Текст книги "Легенды авиаторов. Игровые сказки."

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Это был новатор в своем деле, – продолжала Брунгильда Шнапс. – Не в деле мелкого чиновничества, уж не знаю, чем он там заведовал, а в деле мультипликации. Он придумал, как снимать кукольные мультфильмы. И снял свой первый фильм – «Война жуков-рогачей».

– Про жуков? – изумился Хопкинс.

– Про войну! – поправила его фройляйн Шнапс. – Ну а потом появилась кинопародия – «Авиационная неделя насекомых». Опять с жуками.

– Он что, дрессировал жуков? – удивился Вася. – Не думал, что такое возможно.

– Нет, это были... гм... дохлые жуки. Лапки отрезались и прикреплялись проволочкой. А декорации – из пластилина. Кукле-чучелу придавали нужную позу, а чтобы она не падала – прилепляли лапки к декорациям... Я бы много отдала за возможность увидеть «Авиационную неделю насекомых»! Думаю, это было такое же новаторское и удивительное зрелище, как и полет самолетов. Кстати, вы напрасно думаете, что для всех авиатрис самолеты были чем-то вроде балагана.

– Например? – прищурился Вася.

– Была такая авиатриса – Елена Павловна Самсонова, – задумчиво произнесла фройляйн Шнапс. – 1890-го года рождения. Ее отец был военным инженером. Так что направление мысли у нее было соответствующее, надо полагать.

– Военное? – прищурился американец.

– В царской России женщин не брали в армию, – ответила Брунгильда. – Правда, в годы войны некоторые выдающиеся амазонки сражались в мужской одежде, но их быстро разоблачали.

– А Самсонова? – поинтересовался Вася. – Она тоже переодевалась?

– Для начала окончила институт благородных девиц, – ответила Брунгильда. – У нее была техническая жилка, поэтому ее увлечением стали автомобили.

– Может быть, она видела «Авиационную неделю насекомых», – мечтательно проговорил Билл Хопкинс.

– В любом случае она видела выступления авиаторов, – откликнулась Брунгильда. – Но до поры до времени каталась только по земле. В сентябре тринадцатого года она участвовала в очередных автомобильных соревнованиях в Подмосковье и даже завоевала специальный приз.

– Так она москвичка? – воскликнул Вася.

– Да, в отличие от большинства авиатрис, – кивнула Frau Leutnant. – Кстати, когда она брала свой автомобильный приз, у нее в кармане уже лежал диплом пилота-авиатора. В общем-то, это не имеет большого значения, но Самсонова была первой женщиной-пилотом, которая получила диплом не в столице Империи, а на Московском аэродроме.

– А во время войны чем она занималась? – штаб-сержант Хопкинс, задавая этот вопрос, выглядел так, словно уже знал ответ.

Брунгильда, угадав его мысли, кивнула:

– Да, в армию ее не взяли, поэтому она работала сестрой милосердия в военном госпитале в Варшаве. Потом служила военным шофером. Обычный путь авиатрисы тех лет! Однако вы, я надеюсь, помните, что весной семнадцатого года премьер-министр Временного правительства Керенский официально разрешил женщинам служить в армии.

– И чем он закончил, этот Керенский? – тихонько пробормотал Вася.

– Товарищ младший лейтенант! – строгим тоном прервала его фройляйн Шнапс. – Товарищ Сталин тоже позволял женщинам служить в армии! И это не поблажка слабому полу, как некоторые изволят считать, это вполне рациональный и современный подход к вопросу.

– Ладно, ладно, – Вася сделал вид, что испугался. – Я больше не буду!

– Надеюсь, что так. – Брунгильда вздохнула. – Елена Самсонова сразу же пошла в действующую армию. Ее зачислили в двадцать шестой корпусной авиационный отряд, КАО, как пишут, согласно обычаю того времени.

– Она реально принимала участие в боевых вылетах? – спросил Билл Хопкинс.

– Считается, что несколько раз вылетала на разведку в качестве наблюдателя, – ответила Брунгильда. – Вообще же о Самсоновой известно крайне мало. Как она жила во время революции? На каком самолете летала? Почему ушла из авиации?

