Текст книги "Проект "Плеяда" 2.0 (СИ)"

Автор книги: Андрей Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Это Наташа уже успела прочувствовать. Дело даже не в отношении половых в косоворотках и вышиванках – им в конце концов положено быть вежливыми с клиентами. Совсем иначе вел себя тучный бородатый мужик походивший на купца со старых агитационных плакатов. Подойдя к столику, он довольно развязно пригласил только вошедших девушек присоединиться к их компании. Компания была недалеко – через пару столов за жареным целиком поросенком и двумя графинами водки сидело трое таких же поддатых немолодых мужчин в компании нескольких хихикающих девиц. Но гонор «купчины» тут же стух, когда Илта, нехорошо сощурившись, показала невзрачную книжицу с вытесненными иероглифами и драконом на первой странице. Бородач оторопелопосмотрел на девушек, пробормотал несколько слов извинения и поспешно ретировался за свой столик, где начал взволнованно перешептываться с собутыльниками.

Подошедший половой поставил на стол бутылку с вином и графин с водкой, рюмку и бокал, тарелки с холодными закусками.

– Ну, давай – Илта налила себе полную рюмку.

– Вздрогнули, – в тон ей ответила Наташа, наполняя свой бокал до половины и чокаясь с Илтой. Нацепила на вилку соленый грибочек и принялась жевать, продолжая осматривать трактир. В целом публика здесь соответствовала общему антуражу – старорежимного вида люди, дореволюционные одежды, даже разговоры, насколько сумела заметить Наташа, касались в основном прошлого. Молодежи было немного и она держалась особняком – если не считать девиц в кричащих нарядах, облепивших сорящих деньгами «купчин». В этом плане наблюдался полный интернационал – среди проституток наблюдались как явные славянки, так и столько же явно выраженные азиатки – китаянки или кореянки. Вели себя они совершенно одинаково, впрочем, и их клиенты были довольно однообразны: один за другим поднимали тосты, ругались с половыми и между собой, громко хлопали выступавшей пышногрудой певице в открытом платье, чуть хрипловатым голосом, исполнявшим незнакомую песню.

За первой стопкой последовала вторая, потом третья под принесенные половым расстегай и блины с икрой. Илта, привыкшая к водке еще со времен обрядовых трапез на шаманских ритуалах выглядела вполне трезвой, а вот Наташа, хоть и пила вино неожиданно захмелела. Возможно, сыграло свою роль и то, что здесь в беззаботной и понятной обстановке, как-то отступила напряженность держащая докторшу весь последний месяц. Было в окружающей их обстановке что-то умиротворяющее и одновременно будоражащее кровь, какое-то бесшабашное веселье – безыскусное, безыдейное, просто от так полноты жизни – то о чем давно забыли и думать в Советской стране. И было, в общем, не совсем понятно, зачем все это тридцать лет назад понадобилось уничтожать под корень. Эти же мысли Наташа высказала и Илте.

– Да это может выглядеть мило, – снисходительно сказала куноити, – но они все живут прошлым. Умом-то они понимают, что на одной ностальгии долго не проедешь, но сердцем-то они все еще тридцать лет назад. Даже их дети порой заражаются этой ностальгией. Увы, это отработанный материал. Японская и Британская империи позволили им вернуться в родные края, кто-то даже сумел добиться признания своих прав, но в целом – увы. Они слишком стары, слишком заскорузлы, ваша революция научила их дико бояться перемен. Япония сделает ошибку если при построении Нового Порядка на Дальнем Востоке будет опираться только на них.

– На кого же тогда? – невольно заинтересовалась Наташа, вновь наливая вина.

Илта молча кивнула в сторону группы молодых людей в черных рубашках, сидевших особняком. Как успела заметить Наташа, стол их был гораздо скромнее, чем у большинства посетителей.

– Фашисты? – недоверчиво протянула докторша.

– Пока это, конечно, клоуны, – пренебрежительно сказала Илта, – обезьяны дуче. Я общалась с их лидером – мало мне попадалось мужчин, столь беспомощных как Константин Родзаевский. Но большой их плюс в том, что они уже не зацикливаются на старине, ищут что-то новое для русского народа, учатся у тех белых офицеров, кто готов жить не только прошлым, но и будущим. Вроде того же Семенова или Оскара Унгерна.

