Текст книги "Проект "Плеяда" 2.0 (СИ)"

Автор книги: Андрей Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Все это чрезвычайно возбуждало Наташу, пусть и помимо ее воли. Боль, смешанная с удовольствием охватывала ее тело, по ногам девушки текла влага, заливавшая спинку деревянного коня, отдельные ручейки стекали и на пол. Раз за разом девушкакончала, насаживаясь промежностью на ребро, не в силах вырваться из заколдованного круга оргазмов, следующих один за другим.

– Илтаааа, – выдохнула Наташа, вертясь и подпрыгивая, – пожалуйстааа.

– И почему тебя вечно надо всему учить, – притворно вздохнула куноити, – ведь можно было просто не спорить. Нет, уж давай теперь так.

– Пож…пожалуйстааааа. Это невыносимоооо. Я умрууууу…

– Да брось. В былые времена пленницы могли неделю вот так «скакать на лошадке». Думаю, может оставить тебя так до моего возвращения?

– Илтаааааааа! – истошный визг ударил по ушам так, что даже привычная к крикам о пощаде куноити поморщилась.

– Так что там, обезьяны, говоришь? – девушка демонстративно закурила.

– Я…я не знаю, зачем они нужны. Говорят…для опытов, перед тем, как людям вакцину вводить. Они…разные были…одни черные с гладкой шерстью, другие рыжие, мохнатые. Я их только раз видела, питомник…там в тайге…я ничего не знаю больше…правдаааааоооох, – речь Наташи прервалась и ее тело задрожало в конвульсиях очередного оргазма.

Илта задумчиво курила, размышляя, чтобы все это могло значить. Пока части головоломки упорно не желали складываться воедино. Женщины. Шаманы. Обезьяны. Вакцина. Что, черт бы их всех побрал, задумали большевики?

Она вздохнула, загасила сигарету в фарфоровой пепельнице, встала и принялась отвязывать свою жертву от деревянного коня. Когда упал последний ремень, Наташа просто повалилась обессиленной грудой на пол, тяжело дыша. Однако долго ей прохлаждаться Илта не дала.

– Ты получила свое удовольствие, – жестко сказала она, – а кто подумает о моем? Ну-ка, высунь язык.

Она присела над лицом Наташи и та, ученая опытом прежних любовных игр послушно запустила язык во влажные лепестки Илты. По внутренней стороне бедер Илты и подбородку Наташи стекал густой любовный сок, наполнявший воздух терпким запахом возбужденной женской плоти. Распаленная неумелыми, но жаркими ласками, Илта упала вперед, нырнув головой между бедер девушки и одновременно зажимая своими бедрами ее голову. Теперь уже пришел черед советской девушки стонать и корчится. Куноити была столь искусна в доставлении удовольствия, что и после «скачки» на деревянной лошади, Наташа снова кончила одновременно с Илтой.

Чуть позже они лежали на кровати куноити, обмениваясь ленивыми поцелуями. Наташа с интересом рассматривала комнату Илты – вопреки ожиданиям, чуть ли не более аскетичную, чем ее камера. Узкая кровать у стены, небольшой столик, где лежали пачка сигарет и фарфоровая пепельница. Только книжная полка у стены, люстра над потолком и портрет микадо на стене показывали, что эта комната не принадлежит очередной узнице «дьявольской кухни».

– Погоди, – прервав очередной поцелуй, сказала Илта, – давай я тебе кое-что покажу.

Что-то в ее голосе дало понять Наташе, что на сегодня с любовными играми покончено. Куноити гибким движением поднялась с постели и, не одеваясь, подошла к столику, под которым лежал уже знакомый Наташе чемоданчик.

– Мне тут кое-какие документы принесли, – сказала она, – недавно нашли в бункере. Берсоев видимо, хотел их уничтожить, после того как избавится от вас, но не успел, – куноити достала из чемодана тонкую папку.

– Знакомы эти имена? – спросила она, передав папку Наташе. Та пролистнула несколько листков, просмотрела записанные в столбиках таблицы женские инициалы, цифры, даты.

– Да, – кивнула она, – это женщины, которые не могли принять участие в эксперименте по состоянию здоровья. Мне сказали, что их вернули обратно в колонию.