– А она ушла из авиации? – удивился Вася. – Если Самсонова не покинула Россию, то у нее были большие возможности. Она могла бы летать на замечательных машинах, сражаться с немцами в годы Великой Отечественной!..

– Однако нет никаких внятных сведений о летчице Елене Самсоновой, – суховато ответила Брунгильда Шнапс. – Известно, что она работала преподавателем физкультуры и жила в Сухуми. А умерла в пятьдесят восьмом. Вот и все. Но она была частью великой эпохи и оставила в ней свой след. Пусть совсем скромный и незаметный – но откуда нам знать, как была она счастлива, когда ее машина отрывалась от земли и летела под облаками!

Все помолчали.

Потом Вася спросил:

– А можно узнать, фройляйн Шнапс, вы что же, летали вместе с капитаном Хиратой?

Брунгильда кивнула.

– Я наконец взяла «Зеро», – сказала она. – Хирата вызвался полететь со мной. «Зеро» – классный самолет. Правда, в итоге меня все-таки сбили. А потом мы пошли есть борщ, и я выиграла пари у нескольких английских летчиков. У них был очень сконфуженный вид.

 © А. Мартьянов. 12.10. 2012.

36. Последний полёт

Ганс Шмульке прибыл на аэродром – в гости.

Никого.

Ни взлетающих самолетов, ни спорщиков возле ангара. Необычная картина «запустения». Где же все?

Шмульке вошел в столовую. Там собрались уже Вася, Билл Хопкинс, Герман Вольф, Франсуа Ларош. Зиночка печально пудрила покрасневший носик. Находился здесь и майор Штюльпнагель, непривычно тихий и молчаливый.

– Что случилось, друзья? – озадаченно спросил Шмульке.

Вслед за Шмульке в столовую вошел капитан Хирата, поклонился обществу, сел, прямой, как стрела. Мрачно уставился в пространство.

– Здравствуй, Ганс, – кивнул приятелю из мира танчиков младший лейтенант Вася. – Посиди с нами.

– Да что вы все такие?.. – Ганс сел и покосился на Штюльпнагеля.

– Умер Ролан де ла Пуап, – коротко ответил за остальных Франсуа Ларош. – Французский летчик, граф, Герой Советского Союза. Потомок императора франков Карла Великого в двадцать седьмом колене.

На лице Шмульке появилось понимание.

– Он ведь был вашим личным героем? – обратился он к Франсуа.

– И моим, – добавил Вася.

– И моим, – признался капитан Хирата. В глазах японца, сентиментального, как и его кумир – адмирал Ямамото, – блеснули слезы.

Вахмистр Вольф коротко кивнул, без слов присоединяясь к товарищам.

– Ему было девяносто два года, – проговорил Вася вполголоса. – Но пока он был жив, мы чувствовали живую связь с авиаполком «Нормандия – Неман»... Знаешь, Ганс, что удивительно?

Шмульке серьезно ответил:

– Удивительна его судьба. А меня  всегда завораживали избранники судьбы. Почти в каждой битве, самой кровопролитной, самой смертоносной, остается кто-то – несколько человек или всего один, – кто живет потом очень, очень долго. Кто-то, кого избрали – рассказать другим о том, что произошло. О павших. Вот таким человеком представляется мне Ролан де ла Пуап.

– Красиво, – подтвердил капитан Хирата. – Как последние цветки сакуры. Все остальные уже лежат на земле и только несколько еще ждут своего мгновения.

– Я, собственно, о другом хотел сказать, – объяснил Вася. – Летчики «Нормандии» – и граф де ла Пуап в их числе – всегда сохраняли абсолютно трезвый взгляд на события Второй Мировой. Когда потом, спустя годы, начинались всякие рассуждения – «с одной стороны, с другой стороны», «что хуже – большевизм или нацизм» – и все такое... «нормандцы» всегда мыслили очень просто: фашизм следовало уничтожить и ради этой цели – объединиться. Никакой двусмысленности в оценке минувшей войны – ни во время ее, ни после. И ведь им не возразишь – они реально воевали, погибали один за другим. Никто их к этому не вынуждал. Могли бы в Лондоне остаться или в Раяке, но нет – понесло французов в русские снега, в самое пекло сражений.