– Они тоже фашисты? – спросила Наталья, потягивая вино.

– Нет, – Илта опрокинула очередную стопку и захрустела огурцом, – он на ножах с Родзаевским. Русские фашисты хотят расширить белое Приморье на весь Дальний Восток – под эгидой Японии, разумеется, – а Семенов и Унгерн хотят Монголо-казачью федерацию – Халха, Мэнцзян, Забайкальское и Амурское казачьи войска, в перспективе – Тува и Алтай. Верховным правителем «возрожденной Монгольской империи» станет богдо-гэгэн, а поскольку Унгерн сейчас регент, – Илта развела руками, – сама понимаешь. Семенов же хочет единолично править Забайкальем.

– Скорей всего, – продолжала Илта, – Япония поставит на Унгерна. Он молод, но пошел весь в отца. У него есть армия, есть авторитет его отца и родословная его матери из Цинов. У него есть и свое государство. А эти фашисты пока не более чем пушечное мясо Империи. «Старорежимники», что сейчас сидят в городских управах и думах Приморья не хотят делиться с ними властью. Единственное, что их сближает – общий соперник, с которым они вынуждены вступить в союз, но которого ненавидят не меньше, чем большевиков.

– Украинцы? – быстро среагировала Наташа. Нельзя сказать, что все сказанное было для нее чем-то новым – многое из того, что говорила Илта им регулярно говорилось на разнообразных политинформациях, где со всей марксисткой убедительностью растолковывалось, что нарастающие противоречия между империалистами в скором времени приведут их к краху. В это Наташа уже не верила, реально ознакомившись с положением дел по ту сторону фронта, однако кое в чем, надо полагать, политруки были правы. И в том, что казачество не подпустит русских фашистов к своей сфере влияния. И в том, что между разными поколениями русских мигрантов существует конфликт интересов. И, наконец, то, что у них всех (кроме, пожалуй, казачества) имелся общий враг – украинские националисты, мечтающие построить в Приморье свой Зеленый Клин, Зеленую Украину. Мечта, впервые вспыхнувшая еще в Гражданскую войну, сейчас получила новый импульс, что естественно не нравилось тем, кто мечтал о построении «Фашистского Приморья» и «возрожденной Империи». Ситуация получилась патовой: русские – фашисты и белоэмигранты обладали преимущественным влиянием в городах – особенно вдоль Уссурийской железной дороги, от Владивостока до Хабаровска. Украинцы же обладали столь же высоким авторитетом в сельской местности.

– Вот они, легки на помине, – усмехнулась Илта, кивнув на что-то за плечом Наташи. Та обернулась – в трактир входили очередные молодчики в черном, только вместо свастики и триколора у них были желто-голубые повязки с тризубом.

– Что будет драка? – с интересом спросила Наташа, заметив как темнеют лица украинцев при виде родзаевцев.

– Нет, не думаю, – покачала головой Илта, – где угодно, но не тут. Во-первых, это все-таки «Славянский трактир», тут подают блюда и русской и украинской кухни, песни опять же и украинские и русские поют. Нейтральная территория, короче. Ну, а потом – вон видишь у некоторых нашивки рядом с тризубом. Видишь, что изображено?

Наташа присмотрелась – у нескольких дружинников рядом с тризубом алел небольшой прямоугольник в углу которого виднелся совсем уж крохотный «Юнион Джек».

– Канадцы?

– Они самые, – хмыкнула Илта, – канадские украинцы вернее. Ну, ты же знаешь, – она не закончила фразу, но Наташа и так поняла о чем она. Если на русских фашистов ставила Япония, контролировавшая города вдоль железной дороги, то на украинцев ставила Британия и ее доминион. Тем более, что Канада имела козырь в виде «своих» украинцев из которых массово вербовались «добровольцы» в помощь Зеленому Клину. Между двумя империями был установлен негласный договор – кто кого курирует на Дальнем Востоке. Получалась сбалансированная схема, в которой Япония и Британия получали свою сферу влияния, ограниченную сферой влияния союзника.

