Текст книги "Sex Around The Clock. Секс вокруг часов"

Автор книги: Андрей Кучаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Многое повторяется еще и потому, что так построил докладчик свою дискуссию с залом. Кое-что мне еще удалось собрать, расспросив бывших студентов, ныне крупных физиков, академиков и членкоров. Того же Капиани-младшего.

Итак, суммарная запись беседы после основного доклада от 10 ноября 193… года.

ДОКЛАДЧИК. Слепое Провидение или Проницающий Разум? Детерминизм или Свобода воли? Ни то, ни другое! Человек где-то за кулисами исторического процесса периодически меняется. Кардинально меняется, примерно, один раз в пятьсот лет. Кардинальные изменения «гомо сапиенс» воспринимаются много позже, да и то как результаты, которые в объяснениях не нуждаются.

Когда человек меняется, его поведение полностью обновляется, мораль же общества не спешит измениться, упорно держась за все тот же внешний ритуальный характер. Скажем, Христианство держится две тысячи лет, за которые человек менялся трижды, а теперь еще стоит и на пороге четвертого перерождения. Христианство же требует на сегодняшний день всего лишь формальной коррекции! То есть движения вспять! Такая работа на разрыв чревата катастрофой! В России она и произошла! (Напомним, дело происходило в 193… году, когда атеизм достиг в СССР своего пика! Прим. автора.) Каждому изменению человека, замечу в скобках, соответствовал выход на сцену Новых Пророков – апостол Павел, Святой Фома, Блаженный Августин, Преподобные Старцы Филафей и Филарет, Протопоп Аввакум и Серафим из Сарово, Лютер, Кальвин, Томас Моор, Фрэнсис Бэкон, Уолпол и Сачеврэлл, Руссо и Вольтер, аббат Прево и маркиз Де Сад. Но все они не в силах были повернуть процесс вспять, только потрясли ось истории, как это случилось поочередно в Англии, Германии, Франции и России…

Не означает ли приход таких пророков, как Маркс, Энгельс, Ленин и Троцкий, близость Нового Человека? Почему общество все еще барахтается в путах старого? Оно ждет, когда Новый Человек принесет Новую Истину! Темп Истории возрос! Будущее на пороге!

ВОПРОС. При чем тут музыка и средства по ее извлечению?

ДОКЛАДЧИК. Музыкальные Инструменты – главные приметы, признаки, сигнализирующие о самых коренных изменениях собственно человека.

Сегодня Музыка ушла отчеловека, притворившись шумом.

Напомню: каждой эпохе соотвествовало рождение нового человека, отвечающего ее основному характеру. И ему соотвствовал звук и его источник. Но не соответствовали обычаи и нравы, то есть религия и мораль. Они менялись с запозданием: Раскол, Реформация, Просвещение, Материализм и Атеизм.

Так нарастало напряжение этого разрыва.

Приближается взрыв, наступление новой религии и новой морали.

Об этом оповещает революция Звука! Судороги музыки!

Исчезнут в первую очередь рояль и симфонические оркестры, во вторую очередь – книги. Потому что книга – самый сильный повод зазвучать, поднять шум, а это упраздняется.

Симфонизм рухнул. Прислушайтесь?!

Да и можно ли после великой войны, когда были взорваны тысячи тонн динамита, говорить о сонате Шопена? После иприта и люизита, пулеметов и бомб с дирижаблей на головы мирных жителей говорить о прелюдии Рахманинова?

А главные войны наверняка впереди, если не придет тот, кто их остановит! Кто принесет в мир великую Тишину! Пока же…

Шенберг – это уже не Великая Гармония. Вся предыдущая музыка была рождена Христианством. Идеей очищения! Через раскаяние.

Хаос, или Диссонанс, сменился на время Гармонией, или Консонансом! Тоника – субдоминанта – доминанта, и… и вместо ожидаемой Тоники – снова Диссонанс! То есть Хаос! Мы – на пороге новой бойни! Быть может, более страшной. Но человек все это время шел своим тайным путем. Возможно, он нашел другой, более верный путь!

Детские усилия гармонизировать хаос великими П., Ш. и С. терпят поражение!