– И это – когда исход войны оставался еще крайне неясным, – добавил Вольф. – Первые французские летчики прибыли в СССР 14 ноября 1942 года. Не самое веселое для Советского Союза время.

– Вообще идея де Голля – отказаться учитывать идеологические различия с СССР в борьбе против фашизма, – была довольно смелой, – заметил Ларош. – И единственно здравой. Советский Союз признал «Свободную Францию» 27 сентября 1941 года. Почти сразу же начались переговоры о предоставлении России «значительного числа хороших летчиков-истребителей», как писал де Голль.

– Там какая-то некрасивая «дипломатия» завязалась, – поморщился Вася. – Но давайте не будем это обсуждать.

– Мы говорим о боевом летчике, о смелом человеке, – заметил капитан Хирата. – Мне кажется, нам есть о чем поговорить и без «дипломатии».

– Я не ошибусь, если скажу, что Ролан де ла Пуап был самым молодым в первом составе «Нормандии»? – вставил Вася.

Ответил Ларош:

– Ему было двадцать лет в сороковом году. К тому времени он уже год как служил в ВВС. После капитуляции Франции 23 июня 1940 года на польском судне перебрался в Англию и присоединился к «Свободной Франции». Кстати, в визе, которую Пуапу вместе с другими французами давали при въезде в СССР, в графе гражданство так и стояло – «Свободная Франция». А еще он, как и остальные, был приговорен правительством Виши к смертной казни – «за дезертирство». Такой пикантный штрих.

– Пуап летал в Англии, на «Спитфайре», – заметил Вася. – Участвовал в сражениях на территории французской Западной Африки. Меня эта тема особенно интересует, потому что когда летчиков «Нормандии» спросили – какие машины они предпочитают, то выбор был сделан в пользу «Як-1». И якобы это сильно обидело англичан. А французы...

– Вообще-то, Вася, вынужден тебя разочаровать, – возразил Билл Хопкинс. – Изначально стороны договаривались о том, что использована будет советская авиатехника.

– Во-первых, легенда о выборе между английскими и советскими самолетами красивая, – отмахнулся Вася. – А во-вторых,  все равно использование самолета «Як-1» было самым логичным.

Хопкинс добавил:

– Пуап ведь летал на «Спитфайрах» и мог сравнивать. Позднее он говорил, что «Як-1» – более легкий, чем «Спитфайр», быстро взлетает и очень маневренный. «Побывав в боях в Англии, я знаю, – писал он, – насколько важны эти два качества. Взлететь как стрела, чтобы скрыться за солнцем, и вылететь как можно быстрее, чтобы зайти в хвост противнику. «Як» был идеально приспособлен к снегу, дорожной грязи и безграничным русским полям. Ничего заумного в кабине, в отличие от «Харрикейна» или «Спитфайра». И лучший обзор, который я когда либо видел у истребителей...»

– Между прочим, поначалу французы за здорово живешь ломали нашу технику, – припомнил Вася. – В конце концов, ребятам логично напомнили, что сбивать, по идее, требуется немецкие самолеты, а не советские... Но они быстро научились. Пуап вообще однажды явил чудеса.

– Это когда еще? – спросил Вольф.

– Погоди, я помню эту историю! – перебил Ларош. –  Это когда самолет Пуапа подбили, и при посадке одна из стоек шасси не выходила. Летчику приказали покинуть самолет. А он упрямый такой, самолет не бросил и посадил его на одно колесо. Сохранив таким образом драгоценную машину.

После паузы Франсуа Ларош заговорил:

– В самые первые дни на своем «Яке» Пуап нарисовал акулью морду. Для устрашения врага и поднятия боевого духа.

– Ему потом досталось за эту акулу, – кивнул Вася. – Помню, как же. Пуап тогда погнался за FW.189, неудачно спикировал и порвал себе барабанную перепонку. После боя майор Литольф его спросил: «Вы хоть сбили самолет, из-за которого получили травму?» А Пуап такой: «Сбил бы, да забыл снять предохранители». Ну ему и выдали: мол, вам бы лучше, мсье, не акулу, а ворону на самолете намалевать.