– Их не могли никуда вернуть, – хмуро сказала Илта, – все-таки какая ты наивная. Ваш Центр – сверхсекретный объект, оттуда подопытные не возвращаются. Там в списке одно место указано, под Титовской сопкой. Там мы и нашли за сотню безымянных могил. Некоторые пришлось вскрыть. Вот фотографии, – она кинула на колени оцепенелой Наташе большой пакет из желтой бумаги.

– Нет, – выдохнула она, ненавидяще глядя на ту, с кем совсем недавно сплеталась в любовных объятьях, – я не верю, ты лжешь.

– Почитай. Посмотри.

Наташа лихорадочно пролистывала документы – перед глазами мелькали знакомые имена, знакомые подписи, утверждавшие страшный приговор вынесенный ею. На фотографиях перед ней мелькали кости, черепа с узнаваемыми круглыми отверстиями во лбу, обрывки платьев. В одну из фоток Наташа вглядывалась особенно долго, а потом надрывно всхлипнула.

– Что там? – Илта осторожно взяла из рук девушки так впечатлившее ее фото. Там был скелет, присыпанный черной землей. На шейных позвонках на полуистлевшем шнурке болтался простой латунный крестик.

– Девчонка…Алена, – шептала Наташа, – из семейских, за что и арестовали. Все плакала, боялась, что убьют, я ее успокаивала, говорила, что все будет в порядке. Слабенькая она была и по женской части не все ладно было, вот я ей отказ и написала…кто же знал, что все так обернется. Помню, все за крестик этот держалась, отдавать не хотела, говорила, что от бабушки достался. Думала, что убережет, а не уберег, вот…

Наташа замолкла, ее плечи тряслись. Илта молча села рядом и обняла тихо плачущую девушку, раздавленную осознанием всего ей содеянного. Прежний мир ее окончательно рухнул и единственный человек, на которого она могла положиться была загадочная азиатка с глазами цвета неба. Трясясь и всхлипывая, Наташа прижималась к груди Илты, а та гладила ее по густым светлым волосам, шепча слова утешения.

* * *

Острые скалы вздымаются к ночному небу, словно стремясь достать до звезд. Где-то негромко журчит ручей. Внизу, у подножия скал простирается бескрайний таежный океан, а впереди стелется узкая тропинка, уводящая в гору.

Босоногая девчонка с черными волосами и синими глазами осторожно ступает по холодному граниту. Надо идти вперед, надо – по тропе, освещенной путеводной звездой, вернее звездами. Вот они – мерцают шестью холодными огоньками в небе, выделяясь среди остальных. Что-то она должна вспомнить про них, что-то очень важное, что крутится в голове, но в последний момент выскальзывает, словно скользкий таймень из рук неумелого рыбака ныряет обратно в омут.

Неважно. Она вспомнит. Потом.

Журчание неведомого ручья становится громче. Тропинка делает крутой поворот, и девчонка оказывается в большом ущелье, по краям которого стекают тонкие струйки, где-то внизу сливающиеся в подземный поток. Что-то привлекает Илту в этих потоках – слишком густые для воды, слишком темные. Машинально она подставляет руку под ручеек и ее ладонь заполняется алой жидкостью.

Кровь.

В ночную тишину, до сих пор нарушаемую лишь журчанием ручья, вдруг врывает новый звук. И тут же – чуть слышный ехидный смешок. Сама не отдавая себе отчет в своих действиях, Илта начинает подниматься. Ее лохмотья намокают от крови и грязи, но она упорно карабкается вверх, цепляясь за ветви папоротников и скользкие камни.

Сверху снова раздается стон, потом еще и еще – со всех сторон ей в уши навязчиво вползает вкрадчивый шепот, стоны, всхлипы. Илта ощущала легкие, почти невесомые касания по лицу и телу, словно ее окружали незримые призраки.

А в лицо нестерпимо ярко бьет свет шести звезд, напоминающих сейчас скорей небольшие луны. И, заглушая стоны и всхлипы, все громче слышится ехидный смех.

Вот Илта поднялась. Перед ней небольшая площадка, со всех сторону окруженная каменными стенами, покрытыми широкими трещинами. Из них растут ветви кустарников, на которых колышется что-то большое и белое, вроде простыни.

А в глубине меж камней ворочается огромное существо, покрытое черной шерстью. Что-то белое мелькает меж расставленных кривых ног – или все же лап – и все тот же стон доносится оттуда и одновременно со всех сторон.