ВОПРОС. Да, но почему никто не замечает этого «Нового Человека»?

ДОКЛАДЧИК. Сначала родится один, потом тысяча, потом – миллионы, и уже после идет насыщение, пока не наступит кристаллизация. К ней ведет всего-навсего один лишний – пророк, проповедник. Тогда за короткое время меняются все.

ВОПРОС. И никто не реагирует? Даже сам человек?

ДОКЛАДЧИК. Во-первых, он реагирует, но не всегда, а только тогда, когда в силах, когда готов хоть что-то изменить, мировую религию, например. Возрождение не сразу привело к Реформации. И Лютер не сразу. И лютня – не сразу! Чувствуете – Лютер – Лютня!

Просвещение Нового времени не сразу вызвало Революции, сначала – Руссо, Вольтер, после чего начался кризис Христианства. А виноват, быть может, Квартет! Гильотина и клавесин! И Квинтет – вспомним Директорию!

Дальше – больше.

Великие пианисты – и череда революций!

Это все справедливо, даже если не учитывать проделанное Паганини. Скрипку!

Ницше кричал, но кто его слушал? А позже выяснилось, что кое-кто и услышал! Те, кто сидели в зале, когда исполнялась тетралогия «Кольца»! Вагнер! И его «иерихонские» трубы!

Возможно, эта рассинхронизиция и привела к мировой войне четырнадцатого года! Вспомните, что за лидеры тогда стояли во главе масс, и что исповедывали сами массы! А я здесь, возможно, для того, чтобы предотвратить Вторую мировую войну.

ВОПРОС. Как музыкант поясните подробнее связь между эпохой и… балалайкой!

ДОКЛАДЧИК. Видно, кто-то пытется сейчас завернуть дискуссию в новое русло…

Свистки. Возмущенные возгласы.

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Пусть говорит!

ДОКЛАДЧИК Я все равно отвечу. Вы имеете в виду, что балалайка – душа народа? Мне кажется, так было не всегда.

ВЫКРИК ИЗ ЗАЛА. Испортили народ!

ДОКЛАДЧИК. Раньше, действительно, думали, что меняется, точнее – «портится», повреждается по Беме – время, или нравы, а изменяется-то сам «гомо сапиенс» или «гомо лудер». В чем-то органическом и главном. Измениться – отнюдь не значит стать хуже. Вот что важно понять. «Хуже» считают тогда, когда мораль устарела, но не нашелся тот, кто это «выкрикнул» и повел к новой. Как, скажем, Ницше или Вагнер. Маркс или Бетховен! Музыканты первые такое чувствуют и понимают. Казалось бы, далекая сфера, ан – вот! Чайковский и… Ленин!

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Товарищ Сталин – наш вождь и учитель! Слава Сталину! Долой контрреволюцию! Ура, товарищи.

ДОКЛАДЧИК. Ура-то, конечно, ура. Но мир пока не охвачен одной общей идеей. Грядут новые битвы. Опять мир отстает от музыки!

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Долой троцкистов от искусства…

Шиканье и топот.

ДОКЛАДЧИК. Вынужден опять напомнить, о чем упомянул выше! Искусство не терпит пустоты, а что такое Христианство, как не вакуум? Душа стремится наполниться земным и грешным, потому что еще никто не видел воздушного шара, наполненного… пустотой!

ГОЛОС ИЗ ЗАЛА. Правильно! Режь! Вставь им!

ДОКЛАДЧИК. Сколько может длиться безмолвие? Вечно! Но сначала оно должно наступить.

Вначале было Слово – в конце – Безмолвие. Оно заключает все слова. Как Бог – все Церкви и Речения!

Скажите нечто окончательное – немедленно потребуются толкования, а из них – тысяча смыслов. Только музыка точно откликалась Гармонией, но и она несовершенна! Скажем ей спасибо и простимся с ней. Да здравствует Новый человек!

Свист.

КРИКИ ИЗ ЗАЛА. Долой!

ДОКЛАДЧИК. Пока же, увы, Бокаччо, а не Фома Аквинский вели людей. Где-то тут изменился человек, он сам и принял решение, какую дорогу выбрать, кого назначить вождем.