– Из-за этой барабанной перепонки он провел в госпитале целый месяц, – вставила реплику Зиночка. И когда на нее воззрились дружно все присутствующие, грустно улыбнулась: – Что, думаете я не читаю биографии знаменитых летчиков? Да я каждого как родного... – Она аккуратно промокнула уголки глаз платочком. – Вы знали, например, что отец Ролана де ла Пуапа погиб в сороковом году при оккупации Франции?

– Гм, – сказал Вася. – Может быть, я и не знал.

Голос Зиночки зазвенел:

– Свой первый «Мессер» Пуап сбил еще в августе сорок второго, в боях над Лондоном. А потом участвовал в боях за Орел, Брянск, Ельню, Смоленск, Витебск, Оршу, Борисов, Минск.

И в ноябре сорок четвертого получил звание Героя Советского Союза. У него были и французские награды, но Золотая Звезда Героя... у французского графа... Не знаю, по-моему, это очень символично.

– В каком смысле? – уточнил капитан Хирата.

– В том смысле, что правда – одна, – сказала Зиночка. – И для русского пролетария-коммуниста, и для французского графа.

В этот момент дверь столовой широко распахнулась. На пороге показалась Брунгильда Шнапс.

Такой «летучую деву» еще никто и никогда не видел: она была заплаканной, глаза превратились в щелочки, по щекам стекали слезы.

– Вы уже слышали? – спросила она.

Младший лейтенант кивнул ей на стул рядом с собой.

– Мне почему-то казалось, что человек, который столько прожил, будет жить вечно, – проговорила Брунгильда.

– Выше голову, Frau Leutnant! – обратился к ней Ганс Шмульке. – Вечно живет память о героях. А человек уходит, у него своя судьба.

Брунгильда печально кивнула.

– Ролан де ла Пуап закончил войну в звании капитана, – заговорил Ларош. – Командиром второй эскадрильи авиационного полка «Нормандия Неман». Это в возрасте двадцати пяти лет. А через два года вышел в отставку.

– И чем он занимался «на гражданке»? – спросила Зиночка.

– Много чем... – Ларош начал загибать пальцы, перечисляя: – Сельским хозяйством, например, и довольно успешно. Потом у него была фирма по производству пластмассы. Пуап изобрел легкую упаковку для шампуней, создал автомобиль «Мехари» и, наконец, открыл дельфинарий в Антибе – Маринеленд.

– И еще книжку написал, – вставила Брунгильда. Она вытащила из кармана томик, который совершенно явно перечитывала нынешней ночью. – «Эпопея «Нормандии Неман».

– Девяносто два года, – задумчиво проговорил товарищ младший лейтенант. – Это ведь бездна.

В этот момент к собравшимся вышла стряпуха Гарпина.

На подносе она несла хлеб и разлитую по рюмкам водку.

– Выпьем по пятьдесят грамм, как положено! – ее голос звучал по-южному певуче.

– Вечная и светлая память летчику «Нормандии – Неман» – Ролану де ла Пуапу! – торжественно провозгласил, поднимаясь, товарищ младший лейтенант Вася. – А теперь, друзья, – в небо! Возьмем сегодня по «Яку-1» и дадим жару!

 © А. Мартьянов. 12.10. 2012.

37. Поэзия бомбы

– Слушайте, фройляйн Шнапс, я вам по-простому, по-товарищески, по-комсомольски сейчас скажу, только, чур, с когтями не кидаться! – произнес Вася.

Брунгильда Шнапс прищурилась.

– В каком смысле – «с когтями»? По-вашему, я обычная девушка с маникюром?

– Не знаю, какой там у вас маникюр, – проворчал Вася, – может, вы стальные когти себе отрастили, как заправская «Леди-Ястреб».

– Да ладно вам, товарищ младший лейтенант! Говорите как есть, а там сочтемся, – великодушно позволила Брунгильда.

– Вы уже третий день никому покоя не даете с этими «большими русскими самолетами» времен Первой Мировой, – выдохнул Вася. – Как ни зайдешь в офицерский клуб или в столовую – пожалуйста: сидит там госпожа лейтенант Брунгильда Шнапс и рассуждает: «Муромцы» то, «Муромцы» сё, «большие самолеты Сикорского» это...

– Ну и что? – вопросила Брунгильда. – Это вам как-то мешает? Может быть, я получаю удовольствие от подобных рассуждений.