Илта невольно делает шаг вперед и чудовище поворачивается – медленно, как и положено в кошмарном сне. Это все та же черная обезьяна, скалящая огромные клыки. В неуклюжих лапах колышется что-то напоминающее сверток бело-красной ткани – только что необычайно плотной формы. Тягучие капли падают на камень.

Оторопелая Илта вдруг понимает, что в руках у твари. Это человеческая кожа и содрана она с женщины – девушка видит длинные черные волосы, волокущиеся по камню. Чудище держит человеческую кожу за «ноги», а за его спиной возвышается куча освежеванных тел, все еще слабо шевелящихся меж камней. И от этой груды изувеченной плоти стекают ручейки крови, чтобы слиться внизу в один поток.

Толстые губы раздвигаются, обнажая крепкие зубы и вновь разносится идиотское хихиканье. И словно вторя ему, вновь разносится приглушенный стон. Илта затравленно осматривается по сторонам – теперь она видит, что за «простыни» развешаны на кустах.

Все те же, содранные заживо кожи – женские кожи, вот и не замеченные ею сразу волосы шевелит ветер. И приглушенный жалобный стон идет именно из черных дыр-«ртов». И от развешенной в лапах чудовища кожи слышится такой же стон.

А сверху все сильнее светят шесть неведомых звезд – уже почти так светло как днем.

Чудовище чем-то взволнованно – его лапы сильнее теребят окровавленный сверток, глаза налиты кровью. Вот обезьяна отшвыривает кожу в сторону и, вскинув голову к звездам, издает оглушительный рык. Эхом ему слышится со всех сторон приглушенный стон. Чем сильнее вопит чудовище, мотая безобразной башкой и молотя себя в грудь, тем сильнее от колышущихся на ветру кож разносится беззвучный шепот.

Чудовище уже не смотрит на Илту – оно молотит себя в грудь огромными кулачищами, так будто хочет пробить грудную клетку. Из пасти вылетают кровавые брызги, толстые пальцы впиваются волосатую шкуру, отрывая от нее куски.

Стоны убитых и рык чудовища сливаются в один мерзкий звук и словно в ответ ему то ли с гор, то ли с неба доносятся размеренные удары шаманского бубна. Под его воздействием чудовище успокаивается, в его движениях появляется некий ритм. Вскоре уже обезьяна неуклюже танцует меж скал, продолжая сдирать с себя куски кожи – как человек, скидывал бы одежду.

Красная Обезьяна пляшет в свете звезд.

Последний лоскут кожи отлетает в сторону и чудовище опускается на четвереньки. Налитые кровью глазные яблоки поворачиваются в сторону Илты, слышится идиотское хихиканье – и чудище, загребая лапами, идет к девушке. Вслед несутся женские стоны.

Надо бежать, но ноги Илты словно приросли к камню. Какая-то неведомая сила тянет ее вперед, принуждая опуститься на четвереньки. Кожа на лице стягивается и колется жестким волосом, губы сами собой раздвигаются, язык нащупывает неожиданно прорезавшиеся острые клыки. Илта падает навстречу жуткой твари, опускаясь на мягкие лапы, поросшие черной шерстью…

И просыпается, с трудом сдержав крик. Сердце бешено колотится, кажется, еще немного и оно разорвет грудную клетку.

– Что такое, – сонно пробормотала Наташа, проснувшаяся от резкого движения куноити, – что случилось, Илта?

– Тшшш, – Илта нежно поцеловала девушку в губы, – все нормально. Спи, давай.

Успокоенная Наташа заснула. А Илта до утра так и не сомкнула глаз.

* * *

Вот уже три месяца, как Красную армию отбросили от монгольской столицы, однако в окрестностях города по-прежнему было неспокойно. Хотя советско-японский фронт и откатился обратно к Монгольскому Алтаю, вряд ли кто мог четко определить линию противостояния. Тем более, что с обеих сторон противостояли не только регулярные армии, но и гвардии монгольских нойонов, возвращавшихся в свои прежние владения, казачьи отряды, китайские, советские и монгольские «красные» партизаны, наконец, просто банды, не причисляющие себя ни к одной из воюющих сторон. То казаки с «белыми» монголами прорывались чуть ли не к границе с советским Казахстаном, то красные партизаны доходили до пределов Маньчжоу-Го. Все они убивали, грабили, проводили диверсии по заданию советского или японского правительств и вообще всячески старались, чтобы монголы не решили, что война в здешних краях закончилась.