Украинцы все еще мерялись вызывающими взглядами с родзаевцами, когда в трактир вошло еще с десяток человек. С первого взгляда было видно, что ни украинцами, ни вообще славянами они не были, что подтверждала знакомая всему Приморью форма Королевских канадских ВВС. Вслед за молодыми летчиками, рассаживающимися за отдельным столиком, в трактир зашел высокий крепкий старик в штатском. Голубые глаза, смотрели молодо и задорно, седые усы лихо завернуты вверх.

Увидев его, глаза Илты расширились от удивления.

– Роберт? Роберт Маккинес?!

– Мисс Сато?! Черт возьми, какая встреча!

Канадцы и украинцы с удивлением смотрели, как их пожилой спутник со смехом заключил в объятья красивую девушку евроазиатского вида. Рядом с ней он казался огромным словно шатун-гризли.

– Черт бы тебя побрал, Илта, у тебя жизней больше, чем у кошки, – взволнованно произнес старик, усаживаясь за столик рядом с девушками, – когда я узнал, что ваше сумасшедшее командование направило тебя в Наньнин, я готов был вытрясти душу из генерала Андо. Послать девчонку в самое пекло, у меня просто нет слов…

– Все прошло нормально, Боб, – улыбнулась Илта, – как видишь, я жива, чего нельзя сказать о… – она резко оборвала фразу.

– Ну да, конечно, – тот, кого назвали Маккинесом, сделал заказ половому и развернулся к Илте, – восстание резко оказалось обезглавленным. И слышал я, что небольшую группу японских офицеров отличившихся в Гуанси принимал тэнно. Говорили, что вроде их даже награждали, хотя кого и за что, разумеется, молчок. Вот не думал я…

– Вот не думайте и дальше, мистер Маккинес, – оборвала его Илта, – много думать вредно, я как-то говорила об этом Наташе. Кстати, познакомьтесь – Наталья Севастьянова, мы с ней приехали из Харбина. Так что говорите лучше по-русски.

Илта не стала уточнять откуда именно из Харбина приехали они с Наташей, равно как и то, в каком статусе она там пребывала. Впрочем, Маккинес и не стал задавать вопросов, видимо приняв русскую девушку за обычную эмигрантку.

– Эта синеглазая кошка уже прокричала мое имя на весь трактир, – на сносном русском языке обратился к Наташе канадец, – но я все-таки представлюсь еще раз. Роберт Маккинес, военный корреспондент в Приамурском Канадском Корпусе. Пишу всякую пафосную чепуху для наших домохозяек о подвигах канадских парней в войне против большевизма. Им в радость, а мне в удовольствие – пусть Империи будет хоть какая-то польза от старой перечницы вроде меня.

– Не прибедняйтесь, мистер Маккинес, – усмехнулась Илта, – там, где мы познакомились, вы доказали, что неплохо помните, с какой стороны держать «Арисаку». И помню, как вы порывались вести репортаж с передовой, самым бессовестным образом наплевав начитателей, ждущих очередного поэтического сборника. Вы даже обо мне не беспокоились – а я бы точно не простила себе, если бы не уберегла «канадского Киплинга».

– Я уже достаточно пожил, чтобы не цепляться за жизнь, – махнул рукой Маккинес, – а тосковать по мне будут разве что критики: беднягами придется искать новую жертву, чтобы вонзить в нее ядовитые зубы.

– Не прибедняйтесь, Боб, – повторила Илта, – Мистер Маккинес, – она обернулась к Наташе, – одновременно Редьярд Киплинг, Джек Лондон и Эдгар По Канады.

– Не ври девочке, – Маккинес подмигнул Наташе, – а то она и вправду подумает, что сидит рядом с какой знаменитостью. Я всего лишь посредственный рифмоплет, золотые годы которого давно позади.

– Я надеюсь, что Индокитаю вы посвятили парочку бездарных стихов? – спросила Илта.

– Да, нацарапал на досуге, – кивнул Роберт, – у стариков много свободного времени.