– Просто... м-м... – Вася замялся. (Редкий случай: товарищ младший лейтенант не мог подобрать слова).

А Брунгильда наседала:

– Просто «м-м» – что?

– Ну, мы же не летаем на «Муромцах», вам-то до них какое дело? – выпалил, наконец, Вася.

Брунгильда пожала плечами.

– Я всерьез интересуюсь ранней историей авиации, только и всего. Не думала, что здесь это может кому-то помешать. Все-таки мы живем в Мире Боевых Самолетов, а не в каком-нибудь там Варкрафте...

– А на днях вы поставили в тупик бедную Зиночку, – упрекнул ее Вася.

– Чем это? – насторожилась Брунгильда.

– А кто потребовал у нее стрелы?

– Это, по-вашему, оскорбление – потребовать в хозчасти выдать мне стрелы? Я думала, мы тут летаем для того, чтобы испытовать друг на друге и на наземных объектах самое различное оружие! – парировала Брунгильда. – Вот и пришло в голову – насчет стрел.

– Милая Брунгильда! – Вася приложил ладонь к широкой груди и заговорил проникновенным голосом. – Мы вас тут все любим, ценим и уважаем. Но иногда вы бываете невыносимы. Вам не приходило, например, в голову, что мы находимся не в каменном веке?

– Товарищ младший лейтенант, – так же проникновенно отвечала Брунгильда, – я еще не сошла с ума. В каменном веке людям пришлось бы летать на каменных самолетах, а такое не привиделось бы даже в кошмаре даже Николаю Егоровичу Жуковскому.

– Тогда причем тут стрелы?

– Ах, это... – Брунгильда махнула рукой. – Но вы ведь знаете, что немцы во время Первой Мировой использовали стрелы, которые сбрасывали с самолетов. Об этих стрелах ходили в русской армии самые разные слухи. Особенно напирали на их пробивную способность. Говорили, будто стрела, попадая во всадника, прошибает насквозь и человека, и лошадь. Правда, никто не видел такого, однако «достоверные сведения» на сей счет имелись.

– А что это было на самом деле? – заинтересовался Вася.

– Стрелы и были. Железные стержни длиной в пятнадцать сантиметров. Такие подобрали в начале пятнадцатого года летчики с «Муромцев». Указано же на стрелах было, что изобретены они во Франции, а изготовлены в Германии.

– И как у них обстояло с пробивной способностью?

– Так себе, – Брунгильда вздохнула. – Если в человека попадет «удачно», то убить может, а так – ну, войдет в древесину сантиметра на три. Все-таки неприятное оружие. Поэтому русские решили его позаимствовать.

– Удачно?

– Образец отправили в Варшаву и заказали тысячу подобных. Цилиндрических, со стабилизаторами. В Варшаве быстро наделали потребное число стрел и прислали в Эскадру «Муромцев». Воздушный корабль большой, не жалко было взять хоть сотню, поднимал-то запросто. Ему подобный груз – как собаке блоха. Бомбили – ну и посыпали заодно стрелами, если видели скопление живой силы противника.

– Гм, – молвил Вася, – неприятно как-то.

– Ну, так война же! – возразила Брунгильда. – И должно быть неприятно.

Она вдруг засмеялась:

– Представьте себе, собирается один из пилотов лететь в сторону прифронтового города, а ему, значит, заботливое начальство сообщает: «Туда, мол, лучше не лететь, потому что там, мол, стреляют!» Он сперва разозлился, а потом давай хохотать: «Понятно, что стреляют, мы же на войне! Что им еще делать-то, если в нас не стрелять?» Вот это был, скажу я вам, правильный военный человек.

– Гм, – молвил младший лейтенант. – Особенно учитывая, что убивали их насовсем, а мы – фактически бессмертны.

– Это да, – сдержанно отозвалась фройляйн лейтенант и немного помолчала. В знак уважения к погибшим. Потом вернулась к прежней теме:

– Из Петербурга чуть позднее тоже прислали стрелы, только уже не фирменные, а импровизированные. Там и длинные гвозди были, и свинцовые стрелки каплевидной формы со вставленным жестяным стабилизатором. Были даже чугунные шарики диаметром в три сантиметра. Все это разнородное «добро» под общим названием «стрелы» пилоты «Муромцев» неизменно брали с собой на бомбежки.