Михаил Поляков, Асылбек Садвакасов и Жамбын Очирбат бандитами себя не считали, хотя у населения Урги, скорей всего, было иное мнение на этот счет. Эти трое были единственными уцелевшими из диверсионной группы посланной советским командованием для покушения на тринадцатилетнего Богдо-гэгэна. Вместе с ним планировалось убить и утвержденного японским командованием регента – Оскара Унгерна, а также гостившего в Урге атамана Забайкальского казачьего войска Георгия Семенова. Тройное убийство планировалось совершить у статуи Черного Махакалы, еще два года назад возведённого на пьедестал на холме Зайсан-Толгой. Во время молебна у статуи Четырехрукого классовых врагов и представителя реакционного феодального духовенства должна и постигла бы суровая кара трудового народа.

Однако революционная месть не состоялась – диверсия была раскрыта еще на подготовительном этапе, вскоре после прибытия диверсантов в Ургу. Как это получилось – капитан Поляков не мог понять до сих пор, хотя и подозревал предательство одного из осведомителей. Большая часть группы была схвачена и рассеяна, бежать удалось только трем советским агентам, укрывшимся на вершине горы Богд-Хан-Уул, примыкавшей к Урге с юга. По местным преданиям некогда здесь провел зиму сам Чингисхан, набираясь сил перед походом на тангутов, посему гора, естественно, считалась священной. Поляков плевать хотел на монгольские суеверия – куда больше ему нравилось, что тут, похоже, их никто не собирался преследовать. «Красный монгол» Очирбат, первое время не хотел сюда идти и Полякову пришлось провести небольшую лекцию о вреде религиозных пережитков, неуместных у настоящего коммуниста. Казах Асылбек поддержал командира, после чего пристыженный Очирбат больше не спорил.

Склоны горы покрывали обширные леса, перемежаемые безлесными прогалинами. В свое время Чингис-хан, запретил любую охоту в здешних местах, но запреты реакционного монгольского феодала были не в авторитет бойцам РККА. Впрочем, стрелять они все же не решались, опасаясь быть услышанными. Поэтому их ужин составила только пригоршня ягод брусники да вода из ближайшего родника. Голодные и угрюмые красные партизаны сидели на опушке леса, не решаясь выходить на открытое пространство. Говорить не хотелось – в голову лезли мрачные мысли о судьбе их схваченных товарищей, которых, без сомнения, прихвостни японского милитаризма обрекли на лютую смерть. Михаил Поляков тоже скорбел, однако, как старший группы он еще ломал голову, как выбраться к своим. Дельных мыслей не появлялось и от этого командир чувствовал себя даже более подавленным, чем остальные.

– Товарищ Поляков, – голос Очирбата отвлек его от тягостных раздумий, – кто-то идет.

– Что?! – командир рывком вскинул голову, почуяв как по спине пробежал неприятный холодок. Из чащи на другой стороне прогалины выходил некто, явно направляющийся в их сторону. За собой на привязи он вел какое-то животное.

– Уходим? – встревожено спросил Асылбек.

– Погоди, – отмахнулся Поляков, внимательно вглядываясь в неожиданного гостя. Тот беззаботно приближался, не подозревая, что за ним напряженно наблюдают три пары глаз. Уже было видно, что он невысок, довольно субтильного телосложения, что не могскрыть и потрепанный пастушеский дээл, перехваченный черным кушаком. Через плечо идущего свисал большой мешок. Но особенно привлек взгляды оголодавших красноармейцев шедший за пастухом на привязи черный барашек.

– Похоже, что он один, – пробормотал Поляков, – странно, что он тут делает на ночь глядя?

– И на кой черт ему баран? – добавил казах.

– Я же говорил вам, – повторил Очирбат, – это священная гора, гора духов. Парень, наверное, хочет принести им жертву.

– Ну что же, – нехорошо ухмыльнулся Поляков, – мы, я думаю, ничем не хуже духов. Пусть идет сюда, а мы подождем. Помните – не стрелять.