Маккинес прокашлялся и негромко начал читать:

Меня учили: «Не убей»,

И были мне близки

Слова о том, чтоб на людей

Не поднимать руки.

И я не ведал о войне,

Но в некий час вожди

Булатный меч вручили мне,

Сказав: «Теперь иди.

Врага своей родной страны

Ступай разить в строю.

Убийства в мирный день грешны,

Но праведны в бою.

Топчи же трупы, как стерню,

Ступай, благословлен

Церковным клиром на резню:

Войны суров закон.»

Убить почетно на войне —

Я, не жалея сил,

Врага с иными наравне

Разил, разил, разил…

Бесстрашно я шагал в дыму

Среди других рубак,

Но этих правил не пойму…

Христе, подай мне знак!

^[2]

Маккинес замолчал, принимая от полового тарелку с аппетитными бефстроганов с вареной картошкой и солеными огурцами. Рядом половой поставил и вторую рюмку, которую куноити тут же доверху наполнила из своего графина.

– Как и всегда жизненно – после недолгого молчания произнесла Илта, – Случайно это не навеяно разговором в том ресторанчике в Кантоне? Когда мы спорили о различиях в западном и восточном мышлении на примере японских и канадских солдат?

– Ну, я об этом думал еще раньше, – усмехнулся Маккинес, – я же не первый год на востоке. Но тот разговор и впрямь стал побудительным толчком. Наши солдаты ведь и впрямь воспитывались в христианских семьях, все читали Евангелие, все помнят заповедь, о которой я написал в стихах. И все равно им приходится убивать – убивать много, убивать хорошо, убивать, чтобы не убили их самих. И ведь у всех них, у нас в голове по-прежнему эти заповеди. Убивать плохо, но плохо и быть дезертиром, плохо не выполнять долг перед Империей. Говорят, что Бог не любит убийств, но священники Его именем благословляет войны. Японцам проще – у них Бог и Император един, они могут услышать от него самого, что им следует делать. Поэтому японцы убивают, не рефлексируя, не испытывая угрызений совести, для них убийство и даже самоубийство не смертный грех, а богоугодное дело. И вот я думаю – может красным могут противостоять только ТАКИЕ? Большевики отвергли бога и выиграли свою революцию, а те, кто выступал против в большинстве своем думали также как и герой моего стихотворения. Может и вправду – чтобы победить Дьявола нужен иной, более сильный?

– Я помню, вы читали, – задумчиво произнесла Илта.

В том странном, странном путешествии

Был мной услышан странный звук.

Там Дьявол с банджо в подземелье,

Играл под костный перестук.

И в вальсе кружатся скелеты,

Веселье мертвых – не живых!

И гоблины из темных щелей,

Сердито пялятся на них

^[3]

– Я читал это не только тебе, – усмехнулся Маккинес, – но и самому Маккензи Кингу. Ты ведь знаешь, что он увлекается спиритизмом?

Илта ограничилась вежливым кивком, хотя знала она о пристрастиях канадского премьера побольше Роберта Маккинеса. Ей приходилось краем уха слышать и о жутковатой истории, в которую вылилось увлечения канадского лидера.

– С точки зрения христианства, все это – колдовство, – продолжал Маккинес, – японцы тоже почитают множество богов и духов – кто они не демоны с христианской точки зрения? В Нидервере, как я слышал, тоже возрождают какие-то языческие добродетели. А наша «Армия Афродиты», точнее ваша, мисс, – он повернулся к Наташе, – можно ли было представить такое еще лет десять назад? С другой стороны – может так и нужно? Против тех, у кого вместо морали одна «классовая борьба» и «революционная необходимость» наверное, и вправду может выстоять что-то такое? Дремучее, архаичное, людоедское – но с танками, линкорами и самолетами.

– Война настраивает вас на философский лад, – рассмеялась Илта, – но хотя у меня и совершенно нехристианское мышление, сильно увлекаться восточной мифологий, я бы не советовала. Она не так хороша, как представляется западному сознанию.

– Мне ли о том не знать, мисс Сато, – сказал канадец, – я ведь десять лет провел в Китае.

– Я помню, – кивнула Илта, – вы же оттуда вынесли свою любовь к восточным учениям.