– Так не только же «стрелами» бомбили! – сказал Вася с досадой. – На «Муромцах», насколько мне известно, имелись вполне нормальные классические авиабомбы системы Орановского трех назначений – фугасные, осколочные и зажигательные. Фугасные были по десять и двадцать пять фунтов... Сколько «фунт» помните?

– Гм, – произнесла Брунгильда, отводя глаза. – Наверное, у русских немножко другая система, чем у тех же американцев...

– Фунт будем считать 453,6 грамма, – сказал Вася. – А пуд – шестнадцать килограммов. – Были, стало быть, фугасные бомбы по одному пуду, по пять, десять, пятнадцать и двадцать пять: воображаете себе бомбу в триста с лишним килограммов во время Первой мировой? Оружие массового поражения! Осколочные – по одному пуду, по полтора и по три пуда. Жуть, правда? А вы – «стрелы, стрелы»... – Он хмыкнул. – Дальше идем. Зажигательные – двадцать фунтов. Фугасные и осколочные бомбы снаряжались толом.

– Зажигательные делались по-другому, – сказала Брунгильда. – Что логично, учитывая их задачу зажигать. Там даже не тол был, а термит. Взрыватели системы Грановского содержали тетрил. Они ввинчивались в донное отверстие бомбы и снабжались тремя предохранителями. Первый назывался как-то забавно по-русски... Вася, не помните?

– Помню как сейчас, – ответил Вася. – Ветрянка он назывался. Стальной стержень с нарезной нижней частью, ввинчивающейся в тело ударника. С нижней стороны там было острое жало. В верхней части стержень был снабжен четырьмя винтовыми лопастями. Теперь следите за руками. Ввинченная в ударник ветрянка не дает ему опуститься, и взрыв бомбы невозможен. Элегантно. Летим с бомбой на борту и ничего не боимся.

– Кроме противника на истребителях, – сказала Брунгильда. И тут же покачала головой: – Впрочем, на большом самолете Сикорского можно и противника особенно не бояться.

– Не боялись, – подтвердил Вася. – Но погибали. И бились. По разным причинам. Впрочем, вы это знаете лучше меня... Мда. Продолжаем про предохранители. Второй предохранитель – пружинка, которая не дает жалу ударника проколоть капсюль. И наконец, предохранительная вилочка, которая не позволяет ветрянке вращаться, пока бомба подвешена в корабле. Но вот бомба сброшена, летит, вилочки отгибаются, ветрянка крутится. Стержень вывинчивается и выпадает, ударник садится на пружину. При падении ударник сжимает пружину, жало прокалывает капсюль, бац! Взрыв!

– Потрясающе элегантно! – сказала Брунгильда. – Подумайте, ведь это сплошные шедевры, все эти бомбы и даже стрелы. На «Муромцах» бомбы подвешивались в специальных кассетах. А дополнительные кассеты можно было перемещать внутри воздушного корабля на рельсах. Бомба над люком, замок откидывается, бомба летит...

– Может, водички выпьете? – предложил Вася, с деланным беспокойством наблюдавший за Брунгильдой. – А то вы сейчас задохнетесь.

– Ничего, я в полном порядке... Просто мне жаль, что на «Муромцах» не полетать. Экипаж нужен, да и условия... Но помечтать не мешает. Вот, положим, лечу с бомбардировочным заданием...

Вася чуть отвернулся, скрывая улыбку. Брунгильда не заметила этого маневра. Да, она была известна своими неудачными полетами, частыми падениями, неспособностью поразить цель.

Зато энтузиазма у фройляйн лейтенанта – хоть отбавляй. Скоро с Горынычем спорить начнет, а дракон на авиабазе пользовался непререкаемым авторитетом и заглазно именовался «Профессором».

– Прицел стоит в люке. Прицельный прибор, предположим, системы Толмачева: визир, к которому прилагаются таблицы углов прицеливания. Или нет, это был не очень удачный прибор, там ошибок много было в углах... Ну, в общем, гляжу в прицел. Рядом с бомбовым люком уже висит кассета. Дергаю рычажок и сбрасываю первую бомбу.

