Текст книги "Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ)"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

К магнату

Сказывали люди старые: в те времена, когда над этими краями не было христианского креста, а висел басурманский полумесяц, мчался тут на вороной кобыле казак.

Бежал он из крымского полону в казачью крепость Домаху, что стояла там, где ныне построен Мариуполь. И всего-то было у казака, что краденая кобыла, штаны да рубаха, а под рубахой на веревочке-гайтане – крестик.

И была за ним татарская погоня. Гнались крымчаки не по нужде, а скорей забавы ради, да чтоб остальным пленным была наука: дескать, не сбежать от них, не скрыться… И уже почти настигли беглеца, целили по нему из луков.

Да вдруг порвался гайтан на шее казака. Упал крестик с веревочкой в здешние ковыли. И там где они земли коснулись, вдруг пролегла извилистая речка. Оказался казак на одном берегу, а татары на другом. И пока те искали в реке брод, пока перебирались – ушел казак.

В память об этом реку назвали Гайтаном, а ее приток – Гайтанкой.

На холме над рекой воздвигли деревянный крест. Когда он сгнил и упал – поставили часовенку. А на ее месте уже при строительстве города – Храм Рождества Христова. Город не мудрствуя, назвали Гайтаново.

За тридцать лет дом Божий обветшал, и тогдашний городничий велел закрыть и а позже снести церквушку. Опасение имелось, что церквушка сложится, да погребет под собой прихожан в самую неподходящую минуту. На святом месте вырос иной храм – Великомученицы Екатерины. Строили всем миром, и на камне рядом выбили надпись – имена лучших горожан, кои рублем или помощью посильной принимали участие в постройке сего здания. Первым в списке значился прежний городничий, человек незлой, но, прямо скажем, не без странностей.

Положим, по уезду он издавал циркуляр, что с сего дня и до особого распоряжения на вверенной ему территории вводится весна. И все было бы неплохо, если бы не выходили подобные указы, скажем, в сентябре. А еще удивительней, что природа на эти циркуляры отзывалась: ветер растаскивал облака, солнце светило веселей, даже акации скромно начинали цвести. Городничего убрали от греха подальше: а вдруг он прикажет мертвым восстать или нечто в этом роде?

И сколько уж времени прошло, а все равно – помнили его в городе, именовали его фамилией спуск и даже площадь, при нем заложенную. И порой Рязанина колола ржавая игла ревности: а как о нем вспоминать будут? Что старожилы будут потомкам рассказывать? Что был такой, воровал в меру своей должности, давал жить другим. Да еще вспомнят, что брат-генерал пришиб другого генерала, и сам застрелился.

Не слишком-то много умишки надобно, чтоб подобный след в истории оставить, разве нет?.. Взор Рязанина все чаще обращался к храму. Ведь за последние годы город разросся, разбогател, следовало, чтоб его украшал достойный собор, способный вместить всех желающих. Городничий предложил собрать по подписке деньги, дабы построить храм выше, краше, нежели Харлампиевский собор в Мариуполе.

– А то и вовсе самую большую на всем побережье церковь построим, чтоб, ее было видно с моря, со степи…

Неожиданно этой мысли воспротивился протоиерей:

– Знать, велики грехи твои, ежели тебе такая большая церковь, чтоб их замаливать. А я так думаю: город у нас невелик, люди мы маленькие, и грехи у нас небольшие. Да и Христос скорей услышит то, что тихим голосом сказано.

– А все же хорошо бы деньги на что-то собрать. Дела в городе идут, надо бы Господа возблагодарить.

Дела действительно в городе, не смотря на войну как-то шли – это было правдой. Кроме желания оставить след в истории, правдой было и то, что дочь городничего Дашенька подходила к тому возрасту, когда ее родителям следовало задуматься о приданном. И деньги по подписке собранные можно было бы частично употребить для личной пользы. Ну не украсть, конечно же прямо – ибо Господь все любит. Но выдать подряд на поставку камня, леса, на строительство наконец своему, нужному человечку, который отблагодарит…

Присутствующий при беседе Аркадий встрепенулся:

– Вы знаете, думаю, все же нашему городу к лицу была бы какая-то обновка.

Присутствующие задумались. Аркадий затаил дыхание.