– Да, – усмехнулся Маккинес, – после десяти лет в Пекине и Нанкине, я увлекся восточной философией и весьма невзлюбил китайцев. Особенно – китайцев-коммунистов.

– А где вы так научились говорить по-русски, – вдруг спросила Наташа, – в Харбине?

– Не только, – покачал головой Маккинес, – я же был еще и в Москве. Еще до войны в начале тридцатых. Побывал и у Кремля и в Мавзолее, даже отстоял в очереди желающих почтить памяти Вождя. Тогда я и понял, что все эти разговоры про «прогрессивность» большевистских воззрений – очередная пропаганда и ложь.

– Большевик всегда врет, – убежденно сказала Илта, – большевик не может не лгать. Ты согласна со мной, Наташа? – она обернулась к русской девушке. Та, застигнутая врасплох, нерешительно кивнула – несмотря на все, что она узнала и пережила за последний месяц, несмотря на принятое ею решение, разрыв с прошлым давался ей нелегко.

– Под прикрытием марксизма и прочей социалистической шелухи таится самый грубый фетишизм, – продолжал Маккинес, – примитивнее гаитянского вуду или местного шаманизма. Там хотя бы есть вера в своих владык Земли, Неба и Ада. У большевиков же нет ничего, кроме мумии их дохлого вождя. И это самое страшное – основа советской военной силы, самого СССР как государства всего лишь кусок протухшей мертвечины.

– Помнится, вы даже стихотворение написали, – сказала Илта.

– Да, – кивнул Маккинес, – и мне после этого запретили въезд в СССР.

– А прочтите, – вдруг попросила Наташа.

– Как скажете, – кивнул Маккинес, – хотя это не самое приятное чтиво.

Он замолчал, собираясь с мыслями и начал негромко читать:

Ленин спит в саркофаге, реют красные флаги, и трудяги, к плечу плечом,

Словно крысы, входя – ищут нюхом вождя, прощаются с Ильичом.

Смотрят пристально, чтоб бородку и лоб в сердце запечатлеть:

Вобрать до конца в себя мертвеца, который не должен истлеть.

Серые стены Кремля темны, но мавзолей – багров,

И шепчет пришлец из дальней страны: «Он не умер, он жив-здоров».

Для паломников он мерило, закон, и символ, и знак и табу:

Нужно тише идти: здесь спит во плоти их бог в хрустальном гробу.

Доктора в него накачали смолу – для покоя людских сердец,

Ибо если бог обратится в золу, то и святости всей – конец.

Он говорил и Наташа, словно оцепенев, ловила каждое его слово. С молоком матери она впитывала, что тот самый мертвец – главная святыня всех советских людей, Тот, чьей волей создано самое справедливое в мире государство. И эту волю она, равно как и вся советская молодежь, должна воплотить в жизнь. Сейчас же, то, что казалось ранее прописными истинами, предстало совсем в ином свете. Тот, кто читал сейчас все это, не знал, что его стихи доносятся до ушей недавней комсомолки. Маккинесу не было нужды вести пропаганду – ведь он думал, что находится среди своих. Он читал то, что думал, то, что видел и Наташа чувствовала жуткую правду, скрытую в этих строках, падающих в ее душу подобно свинцовым плитам на дно колодца:

На Красную площадь меня занесло – поглядеть на честной народ,

На всякое Марксово кубло, что к Мавзолею прёт:

Толпится там москаль, грузин, туркмен, татарин-волгарь,

Башкир и калмык, латыш и финн, каракалпак и лопарь,

Еврей, монгол, киргиз, казах; собравшись из дальних мест,

Толпа стоит со слезами в глазах, этакий ленинский съезд.

Сколько лет прошло, а их божество закопать еще не пора,

Они – будто плакальщики того, кто умер только вчера.

^[4]

– Всегда забавлял этот отрывок, – усмехнулась Илта, – я ведь, получается, плоть от плоти того «кубла». Мне так в детдоме говорили – мол, отец из японской военщины, мать финская шпионка, а советская школа сделает из тебя нового советского человека.