– Полетел шедевр на голову противнику, – пробормотал Вася.

– Потом толкаю кассету, и вот уже бомбы одна за другой торопятся упасть в люк. Градом сыплются они на объект. Идем дальше.

– К следующему объекту?

– Вася, вы ведь гораздо более опытный пилот, зачем вы притворяетесь, будто не видите всю эту картину так, словно смотрите кино? – упрекнула его Брунгильда.

– Мне нравится, как вы рассказываете, – признался Вася.

– У пилота внизу – линия, на которую он «нанизывает» цель. А у меня рычажок, если я вижу, что надо взять левее или правее – то двигаю рычажок с передачей, а перед пилотом двигается стрелка. И он опять может выровнять курс. Это все так просто – никаких компьютеров, никаких сложных вычислений!.. Каменный век, как вы говорите, но ведь работает! Эх, почему бы нам так не полетать!

– Можно полетать на какой-нибудь славной этажерке, вроде того же «Фоккера», – предложил Вася. – Правда, там не будет таких заманчивых штук, как все эти рычажки, кассеты на рельсах. Но вы можете лететь и мечтать. Что скажете?

– Скажу одно, товарищ младший лейтенант: на чем бы ни летать, лишь бы летать! – ответила неугомонная Брунгильда Шнапс.

© А. Мартьянов. 22.10. 2012.

38. По обе стороны фронта

 

– Идем, идем! Давно тебя у нас не было! – Вася схватил Ганса Шмульке за руку. – Давай за мной, такое покажу!..

– Пусти, руку оторвешь! – Шмульке улыбнулся. – Как вы тут поживаете? Что нового?

– Из нового – скоро запускаем японскую ветку самолетиков, – поведал Вася. – А так все по-прежнему. Крепим дружбу авиаторов и изучаем возможности и слабые стороны различных моделей.

– Недоразумения бывают? – поинтересовался Шмульке.

– Зачем тебе недоразумения? – поднял брови Вася. – Если что и случается, то решается своими силами, внутри дружного коллектива.

– Просто недоразумения обычно бывают смешными, – объяснил Шмульке. – По-своему, конечно. Может быть, в боевых условиях ничего смешного в них и нет, а вот в наших – полно.

– Например?

– Например, вспоминаешь ли ты такой танчик – Т-26? Он же «Виккерс шеститонный»?

– Почему я должен вспоминать танчик, Ганс? – удивился Вася. – Я ведь больше не танкист. Практически.

– Да все ты помнишь, не притворяйся, – поморщился Ганс Шмульке. – Англичане продавали этот танк и русским, и финнам, и кому только не продавали. Во время «зимней войны» русские принимали финские танки за свои – модель-то одна и та же.

– Ну так разобрались же с недоразумением, – прищурился Вася.

– Кому как не тебе знать, что разобрались... В конце концов.

– В авиации тоже бывали похожие случаи, – припомнил Вася. – Когда один и тот же самолет оказывался то по одну, то по другую сторону фронта.

– Ну-ка, – произнес Шмульке. – Расскажи старику.

Вася рассмеялся.

– Вон идет Франсуа Ларош, – он показал рукой на французского летчика, шагавшего по краю аэродрома и явно направлявшегося в столовую. – Давай у него спросим. Он должен знать подробности лучше, чем я.

Ларош действительно намеревался перекусить, однако никак не показал досады, когда его остановили, отсрочив его встречу с «боржчом» бабки Гарпины. Напротив, француз был как будто рад встрече с немецким коллегой с соседнего сервера.

– Тут полно шарман самолетиков, – сообщил Ларош, – и даже есть одна шарман авиатриса. Только она очень серьезная мадемуазель. На кривой козе, как говорят в Ля Рус, к ней не подъедешь.

– Погоди ты начет мадемуазель, – перебил Вася. – Вот тут товарищ интересуется французским самолетом, который то за Свободную Францию сражался, то за правительство Виши, то за немцев.

– Машина сама по себе сражаться не будет, – строго возразил Франсуа. – Это делают люди. А самолет только слушается. Сам по себе он даже не ломается.

– Ладно, рассказывай, – Вася махнул рукой. – Не будем углубляться в философию.