Для купцов какой-то сбор денег, какая-то подписка была сродни моровому поветрию. Дело-то, конечно, добровольное, но ты же поди не сдай деньгу в общий котел, или, что даже хуже – заплатить меньше остальных… Так сразу же слух пойдет – у купца такого-то дела не очень. Поэтому скидывались все. Если строили какую-то часовенку, то свою лепту вносили и купцы из немецкой колонии, крещенные в лютеранской вере.

Но на часовенку деньги собирали за месяц, а строили – в несколько дней. Здесь же сборы должны были затянуться, ибо предстояло собрать изрядную сумму.

– Можно построить убежище, для воинов искалеченных во время нынешней войны, – наконец проговорил протоиерей. – Мы и людям пользу принесем, и Господа порадуем.

– Какая блестящая мысль! – воскликнул Аркадий. – Но, как вы полагаете, ведь это дело совсем не надо откладывать? Ведь инвалиды нуждаются в помощи прямо сейчас, а война имеет свойство заканчиваться. Нам надобно успеть до победы русского оружия…

– А и правда! – воскликнул городничий. – Ведь зачем откладывать в долгий ящик! Давайте завтра же отправимся собирать?

Повод торопиться имелся у городничего. Чем быстрей получится начать собирать деньги, тем скорей получится на них наложить руку. И чем скорей закончится этот сбор, тем скорей можно было бы начать новый.

Мысль губернатора о поборах как нельзя лучше подходила Аркадию. Сборы предполагали визиты в имения, расположенные вокруг города. И всяк подобный объезд начинался с Малиновки – столицы владений Цыганеныша. За глаза Малиновку именовали Тьмутараканью или Берладом – воровской столицей, но Цыганеныш жертвовал изрядно. Говорили, что Цыганеныш не исповедовался. Он не верил в тайну исповеди и вообще считал это занятие лишним. Господь всевидящ, и, следовательно, о грехах его осведомлен. Он же, ответно, свою вину понимает и согласен платить положенную дань вроде налога.

– Да бросьте! – пробубнил протоиерей. – У меня на этой неделе дела, да и людям сперва надо объявить, чтоб они подумали, собрались с мыслями.

– А тут не думать надо, а следовать зову сердца, – возразил Аркадий. – Или же вы скажете, что сердце не всегда надлежит слушать?..

Он посмотрел в глаза священнику – поймет ли тот намек. Отец Афанасий понял:

– Хотя дело, оно, конечно благое… Хоть завтра поедем.

Выехать получилось лишь через два дня.

* * *

– А и правда, – зевнул Ники, снося лишнюю карту. – Внезапность – важна. Ведь если без предупреждения заявиться, меньше шансов, что укроются, скажут что в отъезде. Хотя с другой стороны – могут врать, что денег сейчас нет.

Армейские играли в преферанс – в игру хоть и новомодную, но уже популярную. Время было ранее – договаривались выезжать с рассветом, дабы с пожертвованиями вернуться засветло. Однако же игроки бодрствовали, поскольку проиграли всю ночь.

– Как тебе не «фи» думать о людях столь дурно? – заметила Дашенька.

– Как бы дурно я не думал о людях, они оказываются еще хуже, – ответил брат.

– Поехал бы лучше с нами, – укорил отец сына. – Все же офицер, герой! Поди, глядя на орден, жертвовали бы охотней.

– Ну, так возьмите орден, а меня – увольте. Или вот Аркадию мой мундир придется совсем впору.

В этом было что-то соблазнительное – влезть в чужую шкуру, но было в этом и что-то постыдное, предосудительное. И Аркадий закачал головой.

– Экий вы чистоплюй, Аркаша… – ответил Николай, и обратился к Петру и Петру. – Играем семь бубен…

– Кто играет семь бубен, тот бывает нае…

Но осекся, взглянув на старших.

Во дворе заложили бричку. Ехали вчетвером: городничий, отец Афанасий, конечно же Аркадий, да с этюдником увязался Ладимировский.

– Ах, сказал он, – устраивая свой несложный, но неудобный багаж. – Какие типажи попадаются в Малиновке.

Все приазовские да причерноморские сорви-головы, хоть раз, но бывали в Малиновке. Оттого там действительно ходили колоритнейшие персонажи, словно сошедшие со страниц книг о пиратах или «Разбойников» Гете. Там, сказывали, даже женщины не ходили без оружия: у всякого имелся пистолет, кнут или хотя бы нож. Однако же, говорил полицмейстер, хлопот с Малиновкой вовсе не было никаких. Каждый мог постоять за себя сам. А если дело заходило слишком далеко – все решал Цыганеныш.