– Слушаюсь, товарищ капитан, – улыбнулся Очирбат, доставая из-за пояса большой нож. В руке Асылбека мелькнула финка – отмотавший перед войной небольшой срок за хулиганку, он и по сей день не оставил уголовных замашек.

Пастушок, тем временем, входил в лес. Был он молод и, как с удивлением заметил Поляков, с довольно тонкими, для монгола, чертами лица. Что-то в его глазах показалось Полякову странным, однако почти сразу же его внимание отвлек баран – большой, жирный, с лоснящейся черной шерстью. Сглотнув слюну, красный командир шагнул навстречу застывшему пастушку.

– Стой, парень, – сказал Поляков по-монгольски, – поможешь голодным?

– Что вам нужно? – голос оказался неожиданно высоким и тонким, даже для мальчишки.

– Жрать хотим, того и нужно.

– Это вас сегодня ловили в городе?

– Ловили, ловили, да всех не выловили, – буркнул Поляков, – хорош болтать. Оставляй барана, оставляй мешок и проваливай.

Видно вид у него был достаточно свирепый, поскольку парень безропотно положил мешок на землю, кинул привязь с животным Полякову и шагнул назад. Тут же он натолкнулся спиной на вышедшего из-за деревьев Асылбека.

– Здорово, малец – осклабился тот. Широченная ладонь ухватила пастушонка за подбородок, задирая голову вверх, блеснуло лезвие.

То, что происходило далее, напоминало дурной сон: Садвакасов полоснул финкой по горлу незадачливого пастушка, но лезвие встретило пустоту. Гибкий, словно угорь, парень словно нырнул вниз, выскользнув из рук казаха. Словно змеиная кожа – нет, не угорь, гадюка! – слетели пастушеские лохмотья, что позволило красноармейцам сделать сразу два открытия.

– Это девка! – воскликнул Асылбек.

Второе открытие было еще более диким – из-за спины у затянутой в черный костюм девушки торчала рукоять меча. Увернувшись от метнувшегося к ней Очирбата, она, кувыркнулась через голову и вскочила на ноги, выхватывая меч. «Катана – неожиданно вспомнил Поляков, – японцы называют ее катаной». Меч свистнул, и голова не успевшего выпрямиться Очирбата, покатилась по земле. Поляков, опомнившись, выхватил пистолет, но нажать на курок не успел – девушка прыгнула в воздух, сжавшись в комок и уходя с линии огня. Приземлившись на ноги, она махнула рукой – от бедра и вперед – и командир красноармейцев, выпучив глаза, осел на землю, держась руками за горло, из которого торчал, наполовину утонув в кадыке, четырехконечный сюрикен.

Перепуганный Асылбек кинулся бежать, но тут же почувствовал как у него подкосились ноги и он повалился ничком в жухлую листву – катана рассекла ему сухожилия под коленями. Сжав зубы от невыносимой боли, казах перекатился на спину и выхватил пистолет, разряжая в обидчицу всю обойму. Илта спаслась только резко откинувшись на спину, почти коснувшись головой земли. Согнувшись в коленях, она резко крутанулась на пятках вокруг своей оси. Выставленный меч лишь на миг задержался на неосторожно поднятой кисти – и она, вместе с пистолетом, отлетела в ближайшие кусты.

Илта гибко выпрямилась – как выпрямляется согнутое молодое деревце – не спеша вытерла меч пучком листьев и подошла к зажимавшему окровавленный обрубок Асылбеку. Присела на корточки, с любопытством рассматривая свою жертву.

– Может оставить тебя так, – глаза Илты напоминали лед на зимних озерах, – так ты может и проживешь до полуночи – пока тебя не найдут волки. Что ты думаешь?

Умоляющий взгляд, полный смертельного ужаса, был ей ответом. Куноити презрительно хмыкнула и поднялась на ноги. Меч поднялся и опустился, отделив еще одну голову от тела. Илта огляделась по сторонам и выругалась.

– Ищи теперь эту глупую скотину, – раздосадовано произнесла она.