– Разумеется. – Франсуа на миг задумался. – Мы ведь говорим о «Девуатине» – D.520? – Он кивнул, как бы отвечая собственным мыслям. – Считается лучшим французским истребителем Второй мировой. Собственно, так и было – потому что на момент начала войны он был самым новым. Эмиль Девуатин предложил свой проект летом тридцать шестого, но тогда министерство авиации сочло самолет слишком медленным. Меньше пятисот километров в час – этого недостаточно.

– Так как же он стал лучшим? – перебил младший лейтенант.

Франсуа поморщился.

– Я только начал...

– Извини, – Вася прикусил язык.

– Ладно. – Франсуа махнул рукой. – Долго мучить не буду. Доработка, новый двигатель, изящный эскизный проект: цельнометаллический моноплан с убирающимся шасси и закрытой кабиной. Прелесть, в общем. Но денег не дали, потому что тогда министерство уже финансировало другой проект. Девуатин не сдавался – продолжил работы уже за свой счет.

– Хорошо быть богатым, – заметил Вася.

– Кто бы говорил! – хмыкнул Франсуа. – Уж Советский-то Союз в средствах нужды не испытывал.

– Зато никто не мог в частном порядке строить изящные самолеты, какие в голову взбредет, – ответил Вася и пригорюнился.

– Ну, Девуатин тоже не был миллиардером, – попытался утешить его Ларош. – Тем не менее, возможностей у него хватило, чтобы на заводе в Тулузе заложить три экспериментальных самолета. Это был уже самый конец тридцать седьмого. И работали они за свой счет до апреля тридцать восьмого, когда наконец появился заказчик.

– И Золушка поехала на бал? – вставил Ганс Шмульке.

– У Золушки начались проблемы то с тыковкой, то с хрустальными башмачками, – фыркнув, ответил Ларош. – Впрочем, в этом-то как раз ничего необычного не было. Первый самолет поднялся в небо 2 октября 1938 года, но скорость у него оказалась меньше пятисот километров в час. Поэтому ко второму полету смонтировали на истребителе трехлопастной металлический пропеллер изменяемого шага. До этого стоял деревянный двухлопастной винт. И старый двигатель.

– Полетели? – спросил Вася.

– Полетели... и сели на брюхо, – вздохнул Франсуа. – Работы по усовершенствованию самолета продолжили. В январе тридцать девятого миру явили второй D.520: новое хвостовое оперение, сдвигающийся фонарь кабины – так, что можно открывать ее и в полете, – усовершенствованные шасси.

– А вооружение? – поинтересовался Шмульке.

– Спасибо что спросил, коллега танкист, – кивнул Франсуа. – Двадцатимиллиметровая пушка на моторе и два пулемета в гондолах под крылом. Этот самолетик понравился, поступил заказ от ВВС. Опять начались работы по усовершенствованию. Если кратко – дело было в моторе. Доводили до большего ума мотор – приходилось менять самолет под новый двигатель. И все равно машина получалась хорошая. Вы же понимаете, ни один самолет не становится совершенным с первого раза. Только время было упущено.

– Так когда их в результате выпустили? – осведомился Вася.

– Уже в мае-июне сорокового, – Ларош вздохнул. – Вся документация пропала в суматохе эвакуации. Опробовать очередной самолет просто не успели. 10 мая 1940 года немцы пошли в наступление, к этому дню успели выпустить чуть менее двухсот пятидесяти истребителей. Семьдесят шесть добрались до французских ВВС. Осваивать их было некогда. 13 мая они вступили в бой, сбили три «Хенкеля», потеряли один самолет, потом еще два. В общем, стало ясно, что D.520 уступает Bf.109 в скорости, но превосходит в маневренности.

– Все это так, теоретические выкладки для спортсменов, – поморщился Вася.

– Не скажи, – возразил Франсуа. – Самолет продолжал воевать. Летчики быстро оценили достоинства «Девуатинов»: пилотировать их было легко, вооружение эффективное, кабина удобная. До июня сорокового года «Девуатины» сражались против немцев. Сбили больше ста немецких самолетов, но и потеряли около ста – в боях, при авариях. Некоторые бросили при отступлении. Морская авиация также получила «Девуатины», но повоевать на них не успела.