашего Ники мысли?
Снова захохотали.
Не то чтоб Аркадий вытолкнули из круга молодежи – ему просто не нашлось в нем место. В том было мало обидного. Остальные провинциальные юноши тот вечер вовсе благоразумно проигнорировали, поняв что состязания с заезжими им не выиграть.
К примеру Ефросинья, дочь зерноторговца Соколова старая дева с юных лет, необъятная девушка со вздорным характером, ранее оказывала некие знаки интереса к Аркадию. Теперь же и она, открыв рот, слушала были, которые в избытке рассказывали молодые офицеры.
В них злодейство соседствовали с благородством, враги, как водится, были коварны. Герои дрались по колено в крови, сокрушая супостатов дюжинами. Но вместо одного врага вставало два. Свистели ядра и пули… И пусть не все ратные подвиги были отмечены наградами, но солдаты защищают свою страну не корысти ради!
Аркадий подозревал, что подобные рассказы далеки от действительности. Если вместо каждого убитого врага вставало двое, то скоро сражение должно было прерваться из-за немыслимой тесноты. К тем мыслям изрядно примешивалась и ревность. Ранее Аркадий в провинциальном мирке считался человеком повидавшим свет. Но в тот вечер пересказанные уже с полудюжину раз рассказы про Харьков, Москву и паровозы мало кого интересовали.
К Дашеньке, на которую Аркадий имел смутные виды, подошли сразу два офицера:
– Петр, – представился артиллерийский подпоручик справа.
– Петр, – назвал свое имя пехотный офицер в том же звании слева.
– Ах! Теперь бы не перепутать! – мило всплеснула руками Дашенька.
Даже в орбите Евфросинии уже вращались спутники – пара хлипких прапорщиков.
На всяк товар – свой купец, да и виды на возможный марьяж значительно повысились после умело пущенного слуха, что ее отец, и без того человек небедный, в скором времени баснословно разбогатеет.
Похваляясь подвигами, офицеры заспорили меж собой:
– Ах, нашли себе противника – турка! – говорил Ники, повоевавший под Севастополем своим братьям по оружию, прибывшим с Кавказского фронта. – Попробуйте повоевать с англичанами или хотя бы с французами.
– Не скажите, – отвечали те. – Турки с помощью англичан поднимаются с колен.
– Поднялись с колен и сели на задницу! – отвечал Ники.
Новый взрыв смеха.
– Все наши предыдущие войны с турками и даже с французом – это ерунда, – за Ники продолжал Петр-пехотинец. – Нам очень повезло, что у нас сейчас такой замечательный противник! Вот на кого мы должны ровняться! Ах, видели бы как англичане ходят в атаку! Для них война – это спорт! Да если хотите знать, под Севастополем нет хороших солдат, кроме англичан и, может быть, зуавов!
– А как же русский солдат? – возмутился Аркадий, пытаясь все же втянуться в беседу.
– Русский солдат неплох. Но если говорить начистоту – старшие офицеры ни к черту не годны. – Петр при этих словах снизил тон до доверительного, дабы не быть услышанным на другом конце стола. – Не по вине солдата наши ружья бьют в два раза ближе, чем английские. Наши отцы и деды учили французский язык, а стоило учить английский. Лет через сто на нем будет говорить весь мир!
Спор будто давал Аркадию возможность ввернуться в беседу. Однако же офицеры быстро помирились, сойдясь на том, что враг будет разбит, а победа останется за нами. В смысле – за ними, офицерами. Штатские тут ни при чем. Ну разве что, на победы вдохновят прекрасные дамы – и все.
Закрепив согласие тостом, заговорили на другие темы. Заезжие офицеры, к восторгу девушек были жуткими модниками, следящими не только за своими мундирами, но и подмечающие малейшее светское дыхание.
Запомнив офицера, лестно говорившего об англичанах, Аркадий вернулся к столу.
Там было хоть и спокойнее, но, в общем-то, похоже.
Вдовы и барышни, вышедшие из марьяжного возраста, бросали взгляды на генерала Рязанина – человека небедного и безумно холостого. Но успеха в том добились ничтожного – генерал оставался невозмутимым.
О генерале Рязанине говорили разное: подлизы сообщали, что он подобно адмиралу Нахимову верен только военной службе. За спиной шептали, что он еще во время Ноябрьского восстания был ранен так, что превратился в скопца. Злые языки распускали нехорошие слухи, будто симпатии генерала лежат вовсе вне плоскости женского пола.
– Не вижу ничего в том, чтоб завалить противника трупами. Пусть только это будут трупы врага! – похвалялся генерал Рязанин.
– Я вас попрошу отставить это шапкозакидательство, – пресекал такие рассуждения граф Колокольцев. – Вы доселе воевали с туркестанцами. А это, прошу прощения, даже не турки.