«Глупая скотина» оказалась недалеко – убежавший во время схватки черный баран, зацепился веревкой за колючий куст и теперь стоял там, весь дрожа. Успокаивающе погладив его, Илта привязала его надежней и вернулась к месту схватки. Подобрав мешок, она собрала с поля брошенное красноармейцами оружие, тщательно обыскала трупы, но не нашла ничего интересного. Подойдя к Полякову, она распорола на нем гимнастерку, обнажая голое тело. Новый взмах катаной рассек поверженного врага от левого плеча до правого бока. Илта, присев рядом, запустила руки в разрез, вытаскивая оттуда еще теплую печень. После блужданий по тайге, ей было легко перенять самурайский обычай «кимо-тори», как и веру в то, что, съев сырую печень поверженного противника, получаешь новый заряд смелости.

Прожевывая кровоточащие, дымящиеся парком куски, Илта вдруг почувствовала, что она тут не одна. Чьи-то внимательные, недобрые глаза смотрят ей в спину, чьи-то губы жадно причмокивают. Чуть слышно хрустнула сухая ветка, потом послышались шаги. Очень явственно цокнули копыта.

Илта подхватила последний кусок и, не оглядываясь, бросила через плечо.

– Кто бы не был ты, – спокойно произнесла она, – возьми и ступай. Мертвое к мертвым, живое к живым.

Позади послышалось жадное чавканье. Илта не торопясь, облизала окровавленные пальцы, поправила на спине катану и двинулась прочь. Краем глаза она успела заметить, как позади к мертвым телам метнулись черные уродливые тени.

Позже, Илта вышла из леса на очередную поляну, почти у самой вершины Богд-Хан-Уула. Здесь стояла небольшая желтая юрта, возле которой горел костер. Перед ним сидел, побрасывая хворост в огонь, пожилой человек в черном халате.

– А я-то думал, – произнес он, не подымая глаз, – кто придет раньше – ты или эти трое?

– Им стоит благодарить богов, что я встретила их первой, – усмехнулась Илта, привязывая барана рядом с юртой и присаживаясь у костра, – здравствуй, Бэлигтэ Хар-боо.

* * *

– Пей чай, Унэгэн – старик в черном халате протянул закопченную пиалу Илте. Сам сел напротив прихлебывая из своей посуды. Илта тоже прихлебнула и слегка поморщилась – она уже успела отвыкнуть от монгольского чая, больше напоминающего суп: с молоком, солью, бараньим жиром и протертым вяленым мясом.

– Давно ты не гостила у меня, – усмехнулся старик, – уже чай мой тебе не по вкусу.

– Твой чай хорош Бэлигтэ-боо, – Илта отхлебнула большой глоток, – просто я отвыкла от степной пищи. А то, что не была у тебя столь давно – как-то времени не выдавалось. Год назад собиралась сюда, но не удалось – пришел приказ за подписью самого тэнно и мне пришлось отправиться в Гуандун. Прости, – Илта покаянно склонила голову.

– Я не обижаюсь, – махнул рукой старик, – ты молодая и красивая девушка, отважный боец, вхожий в Белую юрту потомка Балдан-Лхамо, владыки восточных островов. Зачем тебе дряхлый шаман, которого Эрлэн-хан заждался во дворце из черного железа?

– Ты так говорил и когда мы впервые встретились, Хар-боо, – подмигнула ему Илта, – но я, помню, что ты и тогда говорил неправду. Может ты и старый, но совсем не дряхлый. Пусть поразит меня Номун-хан, если в одном твоем мизинце не было тогда больше мужества, чем в жирных телах ублюдков из НКВД.

– Я тогда подобрал тебе правильное имя, – рассмеялся Бэлигте, – настоящая лиса.

– Не я, а ты льстишь мне сейчас, – в тон шаману ответила Илта, – в Кодзё я была только раз, когда император давал аудиенцию всем отличившимся в Южном Китае. Не уверена, что он меня помнит. Но сейчас не только я, но и Он, нуждается в тебе, Бэлигтэ Хар-боо. В Империи никогда в этом не признаются, но я-то знаю, что им сейчас нужна твоя сила и мудрость. Как была нужна мне, когда ты подобрал в тайге тощую дикую девчонку и привел в свою юрту. Я помню, все хорошее, что ты сделал для меня, чему учил и что рассказывал. И потом, когда «Черный Дракон» принял меня под свое крыло – я не забывала кому обязана жизнью.

Старик молча сидел, слегка прикрыв глаза, слегка покачиваясь в такт своим собственным мыслям. Было даже не понятно слышит ли он Илту, сжато рассказывающую обо всем, что она узнала за последний месяц. Но вот она закончила и Бэлигтэ хар-боо открыл глаза.

