Текст книги "Проект "Плеяда" 2.0 (СИ)"

Автор книги: Андрей Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Вверх? Почему вверх? Им же нужно вниз, в Царство Мертвых? А там вверху над мировым древом – что это за звезды зацепились за его крону, мерцая холодным, столь ослепительно-белым светом? Сколько их…раз, два, три, четыре, пять, ше…Нет ничего не видно, свет их столь ярок, что кажется непроглядной чернотой. Илта хочет отвести глаза, но не может – ее словно приковывает эта неестественная, слепящая «свето-тьма», что становится все более близкой, все более насыщенной, принимая некую форму.

Хриплый оглушительный вопль доносится сверху – вопль не могущий принадлежать ни человеку, ни зверю, ни богу, ни демону. Илта почему-то в этом уверена, хотя не так уж часто ей приходится общаться с богами и демонам. Но то, что спускается сверху не из их числа, что-то совсем другое – древнее, безжалостное…голодное. И все же и оно приобретает знакомые очертания – уже слишком хорошо знакомые.

Исполинская обезьяна из ее снов спускается вниз по Древу, перебирая всеми четырьмя лапами. Толстые, словно бревна, пальцы оканчиваются кривыми черными когтями, в распахнутой пасти блестят острые зубы. Чудовище уже не свежует себя заживо, но на покрытой черной шерстью морде одна за другой проступают кровоточащие язвы, словно сжирающие кожу и мех огромной обезьяны. И снова окровавленный череп, покрытый обрывками мышц и вымазанный кровью, лязгает клыками и алые струйки текут вниз по мировому древу исторгаясь из всех пор на теле уродливой красной твари. Из пасти Красной Обезьяны тоже течет кровь смешанная со слюной, прожигает бороздки в коре Тоороо, поганя и скверня само мироздание.

И еще тут холодно. Шулмус их подери, почему тут так холодно, словно в самый лютый мороз в Забайкальской тайге? Илта чувствует как хрустит на зубах замерзающая слюна, как пальцы ее примерзают к коре. Эрлэн-хан, помо…

Оглушительный рев слышится снизу и тут же вспыхивают языки пламени, от которых изморозь разом оттаивает. Рев повторяется – в нем слышится разом мычание разъяренного быка, рык тигра, шипение огромной змеи, кваканье исполинской жабы. Из глубины поднимается окруженная языками пламени черная фигура с головой быка и оскаленной пастью. Рядом, расправив полы черного халата, словно огромная летучая мышь несется уже знакомая фигура. Шаман здесь, значит все будет норма…

Когтистая лапа смахивает ее с мирового древа и Илта падает вниз. Странно совсем не страшно – может потому, что она видит, как отвратительная морда красной обезьяны искажается в страхе, как она с невероятной быстротой пятится задом, растворяясь в сиянии шести звезд, тускло мерцающих в вышине.

Илта очнулась лежа на земле – она «упала» в свое собственное тело. Вскочив на ноги, куноити оглянулась на черного шамана, сидевшего недвижно будто статуя. Илта хотела спросить все ли с ним в порядке, но тут же прикусила язык – она хорошо знала, что будет если посторонний прервет шаманский транс. Пусть сам придет в себя – невеликих знаний Илты хватало, чтобы увидеть, что пока с душой и телом Бэлигте хар-боо ничего страшного не происходит. Хотя ее саму била дрожь, когда она вспоминала о мерзком чудовище ползшим вниз по мировому древу.

Она посмотрела вверх – среди множества звезд она уже безошибочно выхватила те шесть. Сейчас они уже не выделялись среди прочих звезд и все же Илта хорошо понимала, что это впечатление обманчиво. Небесные тела простительно не знать девчонке из НКВД-шного детдома, смотревшей свои страшные сны. Но с тех пор кругозор Илты расширился, запас знаний увеличился многократно и кубики головоломки уже сложились в узор – или запутались еще больше.

Шесть звезд.

Плеяды.