– Ну, прости – развел руками Маккинес, – написал то, что написалось. Но, сказать по правде, ты последний человек, которого я бы стал отождествлять с «ленинскими плакальщиками».

– И это правильно, – сказала Илта, из глаз ее исчезла всякая насмешка, – поэтому я и не обижаюсь. Я люблю этот ваш стих Роберт, потому, что он лишний раз подчеркивает мое отличие от советского человека. Я не сталинский манкурт, как вся эта красная свора и НКВД не удалось заглушить во мне голос крови. Я читаю Калевалу и «Кодзики», я чту память воинов-самураев и героев Зимней войны, я преклоняю колени перед Аматэрасу и если могла – принесла бы жертву Тапио и Хийси. Я помню, советские – нет!

– За это и выпьем, – Маккинес поднял рюмку с водкой. Наташа тоже подняла свой бокал и залпом опрокинула его, уже почти не отдавая себе отчет в своих действиях. Мысли тяжело ворочались от выпитого вина. Перед глазами все поплыло и Наташа не сразу поняла, что она плачет: обо всем ее прежнем существовании, столь бессмысленно-жестоком, о судьбе множества ее сверстников выживающих под властью прикрывающейся именем народа кучки лицемеров, поклонявшихся гнилому трупу.

Внезапно пришло понимание, что то, что там – не имеет будущего, что если СССР и победит, никакого коммунизма никто не построит и закончилось бы все это, так же как и началось – в крови, грязи и всеобщем предательстве. Осознание этого раздавило Наташу – и она плакала пьяными, злыми слезами над своим потерянным поколением.

После еще одного бокала, Наташа совсем расклеилась и Илта отвела ее в номер, раздев и уложив спать. Поначалу она попыталась заняться ней любовью, но, всегда охотно отзывающаяся на ласки, сейчас блондинка лежала бревном, вяло отвечая на заигрывания любовницы. Выписывая языком круги на пупке советской девушки, Илта со злости чуть не вцепилась зубами в нежную плоть, услышав тихое сопение. Выругавшись, она вскочила с кровати и, быстро одевшись, выскользнула за дверь, не забыв запереть ее. То, что портье внизу дал им два комплекта ключей, Илта запамятовала – сейчас ее мысли были заняты другим. Алкоголь усилил ее сексуальное возбуждение, требующее разрядки. Ей вспоминались молодые канадские летчики, особенно один из них – высоченныйсветловолосый капитан с синими глазами. Она приметила его, еще когда канадцы рассаживались за столиком, однако ее отвлек Роберт Маккинес, да и не хотелось ей при Наташе оказывать кому-либо знаки внимания. Однако сейчас Илта считала себя вправе весело закончить сегодняшнюю ночь с кем-нибудь еще.

Внизу гуляние шло вовсю – на сцене певиц сменили экзотические танцовщицы, извивающиеся под старомодный патефон, богатые постояльцы и их спутницы громкими криками выражали свое одобрение.. Русские фашисты и украинские националисты, подогретые спиртным, бросали все более неприязненные взгляды друг на друга, слышались порой и оскорбительные реплики – пока еще «в воздух». Однако до драки дело не доходило – русские явно не желали втягиваться в драку с «зеленоклинниками», за которых бы не замедлили заступится их заокеанские собратья, что вылилось бы и в столкновение уже с канадскими летунами. Тем же явно не улыбалось втягиваться в «славянские разборки»– в преддверии ожидающегося международного события, отношение к затеявшим драку было бы весьма суровым – как со стороны правоохранителей, так и армейского командования. Сами канадцы были явно настроены просто отдохнуть, насладившись славянской и азиатской экзотикой.

– Можно присоединиться? – Илта подсела к канадцам, выбрав тот стул, на котором сидел, куда-то отлучившийся офицер, – подружке пора на боковую, а я бы еще погуляла. Никто не возражает? – она ослепительно улыбнулась канадцам и молодые летчики невольно заулыбались в ответ.

– Что будешь пить? – спросил Маккинес.

– Наверное, то же, что и все, – пожала плечами Илта, – что вы заказывали?