Все были сонными, Аркадий думал вздремнуть в пути, но на колдобинах трясло немилосердно, мел ветер, задувая пыль в глаза, в рот, в уши. Вдобавок взошло солнце и раскалило степь до состояния сковородки. До малиновки было верст с двадцать, и чтоб скоротать время, говорили о разных пустяках.

– Слышали? Снова вручают «Станислава», – сообщил городничий. – В статут внесли изменение – за военные заслуги вручается с наложением ордена на скрещенные мечи. Но нам, конечно, «Станислав» с мечами не светит.

– Но оно, если подумать, и не надо? – спросил Ладимировский, точно угадав мысль.

Ведь даже хорошо, что не взялись строить пусть и значительный, но храм. Сколько их в империи возводится каждый год?.. А вот убежище для увечных… Государю непременно донесут, о нем наверняка будут говорить в салонах. Сюда потечет ручеек пожертвований, возможно, во спасение собственной души, кто-то приедет помочь лично.

По дороге раз останавливались у ручья и в Малиновку прибыли около девяти, когда жизнь в селе уже кипела. С виду село совсем не походило на обитель зла – по хозяйству возились крестьяне в своих дворах. На центральной площади около церкви бойко шла торговля, а в корчме напротив кто-то уже пропивал выручку.

Вот, пожалуй, чем на первый взгляд и выделялась Малиновка – одним большим, красивым но отчего-то пустовавшим трактиром, и парой заведений попроще, подешевле, откуда уже, не смотря на ранний час, неслась ругань и музыка.

– Сердце мое полно печали от того, что на богоугодное дело приходится просить деньги в этом вертепе, – забормотал протоирей. – И деньги, поди ж ты, на крови замешаны.

– Так в благом деле они очистятся, – заметил городничий. – Кровь кровью смывается.

Невдалеке от площади, во глубине небольшого садика стоял каменный дом, уместный скорее в городе, нежели здесь. Из окна на втром этаже слышались звуки музыки – кто-то играл на новинке – фисгармонии.

Гостей встретил молодой человек, едва ли на много старше Аркадия. Походил он чем-то не то на гробовщика, не то на бурсака, не то на упыря – не смотря на жаркое лето, его кожи не коснулся загар, а одет он был в поношенный черный сюртук.

– Вы, верно, прибыли собирать пожертвования на строительство пансиона для воинов-инвалидов. Мы ждали вас еще вчера, – сообщил он после положенных приветствий.

Городничий несколько сконфузился: его визит был не то чтоб тайной – но пугала осведомленность.

– Хозяина нет в имении… – меж тем продолжал бурсак. – Он отбыл вчера к своим табунам.

Ну вот, зря ехали, – подумал Аркадий. Ники был прав: вооружен – значит предупрежден. Но все оказалось не столь просто.

– Следуйте за мной. Хозяин дал распоряжения касательно вас.

Прошли в дом, по лестнице – на второй этаж. Вокруг все сверкало золотом, как догадывался Аркадий – сусальным. Прошли в кабинет с тяжелой мебелью, с бордовыми бархатными шторами. Имелся стол, накрытый красной скатертью, во главе – огромное кожаное кресло, вдоль – кресла поскромней.

Над главным креслом висел портрет императора. Ладимировский взглянул на него и тяжело вздохнул. Мгновенно Аркадий догадался о цели визита художника. Конечно, он не собирался рисовать физиономии здешних висельников – да они бы сами не согласились, дабы не быть опознанными. Художник надеялся получить заказ на портрет хозяина. Не сложилось.

Меж тем клерк отпер несгораемый шкаф, достал оттуда картонный пакет, который передал городничему.

– Пересчитайте. Здесь – две тысячи. Хозяин велел передать, что за это во всех списках дарителей его имя должно стоять первым.

– А ежели кто-то пожертвует больше?..

– На это хозяин велел передать: сообщите ему, и он добавит. Но если узнает про обман…

Что будет – уточнять не стал, но городничий едва заметно сглотнул. Впрочем, как обмануть Цыганеныша и вытребовать с него больше денег, городничий пока не понимал.

– Расписочку еще соизвольте подписать.

Она была уже подготовлена – с указанием суммы и цели жертвования. Оставалось лишь поставить подпись.

– Ваше недоверие смущает… – заметил городничий.