Илта не знала, сколько времени она просидела у костра, подкидывая ветки, пока Бэлигтэ хар-боо не зашевелился и не сел прямо. Он отложил бубен, который до сих пор держал на коленях, и, не открывая глаз, начал читать благодарственные молитвы Владыке Мертвых. Одновременно он совершал жертвоприношение – брызгал водкой, кидал в сторону леса куски вареной баранины, потом брызгал молоком, угощал Эрлэн-хана сластями. Когда кости барана сгорели, Илта бросила в костер палку с головой и шкурой, затем березку с разноцветными ленточками. Наконец шаман произнес завершающие слова и устало опустился на землю. Илта тем временем раскладывала на лошадиной шкуре вареное мясо и колбасу в жестяных мисках, нарезанный хлеб, разливала по кружкам водку с ханшином. Все это тоже проводилось с определенной целью – разделение трапезы с духами, как бы закрепляло все, что происходило сегодня.

– Что же все это было, Хар-боо? – допытывалась Илта у черного шамана. Тот молча налил в кружку ханшин, залпом выпил и подцепил ломтик вареной колбасы.

– Мир богов и духов, – прожевав, произнес он, – сложнее, чем обычно думают о нем люди. Многие считают, что в подземном мире таится зло, что зол его Владыка, которого мы называем Эрлэн-ханом, японцы Эммой, а русские – Сатаной. Но мы, шаманы, знаем, что Владыка Закона – строг, но справедлив. Он вдохнул в человека душу и научил ковать железо. Нет, Эрлэн-хан, не враг людям. Подлинное зло пребывает в небесах.

Бэлигте хар-боо, плеснул себе еще ханшина, закусил вареной бараниной с хлебом. Илта тоже плеснула в кружку водки и залпом выпила. Поморщилась и потянулась за колбасой.

– Как русские называют те звезды? – спросил Бэлигте.

– Плеяды, – ответила Илта, сразу поняв, о чем речь.

– Мы их называем Мечитом, – сказал шаман, – это злой дух в обличье обезьяны. Пастухи и поныне верят, что двигаясь по небу он насылает на землю болезни на скот и людей, что он зимой насылает мороз, а летом – засуху. Когда он был изгнан с земли, то поднялся на небо, распавшись на семь звезд. От них тогда исходила такая стужа, что мог замерзнуть весь мир, но божественный стрелок, Эрхий-мерген сбил одну из звезд и холод уменьшился.

– Зло приходит с неба, – передернула плечами Илта, невольно вспомнив жуткий мороз на мировом древе, – ты-то сам веришь в это, Бэлигтэ хар-боо?

– Даже в куче навоза порой можно найти алмаз, – усмехнулся черный шаман, – уж мне ли не знать. Тот, кого пастухи именуют Эрхий-мергеном, был на самом деле Эрлэн-ханом, изменившим облик. В начале времен он изгнал Мечита с земли и воспретил возвращаться. Говорят, – добавил шаман, – именно у Черного Колодца произошла та битва.

– Так что же, большевики поклоняются этому Мечиту? – спросила Илта.

– Мечиту нет смысла поклоняться, – покачал головой шаман, – ему не нужны жертвы, подношения и обряды. Он живет лишь болью и скорбью, насылая на землю хлад, глад и мор. И те, кто творит это на земле, торят путь Небесной Обезьяне.

– Уж что-что, а глад и мор большевики творить умеют, – передернула плечами Илта.

– Да, – кивнул шаман, – Мечит не нуждается в почитании, но можно воспользоваться его силой, если творить что-то приятное Обезьяне. Можно даже заставить сделать ее что-то во благо – если при этом принести жертву тем, кто удержит Мечита в узде. Но красные не признают богов или духов, они считают, что Мечит принесет им победу, ничего не потребовав взамен. Глупцы надеются укротить тигра-людоеда голыми руками, причем, даже не зная с какой стороны у него хвост, а с какой – голодная пасть.

– Тебе удалось поговорить с духами тех шаманов? – спросила Илта.

– Да, – старик налил полную кружку и залпом выпил, – с теми, у кого верность Эрлэн-хану оказалась выше страха смерти. Их расстреляли, но Владыка принял их во дворце из черного железа. Но иные оказались слишком малодушны, побоявшись за себя, родных или за свой народ – духи говорят, что комиссары угрожали, что начнут поголовно истреблять бурят. Теперь они, наверное, камлают у Хара-Худаг – никто не знает для чего.