ГОЛОС. Человек давно изменился и все равно сидел полторы тысячи лет! Чего же он дожидался? Кого?

ДОКЛАДЧИК. Нас! С вами! А мы уже одно изменение проморгали, когда изобретен был нормальный рояль, фортепьяно. Это изобретение оказалось посильнее, чем изобретение пороха, пули, пушки, бомбы и аэроплана. Точнее – оно и вызвало к жизни все эти орудия убийства живого.

Человек расписался в своем могуществе, создав этот инструмент и овладев им! И как овладев! А сверхчеловек не мог не додуматься до теории относительности. Хотя и играл Эйнштейн на скрипке.

Тогда Бог и ушел окончательно. Отвернулся. «Умер» по Ницше. Он не терпит конкуренции. А что он против Рубинштейна?

Против Чайковского, Шумана и Прокофьева?

Против гениального Ждановича, сидящего в этом зале!

И в этот момент раздался голос с места. Голос, разумеется, принадлежал Ждановичу.

ЖДАНОВИЧ. Спасибо! Большое спасибо! Только успокойтесь! Не надо так волноваться! Не надо так переживать! Это вредно!

Композитор бросился вон, сказав это, на лестнице он споткнулся, опять подвела нога! И рухнул с лестницы. Его увезла скорая. Тут самое важное, что он был задет! Откликнулся! Публично. Это для него было редкостным проявлением чувства.

К этому следует добавить то, что мне удалось выведать у самого молодого Капиани, а именно – его комментарий: он понял, что на том диспуте Композитор провозгласил вполне всерьез себя Первым Новым человеком, или Первым Левым человеком.

Конечно, это допущение, но почему бы и нет?

Гению было тесно в своей оболочке. Ему всегда тесно.

Это слишком приблизительно? Услышавший мировую гармонию ею же и ужаснулся!

А что в таком случае ему, гению, остается делать?

Вот и Жданович искал и нашел. Все места были заняты другими гениями. В музыке их было два, их мы называли: П., и Ш. В поэзии – еще живы были П. и А. Говорим же мы только о поэзии и музыке, потому что только в этих областях человеческой деятельности возможны гении. Первичные гении. Как первичны природные катаклизмы, а не вызванные ими явления. Сначала землятресение или извержение, потом пожары, наводнения и цунами.

Ирония рока состояла в том, что именно Жданович быд автором первой «беззвучной» музыки, точнее – ее «незвучания», концерта, исполнения симфонии без единого звука! Через почти десять лет после той лекции композитор вынужден был показать пример «новой» музыки, которая и оказалась беззвучной. Совершенно случайно. Случайность – место, где Бог проговаривается. Известно.

Не по своей воле пришлось Ждановичу изобретать себе и трон и королевство. Самое смешное, что озабочен был созданием трона для Ждановича сам вождь! Тогдашний кормчий коммунистической ладьи. Началом этого процесса можно назвать курьезное исполнение той самой, тогда совсем новой симфонии композитора. Оно подано было, как научный эксперимент, и состоялось в Политехническом музее, в самом конце войны, что по-своему замечательно!

Дело в том, что исполнение новой музыки и было… беззвучным!

Однако, мы перескочили через многие важные вехи и события в стране и душе Маэстро. По порядку.

Если вернуться назад, станет понятно, откуда берет начало эта история. Наверное, еще с того момента, когда приехала из-за границы жена художника со своим несчастным сыном, та, с которой у композитора ничего не вышло. Вернулась, чтобы стать для незадачливого Маэстро вечным укором – он считал себя виновником всех ее злоключений. Словно было ему сообщено свыше знание того, как непрост путь, называемый просто – жизнью. Толстой сказал гораздо более умудренным: «Я понял, что жизнь – это трудная штука!» Жданович понял это гораздо раньше.

Ждановичу было тогда под тридцать, и ему предстояло оставаться в тени долгие годы. Какое там «предъявление»!