– Да помилуйте! К вам доверие совершеннейшее! Это ведь меня могут проверить! Будьте милостивы, засвидетельствуйте, что я вам отдал денюжку.

Деваться было некуда…

Когда дела были сделаны, их выпроводили из дома, даже не предложив воды.

На площади Аркадий расстался со своими спутниками

– Я, верно, оставлю вас. Мне бы желательно зайти к приятелю в Тополиное. Мы с ним в Харькове вместе учились.

– Господи! Да давайте туда мы тебя туда подвезем! Туда же верст пять!

На лице городничего читалось неудовольствие и задумчивость. В Тополином достойных жертвователей не наблюдалось. После Малиновки намеревались заехать в Федоровку – там могли пожертвовать пару сотен. Конечно, рядом со взносом Цыганенка – мелочь, но курочка, как известно, по зернышку.

– Да не берите в голову! – отмахнулся Аркадий. – Я наискосок через Федоровский лес, вдоль ставка – он как раз пересох. Версты полторы скошу.

От помощи следовало избавляться. Разумеется, никакого знакомого в Тополином у аркадия не имелось, да и вовсе он там никого не знал. И, не вступая в спор, юноша пошел деланно уверенной походкой в сторону уже заметной опушки.

* * *

Федоровский лес был посажен лет тридцать назад помещиком Федоровым, съехавшим сюда из Подмосковья. Здешний климат он нашел весьма сухим, жарким. И он велел на купленных десятинах насадить лес, основал лесничество и даже намеревался завезти сюда медведей и лосей. Однако же господь был другого мнения и прибрал любителя лесов к себе. Сын покойного, для которого здешний климат уже был родным, дело расширять не стал, хотя и не упразднил лесничество. А в ельниках и дубравах завелись кабаны, на которых младший Федоров разрешал охотиться.

Памятуя об этих тварях – злобных и глупых, Аркадий в лес далеко не углублялся, ожидая с опушки, пока не уедет повозка городничего.

Юродивые

– За полями, где с неба вместо снега или дождя идет песок, есть горы, облаками увитые. И на самых их вершинах, где уже не хватает воздуха, растет Древо Иерихонское. Ствол его и ветви как кости птичьи – внутри пустые.

– Это на кой?..

– Тебе ж сказано – мало воздуха в горах, вот оно внутрях и запасает! А еще оно легче от того становится. Землицы в горах мало, а надо как-то зацепиться за камни, да раскинуться пошире. И вот когда придет лесоруб, замахнется на дерево топором, оно испугается, и закричит деревянным голосом…

В ногах рассказчика сидел мальчонка, который только начинал карьеру юродивого и еще не знал, что грешно сомневаться в словах коллег по цеху.

– А через что же дереву кричать?

Сомневающийся был удостоен не только подзатыльника, но и ответа:

– Через цветки кричит. И крик сей так грозен и страшен, что лесорубы бросают топоры, бегут в страхе, а некоторые сходят с ума. Оттого промыслом Иерихонского Древа занимаются только глухие лесорубы.

До говорящих было саженей десять, и слышно было изрядно. Можно было их окликнуть и наверняка быть услышанным. Но смысла в том не имелось никакого. Находился Аркадий в запертом полупогребке с узким окошечком. Дверь была взята на замок, а для верности дверь охранял какой-то подросток – человек ничтожный, но с ружьем.

В комнатушке три на три сажени никакой мебели не имелось, и присесть можно было лишь на земляной пол. Аркадий попытался копать подкоп, но лишь сломал ногти.

Сначала все шло хорошо. Настолько хорошо, что стоило бы осадить себя, не терять осторожность, бдительность.

Земля, как водится, полнилась слухами, и скоро Аркадий узнал, что Ситнев одно время действительно квартировал у Цыганеныша. Рассказали об этом ему в малиновской корчме – не той, большой, красивой, а рангом поменьше. Юноша применил старую историю, что, де, пишет статью о выдающихся исследователях родного уезда.

Вот что значит быть журналистом, – с гордостью думал он. – К каждому найти ключик.

Хотя ключик находило предложенная выпивка. Она же стремительно опустошала карманы.

Из рассказов получалось следующее. Как иной барон держал у себя в замке звездочета или алхимика, так и Цыганенок иногда принимал безумцев, юродивых, блаженных. Ситнев же выполнял роль новой Шахерезады. Опыт учительствования позволял долго и красочно описывать прелести богатств, якобы скрытых в недрах приазовских степей.