– Ни для чего хорошего, – буркнула Илта, – у них не так много времени. Не сегодня-завтра Америка вступит в войну и, вместе с Японией, Британией и остальными начнет наступление по всем фронтам. И тогда большевизм спасет только чудо.

– Вот они и метнулись к Мечиту, – кивнул Бэлигте, – уж не знаю, как марксизм объясняет его существование. Но они не понимают, в какую пасть лезут.

– Ты пойдешь со мной? – с надеждой спросила Илта, – ты знаешь где этот Черный Колодец?

Черный шаман мрачно смотрел на угасающие угли костра.

– Я не знаю, – глухо сказал он, – и не могу. Не один Эрлэн-хан запретил камлать у Хара-Худаг, запрет был наложен по решению всех владык – и небесных и земных, нарушить его не может и сам Эрлэн, ибо он карает нарушителей запретов. Те шаманы, что камлают там еще получат свое от Владыки Мертвых, даже если большевики и сохранят им жизнь.

– Это вряд ли, – с сомнением произнесла куноити.

– Если я пойду туда, – сказал шаман, – и вступлю с ними в битву у Черного колодца – никто не знает чем это кончиться. Нет, это должен делать не шаман.

– Кто же тогда? – растерянно произнесла Илта.

Бэлигте задумчиво ворошил палкой угли костра.

– Унэгэн, – внезапно спросил он, – ты помнишь нашу первую встречу?

– Конечно, – удивилась Илта, – как это можно забыть? Я блуждала по тайге истощавшая, уставшая, когда вдруг вышла к твоему костру. Тогда я уже почти мечтала о пуле, которая положит конец моим страданиям.

– Я был готов выстрелить, – спокойно произнес шаман, – за мной ведь тогда тоже шла охота. Я бы стрелял – если бы увидел человека. Но из леса вышел не человек.

– Что? – недоумевающее спросила Илта, – о чем ты?

– Я говорю о том, что видел своими глазами, – бесстрастно повторил шаман, – а видел я «галта хара унэгэн», огненно-черную лисицу. Ту кого мы именуем «собакой Эрлэн-хана».

Только когда ты упала у костра, я увидел, что передо мной человек, а не зверь.

Илта раскрыв рот слушала шамана, неторопливо пережевывавшего кусок колбасы и запивавшего ханшином. Машинально она налила себе еще водки.

– Тогда я понял, что ты находишься под особым покровительством Владыки Закона, – продолжал Бэлигте, – то, что он показал мне тебя в лисьем обличье, было особым знаком. Тогда я и назвал тебя Унэгэн, хотя ты и ломала голову – за что?

– Да, – кивнула Илта, – о черной лисице я не подумала, а так – ну не рыжей же я масти.

– Масть та, что нужно, – усмехнулся шаман, – но дело не в ней. Ты хитра, изворотлива и кровожадна, как лесной зверь. Я знаю, что в Кокурякай тебя обучала принцесса Айсин Гёро, которую японцы именуют кицунэ, лисицей-оборотнем. Но ты выше ее – ты Гончая Владыки Мертвых, Сука Ада. Там где могущественнейшим из шаманов положен запрет, Эрлэн-хан спустит с цепи Гончую. И Черная Лисица перегрызет горло Красной Обезьяне.

Илта мрачно посмотрела на Бэлигте хар-боо и залпом выпила водку, даже не закусив. В голове метались разные мысли, она не могла понять шутит старый шаман или говорит всерьез. Все сказанное казалось какой-то безумной фантасмагорией, пьяным старческим бредом – и все же глубинным, звериным чутьем она понимала, что это правда. И это понимание давило на нее каменной глыбой всей возложенной на нее ответственности.

– Среди шаманов, согласившихся на условия красных, есть один кого ты должна особо опасаться, – меж тем продолжал шаман, – Иван Сагаев, один из лучших моих учеников. Духи сказали, что он работает с большевиками добровольно. Он однажды убил на охоте черную лисицу и с тех пор Эрлэн-хан отвратил от него свой лик. С тех пор Сагаев ищет защиты у Небесной Обезьяны.