– Что можно заказывать в русском трактире, как не водку? – послышался голос у нее за спиной и Илта, развернувшись на стуле, увидела нависавшего над ней летчика. Вблизи он казался еще привлекательнее – закатанные по локоть рукава летной формы обнажали мускулистые руки, поросшие светлыми волосками. Да и все остальное производило впечатление – разворот плеч, волевой подбородок, четко очерченные губы. Один в один «белокурая бестия», почти одинаковая на пропагандистских плакатах Нидервера и «Красного Рейха». Вот только что среди реальных немцев Илта не припоминала столь совершенных образчиков нордической расы. В свою очередь и молодой человек с удовольствием рассматривал сидевшую на его месте девушку, явно оценив своеобразные черты лица и изящную сочную фигурку. Две пары синих глаз встретились и одновременно Илта и летчик улыбнулись друг другу.

– Я, похоже, заняла ваше место, мистер…

– Ван Гельт, – представился канадец, – Питер ван Гельт. Пустяки, мисс Сато.

– О, вы знаете мое имя? – удивилась Илта.

– Я взял смелость назвать его капитану, – подал голос Маккинес, – когда он спросил, откуда я знаю самых красивых девушек этого города.

– Вы как всегда мне льстите Роберт, – рассмеялась Илта, – но все же, как мы будем делить место за столиком?

– Я думаю очень просто, мисс Сато, – с этими словам Ван Гельт подхватил ее на руки и, не успела куноити опомниться, как она уже сидела на коленях довольного канадца. На столик тем временем половой поставил очередной графин с водкой и большое блюдо с жареным мясом.

– Полеты порой возбуждают зверский аппетит, – усмехнулся Питер, нарезая мясо и накладывая порцию Илте. Маккинес тем временем разливал водку по рюмкам.

– Я кстати, так и не поинтересовалась, откуда вы? – спросила Илта, накалывая на вилку кусок мяса, – мы с Робертом слишком увлеклись общими воспоминаниями.

– Четыреста двенадцатая эскадрилья Королевских Канадских ВВС, – отрапортовал Ван Гельт, – может, слышали, мисс Сато?

Девушка кивнула – да об этом подразделении она слышала. Базировавшаяся в Благовещенске и Мохэ эскадрилья вместе с четвертой дивизией Квантунской армии и Амурским казачьим войском считалась передним краем союзной обороны на Дальнем Востоке. По крайней мере, так было до взятия Читы, где именно Четыреста двенадцатая эскадрилья обеспечивала поддержку с воздуха.

– Только что вернулись из Благовещенска, – подтвердил Маккинес, – думаешь, почему я с летчиками хожу? Вчера весь день вместе с ними в кабине «Харрикейна» провел – «Таймс» заказал мне статью на разворот.

– Так вы в увольнении? – спросила Илта у ван Гельта.

– Со вчерашнего дня, – сказал он, – в Благовещенске дежурит другая смена.

– Как там вообще сейчас? – спросила Илта, как бы ненароком ерзая на коленях летчика и ощущая ягодицами его возросший интерес.

– Скучно, – усмехнулся летчик, изо всех сил стараясь оставаться невозмутимым, – с тех пор как пала Чита, советские налеты почти прекратились – у красных ближе Иркутска нет аэродромов. Говорят, что Семенов хочет нашего перевода в Читу, но Гамов тянет резину.

Илта хмыкнула – атаман Амурского казачьего войска Иван Гамов, союзник Семенова еще со времен Гражданской войны, не мог открыто выступить против человека, который и поныне считался Походным атаманом. Однако и оголять оборону Благовещенска Гамову было бы не с руки – к северу от земель Амурского войска начинались земли, слабо контролируемые кем бы то ни было, но служащие источником рейдов «красных партизан». Учитывая относительную немногочисленность сосредоточенных тут сил, на счету была каждая боевая единица.

– Не знаю еще, что решит командование Корпуса, – пожал плечами Питер, обнимая Илту за талию, – перебазировка в Читу дело муторное. Хотя я бы и не отказался, в Благовещенске сейчас стало довольно скучно. Но Маккензи Кинг не особо хочет класть жизни канадских парней за «Новую Монгольскую империю».