– За полгода до встречи с тобой – неторопливо произнес он, вороша палкой угли в костре, – когда Водяная Обезьяна только вступала в свои права, НКВД в Бурятии устраивало облавы на тех, кто умеет говорить с духами. Многих схватили и больше никто их не видел, другие бежали – кто в Монголию или в Маньчжоу-го или уходил в лес. Среди последних был и я.

Илта внимательно слушала старика.

– Облава шла не только среди бурят – мой дух в обличье ворона летал далеко на север, где говорил с шаманами саха, которые тоже скрывались в тайге. Тогда говорили, что большевиков особенно интересует одно место в горах Сынныр – Хара-Худаг, Черный Колодец, пропасть под водопадом, что изливается в море Бар-Тенгиз, на котором стоит дворец Эрлэн-хана. Даже самые сильные из черных шаманов не решались камлать там.

– И ты тоже, Бэлигтэ хар-боо? – спросила Илта, – из всех, кто говорит с духами я не знаю никого сильнее тебя.

– Не знаю, сколь я силен, – усмехнулся старый шаман, – пусть я и двадцать лет назад прошел через все девять врат посвящения и стал «Тэнгэриин пшбилгатай заарин боо»– всегда может найтись тот, кто сильнее. Однако у Хара-Худаг сам Эрлэн-хан установил запретдля всех шаманов, сколь угодно сильных. Я всегда чтил волю Номун-хана и он и впрямь хранил меня, коль уж я сумел уйти. Уже тогда говорили, что там, у входа в Нижний мир, большевики собираются что-то строить.

– Наташа говорит, медицинский центр, – задумчиво сказала Илта.

– Твоя девочка слепа, слуха и глупа, как и все они. Таким как она легко вложить в голову любую ложь. Но ведь ты не такова, Унэгэн? Ты чувствуешь это?

– Конечно, учитель. Я тебе не все еще рассказала – и Илта вкратце пересказала шаману содержание своих снов. Бэлигтэ хар-боо, вновь замолчал и закрыл глаза, раскачиваясь на месте, казалось полностью погруженный в свои думы.

– Твоя девочка глупа, – наконц произнес он, – но те, кто затеял все это – безумны. Я давно чувствую, что там за Байкалом, творится что-то непотребное. Когда я отдал тебя людям из «Кокурюкай» и ушел в Монголию, то и там чувствовал пагубу идущую с севера. Я пока не знаю, какие силы пробудили большевики, но я уверен, что они не смогут им противостоять, когда придет время. Странные вещи говорят ныне духи и Владыка Ада, разгневан на тех, кто крадет его слуг.

– Ты поможешь мне? – настойчиво спрашивала Илта, – ты покажешь мне то место?

– Уже очень давно никто не пытался идти на Хара-Худаг, – покачал головой старый шаман, – но, похоже, что слишком многое изменилось в подлунном мире. Я могу воззвать к духам шаманов, что были арестованы НКВД девять лет назад, чтобы они рассказали, какнашли смерть. Следующей ночью я буду камлать.

– Спасибо, Бэлигтэ Хар-боо, – склонила голову Илта, – . Вот, – она приподняла мешок, – я помню, что к шаману не идут с пустыми руками. Тут с десяток плиток чая, шоколад, оружие, что я отобрала у тех красных и много чего еще.

– Ты зря беспокоилась, Унэгэн, – усмехнулся шаман, принимая мешок, – даже, если бы все не было так серьезно – неужели ты думаешь, что я откажу в помощи маленькой женщине, что позволила старому шаману в последний раз почувствовать себя мужчиной? А ханшин принесла? – уже другим тоном, спросил Бэлигтэ.

– Да, учитель, – рассмеялась Илта – целую бутылку. Хотя я, как и девять лет назад не могу понять, как тебе нравится эта гадость.

– Это все потому, что ты ничего не понимаешь в хорошей выпивке, – заверил ее шаман, доставая из мешка большую бутылку с мутной жидкостью – ханшин, жуткое китайское пойло из проса, гороха и черного риса. Шаман откупорил ее и сделал большой глоток из горла, после чего вопросительно посмотрел на Илту. Та обреченно вздохнув, допила чай и протянула опустевшую пиалу, еще подумав, что удачно успела перекусить.