Шаман много чего еще говорил своей ученице, забыв про недопитый ханшин. Илта угрюмо кивала, стараясь не пропустить ни одного слова. Над головами небо серело и бесшумно пролетали совы, ловя последние мгновения уходящей ночи.

Наутро Илта уже была в Урге. Самолет, что отвезет ее обратно на базу «Маньчжурского отряда 731», должен был прилететь только через пару часов, так что от нечего делать Илта решила побродить по городу. Григория Семенова, знакомого ей по Харбину, сейчас не было в городе – он срочно выехал в Читу, в окрестностях которой подняли голову красные повстанцы. С Богдо-гэгэном Илта не была знакома, да и не о чем было ей говорить с «живым богом», а молодой диктатор Оскар Унгерн выехал на западный фронт. К счастью у нее была офицерская книжка, свидетельствующая о том, что Илта Сато является старшим лейтенантом Японской императорской армии. Японских военных тут уважали, поэтому и Илта могла почти беспрепятственно бродить по городу, не опасаясь что ее остановит казачий патруль.

Ноги сами собой ее вынесли к Зайсан-толгою. Четырехрукий желтоволосый Махакала отлитый из черной меди грозно взирал с вершины холма город тремя красными глазами, символизирующими прошлое, настоящее и будущее. В руках грозный бог держал череп, копье, меч и знамя победы – дваджу. Скульптура была обрамлена огромным кольцом: около трех метров высотой и почти тридцать метров в диаметре. Оно было установлено на трех опорах, как древний традиционный национальный очаг «гурван-тулагын – чулуу», символ жизни монголов, которую защитили японские и казачьи освободители. С внешней стороны кольца стояли четыре скульптуры, ориентированные по четырем сторонам света. Это были те, кто указом богдо-гэгэна ныне почитались как карающие длани Махакалы, проводившие в жизнь Его волю.

Илта медленно обошла скульптуры, склонив голову перед грозным богом. Губы ее шептали мантры, тонкая узкая ладонь на мгновение прислонялась к груди каждого из Четырех – воителей и правителей, объявленных псами Разрушителя Миров.

Чингиз-хан. Хубилай. Даян-хан. Унгерн фон Штернберг.

Перед последним изваянием Илта несколько задержалась, вглядываясь в аристократическое узкое лицо, так отличающееся от ликов остальных Дланей Четырехрукого. Он умер три года назад, но Илта и по сей день чувствовала таинственную связь с этой «легендой русского Харбина». Может потому, что он был рожден у берегов того же далекого западного моря, где появилась на свет мать Илты. А может и из-за того поистине священного безумия, что так удачно передал приглашенный из Бремена скульптор, изображая глаза неистового барона. Именно он, единственный из Четырех воевавший с теми же врагами, с которыми шла война и сейчас, был вторым после Чингиз-хана, воплощением Махакалы, наиболее почитавшимся в Урге. Именно рядом с Унгерном стояла бронзовая коновязь к которой во время праздника привязывали священных коней. Впрочем, в иные, особо торжественные дни, коновязь служила для менее безобидного действа – об нее ломались хребты приносимых в жертву Махакале.

Пока это было свершено только один раз – когда сюда привели захваченного в плен Григория Штерна, начавшего наступление армий Дальневосточного фронта на Ургу. Грандиозное танковое сражение у стен Урги шло два месяца и до последнего было неясно, кто возьмет верх. Дело решили подоспевшие канадские части, после чего советские армии оказались окружены и разбиты. Пленника содержали сначала в тюрьме Урги, а после прибытия в столицу статуи Махакалы, свершилось и жертвоприношение. Случайно или нет, но умирающий комкор закончил жизнь в ногах у белогвардейца.

Илта вспомнила стихи Арсения Несмелова. Илте тогда было поручено «разрабатывать» Российскую фашистскую партию и она часто общалась с талантливым русским поэтом.

И яростью,

бредом ее истомяся,

кавказский клинок,

– он уже обнажен, —

в гниющее

красноармейское мясо, —

повиснув к земле,

погружает барон.