Особенно грозные тучи собрались над головой гения сразу после рождения детей, перед самой войной. Жена нашего гения даже подумывала о выезде из страны «на лечение ввиду ненужности родному отечеству». Она хотела просить мужа о подаче прошения на высочайшее имя, на самый-самый верх… Но, зная, что он ответит, все не решалась к нему подступиться, давила на сестру, бывший муж которой все еще рисовал королевских родственников в стерильной Швеции. Зинаида намекала, что всем будет лучше объединиться за кордоном – королевская семья – не последние люди, авось помогут: – «Сколько можно терпеть здесь вам самой и брату?»

После того, как сестру композитора «замели» из-за мужа, Зина прикусила язык, но мысль оставалась. Жить становилось труднее, однако композитор оставался спокоен. Даже весел!

Однако какой-то уровень благополучия, к которому семья привыкла, необходимо было поддерживать. Деньги были нужны, как никогда. Для денег нужно было на время отказаться от гениальности, а это невозможно по определению гения. Работать под вымышленными именами, через подставных прохвостов он не мог, ненавидел даже такую идею. Делать долги тоже не любил. Писал для кино… «гениальную» музыку. Болтал сам с собой, как иные насвистывают. При этом размышлял. Вспоминал времена, когда «таперил». В конце концов, гений оставался при нем, как горб при горбуне.

Сам он в мыслях не держал намерения возобновить тесные отношения с роковой женщиной Катериной, к тому же медиумом и оккультисткой: он был суеверен, как многие – в пределах боязни черной кошки и встреченного попа. Старался общаться с ней через посредников, общих знакомых, свою сестру, потом через жену, что обеим женщинам пришлось сильно не по вкусу, так что иной раз он просил помощи у коллег. В конце концов, нельзя было не заметить, что Владислав упорно и старательно избегает семьи, в которой принимает такое участие. Семейство художника поселилось в Москве. Но композитор не выпускал их из поля зрения.

Заподозрившая что-то жена потребовала объяснений, он не дал, сославшись на занятость. Несчастная мать больного мальчика, напротив, отвергала помощь, чем ставила Владислава в дурацкое положение уже вдвойне. «Черт! Хоть бы война началась!» – в сердцах топнул ногой композитор. Она и началась. Война.

Почему же принял он участие в судьбе больного мальчика, сына роковой женщины, от которой столько претерпел?

Виной тому два обстоятельства: у него самого, как было сказано, к тому времени родились дети – дочь, и позже – сын. Здоровые нормальные дети. Это усиливало чувство вины гения перед всеми больными детьми вообще.

Вот и еще одно обстоятельство: он считал, что мальчик-калека зачат от него.

Как такое могло придти в голову? Трудно сказать. Близости в ту роковую ночь не было. Точнее – была близость, но не приведи Бог кому-нибудь испытать такую «близость»!

Тут было ко всему одно переживание, один вывих, о котором мы упоминали, или заблуждение – можно назвать по-разному, но таких «заскоков» в душе, в голове композитора-гения было много, как их и бывает много в головах людей незаурядных: одни верят в переселение душ, как физик Капиани, например; другие верят в переселение на Луну, третьи – в Мировой Разум. Композитор Жданович не «верил», а «постигал» – вот и вся разница.

В его голове жило воспоминание о чем-то ужасном, что привело его к жизни. Родовая травма, которая отчетливей бывает у женщин, переживалась им задним числом. Пробудилось это воспоминание от грубого и жестокого поступка посторонней женщины.

Нянька которую нанимали ненадолго, однажды за детскую провинность надавала ему пощечин – он напрудил в постель, пока спал. Такого наказания няньке показалось недостаточно, она села перед растерянным малышом на горшок и сделала свои дела, приговаривая: «Так тебя учить, зассанец!? Как тебя учить? Так тебя учить? Чтоб запомнил?!» Он был потрясен. Он даже не понял, что его потрясло больше, но было чувство, что на него рухнул потолок. Мир перевернулся. Он как бы превратился в грозную страшную черную бездну, из которой он выпал, и куда предстояло вернуться.