Цыганенок терпел гостя довольно долго, поскольку обходился тот недорого: всего-то в столование, в какие-то обноски. Но с месяц назад хозяин выгнал Ситнева за ворота, прознав, что тот лихословил о своем благодетеле и вообще именовал того недалеким неучем.

За ворота Ситнева выгнали в одной рубахе и штанах, не дав забрать его скарб, состоящий из бумаг и книг. Через три дня его вытолкали снова, предварительно выпоров на конюшне. На сей раз в Малиновку он пробрался тайно, желая, по-видимому, забрать свои записи, но был пойман…

Слушая, Аркадий сделал два вывода. Во-первых, когда Ситнев разговаривал с капитаном шаланды на свой страх и риск, и своего бывшего добродетеля помянул, не имея на то права. Во-вторых, в бумагах имелось что-то важное, иначе бы не стал вчерашний школьный учитель рисковать шкурой.

Затем своей шкурой рискнул и Аркадий. Как раз сгущались сумерки, и юноша направился к флигельку, в котором некогда квартировал Ситнев…

…И, разумеется, был отловлен равно как в свое время Ситнев.

Самым глупым, самым обидным в этой истории было то, что приметили Аркадия в корчме и следили за ним до самого места преступления. А не скрутили раньше, ждали, дабы поймать его за преступлением. Он же, дурак, даже не обернулся…

Полицию, конечно же, беспокоить по такому поводу не стали, и уж непонятно, какой приговор ему вынесут. Помощи ждать неоткуда – как нелепо получилось. Ведь его начнут искать хорошо если через неделю. К тому же поиски начнут с Тополиного, а там о нем ни слуху, ни духу.

Что с ним сделают? Говорят, здесь на кладбище много безымянных могил. Сдерут кожу заживо? Затравят собаками? Или же выпорют как и Ситнева?

Его не кормили – это наводило на грустные мысли. Но когда он попросил воды – ему принесли кувшин. Это успокаивало.

Внезапно юродивые, перешедшие к тому времени с небылиц на места паломничества, замолчали, словно к чему-то прислушивались. Прислушался и Аркадий и действительно услышал. Нарастал шум, словно приближался ураган или шторм. После – он разбился на множество ударов – будто молотил крупный дождь, град или даже камнепад.

По улице пронеслись всадники. И село тут же оживилось, зашумело. Налет? Ограбление? Но сторож при месте заключения будто не встревожился. Аркадий понял: в Малиновку прибыл хозяин.

В животе от голода колобродило, будто там дрались коты, но Аркадий не просил еды, стараясь о себе лишний раз не напоминать. Раньше душу грело предчувствие великого, причастность к чему-то важному. Но сейчас Аркадия снедали сомнения: а по себе ли он взял ношу. По сути, он же молод и зелен.

Он укорял себя в малодушии, но меньше от этого бояться не стал. Ну в самом деле, не убьют же его за любопытство?

Может, следует сказать хозяину о поисках шпиона? О том, что пока он сидит здесь, под замком, а шпион, может быть, вершит свои злодейства и отечество в опасности? Небезопасно. Что Цыганенышу до отечества? Быть может, как отец большинства зла Цыганеныш причастен и к шпионской истории. Может, он и убил Ситнева? Нет, вряд ли. Его люди обделали так, что следов бы не осталось. Широка степь, убить человека, бросить – так через две недели только кости останутся. А ежели закопать, так и вовсе до второго пришествия не найдут.

Но рассказывать не следовало, по крайней мере – сразу. Он мог упомянуть о своем близком знакомстве с городничим… Нет-нет, лучше – о возможном дальнем родстве.

Ну что, хозяин приехал уже с час назад. Почему его не ведут на допрос?..

Безразличие к нему начинало оскорблять.

* * *

…О нем вспомнили лишь когда основательно стемнело.

Дверь отворили, и велели выходить. Через улицу на площадь, которая ночью преобразилась. Из степи прибывали какие-то люди, они привязывали своих лошадей к коновязи, шли в трактиры, из которых неслась громкая и веселая музыка. На зданиях ярко горели фонари, и все вокруг обрастало множеством нехороших дрожащих теней. Что-то адское было в этом зрелище. Лишь в высоте степной ветер колыхал колокол здешней церквушки, и он – нет, не звенел – а глухо гремел, ворочался, напоминая, что Господь – над этим, но безумно высоко.