^[1]

Опущенный к земле клинок был, правда, явно не кавказский – Илта достаточно хорошо разбиралась в холодном оружии, чтобы понять, что немецкий скульптор скорей вспомнил о тевтонских предках барона – потому тот и держал обращенный вниз западный меч. Врезультате Унгерн выглядел неким «крестоносцем» среди азиатских завоевателей, но это странным образом только подчеркивало целостность скульптурной композиции. А в день, когда свершалась казнь, сходство со стихами стало и вовсе законченным.

«Гниющее красноармейское мясо». Хорошо сказал поэт!

Невольно вспомнилась сцена в лаборатории «Отряда 731». Впрочем, и те из красных, кто пока считает себя живыми, немногим отличались для Илты. Большевизм, по ее глубокому убеждению был порчей, заразой, всей гнилью мира – и сейчас она склонила голову, шепча благодарственные молитвы неукротимому борцу против красной чумы.

От ее мыслей Илту отвлек звук работающего мотора. Она подняла голову, как раз, чтобы увидеть как к Урге спускается хорошо знакомый ей «Накадзима». Куноити развернулась и зашагала в сторону той части города, где располагался японский аэродром и базировался японский контингент. По дороге она гадала, как отреагирует Сиро Исии на то, о чем может поведать ему Илта.

В отсутствии Илты Наташа жила в ее комнате, постепенно свыкаясь с окружающей обстановкой. Ее по-прежнему охраняли, но уже менее навязчиво, позволяя выходить в коридор и даже во двор, следя лишь за тем, чтобы русская девушка не заходила туда, где ей появляться не стоило. Впрочем, Наташа и не собиралась гулять по «кухне смерти». Бежать она тоже не пыталась – куда, зачем? К своему неудовольствию, девушка начала замечать, что окружающие ее буржуазные удобства ей начинают нравиться. К ней даже приставили служанку – пожилую монголку, с грехом пополам болтающую по-русски. С ее помощью Наташа немного благоустроила аскетичную комнату Илты: на тумбочке появилась расписная циновка и ваза с цветами, на стенах появилось несколько картин.

Один раз к Наташе заглянул сам Сиро Исии – привыкший бодрствовать ночами, он заглянул когда девушка собиралась отойти ко сну. Хорошо зная, кто этот великан-японец, докторша побледнела как смерть, ожидая самого худшего. Однако «папаша» был достаточно доброжелателен: поздоровался, немного поговорил с Наташей на медицинские темы, так что девушка даже немного отошла от первоначального страха. Даже расхрабрилась настолько, что когда Сиро Исии собираясь уходить, спросил, не нужно ли ей чего, попросила небольшой радиоприемник. Японец пообещал распорядится и ушел, не забыв, впрочем напоследок, мазнуть Наташу взглядом, после которого девушке захотелось принять душ.

Однако пока Сиро Исии не торопился с претворением своих желаний в жизнь, а распоряжения его все же очень быстро выполнялись – наутро на столе в комнате Илты появился небольшой приемник. Сейчас она крутила ручку, пытаясь поймать какую-нибудь русскоязычную волну. Им оказалось радио Приамурского Земского края:

«Всего десять дней осталось до официального визита главы Даманьчжоу-диго императора Сюаньтуна Кэндо в Хабаровск. Визит будет приурочен к освобождению союзными войсками столицы русского Приамурья от большевистской власти. Вместе с императором также ожидается прибытие командующего Квантунской армии Ямада Отодзо, командира Второго (Амурского) канадского корпуса Гая Саймондса, Походного атамана дальневосточных казачьих войск Григория Семенова, Земского Воеводы Михаила Детерихса, регента Монгольского государства Оскара Унгерна и других официальных лиц. Ожидается, что во время визита императора в Хабаровске пройдет торжественный парад, военной техники, а также состоится обращение Кэндо к горожанам. Уже сейчас в город съезжается множество народу со всех освобожденных земель, в связи с чем предприняты усиленные меры безопасности…»

– Красиво жить не запретишь, я смотрю – раздался веселый голос от двери. Наташа подкинулась – в комнату входила улыбающаяся Илта. Последующая реакция русской девушки удивила не только куноити, но и саму Наташу, с радостным криком повисшую на шее уфиннояпонки. Та аж пошатнулась – все же Наташа была заметно выше и крупнее изящной куноити.