Никакой конкретной картины в памяти гений не держал. Но образ в нем хранился. Однажды он его настиг в картинной галерее, за рубежом, куда его впервые выпустили. В галерее была выставка экспрессионистов. На одной картине на него смотрел тот образ. Название стояло по-немецки: «Todessprung». Альфред Кубин. «Смертельный прыжок». Композитор знал чуть-чуть немецкий, музыканту без него не обойтись. Идею картины Жданович отбросил, поморщившись. Подверстал свое: вот он, вход и выход. Мелом с черной тушью был создан образ женской промежности в жестких, как у ежей, волосах-иглах. И трещина. Каньон. То, что открылось ему, когда нянька села на горшок. Удар молнии. И мощный, расщепленный на струи дождь. Он был тогда в обмороке несколько мгновений.

Он умер тогда и опять родился.

Тут мерещился какой-то обходной путь. Без грязи.

И в жизни этот образ, как намек на обходной маневр, преследовал его. Мальчик-урод мог быть зачат не обычным образом.

Грязи и так хватало.

Война обернулась для Ленинграда блокадой. Всех нужных ей людей власть вывезла. Композитор тоже попал в нужный список, разумеется с семьей. Правда, без сестры, она в тот момент как раз вернулась из ссылки, но речи не могло быть о ее эвакуации. Негодование брата трудно было описать! Но ему в резкой, кстати сказать, форме дали понять, что если не хочет – может не ехать, а о сестре пусть и не заикается. Разумеется, он отправил жену с детьми в Казань к родне. Последним самолетом. Сестра уговаривала лететь, но знала, что он откажется. Она боялась остаться одна без его защиты. Она верила в его неуязвимость. Сама, к сожалению, ею наделена не была.

Наш гений остался. Голодать с сестрой и с остальными. Они постепенно переселились в одну, самую непродуваемую комнату, где окно было частично забито после бомбежек и обстрелов, частично его затыкали одеялами наши новые обитатели, когда стекла вылетали от близких попаданий. Нежность и хрупкость их отношений – вот что было, действительно, неуязвимо! Как всякая чистота. Такими они и остались. О композиторе словно забыл остальной мир.

Не усмешка ли судьбы? Или власти? В такой форме намекать на ненужность?

Есть ли тут какой промысел?

Безусловно. Гений остался со своим народом там, «где народ к несчастью был». Тот народ, который и выдержал это испытание.

Вчера великие – их теперь было двое среди музыкантов и всего двое осталось среди поэтов – на своих плечах держали полость, переполненную серой массой, – сегодня они оказались ниже народа, как и сама власть. Вот и выпало непризнанному гению быть рядом с простыми, «непризнанными» людьми, без посторонних. Наверное, иначе и быть не могло.

Музыку его знали немногие. О, это была великая музыка. Он писал ее всю войну. Из-за ноги – последствия трещины в колене, – хромота так и не прошла – его не взяли на фронт, он рыл некоторое время укрепления, но и от этой работы его освободили. Лишь на дежурствах он порой залезал на крышу, но толку от него было маловато, и его уговорили уходить пережидать налеты в убежище.

В войну была написана грандиозная Ппятая симфония. Исполнять ее было некому. (Он не знал, что за первые полтора месяца блокады была написана еще одна великая симфония, и ее автор вместе со своим детищем и двумя детьми был вывезен в безопасное место, где состоялась премьера).

Жданович заканчивал опус в нечеловеческих условиях: еда кончилась совсем, они питались противозачаточными шариками гомеопатического свойства, большая банка которых сохранилась у сестры. Нашлась эта банка совершенно неожиданно, когда сестра заболела. Он, ухаживая за ней, догадался, что она стесняется показать препарат ему и прячет банку, даже не догадываясь, что его можно принимать вовнутрь уже как пищу, а не как когда-то она принимала его во время своих далеких романов и связанных с ними опасений. Он наткнулся на сосуд случайно, когда искал что-то приспособить для ночного судна больной.

За период ухаживания за сестрой гений полностью избавился от чувственного, сладострастного привкуса тяги ко всякой женщине, а уход за сестрой, его тяжелейшие физиологические подробности принял как дар единения с Природой и Естеством. Ощутил, «услышал» его как радостный сигнал фанфар, зовущий всех живых восстать против смерти, почувствовать кровную связь всех со всеми. Бог мой! Как беззащитно и по-детски выглядела та бездна, из которой, казалось, не вынырнуть грешному, пусть даже гению!