Аркадия ввели в трактир – тот самый, богатый. Сейчас он был набит почти под завязку, не смотря на то, что вход охраняли мородовороты, вооруженные нагайками.

Внутри в четыре смычка играли музыканты. Им было жарко, и пот струился по их лицам.

Во глубине зала, под охраной еще двух амбалов сидел хозяин заведения.

Ранее Аркадий не видел Цыганенка, но узнал его с первого взгляда – что называется, спутать было не с кем.

Одет он был в сюртук поверх красной косоворотки. Внешность имел вполне цыганскую: кривой нос, кудрявые волосы, смуглую кожу. Для полноты картины не хватало только золотой серьги. Он сидел за столом, ловко орудуя ножом и вилкой, разделывая какую-то крупную, уже не узнаваемую рыбину. На подбородке блестел не то жир, не то чешуя. Он вычитывал какого-то просителя, стоящего перед ним согнутым в дугу.

Рядом с ним сидело две красивые девушки. Блондинка печально ковырялась в салате. Вторая, крошечная шатенка, цедила вино, играла с жемчужными бусами у себя на шее и с любопытством взглянула на Аркадия.

За столиком рядом сидел тот самый бурсак, который вчера выдавал деньги. Бутылка вина перед ним соседствовала с амбарными книгами. Порой он что-то говорил своему хозяину, и проситель сгибался в дугу еще более.

Аркадий огляделся еще. Рядом пил горькую здешний попик.

– Что же вы, батюшка, зелье непотребное хлещете. Протоиерей рад этому не будет.

Попик пьяно улыбнулся.

– Так ведь Христос мира не сторонился, веселиться любил. В Кане Галилейской на свадьбе гулял, шутил, воду в вино превращал. Истину говорю вам Иисус Христос – Бог Радости и веселья. Если бы он не ходил по Иерусалиму, а в аскезе жил среди гор или песков, разве появилась святая церковь?..

Юноша хотел что-то возразить горькому пьянице, но проситель удалился от Цыганеныша и Аркадия толкнули в спину – дескать, пошел…

– Да не толкайся ты! – огрызнулся неожиданно для себя Аркадий.

На миру и смерть была красна. Наедине Аркадий мог бы вымаливать прощение, ползая на коленях. Но тут было множество людей, на него смотрели женщины, он не станет унижаться. Да и разве решится на злодеяние Цыганеныш при таком скоплении людей? Или все же решится?..

Аркадий хотел подойти ближе, к самому столу, но охранник положил на плечо юноше ладонь и сжал его.

Цыганеныш ел азартно, блондинка с кукольным личиком скучала, бурсак пил вино, улыбаясь каким-то цифрам в своем гроссбухе. Лишь милая шатенка с улыбкой разглядывала Аркадия. На минуту их взгляды соприкоснулись, но Аркадий тут же отвел глаза.

Девушка шепнула что-то на ухо своему хозяину, и тот отвлекся от кушанья, взглянул на Аркадия, салфеткой смахнул чешую, выпил вина.

Халдей, стоящий рядом тут же наполнил рюмку до прежнего уровня.

– Так-так-так, – наконец заговорил Цыганеныщ. – Тот самый Аркадий, щелкопер, который отправил на тот свет брата городничего. Мне рассказывали про тут ночь. Забавно было слушать.

О том, кто рассказал, Цыганеныш, конечно же, не сказал, но то было и неважно. У Цыганенка везде были уши, везде имелись свои люди. Скажем, городничему он взяток не платил, но зато на каждые именины посылал какой-то плезир. За какие, спрашивается, заслуги, при том, что городничий Цыганенка никогда на празднества не приглашал.

– Я мог бы ждать, что ты заявишься сюда. С шаланды «Надя» мне также передавали, что какой-то молокосос спрашивал про Ситнева, упокой, Господь его душонку… Но лезть в окошко – это как-то слишком.

На вид Цыганеныш был даже младше Аркадия, но журналист отпущенную грубость пропустил мимо ушей.

– Стало быть, полиция наша не справляется с поиском душегубов, и вот щелкопер принялся ей помогать, – жестикулируя рюмкой вина, продолжил хозяин. – А не думал ли ты о том, любят ли в этом доме ищеек?.. Щелкоперов, которые как тараканы лезут из каждой щели в каждую же щель?..

В этом доме, похоже, не любили никого. Поскольку об этом сказать было бы невежливо, Аркадий лишь пожал плечами.