Аркадий слушал это, набивая живот. Он понимал, что скоро так сытно и вкусно покушать вряд ли получится. И даже не предполагал, насколько прав.
Выпив и закусив, мужчины закурили сигары, пустив облака ароматного дыма. Сам Аркадий не курил и даже не пробовал – удовольствие было явно не по карману. Однако запах чужого дыма ему определенно нравился.
Но другого мнения были женщины, особенно одна – жена городничего. Была она женщиной властной и даже слишком. Говорили, что городом правит Рязанин, а им, как цыган солнцем, вертит жена. Первую даму города шумно поддержали товарки. Пытался возмутиться граф, но его мягко осадил генерал Рязанин. Графиня улыбнулась супругу, отпуская того.
Городничий что-то шепнул брату, но сам юркнул в дом, и догнал их в саду.
– А вы отчего не с молодежью? – спросил граф Колокольцев.
Аркадий сотворил неопределенный жест, и, как ни странно, был понят.
– Не грустите, мой друг. Женская красота, в отличие от мужского ума – продукт весьма скоропортящийся. Потому его продают быстро и боясь продешевить. Для сверстниц, может быть, вы неинтересны, но не печальтесь – уже зреет новый урожай.
Оказалось, что курение сигар было чем-то вроде индейской хитрости.
– А не выпить ли нам, господа? – из-под полы сюртука городничий достал сулею с красновато-мутной жидкостью, а из кармана – чарочки.
– А из чего ваше вино? – спросил генерал Колокольцев.
– Из буряка… – ответствовал городничий.
– О, буряковочка! – потер руки Александр Павлович. – Как я за тобой соскучился.
Расположились в беседке, сокрытой от взглядов посторонних. На столике разлили самогон по чаркам, чокнулись, глотнули.
– А! Хороша, зараза! – воскликнул Александр Павлович, когда способность говорить вернулась.
– Надо было предупреждать, – утирая слезы, заметил Колокольцев. – Крепкая…
– Повторим?
Никто не возражал.
– А вашим, извиняюсь, басурманам, чарочку поднесть нельзя? – предположил градоначальник, глазами указывая на остановившихся у входа в беседку горцев. – Или Аллах запрещает?… Так отослали бы их прочь, чтоб нехристей не соблазнять.
– Нельзя, – покачал головой Колокольцев. – Когда-то я их мулле оказал одну услугу. В знак признательности он мне определил этих молодцов в телохранители. Верите ли, но на Кавказе они меня до ветру одного не отпускали.
Выпили еще по одной, а затем – еще. Аркадий пил не до дна, и когда остальные опорожняли третью рюмку, он едва закончил первую.
В беседке пахло петуньями, кои на закате источали свой аромат особенно ярко. Но подул свежий ветер, сдул цветочный дух, зашумел в кронах деревьев, донес в беседку запах яств из двора.
Генерал Колокольцев поежился:
– Что-то зябко у вас тут…
– Да, вечера у нас случаются прохладные, – согласился городничий. – Ничего поделать тут не можем.
Генерал Рязанин расстегнул застежку своей накидки.
– Набросьте.
Колокольцев задумчиво принял ее, закутался.
– Теплая, – заметил он.
– Верблюжья шерсть, – пояснил генерал Рязанин. – Говорят, ее боятся змеи, скорпионы и прочие шакалы.
– И все равно не по артикулу… Светлая, – зевнул граф. – Смените в Крыму на форменную.
– Само собой. Там она слишком заметна будет.
За чарочкой беседа шла лениво – генералы обсуждали какое-то нововведение в форме, спорили о том, окажет ли оно хоть какое-то влияние на дух войск. Городничий подливал злой напиток.
Веселье было на излете. Пили без тостов и вразнобой.
Аркадий от безделья разглядывал серп луны, словно завязнувший в виноградных лозах, которые словно стена оплетали беседку. В голове роились мысли: в городе английский шпион. Это знал городничий, но молчал… Сказать это генералу Рязанину? Тот, может быть, в заговоре с братом. Единственным подходящим для откровения казался Колокольцев – он был, как убедился юноша в недавней полубеседе, человеком умным и проницательным.
Однако Колокольцев в сей момент мало подходил для важной беседы. Алкоголь и тепло делало свое дело с графом – тот разрумянился и постоянно зевал.
Бутылка, меж тем, опустела.
– Ну что, господа, пора возвращаться? – спросил генерал Колокольцев, протягивая ладонь графу. – Мой генерал вы с нами?…
Колокольцев задумчиво взглянул на руку…
– Ну же, граф, вас, очевидно, ждет ваша жена. Пойдемте с нами!
Тот покачал головой:
– Знаете, я, пожалуй, посижу немного!
– Бросьте! Вы простудитесь! Пройдите лучше в дом!
– Ничего. На Кавказе я, бывало, неделями спал на открытом воздухе.
Генерал Рязанин пожал плечами: воля ваша.