– А говорила, скучать не будешь, – усмехнулась Илта, расцепляя руки девушки у себя на шее и усаживаясь с ней на кровать, – ну, рассказывай, что тут было без меня.

Наташа коротко рассказала все, что произошло в отсутствие Илты – собственно и рассказывать было особо нечего. Единственно, что серьезно тревожило Наташу – это возможные поползновения со стороны Сиро Исии.

– У него и так баб столько, что и десятерым хватит, – махнула рукой Илта, – не волнуйся, я тебя в обиду не дам. Уж как-нибудь перебьется, старая обезьяна, – она увидела, как округлились глаза Наташи, – так его за глаза подчиненные называют.

– А он похож, – хихикнула девушка.

– Есть такое, – усмехнулась Илта, – но вообще его так называют в знак уважения. Обезьяна же у японцев считается символом хитрости и ума, а уж и того и другого Сиро Исии не занимать. И именно поэтому он не тронет меня, а значит и тебя, – особенно если ты дашь ему то, что он хочет, – куноити посмотрела на побледневшее лицо Наташи и скупо усмехнулась, – нет, это не то, что ты подумала.

Наташа понимающе и грустно кивнула – умом она понимала, что рано или поздно этот разговор должен был состояться, хотя она и ужасно не хотела этого.

– Там куда ты ездила, – спросила она, – тебе что-то удалось выяснить?

– Да, – кивнула Илта, – удалось. Рассказывать долго, да и вряд ли ты сможешь во все это поверить. Одно могу сказать – все, что тебе рассказывали про ваш Центр ложь. То, что задумали большевики – много хуже того, что творится здесь. Императором клянусь, покровителем моим Эрлэн-ханом и памятью матери, что я не вру.

– Я верю тебя, – чуть слышно произнесла Наташа. Сама не зная почему, она и правда верила сейчас Илте, даже не из-за ее слов – из-за тона каким они были сказаны.

– Ты можешь остановить это, – глядя в упор в глаза девушки, произнесла Илта, – от твоих слов зависит, как скоро кончится эта чертова война. Поверь от этого будет лучше всем – даже тем, кто и сейчас воюет за «власть Советов». Не советов уже эта власть, а вот чья – тебе лучше и не знать. Расскажи где тот Центр, будь нашим проводником – ты поможешь и себе и всем, кого ты знаешь и любишь.

Наташа глянула на Илту, закусив губу, – куноити только что не слышала, как ее мысли несутся вскачь, словно табун монгольских лошадок.

– Я помогу тебе, – наконец сказала Наташа, – я долго думала, пока тебя не было. И решила, рассказать все, что знаю о Центре, если понадобится – и показать все что нужно. И сделаю это не только потому что я верю тебе – но еще и потому, что я знаю, что тем, кому я верила раньше, верить нельзя. Меня использовали, мне лгали, меня хотели убить. И они добились своего – теперь я тоже хочу, чтобы тот проклятый режим провалился в Ад.

Она подняла голову и взглянула в глаза Илте и теперь уже та поняла – Наташа не врет.

– Я тебе про отца тоже не все рассказала, – тихо добавила она, – его еще в тридцать восьмом расстреляли, как «троцкиста». Был грех, пересекались в Гражданскую с Львом Давидовичем – батя того не стыдился, но и не болтал особо. Говорили, что шпион, что «фашист», что на англичан работал – и я поверила. Поверила им, будь они прокляты!!!

Наташа уронила голову на руки и зарыдала. Илта успокаивающее погладила ее по голове.

– Послезавтра Сиро Исии выезжает в Хабаровск, – произнесла она, – он должен быть на празднике, рядом с Ямадой. Оттуда, наверное, и двинемся на ваш Центр. Я упросила Исии разрешить тебе выехать в Хабаровск. Хоть погуляем перед марш-броском по тайге.

Она слегка боднула головой Наташу и с облегчением увидела, как на заплаканном лице появляется слабая ответная улыбка.