– Правильно, не любят. Их нигде не любят. И порой топят в мешках.

– Вы мне угрожаете? – Аркадий удивленно поднял бровь.

Шатенка улыбнулась, Цыганеныш поморщился, сказал:

– Когда я буду угрожать – ты поймешь. Пока только предупреждаю. Хотя за такое, – был сделан неопределенный жест. – Впору было бы и задавить тихонечко.

Стало понятно: смерти можно пока не опасаться. Но наказание еще возможно. И непонятно какое. Если, положим, Цыганеныш велит его выпороть прилюдно, при этих вот дамах, то ему, наверное проще умереть, чем снести позор.

– Я не люблю, когда убивают моих людей. Даже если это шуты. Ты, верно, думаешь, что если найдешь, то Цыган тебя отблагодарит. Так ведь думаешь?.. Так, по глазам вижу…

Сказать ему, что дело обстоит совеем не так – значит обидеть хозяина. Сказать, что так – солгать, и, может быть, навлечь гнев.

Однако же хозяину нашлось кому возразить.

– Ситнев слишком бодро держал себя, после того, как ты его выгнал, – заметил бурсак. – А после к хозяину баркаса приходил не просто так, а что-то перевезти ему надобно было.

– Намекаешь, что он все-таки что-то нашел? – спросил Цыканеныш попеременно разглядывая Аркадия и бурсака через рубиновую муть наполненного бокала.

– Отчего намекаю? Прямо и говорю. А в книгах его – ключ какой-нибудь имеется к открытию. Оттого сперва он к себе лез, а после – этот.

Бурсак указал на Аркадия.

– Так, так, так… Интересненько, так, стало быть, в его бумагах что-то есть?..

– Может быть, – с деланным безразличием ответил Аркадий. – Я думаю, его бумаги могли бы что-то прояснить в обстоятельствах его гибели.

Цыганеныш вернулся к ужину и некоторое время ел рыбу. Делал это уже руками. Пока он кушал, Аркадий присмотрелся к собеседнику лучше: увидел, что у того глаза красны, на лице заметны морщины и уже обозначился второй подбородок. Аркадий вдруг подумал, что лет через десять Цыганенок превратится в толстого борова, который не то что в седло, но и в карету не сможет подняться без помощи. И будут ли тогда эти две свирестелки рядом с ним все также его любить.

Да какая тут любовь? – взбеленился внутренний голос. – Любят они его деньги, щедрость. А лет через десять они сами померкнут, он их спровадит и заведет свеженьких.

Наевшись, Цыганеныш вытер пальцы салфеткой, выпил вина, сказал:

– Ситнев был ничтожеством. И ты мне пытаешься сказать, что этот лох что-то нашел?..

Аркадий и бурсак пожали плечами.

– А ты его бумаги смотрел? – спросил Цыганеныш у бурсака.

Тот кивнул.

– И что-то понял?

Бурсак неопределенно пожал плечами.

– А не пощекотать ли нам незваного гостя. Может, чего-то и прояснит?

Бросило в холод. Но Аркадий справился, также пожал плечами.

– Ну отчего же, пощекочите… Ежели вы вдвоем не догадались, имея бумаги, то я один, их не видя, догадаюсь непременно.

Шатенка прыснула в крохотный кулачок, Цыганеныш недовольно вздернул бровь. Меж тем, прелестница закинула левую ножку на правую. В разрезе платья обнажилась изящная голень, затянутая в тончайший шелковый чулок. У Аркадия на мгновение перехватило дыхание: но он тут же мысленно осадил себя. Если Цыганенок заметит, что Аркадий заглядывается на его женщин, расследование, да и жизнь вся окончится тут же.

– Хохмишь, стало быть… Люблю веселых людей… – сказал Цыганеныш. – Веселых людей и казнить веселей… Попал ты в переплет. Что называется, как у того щелкопера – «Горе от ума».

Говорили, что Цыганенок блестяще считает в уме, но читает по слогам. Столь сложную книгу он читал вряд ли дальше обложки, а то и вовсе слышал о ней в каком-то разговоре.

– Ну, так вот. – Наконец спросил хозяин. – Книг ты его не получишь. Ситнев принадлежит мне со всеми потрохами даже мертвый. И после я сам их просмотрю. Если у него мозгов хватило что-то найти, то я тем более найду. Все, пошел вон!..

Аркадия выбросили с крылечка.