Так сестра, которая когда-то открыла ему мир чувственности, показала ему, что этот мир может быть отброшен чистотой и непосредственностью души, оказавшейся по-настоящему близкой!.

Она к этому времени уже умирала от цинги, шарики оказались благодатным посланием небес – в них была глюкоза и витамин «С», сестра стала возвращаться с того света буквально. Почему-то смертельная опасность, самые жесткие удары рока помогали особенно нашему гению. Финал симфонии, который долго не удавалось написать, он сделал за несколько ночей, когда сестра была в кризисе. В это же время он начал разламывать рояль, решив пустить его на топливо для печки. Он писал в полной тишине, под стук метронома по радиоточке и вой снарядов и бомб.

Композитор, казалось, не замечал, что ест, как спасает остатки жизненных сил. Он, вопреки всему, закончил работу и решил послать ноты вождю.

Зачем? Вероятно, он всерьез верил, что музыка способна «вдохновить советский народ на борьбу с проклятым врагом». Как он себе это представлял? Что полковые оркестры пойдут впереди полков с его музыкой? Или она будет непрерывно звучать из репродукторов? Но оттуда достаточно мощно уже звучала «Вставай, страна огромная!». От нее закипала кровь, мороз шел по коже и шевелились волосы. Но он верил в силу своей симфонии, в силу музыки, в свою нужность. И послал.

Партитуру передали Жданову вместе с письмом. Жданов знал о гении. Его удивляло упорство Ждановича и похожесть их фамилий. Получив ноты, он сразу же, не дожидаясь «прочтения» нот сведущими, распорядился об усиленном пайке – мечте многих. Нет нужды говорить, что паек оказался очень кстати. Сестра поправилась настолько, что сама уже стала понемногу ухаживать за композитором.

Обо всем этом было доложено.

Жданов, повторим, благосклонно принял ноты, поразившись, как можно было написать музыку без инструмента? (О том, что рояль пошел на растопку, ему, разумеется, тоже доложили). «Такое чудо-сочинение должно понравиться Самому! Город жив и работает! Он отметит!» – решил он и послал ноты самолетом вождю.

Самое смешное, что вождь нашел время выслушать произведение. Специально был приглашен пианист, тот самый, что побывал женихом Зинаиды – вождь ничего не забывал, – который и исполнил основные темы и мелодии, пользуясь клавиром.

– Каково ваше впечатление? – спросил вождь пианиста.

– Уровень письма очень высок! – ответил пианист. – Ведь написано прямо по слуху. Без фортепьяно! Вся партитура. Партии для всех инструментов.

– Я имею в виду идейное содержание. Идет война с сильным и коварным врагом. Соответствует ли такая музыка такой войне? Поможет ли она нашему народу победить?

– Такая музыка вполне соответствует такой войне, – сказал исполнитель. – Она способна, я думаю, повысить боеспособность народа.

– Для повышения боеспособности народа Партия и ее Политюбро вместе с Советом Оброны имеют другие средства и методы, – заключил вождь. – А вот тема нашествия у композитора…ээ…

– …Ждановича!

– У композитора Ждановича получилась более выпуклой, я бы даже сказал – более устрашающей, чем тема народного противостояния врагу. Вы свободны. Такое никуда не годится – тема нашествия посильней, чем тема… Фауста… Кстати, что там с симфонией нашего Ш.?

– Все прошло с большим успехом. В нашей запасной столице, городе имени товарища Куйбышева.

– Думаю, одного музыканта такого масштаба, как Ш., нам надолго хватит… А как у него тема обороны?

– Думаю, враг будет разбит. Победа будет за нами.

– Я тоже так думаю. Мы все так думает, кроме этого Ждановича… Говорите, без инструмента сочиняет? Так если ему не нужны инструменты, так… и не надо. Пусть ноты издадут небольшим тиражом, а оркестра под это дело пока выделять не будем. Как написано, так и звучать пусть будет, ха-ха. Мы еще вернемся к этому вопросу! – заключил вождь и «вернулся». Ровно через два года, – тогда состоялось исполнение беззвучной музыки. Однако, по порядку.