– А ты, кстати, «канадский парень»? – спросила Илта, – имя у тебя…

– Я американский парень, – усмехнулся Питер, – мои предки переселились в Америку из Леувардена, еще когда Нью-Йорк именовался Нью-Амстердамом. Служил в третьей эксадрилье добровольческого подразделения «Крылатые тигры», сначала воевали в Китае, а потом меня перевели сюда – наше командование хочет, чтобы мы набрались опыта у будущих союзников, прежде чем Америка вступит в войну.

– Выпьем, чтобы это случилось скорее, – подхватил Маккинес, незаметно подмигнув Илте. Та подмигнула в ответ, отметив про себя, что престарелый поэт явно не сердится на нее за внимание к ван Гельту. В конце концов, Маккинес стар и давно женат. Меж тем летчик лихо выплеснул водку в рот и, развернувшись, впился в губы Илты жадным поцелуем. Та мгновенно откликнулась на него, сплетаясь языками и просто млея от прикосновений рук американца. Давно ей не попадался столь великолепный образец настоящего белого самца и Илта собиралась по полной воспользоваться сложившейся ситуацией. Канадцы тоже не остались без спутниц – с десяток «ночных бабочек» разной расы, возраста и степени привлекательности уже облепили летчиков. Воспользовавшись, всеобщей суматохой Илта и Питер тихо ретировались.

Минут через двадцать они поднялись на второй этаж «Даурии» – оказалось что номер канадца отделяли всего две комнаты от номера Илты и Наташи. Срывая на ходу одежду с себя и своего партнера, куноити принялась опускаться, покрывая быстрыми поцелуями грудь и живот Питера. Ее пальцы торопливо расстегивали ширинку брюк, высвобождая наружу затвердевшую плоть.

– Ого! – невольно выпалила финнояпонка, когда ее старания, наконец, увенчались успехом. Перед ее лицом покачивалось наглядное подтверждение нордического расового превосходства – ни у славян, ни, тем более, у азиатов, Илта не встречала подобных размеров. Губы девушки приоткрылись, с трудом пропуская в рот набухшую головку, умелый язык заскользил по упругой плоти. Сильная рука легла на черные волосы, насаживая голову Илты на массивный ствол. Илта приноровившись к привычному темпу, впивалась ногтями в бедра любовника, находя знакомые кнопки для «игры» на любимом «музыкальном инструменте»– мужском теле. Слегка сбив волну возбуждения, Илта, выпустив канадский член из губ, выпрямилась и откинулась на кровать, увлекая Питера за собой. С нечленораздельным рычанием ван Гельт вошел в нее. Тут же его бедра словно оплели стальные кольца – обхватив ногами бедра американца, куноити ожесточенно насаживалась на то, что в фривольной китайской поэзии именуется «нефритовым жезлом». Пальцы Илты не находили себе места – то терзая смятую простыню, то теребя набухшие соски, с искусанных губ срывались звуки больше напоминавшие лай, нежели женские стоны. Она сейчас и ощущала себя не человеком, но черной лисицей, которую брал полярный волк с голубыми глазами.

Два хищника, два победителя сошлись на любовном ристалище и никто из них не желал сдаваться первым. Вот тело Илты выгнулось дугой, гибким движением поясницы она подкинула себя вверх и продолжила скачку на подхватившем ее под ягодицы ван Гельте. Обхватив его руками и ногами, куноити впилась в него словно некая помесь паука и пиявки, терзая ногтями спину. Оба любовника одновременно подвели друг друга к беззвучному и сокрушительному взрыву, волнами удовольствия растекавшемуся по телам скользким от пота и крови из многочисленных царапин. Ван Гельт рухнул на кровать, придавив Илту, кричавшую от накрывшего их обоих сокрушительного оргазма.

Наташа со стоном разомкнула потяжелевшие веки и огляделась по сторонам. В голове шумело, во рту было сухо как в пустыне Гоби. Она потянулась к столику, где стоял графин с водой, но к ее разочарованию он был почти пуст. С трудом поднявшись и накинув на плечи первое попавшееся тряпье, девушка подошла к двери. Дрожащей рукой она дернула дверную ручку на себя и обнаружила, что заперта в комнате.