* * *

В преддверии Императорского парада Хабаровск напоминал разворошенный муравейник. Разрушенная бомбардировками, столица Приамурского края быстро отсроилась и сейчас напоминала исполинскую ярмарку. С любого мало-мальски заметного объекта в городе свисало с полдюжины различных флагов. Больше всего было конечно японских и маньчжурских, за ними шли британские и канадские флаги, а также российские триколоры Приамурского земского края. Попадались и знамена богдо-гэгэгэнской Монголии и флаги Забайкальского края и даже «жовто-блакитные прапоры» с нанесенным у древка зеленым треугольником – флаг Зеленого Клина.

Уставший от войны народ с восторгом встречал масштабное празднование. Ничего подобного не припоминали даже старожилы. Центральные улицы, по которой должен был проехать кортеж Пу И вместе с высокими гостями, держали под особым присмотром, зато чуть поодаль кипела жизнь. Как грибы вырастали все новые лавки, магазины, кафе и рестораны, возле которых толпились люди все рас и вер: японцы, русские, англичане, казаки, украинцы, монголы, маньчжуры, эвенки. Рестораны японской и китайской кухни, соседствовали с хлебосольными русскими трактирами и украинской корчмой, а для союзников-англичан даже открылось несколько пабов. Зачастую под прикрытием всех этих заведений, действовали иные, более предосудительные – опиекурильни, игральные дома и, конечно же бордели – от элитных, предназначенных для высших сановников и военных чинов союзных армий до самых дешевых доступных даже таежному зверолову.

Посмотреть на церемонию приехало множество народу, так что за эти дни население Хабаровска временно увеличилось, по меньшей мере, втрое. Соответствующей была и охрана – помимо традиционных казачьих и монгольских патрулей в помощь им прибыли подразделения Королевской канадской конной полиции и отряды гуркхов. В случае провокаций предусматривалось, что на помощь охранным частям придут и военные.

– Натка, ну где ты?! – Илта завертела головой, ища куда-то запропавшую подопечную. Обнаружилась она быстро – стоя у охотничьего прилавка, она вертела в руках шкурку черного соболя, о чем-то спрашивая стоящего рядом старого эвенка. Сморщенный узкоглазый зверолов, подобострастно улыбаясь, что-то рассказывал ей и Наташа уже тянулась к карману, где лежали врученные ей накануне Илтой сто иен.

– Эй, ты что? – Илта ухватила Наташу под локоть. – Сколько? – спросила она старика на языке таежного народа. Эвенк назвал цену и брови куноити невольно поползли вверх.

– Ну, ты даешь, дед – она покачала головой, – пойдем отсюда.

– Но… – слабо попробовала возразить докторша, тоскливо смотря на соболий мех.

– Пойдем-пойдем, – решительно сказала Илта, – так ты все деньги в первый день спустишь. Он втридорога дерет, поверь человеку, который в тайге мало не год прожил. У меня тут есть знакомые охотники, они за полцены мех продадут. А пока нам надо в гостиницу.

Проталкиваясь через торговые ряды, обе девушки двинулись к своему временному пристанищу. Наташа, невольно заразившаяся царившей вокруг суматохой, то и дело порывалась купить какую-нибудь безделушку, что Илте приходилось всячески пресекать. С одной стороны она понимала Наташу – росшая сначала в сибирской деревне, потом в суровых условиях военного времени, с постоянной экономией буквально на всем, девушка оказалась неподготовленной к изливавшемуся тут «рогу изобилия», к множествусоблазнов, начисто отсутствующих в СССР. Однако денег у обеих было не так уж много, а в Хабаровске им предстояло провести еще, по меньшей мере, дней пять.

Гостиница, в которую они вселились, была, конечно, не самой лучшей, но вполне приличной. Содержал ее сын одного первогильдейца, некогда бывшего одним из самых зажиточных людей в Хабаровске, но потерявшего все в революцию. Все что удалось сохранить хабаровскому купцу – триста золотых империалов, с коими он и сбежал во Владивосток, где и открыл новое дело. Когда японские и канадские части вошли в Хабаровск, кое-кому из эмигрантов, а также их потомков удалось добиться признания прав на свою бывшую собственность. И вот уже с полгода двухэтажный гостиничный дом «Даурия» принимал постояльцев.