Камлание началось следующей ночью – на небольшой поляне на противоположном склоне горы. Хотя Бэлигте хар-боо и недавно поселился тут, видно было, что место уже изрядно намоленное: посреди поляны виднелось большое кострище, у ближайших двух деревьев были обвязаны многочисленные разноцветные ленточки. Еще одно деревце – невысокую березку – шаман срубил в лесу и укрепил в земле рядом с уже разожжённым Илтой костром. В старые времена она часто помогала черному шаману в свершении обрядов и сейчас куноити убедилась, что и за девять лет старые навыки ничуть не забылись. Девушка украсила разноцветными ленточками березу призванную символизировать Тоороо – мировое древо, соединяющее земной, небесный и нижний миры. Именно к корням этого дерева и должен спуститься сегодня Бэлигте хар-боо, чтобы умолить Эрлэн-хана, выпустить духов убитых шаманов.

Сам черный шаман тем временем принялся за приведенного Илтой барана – жертву Владыке Мертвых. Упиравшееся и блеющее всю дорогу животное, на поляне стояло на удивление спокойно, даже когда острый нож полоснул его по горлу. Впрочем, удивить это могло только человека, ни разу не бывавшего на подобных обрядах – Илта знала, что бараны, предназначенные в жертву, в момент заклания не испытывают волнения и страха; их душа покидает тело еще до того как к нему прикасается жертвенный нож. И забой и разделка туши проводилась на тщательно выделанной лошадиной шкуре – ни одна капля крови не должна упасть на землю до совершения жертвоприношения. Шкуру барана вместе с головой шаман нахлобучил на палку недалеко от костра, мясо было сложено в двабольших котла с родниковой водой, уже кипевшей на втором костре, разожженном в стороне от жертвенного. Вместе с мясом варилась и кровяная колбаса – засунутые в кишки, изрубленные сердце и печень, залитые кровью.

Бэлигте уже облачился в черный удэл, черные же штаны и сапоги, седые волосы прикрывала черная шапка – майхабши, с тремя нашитыми глазами из черной, белой и красной материи. Этими нашитыми очами на мир будет смотреть онгон – дух-покровитель шамана. Поверх шапки красовалась железная шаманская корона с двумя рогами, делавшая Бэлигте хар-боо подобным тому, к кому он собирался обратиться. На груди у шамана висело медное зеркальце-толи, с пояса свисал кнут-бардаг с вплетенными в негоуменьшенными копиями разных предметов: оружия, кузнечных орудий, лестницы, веревки, стремени, багра, лодки и весла. Все эти предметы нужны черному шаману, чтобы перемещаться в иных мирах.

Илта набросила на шкуру барана черную косынку и подожгла главный костер с костями барана. Бэлигте уже стоял перед ним, ударяя в бубен-хас гортанно распевая молитвы:

Пришел я к тебе Эрлэн-хан,

Сээг, сээг, сээг!

Дабы почтить тебя,

Правитель Справедливейший!

О Быкоглавый!

О Черновласый!

Отец наш, во дворце из черного железа пребывающий,

Пищу кровавую поедающий!

Наставник шаманов, Владыка Закона

Услышь меня и не побрезгуй дарами.

Сээг, сээг, сээг!

Голос его становился все громче и сильнее, сливаясь с шумом неожиданно поднявшегося ветра – знак того, что духи начали собираться вокруг. Сидевшая рядом Илта, ударяла в свой собственный бубен, повторяя за шаманом слова молитвы. Как и Белгете, онапризывала духов-покровителей места, леса, призывала и дух Чингиса, что и поныне царил на горе, объявленной им же священной. Илта – Унэгэн, вспоминала своих духов-помощников, призванных шаманом, еще тогда, когда он впервые привел на тайное камлание худую исцарапанную девчонку с глазами молодой волчицы. Сейчас, напевая уже знакомые песни, могучая воля черного шамана подхватывала ее словно горный поток – древесную щепку. Для нее, не бывшей шаманкой, подобное путешествие могло быть смертельно опасным, но сейчас она не чувствовала ни страха, ни сомнений. Она пела слова обряда, повторяя их за шаманом и чувствовала, как вслед за ним взлетает ввысь по склону Мирового Древа, в ночное небо, усыпанное крупными звездами.