Композитору все передали.

– При чем тут «нашествие»? – пожал плечами композитор. – Тут, скорее, «пришествие», причем второе. Лишь бы паек не снял!

Эти слова тоже «передали», и паек сняли.

– Перебьемся! Чтоб им подавиться свом пайком! – сказал Жданович в сердцах, когда ему объявили о снятии со спецпайка. На следующий день прорвали блокаду.

Жить стало легче, сестра продавала семейный фарфор наехавшим спекулянтам. Композитор писал непрерывно, иначе он бы умер от сознания своей никчемности. В те дни ему особенно хорошо работалось. Он смотрел на Финский Залив и вспоминал, как переходил его по просевшему льду.

Жена композитора, Зинаида Николаевна, учила в эвакуации в Казани детей французскому и скучала. Она собирала в доме по вечерам гостей, рядом жили знакомые ей по прошлой жизни художники и даже один будущий академик.

Почему «ненужного» гения Ждановича еше тогда до конца не прихлопнули – чудо! Оно же и нелепость. Для предъявления миру хватало востребованных гениев: во-первых Ш. – он написал грозную и гениальную «военную» музыку, – и вернувшегося из-за рубежа П.!

Выходит, вождь готовил гению сюрприз. Выяснилось, что он держал все это время в голове мысль об устройстве этого самого, необычного концерта – «беззвучного» исполнения сочинения Ждановича на публике! Вот как он собирался его использовать. Ведь такого не было еще нигде! Опять страна вырывалась вперед! Заодно гений будет поставлен на место: подумашь, отыскался умник! Да разве все эти скрипочки и дудки могут выразить величие свершений страны под его водительством?! Такое соперничество – гения и тирана – всегда чревато попыткой тирана раздавить гения поизощренней. Так устроен мир. Можно себе представить – идет к концу победоносная война, а у вождя в зените славы не находится дела важнее, чем вот такой концерт! Незадолго до «концерта» состоялся у него разговор по телефону. Приводим его по записи секретных служб, которую нам удалось скопировать.

Звонок, композитор снимает трубку в ленинградской квартире.

Композитор. Я слушаю!

Вождь. Добрый вечер! (Было около часу ночи). Это… (Вождь представился). У меня к вам один вопрос: если вы пишете музыку без инструмента, то есть без звука, прямо на бумагу, не могли бы вы написать симфонию для оркестра… без оркестра?

Композитор. Не понял? Я что-то вас не понял.

Вождь. Для беззвучного оркестра? Если вы ее слышите, может быть, и мы услышим? Простые слушатели?

Композитор. Я как-то не думал об этом. А какова была бы цель такого «мероприятия»?

Вождь. Хочу проверить кое-какие свои соображения. Я ведь тоже руковожу миллионами, не видя их, а они – выполняют указания, не видя меня и не слыша моего голоса. Да и как услышишь? Ведь идет война. Давайте проведем такой концерт у нас, в столице! К двадцать седьмой годовщине Октябрьской Социалистической революции!

Композитор. Можно попробовать провести такой концерт.

Вождь. Мы подготовим артистов и помещение. Скажем, в Политехническом музее. А вы пришлите нам заранее партитуру. Так и назовите ваше новое сочинение «Симфония для беззвучного оркестра».

И вождь повесил трубку.

Композитор как раз заканчивал Седьмую. Он работал быстро. Шестая была написана, но в Ленинграде некому было ее исполнить. Блокада сильно ослабила культурный фронт. Маэстро закончил Седьмую, стараясь оркестровать ее так, чтобы было поменьше духовых, побольше смычковых. Провели репетицию. Ослабленные голодом музыканты еле водили смычками и с трудом дули в гобои и валторны (совсем без духовых невозможно!). «Ну, да! Почти беззвучная музыка!» – криво усмехался композитор. Когда арфистка упала в обморок, а концертмейстер виолончелей уронил инструмент, Жданович попросил музыкантов только изображать игру, глядя в ноты, не извлекать звуков, а лишь имитировать извлечение! Он, сидя в зале и слушая беззвучную музыку, то и дело поправлял что-то в партитуре и после исполнения был очень оживлен и благодарил каждого музыканта персонально, пожимая ему руку.