Получив ключ, девушки разместились в двуместном номере – Илта как нарочно выбрала тот, что «для молодоженов».

– Не знаю как ты, а я чертовски голодна, – пожаловалась Илта, плюхнувшись на кровать, – может, сходим куда, перекусим?

– Я только за, – кивнула Наташа, – только избавь меня, наконец, от вашей восточной кислятины. Тут же полно мест, где подают нормальную еду.

– Какие мы привередливые стали, – рассмеялась Илта, – русской кухни захотелось?

– Или украинской, – пожала плечами Наташа, – мне и то и то родное. Отец коренной сибиряк, а вот мать хохлушка. Так что мне пойдут и борщ и щи и галушки и расстегаи.

– Ну, раз так, – Илта подмигнула, – при гостинице есть одна забегаловка, как раз для тебя. Но сначала, – она порочно улыбнулась, – давай расслабимся после долгой дороги.

– Ты неисправима, – рассмеялась Наташа, когда куноити, ухватив девушку за талию, увлекла ее на кровать, подминая под себя и впиваясь в губы долгим жадным поцелуем.

– Итак, нам обеим по тарелке борща со сметаной, ей расстегай с осетриной и налимьей печенкой, – ты же хотела рыбный пирог верно? – и соленых грибочков. А суши у вас точно нет, да? Ну, тогда мне сало по-домашнему и блины с икрой.

Половой – светловолосый парень в косоворотке и белых штанах подпоясанных кушаком – понятливо кивал, записывая указанные блюда. Украдкой он косился на двух красивых девушек, увлеченно изучающих меню, где вычурным шрифтом с «ятями» были расписаны названия разнообразных блюд.

– Пить что будете? – спросил он, делая пометки в блокноте.

– Ты будешь пить? – спросила Илта у Наташи.

– Не знаю, – она пожала плечами, – смотря что.

– Что у вас тут есть? – обратилась Илта к половому.

– Водка, горилка, – начал перечислять тот, – сладкое розовое вино есть, ханшин.

– Ханшин пей сам, – решительно оборвала его Илта, – водочки принеси графинчик.

– А мне розового вина, если можно, – попросила Наташа.

– Хорошо, – сделал пометку половой, – можно нести?

– Ага, давай – усмехнулась Илта и, когда парень развернулся, игриво ущипнула его за зад, – ты же не заставишь девушек ждать, правда?

Половой выдавил вымученную улыбку и поспешил укрыться в дверях кухни. Илта откинулась на спинку стула, на ее лице расплывалась довольная улыбка.

– Я думала, японцы сало не едят, – заметила Наташа.

– Едят, – рассмеялась Илта, – это у нас называется бутабара, мясо с живота свиньи. Правда в Японии его не солят, а варят или жарят, но коль уж этот трактир называется «Славянским»– будем чтить ваши традиции. А вообще, если честно, давно хочу побывать в каком-нибудь ресторанчике финской кухни.

Наташа рассеяно кивнула, с любопытством оглядываясь по сторонам. Нельзя сказать, что трактир «Славянский» выглядел каким-то элитным рестораном, но он существенно выигрывал даже по сравнению с закрытыми буфетами НКВД, не говоря уже об общесоветских заведениях общепита. Изящная лепнина покрывала отделанные мрамором стены, тут же висели картины с разнообразными сценами из дореволюционной России, в том числе и портреты Николая Кровавого с черной лентой. Рядом с ними висели различные пейзажи и батальные сцены, причем, как с удивлением заметила Наташа на паре картин были морские сражения, где крейсера под Андреевским флагом обстреливали из пушек крейсера под знаменем Восходящего Солнца. Историю Российской империи в таких пределах Наталья знала и вопросительно посмотрела на Илту.

– Ага, она самая, – кивнула куноити, – русско-японская. Тут как бы заповедник старого режима и хозяин это всячески подчеркивает. Японцы к этому спокойно относятся – дело прошлое, да и редко они сюда заходят. Хотя, их-то тут никто не трогает, обслужат, как и со всеми слова худого не скажут.