Композитор срочно отправил партитуру Седьмой вождю. Тот опять прослушал клавир и вынес резолюцию: «Симфония разрешена для исполнения без звука». И далее подпись: Иосиф, далее неразборчиво.

Довольно скоро Ждановича позвали в Москву на премьеру, а он решился вызвать из Казани жену. Вызвал телеграммой. Решили встретиться в Москве, а после премьеры возвращаться уже вместе в родной Питер.

Письмо о приглашении в Москву, на концерт, (она еще не знала, что он будет безмолвным), застало ее врасплох и обрадовало: она соскучилась по своему гению, искала нового общества и беспокоилась за детей – все-таки им было голодно в Казани, спасали посылки от мужа и порой от старика Капиани, хотя те шли долго и часто разворовывались – юг был далеко и часть его окулирована.

Она поняла, что прозвучал сигнал о конце эвакуации, да и войны – тоже. Отправив вещи малой скоростью в Лениград, она забрала детей и выехала в Первопрстольную.

Композитор поселил ее в гостинице «Москва», в роскошном номере, отбитом у узбекского представительства, с картиной Бродского на стене: фрукты в вазе и дичь. «Закусим рябчиком в приглядку! – шутил композитор, доставая шпроты, лимоны и трюфели, которые купил накануне в закрытом буфете. – Теперь все будет „в приглядку"!» Тут он рассказал ей, что задумал вождь, и как писалась Шестая. Как она «звучала» на репетиции. И как он использовал «беззвучный» опыт для написания новой музыки.

– Я никогда так свободно не излагал свои мысли! – смеялся он, а на глазах его наворачивались слезы.

– Ничего хорошего я не жду от этой затеи, – сказала Зинаида мужу. – Они издеваются над тобой.

– Ты неправа. Ты ошибаешься. Тут что-то другое, – отвечал Маэстро. – Думаю, Он страдает паранойей. А широким трудящимся массам не очень важно, если вместо бемоля я поставлю диез. А в таком случае мы вместо нот можем поставить… нарисовать таблицу розыгрыша страны по шашкам! Или футболу!

Надо сказать, что подготовка к премьере Седьмой длилась недолго. Но такими темпами и таким образом, что поражены были все, кто имел к этому отношение. Только представьте себе это исполнение!

На месте оркестра сидели «музыканты», и в руках у них были, как полагается, музыкальные инструменты. Однако, они водили смычками, не касаясь струн, дули в мундштуки немногих духовых, не напрягая ни меди, ни тростей, били в литавры, останавливая колотушки в миллиметре от кожи. Арфистка тихонечко гладила струны, исполнитель на челесте всплескивал над клавишами руками, барабанщик вертел палочки в пальцах, а исполнители при колоколах и треугольнике боролись с искушением все-таки «тенькнуть» или «брякнуть», а то и вдарить во все колокола, но не производили… ни звука! «Музыкантами» были отборные товарищи – передовики производства, отличники боевой и политической подготовки, чекисты, – фронтовиков решено было не задействовать. Всех назначенных срочно натренировали музыканты оркестра Государственной филармонии. Тем более, что не нужно было учить даже нотной грамоты. Анкеты были решающим фактором, преданность вождю – определяющим.

Искушение проверенных товарищей можно было понять: «теньканье» могло бы стоить им жизни – в зале сидел вождь – а ничто так не искушает, мы говорили, как смертельная опасность! Вождь приехал тайно, но «музыкантам» в последнюю минуту сообщили. На всякий случай. Зал был набит охраной и сексотами, посторонних практически не было – только работники рядом находящихся ЦК партии и комсомола, проверенный народ. Но все равно налицо было нарушение порядка охраны и правил «посещения». Центр был перекрыт, якобы для репетиции парада – дело происходило в конце войны под «октябрьские». Отчего вождь пошел на такой чрезвычайный шаг? Потому что он и отслеживал каждый шаг нашего композитора. Он был инициатором этого концерта!